Моя детская, цепкая до любопытного память, сохранила портрет высокого, худого старика. Примечательного в нём, для меня было много: его лицо было сделано из мелких красных кирпичиков, вот так жизнь его изобразила к старости. У всех морщинки как морщинки, вдоль и поперек, а у этого - кирпичики. Я рассматривала его не стесняясь, по деревенски вылупив глаза и раскрыв рот. Старик этот, был сожителем старшей сестры моей бабушки. Клавдеин дед, так его звали в нашей деревне, куда они приезжали с Клавдеей редко.
Бабушка всегда ужасно нервничала в их присутствии, начинала говорить не своим, высоким, ласковым голосом. Стыдилась своего мужа-вахлака, деревенской избы, своих ситцевых платьев, своего огорода, меня дикую и откровенную. Я могла открыто заявить гостям в свои шесть лет, что не надо нам привозить старые вещи из города, что у бабушки их уже целый сундук и мы их не носим. Я помню, как застыли дед с бабушкой, боясь продолжения, а продолжение могло быть интересным: о том, что Клавдеин дед с этой самой Клавдеей не женат, уже такие старые, а живут вместе - это раз, и бабушка сама говорила, что нечего хлам к нам в деревню тащить, своего девать некуда - это два. И ещё слышала я, как бабушка тихо говорила моему деду, будто бы Клавдеин дед в молодости, на каторге был, за убийство.
Да и вообще, не нравилось мне, что мои дед с бабушкой терпеть не могли этих, с большими сумками, приезжающих по осени за урожаем, но скакали перед ними на цырлах - это было непонятно и обидно до слёз. Взрослые смотрели на меня недовольно.
- Что разбогатела, что ли? - Спросила меня тётя Клава.
- Да ты что, совсем сдурела, так со взрослыми разговаривать то? Ну, совсем без матери от рук отбилась. - Бабушка посмотрела на меня с обидой.
Зачем она про маму-то, она уже год не приезжала...
- Лупить надо чаще, ума будет больше, - зло сказал городской дед.
Конечно, одет он был чистенько, аккуратненький весь, с палочкой, внушал бабушке моей трепет и страх. И я смотрела на его большие с узловатыми пальцами ручищи, сжимающие клюку, и сердце моё сжималось. Неуютно становилось у нас, не только в доме, но и в деревне, когда приезжала эта старая неженатая пара. Для меня особенным безобразием казалось быть в этом возрасте неженатыми. У детей чувства обострены и природное целомудрие служит правильным ориентиром в жизни взрослых, где мало, что понятно.
Странной казалась любовь этой бездетной пары к сыну другой сестры, так же живущей в городе с мужем, начальником цеха Овчинно-меховой фабрики.
У бабушки моей была корысть до городских родственников, мечталось ей иметь валенки фабричного производства, а не вручную катаные из шерсти собственных овец.
Дед ей говорил: 'Мария, ты набитая дура, разве ж можно фабричные валенки, твёрдые как камень, сравнивать с самокатаными, не говоря уже о том, чтобы их хотеть'.
В валенках я тоже разбиралась и была за деда. Так бабушкиной мечте не удалось сбыться, никто ей валенок с фабрики, где работает зять начальником цеха, не предложил.
Так вот сын другой бабушкиной сестры, был поздним ребёнком, воспитываемый в четыре руки. Иногда и Сашуля появлялся в нашей деревне. И было дело, мы загоняли его на высокие ворота и обзывали 'городской дриснёй', если его покровителей не было поблизости. Ну, а если мне случалось оставаться наедине с городским дедом и Сашулей, тогда моя голова трещала от кулаков. Клавдеин дед устраивал 'петушиные бои'. Говорил Сашуле: 'Ты Жанку бей, у неё отца-то нет'. И Сашуля, старше меня на год и выше на голову, бросался с кулаками. Под одобрительные восклицания, Сашуля дубасил меня почем зря. Я сначала недоумевала, почему Сашуля должен меня бить, только потому, что у меня нет отца. Да и потом, отец то у меня был, правда, не всё понятно с историей о нём. Что-то с ним было не так, но он был, хотя дед с бабушкой говорят: лучше бы - не был. И лучше бы Люба (моя мама) не выходила замуж за черножопого. Как же так?.. Значит и меня бы не было, как они могут так говорить? Им что меня не жалко?
Пока я недоумевала, меня заваливали на пол, садились верхом.
- Аааа, гад, убью! - Я дикой кошкой царапаясь и кусаясь, выворачивалась из под Сашули и колотила его по всему, что попадалось под руку... Но тут меня поднимали за шиворот и встряхивали - Клавдеин дед решал исход поединка. Он так же был взволнован нашей дракой, и еле сдерживая себя от злости, отшвыривал меня в сторону.
- Не связывайся Сашуля, ты с этой дикошарой! - Приглаживая волосы своего воспитанника, говорил Клавдеин дед.
А ещё он называл меня странным именем, сидит, бывало на крылечке, смотрит на меня, а потом и скажет: 'Не Жанка ты, а сто рублей убытку!' Я не решалась спросить у него, чтобы это значило, но голову себе ломала долго.
- Сто рублей, это много денег - размышляла я - неужели он думает, что я такая ценная, а 'убытку', что значит это слово? Может 'убытка' - это как шкатулка. Шкатулка со ста рублями! Смотрел не добро, а сказал, что я, как коробочка с деньгами. Он может и не злой этот дед Клавдеин, он просто строгий - решала я.
- Деда, а что такое, когда тебя называют не Жанна, а сто рублей убытку?
- Кто ж тебя так назвал? - Улыбнулся мой дед.
- Тёть Клавин дед.
- Да ты его не слушай, шулера этого городского.
- А что такое шулер, деда?
- Беги играй, вырастишь узнаешь.
Вот и ещё непонятных слов прибавилось, расспросила называется. Но больше желания приставать к взрослым не было, странные они какие-то.
А самый примечательный случай был, когда приехала моя мама!!!
И тёть Клава и дед её, и Сашуля были у нас.
Моя мама приехала, да не из города, а из самой Алма-Аты. Моя мама, моя мама, моя мама!!!
Я не отходила от неё ни на шаг. Дед с бабушкой и увещивали меня и стыдили, и просили дать матери хоть поесть спокойно. А я смотрела на них и не слышала, что они говорят. Я навалилась на мамины колени, уткнулась ей головой в живот и замерла. Она ела, боясь пролить мне на голову окрошку, прикрывала мне голову рукой и тянулась к столу, поза была неудобной, но оттащить меня, ни у кого не находилось смелости. Я обхватила маму за талию и дышала ею. Это вам не какие-то деревенские или даже Сашулины мамы, это мама из далёкого города, пахнущая чем-то заморским, вкусным, губы у неё накрашенные. В сенках стоят большие сумки, наверное, с подарками, в доме пахнет праздником. Я центр вселенной, мама гладит меня по голове, и я боюсь, что кто-нибудь всё испортит, скажет, к примеру, что это не моя настоящая мама, у такой плохой, непослушной девочки вообще не может быть мамы, тем более такой, восхитительной. Мамы волшебницы, которая появляется неожиданно и исчезает неожиданно, и я не могу даже просить её остаться со мной, потому что она неземная мама. Хорошо одно то, что она приезжает и все видят, что это моя, МОЯ мама. И что у меня тоже есть своя, настоящая мама, как у всех. А то, что она потом опять надолго уезжает, так это так надо. Но всё равно, все-все знают, что ко мне приезжала мама.
- Мы будем вместе спать значит сегодня ночью? - Заглядывая в глаза маме, спрашивала я.
- Не выдумывай, давай! Мать с дороги, ей отдохнуть надо, а ты крутишься, как волчок всю ночь.
Опять бабушка... Она прямо маму мою вырывает у меня, я посмотрела на маму с грустью. Но она подмигнула мне! Значит, мы не будем слушаться бабушку.
Пришло время подарков, я уже прохаживалась возле сумок, важно поглядывая на Сашулю. Тот делая безразличный вид, вился здесь же. И что тут началось....
- Да Люба, да зачем, да не надо было тратиться так! - Щебетала бабушка трогая шёлк на платье. Я заходилась от восторга: красные хлопковые колготки, лакированые туфли, ещё колготки... Одни я натянула тут же на ноги, другие на голову, изображая косы. Не забывая поглядывать на гостей из города, которым ничего не причиталось и им оставалось кисло улыбаться и ахать. Мой праздник, мой день, мои подарки, моя мама и ...Ах!
- Мама, что это? - Я боялась, что 'это' в дороге поломалось.
- Надувной мячик.
- Надувной мячик! - Вздохнула я.
- Мячик! - Зачарованно повторил Сашуля.
Я обернулась. Ни слова не сказав, лишь упиваясь минутой, смотрела на Сашулю. Смотрела во все глаза: 'У меня нет отца - вот тебе! У меня нет мамы - вот тебе! Вшивые гостинцы, которые вы мне привозите, твои старые кофты и штаны - вот тебе! Одну печенюшку мне, две с конфетой тебе - вот тебе!'
Мячик надувной был глобусом: жёлто-зелёная Африка со слонами и жирафами, Австралия с кeнгуру...
- Мама, а это кто такой мишка - не мишка смешной?
- Коала.
Радости моей предела не было.
- А можно мне плавать с ним?
- Ты плавать научилась? - Обрадовалась мама.
- Не умеет она плавать. А я хорошо умею плавать уже. - Встрял Сашуля.
- Научиться. - Мама моя погладила этого бледного, большеголового мальчика.
Меня ужалила ревность, я подошла, взяла мамины руки и прижала к своему лицу. И стесняясь таких порывов, и не находя силы оторваться от мамы, и не сводя глаз с подарков я была сама не своя.
Через день мама уехала в город, не в Алма-Ату, а просто в город. Это не далеко от нашей деревни, сорок минут до райцентра на рейсовом газике-пазике, потом два часа на электричке. Скоро мама вернётся.
А мы пошли на Чумыш купаться. Городские гости и я с мячиком. Клавдеин дед строго говорил, чтобы мы играли мячом вместе, но я боялась, что Сашуля проколет мой ненаглядный мячик. Такой яркий, такой разноцветный, такой блестящий, и какой он ароматный. У него был какой то "заграничный" запах.
Когда мы с Сашулей кидали мяч друг другу, я была прямо в истерике, вдруг мяч упадёт на острый сучок, веточку, камешек. А Сашуля казалось, специально мучает меня, то делает вид, что надевает мячик на острый конец сломанной ветки, то не даёт мне играть, убегает с мячом. Терпение моё кончается и я реву в голос.
- Да отдай ты этой жадине сопливой её сопливый мяч, у тебя дома этих мячей... - Злятся городские старики.
- У меня нет надувного мяча, как этот! - Кричит Сашуля и тоже в слёзы.
- Ну, мальчик мой, купим мы тебе сто таких мячей, ещё в сто раз красивее этого. - Уговаривают старики.
- Ага, где купите-то? Мама в другом, большом городе мне купила!!!
- Замолчи сейчас же дрянь такая, довела мальчика до слёз, не слушай её Сашуля. Завтра поедем домой. В луна-парк пойдём, мороженое тебе купим...
Я не слушаю сладких речей о прелестях городской жизни, которые больше говорятся для меня, чем для мальчика, которого не удивишь качелями и пломбиром. Мне нет дела до их однокомнатных квартир, которые мой дед называет скворечниками. Мне не нравится город.
Плещусь у берега, держу мяч перед собой и плыву, бухая ногами в воде. Переворачиваюсь на спину и не тону, прилепляясь к большому глобусу как пиявка. Голова уходит под воду, я всплываю трусиками вверх.
Рывок. Мяча в руках нет, я теряю ориентацию под водой, барахтаюсь какое-то время, выпрыгиваю из подводы. Мяч качается в нескольких метрах от меня, на глубине. Течением его относит всё дальше. Я беспомощно оглядываюсь на взрослых. Они спокойно смотрят на меня и на уплывающий мяч.
- Вот и нет мячика, - говорит Клавдеин дед.
Сашуле жаль мячик, но так oн считает будет справедливей. Я тоже так считаю, беру одежду и иду домой. Не может быть у такой девочки, как я, так много хорошего, достаточно, что мама завтра вернётся. И всё же...
Какой красивый мячик у меня был, все страны были подписаны, все реки, горы, сколько животных было нарисовано, деревьев, цветов. Можно было рассматривать весь день напролёт, а когда надоест, можно было подбрасывать мяч и ловить. Это была самая первая, тяжёлая потеря. Я не могла плакать, меня тошнило, и кружилась голова.
Теперь у меня часто кружиться голова... От счастья. Я путешествую по мячику из моего детства: заморские страны, красивейшие города, разные реки, интереснейшие встречи.