Грязный туман рассвета стоял над Россией. Кончался век. Могло показаться, что при-ближение нового времени сулит нам перемены, что неизбежность чего-то великого и непорочного стоит перед нами. За этим воздушным муаром дымных пятен, которым прикрылся рассвет над Россией. Только протяни руку.
Однако логика говорила другое. Никаких прогрессивных, динамичных, свободных идей. Полное истощение мысли. Россия крепко сидела в казенщине жизненных прин-ципов, в идейной неповоротливости и политической безысходности. Чего же можно было ждать? Что можно было усмотреть в будущем такого, что дало бы повод для оп-тимизма? Россия представляла свое будущее не иначе как продолжением своего про-шлого. Она искала себя в прошлом, перетрясая сомнительные ценности накопленного опыта. Искала, чтобы повторить все сначала. Именно это и делало весь ее историче-ский опыт несостоятельным. Проекты общественного переустройства рисовались по коммунистически, по национал-социалистически, по буржуазно-демократически. Ино-го "новаторства" общественная мысль не допускала.
"Но разве буржуазное реформаторство не признак перемен?" - возразил бы обыватель -либерал из числа тех, кто зачитывает до дыр бульварные газетенки и лоялен ко всему в надежде на лучшее.
Российское реформаторство! Идеологическое прикрытие для новых потрошителей на-циональной собственности. Называющее себя не иначе, как "Российской демократией", оно на деле воплотилось в духовное единство трех порочных начал: денег, власти и лжи.
На деле оно просто растерзало свой собственный символ - предпринимателя -налогами, ограничениями, беззаконными поборами и абсолютной физической незащищенностью. Но даже если бы этого и не было, все равно обстоятельство превращения супериндустриальной страны в лавочный мелкотоварный промысел отбрасывало Россию минимум на 80 лет назад. В дореволюционный буржуазно - демократический уклад. Чьи пороки и несовершенства, собственно говоря, и послужили толчком для создания социал - большевизма.
В этом буржуазном реформаторстве реального прогресса для России было столько же, сколько в повторном изобретении керосиновой лампы.
Такой стояла Россия на пороге нового времени. Ее могучий темперамент угнетали внутренние противоречия. Все это вполне подходило под общий диагноз: традиционализм.
Традиционализм - явление обычное. Он позволяет маленьким народам сохраниться в историческом пространстве. Он не расширяет жизненный опыт народа, а, напротив, ужимает ранее накопленный до состояния догматической неповоротливости. Тради-ционализм присваивает отдельные элементы бытия и культуры, делая их своими пока-зательными символами.
Вот, к примеру три наиболее показательных символа русской традиции: самовар, бала-лайка, матрешка. Однако, вся штука в том, что ни один из них не имеет отношения к подлинной русской культуре. Родиной матрешки является Япония, а родиной балалай-ки - Китай. Первый самовар же появился в России только в середине ХV111 столетия. Настоящих же представителей древнерусского стиля - сопель, гудок или жалейку - тра-диционализм не принял. Стоит обратить внимание на этот факт. Он свидетельствует о том, что для традиционализма подлинность не важна, важна популярность. Какой-нибудь привнесенный элемент приживается к национальному быту, а все остальное создается уже с помощью мифа.
Традиционализм не может обойтись без мифологии. Она обеспечивает его сочетание с национальной идеей, национальным характером, культурой и историей народа, самим народом и его потребностями. Христианский традиционализм, например, поддержива-ется мифологией о чудесах, творимых святыми, иконами, молитвами и т.п. Коммуни-стический традиционализм поддерживается мифологией о том, что трудящиеся сами могут управлять своей судьбой и что наступит светлое будущее, а во всем мире побе-дит мировая революция. Мифология буржуазной демократии говорит о том, что у богатых и у бедных равные права и они одинаково счастливы.
Кроме того, мифология как бы объясняет происхождение того или иного события. Или придает кому-то особую историческую значимость. Разумеется, в угоду традициона-лизму. Так, вождь - диктатор говорит непременно афоризмами, сопровождая свою речь постоянным вскидыванием рук и сверканием глаз. Каждое мгновение его жизни наполнено заботой о судьбе народа. Это внушается с такой убедительностью, что мысль застать вождя, например, в заботе об опустошении своего кишечника, кажется абсолютно невозможной и нелепой.
Не будет большим преувеличением сказать, что мифическое и определяет традициона-лизм. Так, традиционное деление общества на правых и левых создано мифом, что иной ориентации просто не существует. Ну, в крайнем случае -центристская , сравни-мая с аполитичностью. Другой миф объявляет фашизмом любые радикальные измене-ния общественных проблем. Фашизм и все! Безо всяких комментариев. Как любой ми-фологизм, этот не дотягивает до правдоподобия, и как любой мифологизм, имеет соб-ственные мотивы. Вполне очевидно, что он изобретен буржуазными либералами. Но также очевидно и то, что они в него свято верят.
Сидит в Москве за чашечкой кофе какой-нибудь добродетельный плут и негодует по поводу предложения в ответ на захват русских заложников в Буденовской больнице взять в заложники чеченскую диаспору в Москве. "Это фашизм!"- возмущается он. И чеченцы спокойно расстреливают раненых и больных. Они вообще не боятся воевать с либеральной Россией.
Уже не одно тысячелетие мифическое подвергает все человеческие помыслы прими-тивному распаду на добро и зло. Добродетель и порок. Библейский традиционализм. Можно подумать, что иных красок жизнь не имеет. К чему привела эта мораль? К поч-ти десятку миллионов замученных, сожженных заживо еретиков.
Но они были не большими еретиками, чем мы с вами, поверьте! Если бы в ХХ веке
тоталитарная идея Церкви полностью подчинила бы себе общественно - политический строй, то костры инквизиции снова стали бы символом времени. Также, как и газовые камеры полувекового прошлого. Ведь германский фашизм пользовался все той же биб-лейской идеей
"кто не с нами - тот против нас". Весь мир был разделен на своих и чужих. Так может быть, не в фашизме дело, а в традиции жить по библейским мифам?
Миф нужен человеку для того, чтобы прикрыть свою беспомощность в познании Исти-ны. Чем примитивнее сознание человека, тем большую власть над ним имеет вера. Жалкий умишко дикаря подвержен лишь познанию предмета веры. А познавая, утвер-ждается в ней все больше и больше. Мудрость лишила его своей священной печати, которая называется сомнением. Сомнение - вечный страж подлинности мыслительных обретений человека. Сомневаться - уже значит совершенствоваться. Миф же не допус-кает сомнения. Вера - вот способ его существования в человеческом рассудке.
Величие Идеи, Дела, Человека, должно строиться не на вере, а на ясном и полном их осознавании. Нужно не поклоняться высшему над собой, а влиться в него, интегриро-ваться в нем, поддержать его всеми усилиями своей натуры. Это и будет способом со-храниться от деградации в раболепствующего скота.
Традиционализм абсолютно узнаваем.
Нет, он может, конечно, менять обличья и этим морочить голову. Вот к примеру, что это: святая вера в свою правоту; желание по-своему всех облагодетельствовать и не-примиримость с инакомыслием; обращение к интересам народа и безжалостное ущем-ление какой - то его части? Что это? Коммунизм, фашизм, христианская демократия, либеральная буржуазность.... Называйте любое, не ошибетесь. Это традиционализм, он постоянен. Меняются лишь мифы.
Однако, человек грешен не только случайной вовлеченностью в эту череду повторений. Иногда человек занят сознательным воскрешением старого как символа перемен, как смысла грядущих преобразований. Будущее в прошлом. Или вообще жизнь без будущего, вечное прошлое. Строго говоря, развитие с поворотом на 180* называется деградацией. В природе эта форма движения типична только для смерти. Движение против естественного течения жизни, против развития.
Концепции "священного" прошлого не имеют никакой высокой идеи. Все куда проще. Все объясняется примитивной тягой традиционализма к мифической идеализации этого прошлого. То есть отношением к нему не как к реальности, а как к идеалистической форме желаемого. Прошлое - это то лучшее, что есть у каждого из нас, ибо его цель не в фотографически точном воспроизведении прожитого, а в том, чтобы слепить из этого прожитого область пристанища души. Этим объясняется природа концептуализма прошлого.
Нынешние духовные теоретики Традиции с маниакальной настойчивостью вытягивают на свет божий початки постыдного практицизма, который однажды уже не прошел испытание историей. В виде различных общественно - политических систем или в виде морали. Эти теоретики выпускают из вида тот факт. что повторение прошлого ведет к повторению его последствий. Как ни манипулируй с коммунизмом, он неизбежно натолкнется на сопротивление личности стадному равенству коммунистической общины. Коммунизм не может принимать формы национал - социализма или христианской демократии, поскольку это уже другие традиции. Коммунизм может быть только коммунизмом. Он интернационален, атеистичен, материалистичен и пролетаризирован. Изменение традиции в коммунизме называется оппортунизмом и оно столь хорошо изучено традиционалистами, что не дает ни малейшего шанса прорваться вперед под знаменами коммунизма либералам и реформаторам.
Это по поводу иллюзий о демократизации коммунизма и его патриотичности. Стоит только коммунистам захватить государственную власть, как традиция откорректирует курс, убрав все лишнее справа и слева.
Может показаться, что отрицание традиции способно разрушить с вязь человека с на-циональной культурой. В желании сохранить свою независимость народ хватается за традицию как за спасательный круг. Однако, детальное изучение традиции говорит в пользу того, что она, напротив, подвергает народ опасность потерять свою историче-скую самобытность.
Взять, к примеру, русских. Православие - один из ярких примеров традиционализма. Благодаря православию, из 180 имен, которыми русские нарекают своих детей, 175 привнесены извне. Они имеют греко - иудейское происхождение. Православные праздники также не имеют никакого отношения к славянскому происхождению. Например, "светлое Христово Воскресение" происходит от древнееврейского праздника Пейсах, а "рождество Христово" как идея прямо заимствовано и происходит от символического рождения "воскресающих "богов Митры и Аттиса.
Более того, именно православная традиция была сконцентрирована на идейном унич-тожении собственно славянских и подлинно народных культов.
Сейчас уже трудно представить себе, что традиционная русская еда - картошка и тра-диционное русское чаепитие имеют к нашей истории такое же отношение, как упоми-наемые выше матрешки и балалайки. Мы едим, пьем, рождаемся, живем, умираем во-все не так, как это делали наши предки. Ну что же. Разве от этого, мы стали менее рус-скими? Каждый миг нашей жизни наполнен чужим обрядом, ставший русским тради-ционализмом.
Мы ждем зиму часто только потому, что она таит в себе особые чары новогодней ночи. Засыпанной снежной пылью, с теплыми пятнами оконного света. Оранжевыми, крас-ными, желтыми. Кто сейчас уже может допустить мысль, что все это чужое, искусст-венное, привнесенное? Ведь наши предки связывали наступление нового года с весен-ним пробуждением природы.
Мы начинаем отсчет каждого нового дня в полночь, хотя еще несколько веков назад это делали по восходу солнца. И так было тысячелетия.
Мы говорим языком, половина которого поглощена иностранщиной. Чужая речь про-должает снабжать его "рейтингами", "дивидендами", "инвестициями" и тому подоб-ным. Но кто сейчас задумывается, что слова "диван", "пальто", "машина", "вокзал", столь привычные для нашего уха, осели в русском языке сравнительно недавно? Разве мы стали менее русскими с их появлением? Но ведь возможен и другой традициона-лизм, подлинно исторический. Он имеет и свое название - тоже, кстати, нерусское - "фольклор".
Однако, фольклор будет являться только наиболее декоративной частью исторической реальности и внешнего вида естественно - исторического развития нации. Он застыл во времени, фотографически схватив какой-то один момент в становлении образа народа. Этот традиционализм не оценивается ни с точки зрения практической ценности, ни как явление соотносимое с категорией бесценного. Мы по большей мере заставляем себя осознавать его полезность, чем находим эту полезность в реальном проявлении. Обычно мотивируя свой интерес к фольклору утверждаем, что без его прошлых лет нет будущего, мы, тем не менее, с трудом представляем себе, как могла бы Россия остаться без будущего, не сохрани она в своей памяти вологодские страдания под гармошку.
Нет, у исторического традиционализма другая роль. Он вполне прагматичен, поскольку заряжен историческим опытом нации и отражает это опыт в соединимой с народом форме. Что, к примеру, может сегодня углядеть обыватель в древнем языческом празднике Купалы? Только экзотику. Найдите хотя бы одного специалиста - этнографа, способного объяснить подлинную идею этого праздника. Все в один голос ответят: "Летнее солнцестояние..."
Она куда прагматичнее. Обряд проводится на соединении биологических ритмов ак-тивности солнца и луны. Солнцестояние длится почти неделю, но полнолуние совпадает только с одним его днем. На этот день и приходится купальский праздник. Он влияет на физиологическую моторику мужского и женского организма и наиболее благоприятен для зачатия потомства. Вот и все объяснение. Остальное - всего лишь спектакль, на который и купились исследователи. Фольклор - это тоже спектакль, зачастую утративший связь со своей рациональной основой.
Даже законы приготовления пищи и подбора продуктов питания обоснованы действи-ем биологических законов, а никак не прихотью вкусовых потребностей населения. Тот же рационализм существовал и в отношении одежды и обуви. В России и по сию пору незаменимы сапоги. Петровская реформа, обувшая дворян по башмачному фасону Западной Европы, создала им массу проблем на немощеных городских улицах, ухабах и в отношениях с дворовой грязью. Эта, на первый взгляд, безобидная реформа отразилась на людях не только заболеванием суставов ног, но и изменением осанки с прогрессирующей дисфункцией позвоночника.
Способность видеть истину у всех разная. Данное обстоятельство серьезно мешает ис-пользованию исторического традиционализма в качестве поучительного опыта. Однако и погружение в историческую традицию не должно поглотить чувство настоящего, делая человека тенью вчерашнего дня. Традиционализм должен вдохновлять нацию не своей экзотикой, а своей исторической прагматикой, способностью знать, а не желанием театрализовать реальность.
Вот это его романтическое украшательство бытия, когда элементарная дурь выдается за бесценный отпечаток культуры, сродни известной попытке утопить в вине свою ото-ропь от сурового реализма повседневности. Традиционализм и есть та бессовестная иллюзия, что дурачит ум и глаза балалаечной правдой.
Чем традиционнее жизненный уклад народа, тем дальше этот народ от темпов совре-менного развития цивилизации. Традиционный Восток - прекрасный тому пример. Можно считать, что современная Япония, какой сейчас ее знает весь мир, началась с того момента, когда кто-то из японцев поменял свое кимоно на европейский костюм.
Цивилизация имеет свой традиционализм и он безнационален.
Вечернее небо скребет самолет. Вот он, пример технократического традиционализма. Автомобиль, трущий шершавую спину дороги. Как и тысячи других отпечатков циви-лизации, типически безликих, порожденных одним мифом, именуемым целесообразностью. Другое дело, что есть русское самолетостроение, традиционализм которого, в отличие от русского автомобилестроения, жизнестоек и прогрессивен. Только такой вид традиционализма, прагматичный и физически целесообразный, нужен нации. И патриотизм заключен не в том, чтобы вздыхать на церковные купола, а в том, чтобы делать лучшие в мире истребители.
Покажите мне хоть одного старателя от духотворчества, кто не стал воплощением идеи: "Искусство - это задекорированная политика". В широких галереях поп-арта и в прокуренных литературных салонах, на сценических подмостках и с экрана кино и те-левидения они настойчиво проговаривают традиционализм. Слюняво, картаво, с при-сюсюкиванием или скрежеща зубами. С разной степенью таланта и наглости. Все эти истязатели мольбертов, крикуны душевного беспокойства, прорицатели очевидного и толкователи бесполезного. Сколько же труда и душевной энергии вложено в то, чтобы повторять заблуждения! Чтобы пережевывать износки политического традиционализ-ма. При этом, изворотливо прикрываясь популярными идейками общевозбуждающего свойства. Типа правдоискания. И ведь каждый стремится выступать от лица народа. Или большей его части. Уж, по крайней мере - лучшей части. Обратите внимание, ни-кто не заявляет себя худшей частью.
Буржуазные демократы-благодетели, коммунисты-добротворцы, национал-социалисты - избавители... Все выжимают симпатии. Например, с помощью стремления к социаль-ной справедливости, как это делают коммунисты. Их социальная справедливость за-ключена в том, чтобы расстрелять богатых, обобрать коммерсантов, обмануть рабочих, выдавая себя за них, и посадить на шею народу партийную номенклатуру. Можно по-фиглярничать с идеей Свободы, как это принято у буржуазных демократов. Их свобода заключена в попрании патриотизма и абсолютной зависимости от американского об-раза жизни, в культе денег и в принуждении всех поголовно к христианству, в желании передавить фашистов и коммунистов и в отпущении на волю всех человеческих пороков. Приписывая их свободе личности.
Национальная независимость - понятие святое. Возведенное самими законами Приро-ды, разделившей все живое на виды и популяции. Тяга к единоподобию характерна даже для тех, у кого папы, мамы, деды и бабки скрещены по - мичурински. Или, точнее, по -коммунистически, безнационально.
Тема национальной государственности - тоже товар ходовой. Больше всех Отечество любят национал - социалисты. Правда, любовь эта может стоить России войны на де-сятке фронтов, международной блокады и еще военной судьбы Германии. В отличие от Германии, однако, Россию населяют миллионы мусульман; миллионы украинцев, чувство национального самозначения которых построено на проклинании москалей; миллионы евреев, контролирующие целые сферы общественной жизни и отдельные ветви власти; кавказцы, развязавшие криминальный террор; да и просто десятки народов, собранных сперва царской, а потом советской империями в единое целое с Российским государством. Национал - социалистических способностей в этом разгребе хватит как раз на поджог одной глобальной войны.
Традиционализм - это болото, в котором увязла Россия. Однако худшее в другом. Ми-фы традиционализма разлагают наше сознание. мешают нам видеть свежее решение проблемы, новые выходы. Наше мышление поглощено мифами традиционализма.
Все, как заведенные, повторяют: "капиталистический строй", "социалистический строй"....
Нет такого общественного строя, как капитализм.
Это - марксистский миф, построенный на основе теории противостояния труда и капи-тала.
Капитализм есть отношение к частной собственности, к продукту труда и средствам производства.
По марксистской теории капитализм вызван воплощением простого товарного произ-водства в товарообращение рабочей силы. Основа капитализма - присвоение прибавочной стоимости владельцами средств производства.
Интеллектуальная ценность этой теории яйца выеденного не стоит. Например потому, что социалистическая экономика - куда больший стяжатель прибавочной стоимо-сти. Так стоимость труда производителя при советском строе гарантировала невоз-можность накопления. Труд был обесценен до предела. Остаток воровало государство.
Децентрализованная экономика, называемая традиционно капиталистической, напро-тив, не позволяет государству творить подобный произвол. Человек защищен здесь тем, что имеет возможность обладать средствами производства, а значит - обращать в собственный доход прибавочную стоимость своего труда.
"Капиталистичность" характерна для любой экономики, кроме той, которая отдает пра-ва на средства производства и на продукт производства государству. Потому, капита-лизм никак не может символизировать государственный строй. Он не отражает ни по-литическую основу государства, ни принцип общественного строительства, ни форму государственного правления и организации власти. Он не отражает даже тип экономи-ки. Однако весь мир разделен на капиталистическую часть, развивающуюся часть и коммунистически ориентированную часть. И это не более, чем пример традиционализ-ма. И еще пример косности мышления, подчиненности политической догматике. Поче-му же мы пользуемся этим понятием в марксистском стиле, если оно по меньшей мере оспоримо?
Другой миф угнетает наше сознание небывальщиной в социалистической типологии. Деление общества на классы, социальные типы вовсе неоднозначно. Буржуазная Евро-па, к примеру, почти не понимает, что такое пролетариат. Мне долго пришлось объяс-нять вполне образованному итальянцу Санто Песенти, что с нашей точки зрения он - рабочий. Санто является секретарем по общественным связям международного клуба Санкаку - дзюдо города Бергамо. Но это - общественная должность. "Я - потомствен-ный плиточник, - говорит Санто. - Я не рабочий. Рабочие - это те, кто не имеет квали-фикации". "Рабочие - это классовая категория", - возражаю я. Санто вздыхает. Мы во-все не спорим, поскольку Санто подозревает, что я знаю что-то такое, чего не знает он. Ведь в Западной Европе принято делить общество по категориям состоятельности лю-дей. Подобная классификация имеет свои специфические символы, понятные всем, от Ирландии до Греции: марка автомобиля, городской район вашего проживания, место проведения отпусков и т.п.
Традиционализм заставляет нас оценивать жизнь морально и исторически устаревшими категориями. В пропорциях сложившихся представлений. Кроме, того он стремится декорировать, приукрашать реальность, то выдавая фанатичного психопата за святоблаженного, то выдавая полупьяный бунтарский разгул за историческую веху в мировой истории. Все это - нутро традиционализма.
Но что же такое Новая Традиция, заявляющая себя самой прогрессивной идеей ХХ века?
Новая Традиция есть зеркало исторического реализма. Это - тотализатор истории, пропускающий не ортодоксальные истины, а результат их соотношения с реальной жизнью. То есть то, что остается от теоретических, умозрительных ортодоксов после того, как их обласкает бытовой реализм. Новая Традиция не приемлет никаких иллю-зий. Ни в прошлом, ни в будущем, ни в настоящем. Иллюзия - обратная сторона иде-ального. Стало быть, они, по существу, одно целое. Отсюда и неприятие Новой Тради-цией всех образов идеального. Все эти образы так же травят сознание, как допинг, что разлагает телеса рекордсменов. Возможность - вот символ действия. Возможность, а не идеал! Что толку выдавать водовозную клячу за чистокровного скакуна на дерби? Об-маните себя, обманите других, обманите клячу, но к финишу она все равно никогда не придет первой.
Все наши претенденты на кремлевский трон уверены, что смогут накормить Россию. Правда, уверенность их построена на собственных идеалах экономики, то есть на про-ектах, идеях. Провалится один идеал, тут же готов другой. А реальная экономика, меж-ду тем, никак не вписывается ни в один из них. Почему? Да потому, что ее гонят к идеалу, ее втискивают в рамки проекта, ее готовят на роль чистокровного скакуна на дерби. Возможность - основа любого проектирования. Прагматическая возможность Дела. Прагматика, которая проращивает семена способностей человека разрешать его же собственные способности. Прагматика вне романтизма, для которого важен не ре-зультат, а сам процесс, вне идеальщины, которая пытается дотянуться жизнью до умо-зрительных образов совершенного.
Вопреки всем пастырям человеческих душ, вопреки всем духословам, городящим хи-меры духовного благолепия, вопреки их вранью, что духовность иррациональна, праг-матизм давно уже рассортировал людей на "нищих духом", безразличных и духовных бунтарей. Существование этих градаций обеспечено, конечно же, не степенью богоиз-бранности, а всего лишь существом человеческой натуры. Человек находит не бога, а находит себя в отношении к богу. Отношение это и соответствует его натуре. Угодни-чающее, угнетенное совестью и духовными постами, угнетенное до потери личности в себе или стимулирующее авторитарность, волю, жизнестойкость и боеспособность. Все остальное - миф. Но поскольку наша жизнь организована романтическими иллюзиями, состоятельность мифа отходит как бы на второй план. А вместе с ней и его практическая ценность для человека. Новая традиция отрицает мифотворчество. Только реальный позиции вещей. Четкие физические характеристики в параметрах времени, пространства, целей, методов и качества действий. Любое явление, общественную полезность которого мы утверждаем, должно быть рассмотрено в этом ракурсе.
Душа - такое же прагматически рациональное понятие, как и тело. Попытки отрицать это, выгодны только баламутам человеческого разума, прикрывающим мифическими таинствами свою общественную бесполезность.
Человек разучился конкретно мыслить, конкретно излагать свои мысли, иметь в жизни конкретные позиции, все заволокло слюняво - обтекаемой условностью. Та правда жизни, на которой строится отношение человека к действительности - есть как бы правда, Закон - как бы закон, права личности - как бы права. Даже вера является как бы верой. Сплошные иллюзии. Конституция провозглашает права человека, а сотни тысяч вкладчиков акционерных обществ обмануты и ограблены. Тоже касается и правопорядка. Закон - это не то, что написано на бумаге, а то, что происходит на улице.
Условность - порождение мифа. В России демократия, законы, социальная и общечело-веческая справедливость - все это разные области мифического. Как принято
говорить, для их реального осуществления не хватает механизмов реализации. Так, может быть, механизмы реализации и есть то прагматическое начало, которое должно стоять в основе любого социального проекта? Новая Традиция считает именно так.
Прагматизм, при всей его приземленности, имеет большую моральную ценность, чем гуманитарно ценимые умственно - созерцательные способности человека. Это вовсе не
означает, что, например, образное поле искусства должно превратиться в иллюстриро-вание физических процессов. Однако, именно искусство является постоянным провод-ником мифического. Классицизм, импрессионизм, авангард, соцреализм - все это ми-фологизирование натуры. Искусство традиционно почило в трех позах: созерцатель-ность, декорирование и возбуждение энтузиазма. Но это - традиционализм. Историче-ски традиционными для искусства были освоение реальности через ее застывший образ и еще задача развлекать. Вот идея! Развлекать. Однако искусство поднялось над жизнью. Жизнь стала его невзрачной
прислугой. Искусство сейчас существует ради самого себя. Оно создало мощный само-обращенный культ. Этот культ вытесняет естество человеческой природы синтетиче-скими чувствами и натурализацией театральных конфликтов. Человек превратился в заложника киномоды и поглотителя музыкальной продукции. Развлечение переросло в маниакальную зависимость, а освоение реальности - в ее уродливое искажение.
Новая Традиция видит роль искусства не в соперничестве с жизнью и с природой, не в иллюстрировании творческих фантазий художников, поэтов, музыкантов, а в обраще-нии человека к жизненной праве Природы. К тому, от чего когда-то оттолкнулось об-щественное бытие, постепенно начиная обманывать себя моралью и прочими плодами собственного умственного несовершенства. Вот вам пример. Симметрия - символ про-порционального мышления человека, основа гармонии и равновесия. Но в Природе нет строгой симметрии.
Ритм - основа музыкального звукосложения. Но в Природе нет четкой ритмики.
Цвет - строительный материал зрительных образов. Но в Природе нет "чистых" цветов, все существует только в оттенках.
Из чего же человек создает свое отношение к миру? Из тех слагаемых, которых нет в природе? Не с этого ли обмана и началось триумфальное шествие искусства по челове-ческой истории? Но может ли искусство вернуться к своему изначалию, чтобы выбрать другой путь? На это т вопрос и должна ответить Новая Традиция.
Настойчивость, с какой традиционализм цепляется за ветхое содержимое историческо-го багажа человечества, похожа на самовнушение. Внушением, как известно, вколачи-вается осваиваемая суть. Зачем, к примеру, внушать себе, что вы маленький, глупый, лысый и жадный, если это и без того вполне очевидно? Напротив, вы доводите себя до исступления убеждением в собственной атлетичности и кучерявости.
Впрочем, в подобном поведении традиционализма нет ничего удивительного. Все объ-ясняется навязчивым стремлением во что бы то ни стало наполнить сегодняшний день смыслом прожитого. Вернуть прошлое - это лейтмотив традиционализма. Настоящему настойчиво внушается прошлое. Но ведь прошлое - такой же естественный багаж, как унаследованные внешние данные или черты характера. Если человек забывает прошлое - значит, оно ему не нужно. Кто это сказал, что забвение прошлого грозит повторением?
Глупость! Память о прошлом, традиционализм, возвращает прошлое.
Новая традиция строит сегодняшний день не из прошлого, а из будущего. Только так можно вообще рассчитывать, что у нас есть будущее. Это совершенно иная проекция взгляда на самих себя. Ведь мы сперва пытаемся внушить себе, что мы - великая нация и великая держава, а потом уже идем трудиться над этой идеей. Если вообще идем. Не целесообразнее ли сделать наоборот? Миф самовеличия - худший миф из тех, что уб-лажает наше сознание.
Прошлое нужно помнить ровно настолько, чтобы не переоценивать свое настоящее. Более того, что-то следует вообще забыть, на время, если мешает понимаю себя, своего настоящего. Все традиционалисты вопят об ужасном настоящем для России. Для них это проблема номер один. Но подлинная проблема не в этом. При всей тяжести текущего момента, при всей гнетущей проблематичности, проблема состоит в возможности ужасного будущего. Или вообще отсутствии будущего. Ведь мы его не готовим. Мы пожираем сами себя. Объем нашего исторического мышления развернут вперед не дальше того, что может произойти с нами в будущем году. Все. Дальше уже нереально. И именно это является подлинной проблемой существования нации.
Исторический традиционализм с его прагматичной эстетикой вообще не наблюдал те-кущего момента. Человек не понимал, как можно заботиться о себе, опустошая свое будущее. Если строился дом, он строился на века. Простоит или не простоит - вот кри-терий. Если ковалось оружие, предполагалось, что оно будет служить и сыну и его сы-новьям. Добротность одежды поглощала сиюминутность предубеждений моды. Не это ли и есть подлинный смысл качества?
Конечно, технические достижения "портятся" быстрее гуманитарных ценностей, но ведь и они должны на что-то опираться. На добротность основания, например. Может быть, на технологии конструирования, на производственную добротность промышлен-ной продукции?
Новая традиция-это целая техническая стратегия. Она говорит о том, что техническое достоинство нации, техническая культура и мышление являются основополаганием национальной значимости. Общество слишком гуманизированно. Его потребности упираются лишь в бытовую технократию. Но давайте зададимся вопросом: "Что толку делать в квартире евроремонт, если сам дом сляпан из бетонных блоков?" Это пример декорирования болезни, который усыпляет сознание. Но ведь в Западной Европе давно не ведется жилищного строительства из бетона. Почему же у нашего народа не выработано табу на использование жизненно непригодных материалов? На потребление жизненно непригодной продукции? на конструирование жизненно непригодных автомобилей? На проживание в жизненно непригодных районах?
Никакое законотворчество неспособно решить этой проблемы, поскольку данный во-прос находится не столько в компетенции закона, сколько в поле деятельности тради-ции. Новая традиция - это прорыв к технической культуре, глобальной технической культуре. Технократия должна стать не властью человека над Природой, а гарантией минимальной зависимости Природы от прихотей человека.
Это отчасти перекликается с экологическим мышлением. Отчасти, поскольку развитие в обществе антипатий к техническому прогрессу - та крайность, что соседствует с идиотизмом. Именно техническая культура способна обезопасить природу от присут-ствия человека. И напротив, техническое дикарство позволяет человеку по уши залезть в неутилизованные отходы производства или сделать из окружающего мира свою жал-кую техническую мастерскую.
Гуманитарная область Новой традиции, напротив, отрицает ортодоксальное мышление.
Взгляните на этих пророков истины. Присидевших удобные места в своих академиче-ских богадельнях, у алтарей общественной мысли и научного официоза. Боеспособ-ность их умственных изысканий направлена не на поиск истины, а на утверждение сложившихся научных представлений. Чувствуете разницу?
Но ведь интеллект - это барометр исторического реализма, который не может всегда показывать только "ясно" или только на "бурю". Казенщина, мыслительная неповорот-ливость или услужливость установленным образцам истины и есть основа традициона-лизма. Но вместе с тем и самое уязвимое его место. Ибо отставание от истины стано-вится столь очевидным, что не требует никакой напряженной доказательной работы.
Даже изменение собственной точки зрения - более нравственно, чем отрицание истины из соображения постоянства своей точки зрения. Насколько нелепым и глупым выглядит желание мыслителя во что бы то ни стало расписаться под абсолютной Идеей. Идея - это телега, которую трясет на ухабах исторического реализма. Черт с ней, если она развалится в пути. Идеи должны стареть, так же как и люди. В противном случае традиционализм уничтожит даже малейшие зачатки новаторства, а вместе с ними способность человеческого общества к историческому развитию.
Гуманитарная сторона Новой традиции обусловлена действием принципиально новой этики. Традиционная этика построена на авторитарности. Любое суждение опирается на авторитарную исходную установку. То есть, на объективно установленную часть.
Новая этика утверждает, что все опровержимо. При желании.
Даже Закон всемирного тяготения.
Потому громоздить утверждения, теории, идеи, подпираемые исходными истинами - такое же ненадежное дело, как и градостроительство на вулкане.
Истина подвижна. Она лавирует в жизненном потоке. Привыкание к сложившимся способам ее поиска и определения - опасно. Ценность истины не в том, что она вечна и неопровержима, а в том, что она наиболее актуальна и целесообразна для данного исторического момента. Вот принципиальная идея Новой Традиции и ее Новой этики.
КПД истины должен быть максимальным. Авторитет сложившейся истины - понятие, ничего не значащее. На нем часто вытягивает уже совершенно очевидная немощь и дохлятина. Первыми постигли это, и, в какой-то мере, предвосхитили Новую Традицию дзен-буддисты, когда ритуально повернули свои голые задницы к изображению Будды.
Примерно то же самое сделал легендарный Брюс Ли, вставший на пути всего восточного боевого традиционализма со своим Джет-кун-до.
Новая Традиция - это только то, что противостоит традиционализму с единственной целью: оживить общественное бытие, извлечь из рутины самозабвенного успокоения и исторической дряхлости. Стало быть, Новая Традиция должна обеспечить жизнеспо-собность всему процессу воспроизводства нации в продуктах ее духовного и матери-ального творчества.
Кончался век. Время дышало нам в затылок тяжелым дыханием традиционализма и обычной прижухлой старости. Кончался век и мы открывали новую страницу своей истории, выпуская на волю всех чертей своей одержимости и неуспокоенности.
Глава II. Пепел сердец
История человечества предстает в социальных и межнациональных отношениях. Гово-ря проще, вся история человечества - сплошное выяснение отношений между людьми. Только выяснение либо внутри одного народа, то есть между собой, либо со своими соседями.
Во всей этой колготне кто-то вдруг начинает брать первым голосом. Например, рядо-вой труженик. Благодаря марксистской теории, он сумел заявить о своем видении со-циальной справедливости.
Главный его опровержитель - предприниматель. Они не совпадают в вопросах не толь-ко экономического порядка, но и во взглядах на политические основы общества. И тот, и другой прошли громадный исторический путь. Оба начинали еще на заре человече-ской цивилизации. И что же? Разве только они являются носителями человеческой ис-тории?
Получается так, что проблема социального строительства ориентируется только на по-литические интересы этих двух классов. И даже традиция общественного разделения на левых и правых является еще одним подтверждением того, что вся жизнь вращается вокруг них. В том случае, если левых и правых определять по классике: левые - социа-листы, коммунисты, либо прочие "народно-ориентированные"; правые - национально-буржуазные движения.
Общество упорно не замечает или не признает значения еще одной исторической силы, которая тихо сносит свое унизительное положение. Этой силой является воинство. То есть особая общественная категория служилых людей, обеспечивающих силовую поддержку власти. Таким образом, воинство всегда более широкое понятие, чем только Армия. Оно имеет, по меньшей мере, три разновидности:
• защита Государства по внешнему фронту (Армия);
• защита Государства по внутреннему фронту (система охраны правопорядка и законности);
• защита Государства на отдельных направлениях критической важности, а также защита личности.
К последнему относятся категории спасательных служб, частной охраны, фельдъегер-ская служба, инкассация и другие.
Все это, вместе взятое, обеспечивается профессиональной деятельностью людей, не подходящих ни под какое иное социальное определение, кроме как "воин".
Социальная значимость, которую несет на своих плечах воинство, столь велика, что ее просто нелепо сравнивать с какой-либо другой "социальной отработкой". Например, социальным продуктом крестьянства. Подумайте сами, разве можно поставить на одни весы тысячи жизней защитников Закона с тоннами картошки и зернобобовых? Как же тогда получается, что крестьянство, с точки зрения общества, стоит куда выше воинст-ва, поскольку имеет свой социальный статус? Ведь общество не только не рассматри-вает воина как единый общественный класс, оно опускает его значение до уровня сфе-ры бытового обслуживания. Уровень жизни армейского офицера, например, равен уровню жизни грузчика овощного магазина. Общество смогло изгадить моральный престиж офицерства, не говоря уже об абсолютной его социальной и экономической незащищенности. Единственное, что все-таки пока разделяет грузчика и офицера - это уровень задач, возложенных на них обществом.
А теперь зададимся вопросом, почему вообще так важно, чтобы воинство заявило о себе как о единой классовой общности?
Во-первых, потому, что воинство всегда играет стабилизирующую роль в обществе. В силу своего исторического и социального призвания оно способно уравновешивать политические страсти, приносящие вред государству. Оно способно не допустить гражданские столкновения, распад общественной стабильности и криминальное разложение Государства. Именно воинство. Ведь не депутаты же парламента идут на бандитские стволы.
Однако для этого воинство должно представлять собой единую, общекоординирован-ную "третью силу". Независимую, в равной степени, от влияния как левых, так и пра-вых.
Во-вторых, важность классового объединения продиктована тем, что зашита Государ-ства - это единая задача, независимо от того, на каком фронте она осуществляется, на внешнем или на внутреннем. У нас же внутренний фронт переведен в гражданскую категорию и офицерство в полицейских органах вообще не рассматривается как военное офицерство. Тогда как охрана Государства должна быть делом единой, однородной социальной общности. Не ведомственные интересы и полномочия должны являться гарантом безопасности Государства, а существование социально стабильного воинства.
В-третьих, это объединение возвысит общественную роль воина, заставив с ним счи-таться по уровню его реального, общественного достоинства. Только став "третьей си-лой", воинство сможет отстоять свои интересы, ибо интересы эти в обществе не отра-жают ни левые ни правые.
Политикам только кажется, что они обладают властью. Реальная власть у тех, в чьих руках оружие, кто профессионально организован и подготовлен к решению боевых задач. До той поры, пока общество это не осознает, оно будет являться заложником политических интриг и партийного противоборства. А может быть и партийного строительства, как это уже было в нашей истории. Оно будет в оцепенении гадать, на чьей стороне Армия, и что произойдет, если Армия станет оружием тотальной правой или тотальной левой Идеи.
А Армия должна быть на стороне воинской Идеи. Но гарантией этому может быть только создание "третьей силы", то есть создание общеединого воинского класса, воин-ского сословия. В этом случае воинству не придется ни к кому примыкать и оно оста-нется верным собственной идее, идее общественного стабилизатора.
Самая распространенная реакция либералов на возможность воинского сплочения - это вопли о подготовке военного переворота. Они боятся, что воины захватят власть. Они не могут понять простой истины, что воинству не нужно ничего захватывать, посколь-ку оно уже обладает властью по факту своего социального положения. Вопрос власти для воина состоит только в том, выполнять или не выполнять приказы. Или в том, чьи приказы выполнять. И все. Это пролетарии брали власть в 17 году, вытеснив из нее старорежимных воителей Российской империи. Однако вот незадача - пролетарии на воинских ролях переродились в воинов. Рабочие и крестьяне, пройдя армейскую шко-лу, стали "красными командирами". А уж их дети, унаследовавшие профессию защит-ника Отечества, весьма условно совпадали с пролетарским самоопределением.
Слабое, распотрошенное, задавленное внутренними противоречиями или несовершен-ством закона воинство выгодно только тем, кому на руку общественная нестабиль-ность. Тем, кто зарабатывает на этом политический и экономический капитал.
Один из таких, довольных жизнью людей, широко улыбаясь, говорил мне: "На пред-стоящих выборах я буду голосовать за Ельцина. Нет, я не демократ, мне на все это на-плевать. Просто, если к власти придут коммунисты, они наведут порядок, а это не вхо-дит в мои интересы".
Дело здесь, конечно, не в коммунистах, как они все умеют делать, мы уже знаем. По-рядок - вот где собака зарыта! Как боится вся эта приблудная к демократии братва по-нятия "порядок"! Их угнетает само сознание возможности общественного и правового порядка в стране. Потому-то воин всегда для них будет символизировать врага, ибо воин и есть порядок и человеческая организованность.
А в гвалте этих предречений военного переворота звучит совсем другое. Звучит при-мерно следующее: "Придут они и принесут порядок, а мы способны существовать только за счет общественного распада и государственного разложения".
На Перуджийском камне высечены слова: "Тверже надо жить роду, пока родник его не иссяк..." Так думали воины - русы, наблюдая разложение народа от богатства и празд-ности две тысячи лет назад. Однако спасти своей народ современникам Перуджийского камня не удалось. Видно, человек так устроен, что ему необходимо все испытать на собственной шкуре.
И все-таки, организованное человеческое общество, возраст которого исчисляется по разным данным от шестидесяти тысяч до миллиона лет, обладает сложившейся соци-альной мудростью. Эта мудрость убеждает нас в том, что общество может полагаться не только на стихию происходящего, но и на разумное регулирование всех возможных процессов, благодаря специально существующей для этого силе.
Сила, о которой идет речь, была социально оправдана еще с тех времен, когда челове-чество не знало рас и не разделялось на этносы. Вопреки популярному мнению, что именно война положила начало развитию воинской культуры и воинских родов, обра-тим внимание на то, что для войн в период социального созревания человечества было слишком мало оснований. Даже к периоду так называемой неолитической революции плотность населения в Европе составляла всего одного человека на сто квадратных ки-лометров. Враг находился так далеко, что в условиях тогдашнего развития транспорта даже факт его существования не играл никакой роли.
Воинская социальность складывалась не из необходимости воевать с соседями, а из по-требности управлять обществом. Не случайно, что пресловутое призвание варягов ты-сячелетия спустя, явилось ничем иным, как призванием к государственному строитель-ству и управлению в рамках единого этнического строя. (* [А. Гильфердинг. История балтийских славян /по изд. 1855г - М.: ВНИИОНГ. 1994], [Откуда есть пошла Русская земля. В 2-х т., - М.: Молодая гвардия, 1986], [А.К. Белов. Историческая воистика Руси /в книге: Воины на все времена/ - М.: Институт Этнологии и Антропологии АН РФ, 1996] )
Человек, держащий в руках оружие, не производил никаких материальных ценностей. Он был призван заставить всех подчиняться порядку, установленному родовой тради-цией. Тому порядку, который в первую очередь затрагивал интересы производства, до-бычи и распределения продуктов жизнеобеспечения. Потому производитель как соци-альный тип и воин исторически не совмещались в одном лице. Свидетельством - мно-гочисленные источники, освещающие существо данного вопроса. (** Систематизиро-вано в монографии А.К.Белова "Воины на все времена." - М.: Институт Этнологии и Антропологии АН РФ, 1996)
Мнимое сращение воина и пахаря - всего лишь политическая брехня. Своим происхож-дением она частично обязана мужицкому зазнайству ратника, всегда полагающему именно себя главным действующим лицом Государства.
Позже к этой социальной функции воина приплюсовалась и военная добыча, открыв тем самым начало мировой истории войн. Война велась для обогащения рода, усиления его территориального и политического влияния. То есть, она никак не могла быть антиобщественным явлением. Моральная сторона этого вопроса не ставила человеческое поведение в зависимость от утомительного правдоискания с помощью теста "что хорошо и что плохо". Обеспечивать свой род было хорошо всегда, при любых обстоятельствах и любых изворотах морали. Именно эта задача являлась первичным понятием добра.
Антисоциально оружие выглядело не в воинских руках, а в руках тех, кто с его помо-щью решал проблему собственной общественной бесполезности и социальной непри-годности. В том числе и в руках зачинщиков народных бунтов. Этот вывод актуален и в отношении сегодняшнего дня.
Оружие служит как бы двум целям: в одних руках - для обеспечения порядка и госу-дарственной стабильности, в других - для его подрыва и покушения на государствен-ный и политический строй. Являясь символом Государства и его главной опорой, воин играет консервативную роль в истории. Однако, это только одна из его ролей, и она вызвана только тем, что роль исторического реформаторства воин неоправданно уступает всевозможным социальным бунтарям справа и слева от себя.
Вот тот небольшой словесный задел, который позволяет нам утверждать, что воин есть исторически сложившийся тип социального поведения и человеческой личности.
Беспринципность - одна из причин национального распада.
Москва, 25 - 26 ноября 1995 года. Абсолютный Чемпионат мира по боям без правил. Московская версия.
Малая спортивная арена Лужников "малой" называется условно. Трибуны набиты ты-сячами бойцов разных школ и стилей рукопашного боя. Типичные самоуверенные ли-ца, типичные стриженные затылки, типично растопыренные плечи....
Типичный бой на площадке. Ахмедхан Саидгусейнов размазал по ковру своего русско-го противника. Все по правилам. Спортивное счастье сегодня улыбнулось Ахмедхану. Но дело не только в счастье, он хороший боец. Суетливый комментатор берет первое интервью у победителя, и через динамики на весь немалый зал Малой арены звучат знакомые слова: "Аллах помог мне победить!". Знакомые потому, что в это время идет война в Чечне, и там, как когда - то в Афганистане, этих вот парней, приговоренных Аллахом, размазывают по стенам, вырезают им глаза и плоть. Лужниковские трибуны отвечают победителю раскатом аплодисментов. Хлопают ему русские парни, чей черед еще не настал. А может быть, и те, кто уже стоял под пулями, благословленными Алла-хом.
Нет, не Аллах виноват в тысячах наших смертей, но ведь и свастика не виновата в том, что ее сделали символом фашизма, символом пролитой русской крови. Интересно, ста-ли бы в аналогичной ситуации хлопать израильтяне у себя в Тель-Авиве? Так может быть, нам нужна судьба Израиля для того, чтобы обрести жизненные принципы? Бес-принципность - явление одного свойства с предательством. И все-таки я сравнил бы ее с состоянием души. Эта беспринципность происходит от безразличия. Люди живут сами по себе. Они не умеют и не хотят обобщать себя с другими, равными им по уча-сти. И судьба выбивает их поодиночке. Потому народ и потерял социальный иммуни-тет перед проблемами, которые в коллективном решении яйца выеденного не стоят.
Человек, живущий сам по себе - пропащий человек. Нет, речь идет не о пресловутой роли коллектива. Просто человеческое бытие организовано в жанре социума, сообще-ства, совместного действия. Здесь можно было бы снова вспомнить возраст организо-ванного человеческого общества для примера неотвратимости вышесказанного, однако повторяться не стану. Даже самые примитивные существа в Природе наделены даром распознавать "своих". В людском мире этот биологический корректор настроен по двум признакам: свой по крови, то есть по национальности, свой по общественному типу. Еще совсем недавно развитие второго признака в виде социального инстинкта форсировали с помощью государственной политики. Вспомните международную рабочую солидарность. Вторая половина двадцатого века создала не имеющий аналогов в истории возрастной социум, связанный с молодежной поп- и рок - культурой. Легко сопоставима интеллигенция, на каком бы краю земного шара она ни обитала.
И только воины остаются глухи к своему социальному сплочению. Почему? Что нам мешает?
Ответ прост - отсутствие организующей силы. Из воина слишком долго и настойчиво выбивали инстинкт стаи, инстинкт независимого самоопределения. Ведь воин - это, можно так сказать, стратегическое сословие. На его плечах лежит государственная власть. И все-таки инстинкт социальной природы человека обмануть невозможно. По-коления приходят и уходят, может меняться даже этнический фон нации, но Армия - то остается! И остается войско правопорядка, как бы оно ни называлось: полиция, мили-ция, дружина...
Они могут служить разным политическим силам и разным политическим интересам, но они остаются на своем социальном посту. Они остаются заложниками чьей - то политики, заложниками несовершенства законов. Они являются живым щитом между правительством и народом. Это в них летят камни, которые народ бросает в правительство. Но разве это они не выплачивают людям зарплату, сокращают рабочие места и поднимают цены? Или может быть, это они объявляют войны, принимают законы и набивают деньгами свои банковские счета? Нет. Воины только платят. Платят своими жизнями по счетам правительства.
Организующая сила воинского сословия должна вызреть. Она сложится из перерож-денного осознавания себя воином в осознание себя воином Великой Гвардии Воинов. Что, в общем, не одно и тоже. Может быть, слово "Гвардия" здесь не совсем точно, ибо в собственном смысле гвардия есть подразделение охраны царствующей персоны. Куда вернее определение "дружина". При всем том, они одинаковы с точки зрения своего целевого назначения, дружина смыслится не иначе как специально подобранное и движимое вперед воинство. Этот смысл заложен санскритским корнем "дру" - "следуем рядом". Сакральный подтекст движения не только указует на организованность силы, но и внушает ее направленность.
Таким образом, самоопределение себя воином по образу жизни, складу характера, по сочетаемости с воинскими нравственными ценностями и по профессиональной дея-тельность есть первейшее условие воинской социальности. Но совмещаемость с Дви-жением - уже качественно новый уровень воинского самоопределения. На этой ноте, пожалуй, вполне целесообразно обратиться к собственно составу воинского сословия. А также и к природе тех явлений, которые влияют на его формирование.
НИЗШИЙ ПЛАСТ (формальный).
Эта категория имеет отношение к воинству чисто формальное. К ней относятся люди, для которых служба в милиции, например, не более чем возможность воз-выситься над другими в виде представителя власти. В армейской службе этот слой имеет даже свой символ - прапорщика. Нет, безусловно, речь не идет о всех представителях "неразлинеенного погона". Однако, ни для кого не секрет, что многие предпочитали оставаться на сверхсрочную службу ввиду своей полной социальной непригодности в гражданской жизни. Было бы заблуждением считать, что этот слой не распространяется на кадровое офицерство. Еще как распространяется. Армия им сейчас буквально набита. Главный показатель Формального слоя - случайность выбора профессии. Ну и разумеется отношение к ней только как к способу зарабатывания денег. Низший слой - самый нестабильный. Он нашпигован людьми, которые по сути не имеют никакого отношения к воинской идее. Оттого они и разлагают Армию, внося в ее бытие - кто чиновничьи, кабинетные интриги, кто - откровенное и наглое хапужничество. Этот слой - самая большая обуза для воинского сословия. Идея Воина здесь не только неприемлема, она находит сопротивление. В чем и проявляется случайность пребывания этих людей в воинском социуме.
ПРОФЕССИОНАЛЬНО ЗАМКНУТЫЙ ПЛАСТ (неформальный)
Данная категория характеризуется тем, что это - люди, осознающие себя воина-ми. То есть видящие разницу между собой и другими людьми. В профессио-нальном отношении - это труженики. Они уходят в гражданскую жизнь не по-тому, что там больше возможностей деньги грести, а в виду крайних обстоя-тельств. Неформальный слой также не погружен в сознательное примыкание к сословию. Его представители служат только государству. Впрочем, если быть точнее, то не государству, а правительству.
Соответственно, понятия "правительство" и "государство" для них соединены в одном лице. Их социальное самосознание уже проявилось, но еще не организо-вано.
СОСЛОВИЕ (в социальном признаке)
Воины, выполняющие свою социальную роль в обществе,, то есть свои профес-сиональные обязанности, и в силу этих обстоятельств находящиеся в общест-венной погруженности. Государство стоит над ними, поскольку они его слуги. Но эти воины объединены сословием, и интересы сословия для них стоят на од-ном уровне с интересами Государства.
СОСЛОВИЕ НАДСОЦИАЛЬНОЕ (национальная элита)
Это - высшая форма воинского социума, стоящая над Государством. Не оно служит Государству, а Государство служит его воле и идее. То есть идеи соци-ального равновесия, социального порядка и стабильного, поступательного раз-вития. Национальная Элита не допускает общественного распада, обнищания одних слоев и скачкового обогащения других. Национальная Элита не допускает гражданской вражды и антисоциальных политических режимов. Национальная Элита - это те воины, уровень социального развития которых позволяет самими определять государственную модель без насилия над обществом, а путем выдвижения наиболее популярных в народе политических сил. Это не только не ущемляет свободы гражданского волеизъявления, а напротив, гарантирует его осуществление. Национальная Элита не имеет собственных интересов в государстве. Ни политических, ни финансовых. В противном случае она не могла бы быть надгосударственной структурой.
Думаю, что специального пояснения требует только последняя категория. Государство всегда подавляло социум. Ни один из видов социума не мог стать контролирующей силой самого Государства. Государство могло быть пролетарским, но социальная идея все равно писалась нижней строкой. То есть, система строилась как бы без обратных связей. Прорыв к государственной власти, как и положено, осуществлялся снизу. Ка-кая-то партия, политическое движение или иная социальная группировка, вооружен-ным или мирным путем поднимается над обществом, и, естественно, поднимает над собой (на разную степень высоты) своего лидера. Однако индивидуальная высота никогда не может стоять над самим государством. Ни Сталин, ни Гитлер не могли подняться над идеологией, над политикой, над внутренними отношениями своей среды. Они были в государстве.
Быть над Государством означает не иметь в нем собственных интересов. Если вас мож-но купить деньгами - значит, вы в Государстве. Если вы коммунист, фашист, демократ - значит, вы в Государстве. Если вы стремитесь к популярности и мелькаете на телевизионных экранах - значит, вы в Государстве. Если вы не обладаете иммунитетом перед законом, общественным порядком и общественными нравами - значит, вы в Государстве.
И это блеф, что какое-либо лицо теневой сферы деятельности может добраться до уровня Национальной Элиты. Как раз отсутствие гаранта подобного иммунитета делает любые попытки подъема над обществом безнадежными. В качестве же такого гаранта не может выступать ни отдельно взятый коррумпированный чиновник, ни даже целая преступная организация. Только общественный класс - носитель реальной власти способен создать кому-либо иммунитет пред законом и обществом.
Национальная Элита нужна еще и для того, чтобы управлять воинским сословием не только со стороны Государства, то есть под влиянием текущего момента и заданной исторической реальности, но и от лица всемирно-исторической воинской формации, которую не способна деформировать никакая реальность. Не думаю, что это трудно понять. Ведь, к примеру, охраняя колхозные амбары и вовлекая в колхозную жизнь, хотите того или нет, но постепенно вы сами становитесь в какой-то степени колхозни-ком. Деградация воина означает деградацию самого государства, его власти, его влия-ния на народ. Стало быть, воинство, с одной стороны верное себе, а с другой стороны - Государству, выгодно всем.
Национальная Элита, теневая Власть, обладающая большей властью, чем сама власть государственная, не может не пугать общественное сознание. Еще бы, ведь разрушает-ся привычное представление о правоустройстве. Обывателя пугает не столько сам факт существования надзаконных структур, сколько невозможность увидеть их со стороны.
Ведь существует же депутатская и дипломатическая неприкосновенность, существует и очевидность того, что, к примеру, глава кабинета министров страны никогда не сядет в тюрьму. Ну, разве что, став жертвой какой-нибудь разоблачительной кампании. Ведь это же вполне допустимо для обывателя.
Такая, к примеру, кампания велась по министру обороны России Павлу Грачеву и она показала, что нет такой фигуры, которую нельзя было бы свалить с монумента государ-ственной власти. То же подтверждает арест и следствие по делу бывшего Генерального прокурора России. То есть, все, прикрытые властью, досягаемы. И именно потому, что они на виду общества. А тут вдруг появляется тайная Власть, имеющая защиту не только от общества, но и, что вообще невообразимо - от Государства! Но ведь ни обще-ственные пути, ни социальные или политические интересы национальной элиты и на-рода не пересекаются. Это же очевидно.
Элита связана только с воинским сословием, являясь его высшей формой. И отнюдь непривилегированной формой. Кто вообще сказал, что управление-это всегда привилегия? Парадокс заключен в том, различие гражданских прав у национальной элиты и, например, у низших слоев, строится не по принципу "больше - меньше".
Различия здесь совершенно иного плана.
В частности, народ обладает и таким правом, как право совершения преступления. Другое дело, что за этим следует установленное законом наказание, но ведь такое пра-во существует.
Система особой морали, на которую опирается национальная элита, лишает Высшее воинство права совершить преступление. Более того, большая часть явлений, имеющих в народе только моральную оценку, в среде воинского сословия оценивается как пре-ступление. Так, последствия за проявление трусости, малодушия, предательства могут выражаться в сознательном и добровольном лишении себя жизни. Особенно жестко действие этой морали касается национальной Элиты. Ибо элита и призвана оправды-вать свое название в качестве лучшей части воинского сословия, а вовсе не той его части, которая рвется к безграничной власти. Ощущение этой власти, упоение ею может существовать только в отношениях человека и Государства. Человек укрощает Государство как сильного и не подчиняющегося зверя. Высшая же власть, в полном ее смысле даже неприметна с точки зрения обывательских потребностей.
В этой связи поучительна встреча двух западных миллионеров, описанная журналом "Шпигель". Один - молодой, сделавший стремительную карьеру и недавно избранный председателем совета директоров крупной промышленной фирмы. Другой - старый, опытный, совершенно не падкий на роскошь и никак внешне не выделяющий своего социального положения. Произнесенная им фраза полна глубочайшего смысла. Звучала она примерно так: "Деньги дают человеку свободу выбора: либо покупать, подчиняясь их власти, либо продавать, увеличивая свою власть над ними".
За простотой этого вывода просматривается не только глобальный жизненный прин-цип, доводящий существование старого миллионера до аскетизма, но, что значительно важнее - закон человеческого разделения властью. Для одних власть сочетается со спо-собностью пользоваться всеми благами жизни и обретением неограниченной свободы, для других власть выражается в возможности влиять на жизнь, строить ее с полной от-дачей сил и с полным использованием властных возможностей, ущемляя собственную свободу и благополучие.
Совершенно разные подходы, при абсолютно одинаковой данности - власти.
Власть сжигает сердца. Пепел сердец - вот чем расплачивается власть с теми, кто побы-вал наверху, кто стоял над всеми. К власти идут тяжелым шагом борьбы, отталкивая тех, кто стоит на пути и наступая на ноги пристроившимся сбоку. Власть стала симво-лом человеческих возможностей. По крайней мере, так думают. Однако, реальность власти, как правило, совершенно не сочетается с реальностью периода ее достижения. Это происходит, возможно, потому, что в процессе борьбы за власть претенденты на пьедестал растрачивают все свои силы. У них уже не хватает сил на саму власть.
Другое дело - власть национальной элиты. К ней стремятся потому, что ею не пользу-ются. В привычном понимании. Характерно и то, что высшее воинство не имеет рега-лий, титулов, званий. Все это осталось на уровне государственных заслуг, если таковые имеются. Здесь действует принцип - высшая власть не должна иметь никаких символов. Ведь в процессе социального роста символика и атрибутика играют незаметную роль тягловой силы к верхним ступеням. Они подстегивают сознание для достижения высшего результата.
Я был знаком с курсантом военного училища, который со второго курса хранил у себя под подушкой лейтенантские погоны. Что такое погоны, символ? Но это не просто символ, а символ преодоления непростой курсантской жизни, символ, в определенной степени, иного мира. В нашем случае символы высшего воинства, назначение которых, так же как и погон - построить различие среди равных, могут символизировать культ власти. А это было бы недопустимо.
История социальных отношений построена на постоянстве одних и тех же человече-ских ошибок. Но вот что совершенно непримиримо к ошибкам, так это власть. Ошибся во власти - значит, слетел.
Воинство теряет свои приоритеты тогда, когда берет от власти свои привилегии. Раз-ложение Воина, его Идеи и его исторической роли начинается с привилегий. Частная собственность порождает в воине имущественные, накопительские инстинкты. Ему уже есть, что терять. Но самое страшное в том, что он осознает всю силу имуществен-ного притяжения и подчиняется этой силе. Воин превращается в "защитника своего очага", для которого становится непонятной и неприемлемой необходимость защищать других.
Защищать и ничего от этого не иметь. Он начинает осознавать совсем другую цену жизни. Эта оценка была несвойственна для него раньше, потому что это была не его оценка. Теперь же любая потеря, материальная или физическая, подрывает у воина ду-шевное равновесие. Он уже не хочет и не будет ничего терять. Жизненные силы ему придает владение каким-то, пусть ограниченным, но собственным миром.
Вся эта цепочка воинского разложения характерна не только для незапамятного бояр-ства, породившего феодально-помещичью Россию. Или Англию, Францию, Германию. Какая разница. Это происходит и сейчас. Правда, сейчас еще не существует воинского сословия, есть только социальный воинский тип. Потому процесс разложения протека-ет не на общесоциальном плане, а на уровне отдельно взятой личности. Но степень этого разложения равна почти социальной закономерности. Виной тому, с одной стороны материальное и моральное принижение воинского статуса, а с другой - близость частной собственности, имущественного прорыва в иных сферах общественного самоопределения.
Что перетянет - казарменная жизнь, казенщина, подчинение командующим дуракам или вольное предпринимательство, набивание карманов деньгами, увеселения на Ба-гамских островах и шикарные квартиры, равные по величине казармам? Вопрос может показаться глупым. Но ведь кто-то выбирает для себя первый вариант. Нет, люди, ко-нечно, не ради казенщины делают выбор. Они выбирают судьбу Воина, какой бы она ни была. И играют по честным правилам, без подлога. Что есть, то есть. Но они - воины без власти, потому что они - воины без сословия.
Не нужно поворачивать историю вспять для того, чтобы снова вернуть воину его роль властителя общества, напротив, нужно войти в один ритм с историей, попасть в этот ритм. Что это значит?
В первую очередь, социально самоопределиться. Воин ты или нет. Если ты считаешь себя воином, но с оговоркой, например: "Я - воин, но только не в этих условиях", зна-чит, ты в жизни не на своем месте. Мы говорим так - НЕТ НИКАКИХ ВНЕШНИХ ОБСТОЯТЕЛЬСТВ, ЕСТЬ ТОЛЬКО ВНУТРЕННИЕ ВОЗМОЖНОСТИ. Никто не спорит, что возможности эти вовсе не каждому по плечу. Ну, так ты и не лезь в военное училище или в милицию. (И еще я бы сказал, не лезь в Президенты, ибо это чисто воинская роль и никакая другая).
Самоопределившись, нужно организоваться. Вне политики, только по классовому при-знаку. Политика - это раскол общества, у людей слишком разные интересы и потребно-сти. Сперва следует создать формальный социум. Обобщить всех на основе социально-го самоопределения. Потом выработать у него самостоятельное политическое мыш-ление. И только после этого подойти к контролю политической власти в Государстве воинским сословием.
Воинское сословие может заблокировать действие любой власти, не прибегая при этом к насилию. Оно просто не станет ей подчиняться. Политическое давление на руково-дство Государства и есть вхождение в ритм физических законов истории. Законы эти основывают общественно развитие на результате взаимодействия четырех частей чело-веческого общества: ВОИНОВ - МЫСЛИТЕЛЕЙ - ПРОИЗВОДИТЕЛЕЙ - ПРЕДПРИ-НИМАТЕЛЕЙ.
Первоначально воины были вторым сословием, поскольку не имели собственной Идеи, собственной системы знаний, собственной ориентации в мировом эзотерическом пространстве. Но эта картина меняется уже в античном обществе, и воины становятся первыми. Утрачивая свою политическую роль в ходе развития общественных отношений, они, тем не менее, прочно сохраняют свою социальную роль как первоочередную, в жизнедеятельности любого Государства. Таким образом, самостоятельное политическое мышление позволит воинам восстановить себя в качестве элитного сословия. Конечно, в случае объединения их в единую организованную силу.
Дмитрий Куба был срезан ударом, как травяной стебель косой. Нокаут казался очевид-ным. По правилам славяно-горицкой борьбы пораженному в этом случае оказывается медицинская помощь и ход поединка уже не возобновляется. Однако прежде, чем к Дмитрию подбежал врач, боец поднялся на ноги. Его вело, тело не подчинялось воле, сползало на дощатый настил площадки. Но Дмитрий был уже в бою и врач его снять не успел.
Противник Дмитрия являл собой физический шедевр славяно-горицкой борьбы. О та-ких мастерах, как Александр Алимов создаются легенды. Разница в мастерстве сказа-лась очень скоро. Алимов снова выбивает соперника. На этот раз Дмитрий не упал. Возможно потому, что инстинкт подсказал: "Упадешь - уже не поднимешься".
Был нокаут. Очевидный всем. И судье, и зрителям, и врачу. Дмитрий потерял ориента-цию, он не мог связно говорить и, естественно, двигаться. Судья ждал решения врача.
И тут Куба вдруг осознал, что это белое пятно медицинского халата и есть его пораже-ние! Нет, не противник, который не может сломить внутреннее сопротивление Дмит-рия, а это короткое мнение врача: "Снят!".
Взорвавшись, Дмитрий оттолкнул врача и ринулся в бой. Медику ничего не оставалось, как пожать плечами. Этот бой Дмитрий проиграл...
По очкам.
Сколько таких ребят топчут татами, борцовские ковры и ринги. Те, кому и в голову не приходит увидеть в собственном поведении хоть что-то выдающееся. Они сидят по конторам или меряют жизнь заводскими сменами. Они думают чужими мыслями и го-ворят чужими словами. Жизнь повернулась, и ты стал инженером. Самая средняя рабо-та, самая средняя жизнь.
Почему же ты не сказал себе, что ты - воин? Почему ты не поверил в то, что не жизнь должна вращать тобой, а ты ею?
Теперь уже поздно, возраст, семья, какая-то сложившаяся определенность... А ведь де-сять лет назад это ты заставлял зрителей восхищаться своей волей, в том старом спор-тивном зале на городском стадионе.
Может быть, и твое сердце истлело в пламени чужой жизни?...
Глава III. Сверхидея и сверхсознание
Лейтенанту казалось, что люди в камуфляже, с грязно-зелеными и палевыми пятнами, чем-то похожи на ископаемых рептилий. Его взвод засел на грунте на подступах к Ханкале. Главным укрытием был ржавый остов трактора, брошенный прямо в поле. Вздрогнул листьями простреленный пирамидальный тополь, одиноко стоящий у доро-ги. Лейтенант понимал, что здесь сейчас все решает терпение. По дорожному сыпняку шаркнули ноги. Лейтенант обернулся:
- Тише!
- Да нет тут никого, идем вперед, - Малахов говорил негромко, но голос выдавал его беспокойство.
- Здесь они, - уверенно сказал лейтенант.
- Почему так думаешь?
- Собаки не лают, слышишь, какая тишина?
- Ну и что, - не понял Малахов.
- А-а, вот, сразу видно, что ты городской. Где это видано, чтобы ночью в деревне ни одна собака не забрехала?
Оба замолчали и долго вслушивались в тишину.
- Куда ж они их дели? - снова заговорил Малахов.
- По сараям заперли, чтоб на чужих, на "дудариков", стало быть не бросались.
- Ну, если ты все знаешь, чего мы тут зависли?
- Должны они вылезти, не может быть, чтобы здесь пост не выставили.
Будто в подтверждение его слов в поселке хлопнула дверь. Выходили неторопливо, с разговорами. Кто-то все время передергивал затвор автомата. Кто-то хрипло смеялся.
- Сколько их?
- Четверо... Нет. Одного оставили.
- Сидоркин, Кацура - в кабину трактора, - скомандовал лейтенант, - Малахов- под трак-тор, сержант со мной! Двое - дорогу держать. Чтоб никто ни туда, ни оттуда! Осталь-ные - заройся. Берем первых двух, третий не в счет. Малахов, из ПБ в голову, но чтоб наверняка, понял? Все, по местам.
Из-под трактора тихо застонал Малахов.
- Что с тобой?
- Да ногу растянул третьего дня, болит проклятая...
- Что, до сих пор? - засомневался лейтенант.
- Так ведь растянул!
- У меня ни перед боем, ни после никогда ничего не болит. Представь, тарантул укусил однажды и даже не чесалось... Все, замерли!
Звякнул выстрел из пистолета с глушителем и пять автоматных стволов уперлись в смятых людей с черными повязками на головах.
Думаю, явление, о котором говорил лейтенант, вспоминая особенности своего здоро-вья, читателям "Молота Радогоры" представлять нет нужды. Читатель этой книги, ве-роятно, хорошо знаком и со спецификой описываемых событий. Однако, следуя жанру систематизации явлений, нам все-таки придется разобрать этот феномен более подроб-но. Он хорошо известен современной науке. Его причиной является очаг стойкого воз-буждения в коре головного мозга, называемый доминантой. О доминанте с полной уверенностью можно сказать, что она выстраивает и по-своему управляет всей нервной деятельностью. Доминанта не только суммирует деятельность всех совместно работающих нервных центров, но и активно подавляет действие несовпадающих с ней нервных импульсов, а стало быть и рефлексов. Например, таких как боль.
Вот перед нами два воина. Они поставлены в одни и те же условия. Возможно, уровень их профессионализма не имеет серьезных различий. И все-таки они абсолютно разные. Почему? Ответ очевиден - один обладает "воинской" доминантой, а ругой нет. Данный же пример отчетливо демонстрирует, что Воин - не только социально - психологическое понятие, но и понятие физиологическое, опирающееся на особую специфику работы человеческого организма.
Видный специалист в области этногенетики, профессор Г.Райт доказывал мне, что представители белой расы уступают по показателям "воинской" физиологии черным и желтым воинам. У белых занижен болевой порог, ограничена болевая выносливость, тяжелее протекает процесс восстановления после стрессовых нагрузок. Впрочем, это не является новостью. Другое дело, к какому выводу приходит профессор. Он считает, что у белых мощнее саморегуляция и вполне допустимо преодолеть существующее "отставание", если форсировать развитие воинской природы белых с помощью направленного тренинга.
Возможно, эта мысль кому-то покажется крамольной, а в среде либералов даже пре-ступной. Ведь речь идет о легализации Идеи Войны. Однако разве не эти либералы воюют со свои народом? Известно, что о морали и нравственности более всего орут именно те, кто яростно их притесняет. В данном случае тотальная война объявлена на-силию. Буржуазный либерализм Запада, возглавляемый передовым отрядом американ-ских правотворцев мает себя проводником идеи человеколюбия. Впрочем, именно аме-риканцы и наводнили мир образцами окультивированного насилия.
У насилия есть и другой исторический противник - Церковь. Однако, христианским моралистам с их фальшивым миротворчеством следует напомнить о 9-ти миллионах человек, замученных и истерзанных святой инквизицией. Вообще христианская мораль давно дезавуировала себя. Еще с момента кровавого крещения варваров, превратившегося в настоящий террор против целых народов. Не случайно именно христианство является духовной идеей мирового неофашизма. Наивно полагать, что здесь закралась какая-то идеологическая ошибка. Это вынужденное отступление от темы призвано показать лицемерие политических идеологий, задача которых состоит вовсе не в усмирении человеческой натуры, а в обычном стремлении к господству над обществом.
Так что же наши возможности? Вы, наверное, обращали внимание на тот факт, что вся история спорта - постоянное увеличение рекордных показателей. Уже давным-давно предречены пределы спортивных возможностей человека и все эти пределы стабильно и методично раздвигаются. Но ведь человек физически не меняется. Сила его мышц, способности их растяжения и концентрации остаются такими же, как и века назад. Не меняются его связки, суставы, кости, внутренние органы. Значит, изменения происхо-дят в системе управления ими, в командно - волевом стимулировании физической дея-тельности. То есть в системе координирования задачи и способа ее разрешения.
Таким образом, спорт стал примером искусственной эволюции человека. Безусловно, выборочной эволюции. Спорт ставит перед людьми задачи и предлагает сложившуюся практику их разрешения. Однако лучший результат - всегда символ талантливой инди-видуальности. Но вот ведь парадокс: проходит время, и то, что являлось символом та-ланта, становится всеобщей нормой, а к таланту предъявляются совершенно иные тре-бования. Талант как бы тащит за собой норму.
То ж самое касается и эстетического развития искусства. От первобытного примити-визма до высочайшей технической культуры изображения объектов и предметов. Впрочем, искусство идеологизировано и потому деградация в нем часто выдается за высочайшее достижение культуры. Природа явлений спорта и искусства одинакова. Над уровнем всеобщей нормы довлеет сверхзадача, сверхидея, толкающая человека к прорыву границ своих возможностей. Возможности выражены как норма. И, таким образом, большая часть людей живет в соответствии с нормой, или с возможностью, а меньшая, но, как принято говорить, лучшая часть - в соответствии со сверхзадачей.
Отсутствие же носителей сверхзадачи, целевая слабость их устремлений может привес-ти к деградации всего общества в целом. Тот, кто отстает от развития - отстает от жиз-ни. А значит - теряет жизнеспособность. Почему? Потому что Мир - это интегрирован-ная система с жесткими связями подчинения и конкуренции. Каждое живое существо имеет на своем геоментальном пространстве не только конкурента, но даже биологиче-ского антипода. Если мы выходим из процесса развития, то они-то в нем остаются! А это значит, что нарушается равновесие возможностей и мы уже платим собой. Но если, напротив, мы делаем рывок в развитии - резко меняются пространственно - доминант-ные связи. В нашу пользу, естественно. Все просто.
Однако для того, чтобы стать носителем сверхзадачи, нужно уметь координировать сверхидею со способом ее разрешения. Иначе вы окажетесь простым фантазером. Об-щество вовсе не страдает от отсутствия мечтателей. Более того, мечтательство, как форма умственного онанизма только впустую растрачивает интеллектуальный фонд нации. Другое дело воплотительные возможности, совершенство которых усиливается в процессе взаимного обращения с идеей.
Носителем сверхзадачи является не обыденное сознание исполнителя, а сверхсознание новатора.
Художник застыл перед холстом. Соединяет в своем воображении ворох эскизов с об-разом будущего полотна. И вот на корку белого грунта ложатся первые мазки подма-левка. Дело пошло. А дальше произойдет обычное воплощение таланта или посредст-венности. Перед белым холстом все одинаковы. У всех одинаково развито воображе-ние, у всех одинаковые краски, одинаковые руки... Разные только результаты. Может быть, это связано с уровнем эстетического и физического навыка сознания? Тем, что и называется талантом. Ничего подобного. Эстетическое сознание как раз и подсказывает иному художнику необходимость бросить это ремесло. Оно подтачивает его покой, говоря: "Ты всю жизнь насилуешь холст, но от этого не стал ни Кончаловским, ни Грабарем. Чуда не произойдет, ты так и останешься тем, кто ты есть. И если иной дурень просто не осознает собственного убожества, твои-то очи видят, чего ты стоишь".
Когда начинается прорыв? Где та грань приложения духовных сил и физических воз-можностей, воспитания, инстинкта и самоопределения за которой внезапно проявляет-ся сверхрезультат? На эти вопросы, вероятно, никто не ответит.
Но что же из этого следует? Вывод категоричен: человеческому обществу нужна новая мораль. Мораль, способная поднять человека над его же собственным несовершенст-вом. Но сама мораль - всегда только следствие внутренних процессов, проходящих в общественном бытие. Мораль не может взяться ниоткуда. Она являет голос той сла-гающей силы, которая и называется сознанием. И потому сверхидея развивает наше сознание, превращая его из перетрясателя обыденности в угнетателя невозможности, а сверхсознание выплескивает новую мораль. Все последовательно. Мы упомянули свя-щенный миг прорыва человеческой личности из рутины установившихся нормативов, но, как ни странно, общество вовсе не тянет на героическое.
Впрочем, что ж тут странного? Мозг алкоголика тоже не угнетает забота о трезвом об-разе жизни.