Стратег Вар был плох уже тем, что не являлся потомственным гражданином Рима. С него хватило бы и этого, но бедняга к тому же угробил в Тевтобургском лесу два отборных легиона. И потому, когда император Август возопил:
"Квинтилий Вар, верни мои легионы!" /* Светоний "Жизнь двенадцати цезарей (Август, 23)"/, полководцу ничего не оставалось, кроме как потупить взгляд.
Так началась история германской государственности, а этих Двух можно было бы назвать ее крестными отцами. Впрочем, если римляне к этому событию имеют косвенное отношение, то русы - самое прямое. Дело в том, что наиболее заметную роль в Тевтобургской битве сыграло германизированное, но русское по происхождению, племя херусков. Данное обстоятельство упорно отторгается мировой историографией, однако это не способно повлиять на его фактическую основу.
Для большинства русистика так или иначе связана с историей и культурой русского народа. То есть она стоит на том этническом базисе, который датируется XIV-XV вв. нашего времени. Увы, но это принципиально ущербная позиция. Народность, возникшая на основе племенного распада вятичей, кривичей и других славян, а также ряда ассимилированных ими финно-угорских племен, всего лишь эксплуатирует идею сопричастности к древним русам и не более того.
Русская историческая традиция уходит корнями к истокам европейской цивилизации. На восточно-славянской почве эта традиция переживает уже не первое рождение.
Откуда взялась Русь? Вопрос этот, пожалуй, уже оскомину набил искушенному читателю. Однако, зададимся им в который раз, ибо все авторство современного книжного рынка пока не продвинулось в его разрешении дальше вульгарного примитивизма.
В современной науке почему-то принято считать, что арьи-прародители европейской цивилизации, разделились на два массива: индийский и иранский. Разделение это произошло не позже IV тысячелетия до н.э. Подобная позиция обходит стороной вопрос образования современных европейских народов, принадлежащих к индоевропейской языковой группе. Складывается впечатление, что европейский плацдарм ариев после IV тысячелетия опустел. Вполне логичнее было бы предположить, что существовала и третья ветвь, устремленная вглубь самой Европы. Об этом свидетельствуют данные археологии (Кивикская гробница, Швеция), топонимики (названия рек, звучащие на санскрите: Варакша, Кокша - в Кировской области, Жиздра - в Калужской, Муша, Варда, - в Литве, Драва - в Венгрии, Раба, Орава, Нитра - в Чехословакии, Вардар - в Югославии, Рона - в Швейцарии и Франции, Адур - во Франции и многие другие) и этнографии (вышивка, знаковые системы, общие обряды и традиции, родство мифологий и культовых принципов). Кстати, согласно единой мифологической традиции, древние европейцы активно культивируют символику трех братьев. С нее начинается европейская этиология, отводящая главную роль в сотворении мира не единому богу-Творцу, а триумвирату богов (сравните: Зевс-Посейдон и Аид у греков. Юпитер-Марс-Квирин у римлян. Один-Вилли-Ве у скандинавов, Перун - Ярило и Троян у славян и т.п.). Триглавы здесь символизируют разделение мира, что является формальным подтверждением гипотезы "третьей ветви". Вообще утверждение этой идеи может быть только гипотетическим, то есть не опирающимся на материальный доказательный ряд. Например, древнейшие из известных мегалитических сооружений, связанные с представленческими основами арийских культов, появляются в Бретани именно в IV тысячелетии до н.э. /* Эдмонд Уайд, Дейл М. Браун "Первые люди" - М.:Мир,1978, с.147/
Европейский массив ариев - явление парадоксальное. Начнем с того, что он не имеет собственной материальной культуры, а арийские стоянки типа Нижнего Веретья (VIII- VI тысячелетия то н.э.) не являются свидетельством существования суперэтноса. Подобные обстоятельства служили главным козырем в борьбе советской исторической науки против попыток придать арийству наукообразную основу. Однако в этом вопросе все на удивление очевидно. Говоря о третьей ветви ариев, речь, конечно же, не идет о привнесении в Европу нового этнического элемента. Ее геоментальное пространство не меняется. Собственно говоря, арии потому и не существуют в границах локализованной материальной культуры, что являются носителями социальной типизации общества, известной как "военная демократия", и сложившейся на основе целого ряда культур. Например, культуры линейно-ленточной керамики, очаг которой находится на Балканах, насыщенных санскритской топонимикой. А вот что не вызывает сомнения, так это период, к которому происходят великие социально-политические изменения в Европе - начало V тысячелетия. То есть время наивысшей геополитической активности ариев, толкающей их на расселения. Все сходится. Таким образом, продвижение ариев по Европе - это смена социальной формации первобытного варварства на ранние формы государственности с новой системой организации общества (сословия), с новой системой религиозных ценностей (солярный культ и трибожие) и с новой системой общественной морали. "Война становится важной стороной жизни общества. Свидетельства этого многочисленны: и укрепленные поселения, и повышение роли вооружения, прежде всего наступательного - появление боевых топоров, сначала кошенных шлифованных, а затем и медных, кремниевых и медных кинжалов, распространение луков и стрел, пращей, копий и дротиков. Оружие теперь - обязательная принадлежность могильного инвентаря в мужских погребениях (могильник Варна)". /* История Европы (АН СССР.- М.:Наука,1988,т.1,с.85)/
Но только III тысячелетие устремляет на запад Европы массовое движение племен-носителей арийской традиции: племен ямной культуры и племен культур шнуровой керамики и боевых топоров. /* История Европы (АН СССР.- М.:Наука,1988,т.1,с.85)/ Не случайно именно этот период считают временем крупномасштабного изменения этнокультурной карты Европы.
Европейский массив ариев вполне независим от своих индоиранских собратьев. Несмотря на то, что он активно перестраивает первобытные общины по сословному принципу, "европейцы" не применяют родственную терминологию: "брахманы", "кшатрии", "вайши", "шудры" и др. Их отрыв от индоиранских собратьев становится все более очевидным. Так, ни "Ригведа", ни "Авеста" практически не сочетаются с ранними формами европейских мифологий. Схождение весьма символическое, общепонятийное. Возможно в размытии этих границ сыграла свою роль и мощнейшая Трипольская культура, создавшая первичные формы арийского государства уже после великого расселения. Ее идеологический и культурологический строй был уже независим от племенных вождей Варуны и Индры.
Конец IV тысячелетия до н.э. приближает нас к более тесному соприкосновению с собственным происхождением Руси. То, что этот этноним возникает после расселения - не вызывает сомнения. О нем нет никаких указаний ни в "Ригведе", ни в "Авесте". И все-таки, именно эти два источника наводят нас на мысль о связи Руси с арийской традицией. Фактически это название читается в Расе (Русе) из "Ригведы" или в Рахе (Раше) из "Авесты". Не случайно именно как Рош (Раш) известны древние русы ближневосточным источникам. Расой и Рашей индоиранцы называют Волгу. Через несколько веков после расселения Волга становится осью крупнейшей, так называемой "ямной" культуры. А спустя еще тысячелетие ей на смену приходит срубная культура. Самоназвание народа связано, как правило, либо с топонимикой, либо с легендарным прародителем. И то, и другое часто оказывается соединимым: Индра-Инд-индийцы, Тавр-Таврия-тавры, Венед-Вента-венеды и т.п. Таким образом, ариев ямной и срубной культур предположительно можно считать первыми этническими русами.
Археология - наука хитрая. Она исследует только ту часть материальной культуры, которая "вписывается" в идеологические ориентиры историографии. Так, марксистами историческое развитие общества рассматривается сквозь призму состыковки производительных сил и производственных отношений. Например, по их мнению, главной характеристикой неолита становится не развитие интеллектуальных способностей человека, выраженное в появляющихся древнейших этиологических гимнах, не социальная переорганизация общества с ключевым военным критерием или еще что бы то ни было, а переход от присваивающего хозяйствования к производящему. Не трудно догадаться, что крен здесь дан все в ту же сторону исторического материализма. Попытка во что бы то ни стало выявить по всему историческому полотну производящий элемент застила им очи. Вполне логично, что производящая экономика усиливает зачатки антагонизма производителей и пользователей, то есть "благословляет" роль классовой борьбы как моторики исторического развития. Этот взгляд на историю уже активно попирает истину, принижая, например, значение воинского элемента и заменяя ее всенародным ополчением по принципу все той же пресловутой роли "народных масс".
Потому сегодня мы не можем похвастаться достаточностью изучения военно-обрядовой стороны бытия племен ямной культуры. Достоверно известно только то, что удельный вес их земледельческих способностей по отношению к военному делу предельно низок. Основой продуктового самообеспечения является скот. В одних местах - мелкий рогатый скот, с преобладанием овцеводства, в других - крупный рогатый. Если судить по типизации могильников древних русов, то общество имеет не менее трех степеней иерархии. Общество разделялось на воинов и скотоводов, причем последние занимают нижнюю социальную ступень. В их погребениях находят минимальное количество инвентаря и полное отсутствие оружия. Курганы, диаметром превышающие 50 метров, характерны для воинов. Покойника сопровождают листовидные и треугольные ножи, вислообушные топоры, копья и различные предметы примитивной металлургии. Древние русы активно используют боевые колесницы, о чем свидетельствуют не только обнаружение их уцелевших частей, но и глиняные модели, символизирующие роль колесницы в жизни людей ямной культуры.
С середины III тысячелетия до н.э. и к его концу в могильниках заметно сокращается количество оружия. Однако вывод о снижении его роли в жизни общества выглядит нелепым. Напротив, возрастает роль военных конфликтов как способа регулирования межобщинных отношений, а также как регулятора функции накопления материальных ценностей. Отсюда и необходимость сохранения оружия в "рабочем" состоянии. Можно предположить, что с этого периода возникают попытки ограничения доступа к оружию для производителей. Так или иначе, но оружие постепенно становится элементом сословной принадлежности. Исключение составляют охотничьи аналоги копья и лука, а со временем к ним прибавляется еще и топор как строительный инструментарий. Начинается эра культового самосложения оружейной символики.
На рубеже нашей эры ареал расселения русов грандиозен. Это и рутены из Аквитании (территория современной Франции) и мавруссии с северных берегов Африки, и редоны, населявшие территорию современной Бретани, и битуруги, жившие южнее, и ремы, населявшие территорию современной Бельгии, и немало известные херуски, осевшие в самом центре современной Германии, и реции, и ругии с Балтийского побережья, и россии, создававшие буферную зону между летто-литовскими племенами и предками современных поляков, и росы с берегов Данувия-Дуная, и роксоланы, кочующие в Причерноморье, и их северные соседи боруски. Однако, это уже осколки некогда могущественной цивилизации. Они представляют одно из так называемых цветных сословий, то есть сословие, характеризующееся символом цвета, и постепенно утрачивают свое значение. Трехтысячелетняя история подводит их к рубежу новой эры уже как элемент некой архаической остаточности евро-арийской цивилизации. Русы времен великого переселения народов совершенно утрачивают свое этническое единство, сливаясь с кельтской, германской и славянской общностями. Часть из них найдет свое второе рождение уже на славянской основе. Однако в природе и в истории каждый занимает только свое собственное место. В противном случае ситуация его начинает отторгать. Так русам восточных славян пришлось разделить свое место с варягами, которые должны были занимать его по своему историческому праву.
Но вернемся к сословному самоопределению русов. Независимо от топонимической сопричастности с Волгой, они прямо заявляют о себе символикой одного из ведических цветов. На санскрите, языке неолитической Европы, arusa означает "красный". Вот один из образов, сформированный в тесном единстве с этим понятием. "Живет он на севере... юн, быстр, силен, неуязвим; он улыбается как солнце, вместе с тем он свиреп и разрушителен как ужасный зверь, он - "красный вепрь неба". У него колесница, в руке - молния или палица, лук или стрелы... Рудра возник на индо-арийской почве". /* Мифологический словарь.-М.:Советская энциклопедия,1991,с.471/ Перед нами образ бога-воина. В славистике ему соответствуют Ярило, западный прототип - Яровит и Руевит. Конечно, здесь есть степень условности, о которой я говорил выше. Красный цвет в языческой символике ариев означает воинское начало. Попробуем проследить смысловые параллели общеарийского корня "рус" с современными английскими, французскими, немецкими и испанскими словами:
• английский - Roast - варить, жарить, обжигать; Russet - бурый, рыжий; Roster - военный порядок; Rousing - возбуждающий, сильный, жестокий; Crush - разрушать (сравнительное сходство с русским "крушить", "крошить");
• испанский - Rostir - жарить, греть; Rosquero - задира; Rusiente - раскаленный; Rostro a rostro - лицом к лицу; Rugir - рычать, воинственно кричать. /* По мнению историки В Н.Прищепенко, русское "рыцарь" происходит от "pыкарь", "рыкать", то есть, воинственно кричать. Через испанскую аналогию, как оказалось, в этом можно обнаружить "русскую" основу./
Как видите, связь "рыже-красных" с воинским смысловым подбором более чем очевидна. Улавливается здесь и намек на некую первичную роль русов в отношении к другим. "Задира", например, куда как красноречиво об этом говорит. Однако есть и более убедительные примеры однокоренного ряда: росток-рост-расти, а "ростра" - фигура на носу корабля, буквально означает "впереди идущий". Таким образом, опосредованно "красные" воины указывают и на свою социальную значимость - быть впереди, двигаться вперед.
Именно красный цвет традиционно символизирует воинов, а в отдельных случаях - воинскую знать (Византия). Красные плащи - отличительный знак спартанцев - воинского сословия греческого государства Лаконика. Красный цвет является символом элитного римского воинства - преторианской гвардии. Красного цвета и офицерские плащи римлян - палуда-ментумы. Кельты весьма специфическим образом используют красный цвет. Они перекрашивают свои волосы и бороды во все его оттенки, от огненно-рыжего до пурпурного. Можно было бы не придавать этому значения, если бы не аналогичное упоминание о русах Ибн-Хаукаля: "Некоторая часть русов бреет свою бороду, другие завивают ее наподобие гривы и красят шафраном". /* Откуда есть пошла Русская земля (сб.кн.2 под ред. А.Г.Кузьмина - М.:Мол.гвардия,1986,с.690)/
Несмотря на постепенный упадок традиции к средневековью и полное вытеснение сословной архаики реформированным ее видом - рыцарством, красный цвет сдает свои позиции не сразу. Новая форма сословия в своей геральдике также отводит ему наиболее почетное место. Об этом можно судить по трактату Бартоло. /* Бартоло да Сассоферрато (1314-1357), глава итальянских юристов-постглоссаторов./ И соответствием алому геральдическому цвету остается главнейшее воинское качество - боевая доблесть. Этим выражается его безусловная первичность перед прочими характеристиками: "благородство", "верность" и т.д.
Древнейшей магической функцией красного цвета является противоборство демонизму. Красный цвет выступает в качестве оберега в архаичной вышивке нательных мужских и женских рубах. Отсюда и шаманическое посыпание покойников охрой, традиционное для ямной культуры и перенятое шнуровиками. По поверьям древних мистиков, охра защищала покойника от проникновения в него демонического элемента.
Следует сказать, что "красное" сословие дольше всего просуществовало на славянской исторической почве. Год 1057, гражданская война у лютичей. Это событие фактически полностью подорвало боеспособность полабских славян и открыло путь к насильственному их онемечиванию. Формальная зависимость от датской короны /* Земли полабских и балтийских славян входили в так называемую северную марку Саксонии, которая в свою очередь являлась частью Датского королевства./ превратилась в фактическое уничтожение славянских племен. Общность лютичей распалась на два враждующих лагеря, один из которых составили "элитные" племена русов-ретарей и долечан.
Единство славян и русов имеет достаточно глубокие корни. И все-таки, несмотря на их историческое родство, это разные племена. Не случайно славяне никогда не отождествляются с русами, а источники только указывают, что у них единый язык. /* Повесть временных лет. Под годом 6404./ Так и собственно славянская мифология ставит их рядом друг с другом, но не сливает в один образ. Она говорит, что Рус и Славен - это два брата. У Славена жена зовется Шелонью, а дети его - Волхов и Волховец. Сын Волховца - Жилотуг. А у Руса жена Поруссия, а дочь - Полиста и т.д. /* А.Н.Попов. Изборник славянских и русских сочинений и статей, внесенных в хронографы русской традиции.-М.:1869г./
Более того, ряд авторов однозначно разделяет русов и славян. "В лето 6452. Игорь же собрал воинов многих: варягов, русь и полян..." /* Повесть временных лет. Цитируется по изданию "Откуда есть пошла Русская земля"-М.:Молодая гвардия, 1986,т.2/ "Они не имеют пашен, а питаются лишь тем, что привозят из земли славян". /* Ибн-Русте "Дорогие ценности"/ Очень ценное наблюдение. Постарайтесь его не забыть. Тот же автор оказал нам неоценимую услугу, описав погребальный обряд русов. Его свидетельства подтверждают мою гипотезу об историческом слиянии русов и племен ямной и генетически с ними соединенной срубной культур. "Когда у них умирает кто-либо из знатных, ему выкапывают могилу в виде большого дома..." /* Там же/
Не стоит, однако, идеализировать отношения русов и славян. Существуют свидетельства, игнорировать которые мы не имеем права. "Они нападают на славян, подъезжают к ним на кораблях, высаживаются, забирают их в плен, везут в Хазарию и Булгар, и там продают". /* Там же/ Вообще, русы - это продукт своей эпохи, ее нравов и обычаев. Война - их основное занятие и тут уж они верны "законам жанра". "Народ этот могущественный... мужества большого, не знают они бегства, не убегает ни один из них, пока не убьет или не будет убит". /* Ибн-Мискавейх о походе русов в Бердаа в 943-944 гг./ "Они храбры и мужественны, и если нападают на другой народ, то не отступают, пока не уничтожат его полностью". /* Ибн-Русте. Там же./ Как бы подтверждением этих слов звучит строка Повести временных лет: "В лето 6449. Пошел Игорь походом на греков. И послали болгары весть царю, что идут русы на Царьград, 10 тысяч кораблей. И пришли... и стали воевать Вифинскую страну, и попленили земли по Понтийскому морю до Ираклии и до Пафлагонской земли, и всю страну Никомедийскую попленили. и Суд весь сожгли. А кого захватили, одних распинали, в других же, расставляя их как мишени, стреляли, хватали, связывали руки назад и вбивали железные гвозди в макушки голов". /* Повесть временных лет. Под годом 6449.
И все-таки славяно-русские отношения сложились не в отрицании, а в дополнении друг друга этими племенами. По иному обстояло дело у русов на германской этнической почве, Вообще не стоит считать, что в германском этносе русы - народ пришлый. Германы, так же как и славяне, долго не представляли никакого племенного единства, а уж тем более единого народа. Отсутствие государственно-этнических границ делало общество открытым для взаимопроникновения соседствующих бок о бок традиций, устоев и нравов. Население Европы в первом тысячелетии нашей эры (до империи франков) делилось не по национально-этническому принципу, а по социальному статусу племен (военно-мирные) и, конечно, по принципу: свободные племена - Римская империя. Как и должно было быть, столкновения между воинскими племенами происходили и из-за сферы влияния, и из-за определения между собой статусов господина и вассала, и по другим причинам, так сказать, житейского порядка. Однако, с течением времени, племена, сохранявшие самостоятельный иммунитет, оказались вовлеченными в этнический конфликт с племенными союзами. Это объясняется тем, что с развитием общественных отношений складывался и геоменталитет территорий, и он вытеснял тех, кто не хотел в него влиться, кто разрушал его единство. Наиболее показательным из самых древних конфликтов русов и германов явилось столкновение Одоакра и Теодориха. Оба этих исторических персонажа обрели мифологизированную одухотворенность, каждый в своей этнической среде. Это было первое "идейное" столкновение русов и германов. Одного переименовали в Оттокара, другого - в Дитриха.
Рус Одоакр знаменит тем, что низложил последнего императора Римской империи и многие годы правил в Италии. С его именем связана и четырехлетняя гражданская война у русов, часть которых выступила против Одоакра. Коронованный Римским Сенатом Одоакр боролся и за единоправную власть в Великой Ругии или Руциланде, простиравшимся от Дуная до Северной Италии. Однако Западному Риму не суждено было стать русским. Вмешался Восточный Рим - Константинополь. Его войско возглавил Теодорих. Он убил Одоакра не в битве, а коварно, во время пира, и захватил власть в Риме.
Что ж, бывали времена, когда русы правили Римом и громили его легионы. Однако их проникновение в русло мировой истории не ограничивалось только притеснением других народов. Иначе эти народы не стали бы называться "русскими", то есть идущими от руси. К XII веку восточнославянские племена начинают утрачивать самоназвания, повсеместно переходя "под крыло" руси. Хочу обратить ваше внимание на то, что "русские" - это не название народа, а характеристика причастности к народу. В данном случае к русам. Сравните: китаец, японец, немец, итальянец и так далее. Мы же не говорим "итальянский". И потому, произнося "русский", мы никак себя не называем, а только подчеркиваем свое историческое происхождение.
Другой упор нашей исторической воистики безусловно приходится на варягов. Однако, если в вопросе с русами у нас украли четыре с половиной тысячи лет истории(!) и большую часть нашей исторической географии, то в "варяжском" вопросе мы потеряли вообще все. То есть, прижившееся суждение использует созданную когда-то немцами точку зрения скандинавского происхождения варягов. Эту гадливую идейку, кое-как подпертую историческими свидетельствами действительного присутствия скандинавов на Руси, широко пользует большая часть нашей научной братии, и это при том, что такого вопроса до восемнадцатого века вообще не существовало. Поводом для собственного заблуждения послужила привычка славян всех пришельцев со стороны Балтики называть варягами. Примерно так, как сегодня мы называем "кавказцами" в равной степени и грузин, и чеченцев, и армян, и азербайджанцев, и др. Не вызывает сомнения, что племена и Южной, и Северной Балтики особым образом отличались от некоего внешнего восточно-славянского стандарта. Несмотря на то, что Южная Балтика была славянской, а Северная - германо-скандинавской (если не считать шведскую "хорось"). Эта разница подтолкнула восточных славян причислять все морские дружины Балтики к общему понятию "варяги".
Разжевывать шведскую "сопричастность" с варягами мы начнем с главного элемента подчинения народа - с идеологии. Для того, чтобы преодолеть антагонизм "свои-чужие", пришельцам следовало адаптировать местное население под представленческие основы своего миропонимания. Вспомните пример тевтонской экспансии и ее провал на Чудском озере. Тевтонцы несли на Русь католицизм. Что же должны были принести шведы? Культы Одина, Тора, Бальдра, Локки... Где все это, позвольте вас спросить? И разве источники не указывают прямо на символ поклонения тех, подлинных варягов? "И кляшися оружием своим, и Перуном, богом своим..." /* Радзивиловская летопись о походе Олега с варяжской дружиной на Царьград в 907 г./ С каких это пор шведы начали поклоняться Перуну, "богу своему"? Скандинавам вообще не известно имени Перуна. Зато он хорошо известен славянам еще со времен антов.
Как известно, варяжская общность прочно обосновалась на Руси. Тем более не понятно, как же тогда "варяги"-шведы могли оставить от своего четырехсотлетнего(!) присутствия только один могильник. "Вскрыт единственный на Руси чисто скандинавский могильник в урочище Плакун..." /* И.В.Дубов. Новые источники по истории Древней Руси.-Лен.:Издательство Ленинградского университета,1990,с.4/ Подлинные исторические варяги обосновались не по ту, а по эту сторону Балтийского моря, то есть по южному его побережью. Они были известны еще Публию Корнелию Тациту, римскому историку первого века нашей эры. Причем, на карте Европы тех времен Тацит дважды помещает варягов: в нижнем течении Эльбы по юго-западной оконечности Балтийского моря, и значительно южнее - в верховьях Вислы. Уже значительно позже варяги и смешанные с ними родственные племена ободритов являлись последним рубежом славянского мира на Западе. Их этническую самостоятельность активно поглощали как англы и тюринги с запада, так и славяне с востока. И все же, у нас есть все основания считать, что балтийские варяги были родственны именно славянам. Об этом говорит датский миссионер XII века Гельмольд. Приведу его высказывания из книги А.Гильфердинга "История балтийских славян", а также и весьма красноречивые высказывания самого автора этой книги, немца по происхождению и отнюдь не славянолюба по духу. "Из всех балтийских племен, вагры, передовые бойцы на суше против немцев, были первыми удальцами и на море. Они сами собой приучились к морской жизни, так что современники называли их страну морской областью славян. С другой стороны, их положение впереди всех славянских народов, среди врагов, саксов и датчан, отнимало возможность мирного, торгового судоходства. Таким образом, главным занятием вагров сделалась война на море с датчанами, как на суше с немцами, а главным их промыслом - морские разбои". /* А.Гильфердинг. История балтийских славян. Том 1/по изд. М.: Типограф. Готье,1855г./ "Дания, состоя по большей части из островов и окруженная водами, не легко может уберечься от нападений морских разбойников, потому что в изгибах ее берегов необыкновенно удобно скрываться славянам. Выходя тайком из засады, они наносят ей внезапные удары... пренебрегая всеми выгодами хлебопашества, они вечно готовы к морским походам и наездам, надеясь на свои корабли как на единственное средство к обогащению. На нападения датчан они не обращают внимания, и даже считают особенным наслаждением с ними биться". /* Там же./ Весьма красноречиво, не правда ли? О происхождении варягов говорится вполне однозначно. Ни один их современник не отождествлял варягов ни с немцами, ни с датчанами, ни со скандинавами. Об этом свидетельствует сага о Вига-Стире: "... такой обычай у вэрингов и норманов, что день они проводят в играх и борьбе". Об этом свидетельствует Адам Бременский: "Славянских народов существует много. Среди них наиболее западные - вагры..." /* Деяния священников Гамбургской епархии под 1075 годом./ Даже русские летописи, не различавшие принципиальной разницы между теми и этими выходцами с Балтики, описывая эпизод призвания варягов четко разделяют их и шведов: "И пошли за море к варнгам-руси, поскольку те звались варяги-русь, как иные называются шведами, иные урманы (норманы, мурманы), англы, а другие - готы". /* Радзивиловская летопись.-Л.:Наука,1989,с.16./ Вот тебе и весь сказ!
Русские летописи непременно соединяют русь и варягов в одно целое. Это дало основание норманистам вообразить в качестве варягов шведов, поскольку у них на территориях, примыкающих к Дании, расселялось русское племя хорось. Однако и этот аргумент по прочности не уступает мыльному пузырю. Дело в том, что исторические варяги-ободриты территориально сплелись с самым боевым и доблестным русским племенем - руянами. Более того, Ругия или Руяния и ее центр - Аркона считалась вообще мифологическим центром Руси и истоком славянского мира. Не случайно языческие сказители помещают именно на острове Руян мировое древо, над кроной которого простирается воинский рай русов - Ирий.
Когда-то русские племена соседствовали с варягами не только с востока, но и с запада. Вся территория Датских островов была подчинена герулам. А герулов русами считал еще их современник, готский хронист Иордан. Строптивые герулы сперва были потеснены Германарихом, победившим и русов восточное, а потом и вовсе рассеяны Карлом Великим.
Варяги, со всех сторон зажатые русью, опосредовали ее более мощную культуру. При этническом сложении карты Европы, русь вживается в варягов также точно, как и в остальную массу славян.
Изучение "варяжского" вопроса всегда начинается с анализа источников и этим же заканчивается. До сих пор, почему-то никто не обращал внимания на л о г и к у, предшествующую факту призвания варягов новгородцами. А напрасно, ибо именно логика дает обоснование любому действию. Вчитаемся в летописную строку: "...люди новгородские от рода варяжского прежде были". /* Радзивиловская летопись./ Этим, фактически, сказано все. Варяги-ободриты и русь балтийская имели прочную княжескую власть, тогда как иные славянские народы пребывали еще в народоправии. Между варяжским Старгородом (Альтландом - нем.) и славянским Новгородом существовало единое этническое пространство. Не случайно летопись подчеркивает, что от тех варягов "прозвася Новгород". Еще не существовало польского государства, разделившего позднее это пространство и противопоставившего себя ему. Таким образом, новгородцы не только никогда не происходили от шведов, но и не имели ни малейшего основания приглашать на княжение именно их. Особенно если учесть, что у шведов не было опыта государственных образований, и генеалогию их королей исследователи, в частности И. Хюбнер, начинают только с середины XII столетия. Куда логичнее здесь были бы норвежцы, опередившие шведов аж на триста лет.
Впрочем, жлобствующим авторитетам от историографии логика ни к чему.
А что об этом вопросе думают сами шведы? Нас интересует, разумеется, мнение современников тех событий. "У ярла Гауталанда воспитывался Рорик из рода Скильвингов, конунгов Восточного пути. Его отец, Арнвид Незаконнорожденный, был убит в Гардарики людьми, посланными шведским конунгом... Арнвид по праву владел Альдейгьюборгом и собирал дань с Хольмграда, Бьярмии и других земель Восточного пути. Шведский конунг послал корабли с большим войском, его воины бились с людьми Арнвида, и многие пали с обеих сторон в этой битве. Конунг Альдейгьюборга был убит, и с ним погибли почти все его воины. Но и от людей шведского конунга осталось меньше половины. И тогда жители Гардарики, называвшиеся словене, объединились с бьярмами и прочими племенами, разбили их и прогнали за море... Тогда им (словенам - прим. А.Б.) пришлось вспомнить о том, что в Гауталанде (на острове Готланде - прим. А.Б.) воспитывается враг шведского конунга. Они послали своего человека и тот тайно встретился с Рориком... Посол из Гардарики по имени Лют сказал Рорику: "Мы обещаем опять отдать тебе Альдейгьюборг, если ты сумеешь защитить нас от людей конунга". /* Сага о конунге Рорике и его потомках (в пересказе Д.М.Михайловича. М.:РАЕН, Ин-т спец. Ист. дисциплин рос. Ист.,1995,с.12-13)/
В этом отрывке указывается как то, что Рюрик происходит от "конунгов Восточного пути", то есть славян, так и то, что он вместе с новгородцами противостоит шведскому конунгу. Удивительно здесь то, что новгородцы обязуются помочь Рюрику занять принадлежащий ему по праву Старградский (Альдейгьюборг) престол. Достоверно известно, что после гибели своего отца Готлейба (по другой версии - Годлава) в 808 году, плененного датским королем Готфридом, малолетний Рюрик не только не мог претендовать на Старградский престол, но и должен был скрываться со своими братьями, чтобы сохранить себе жизнь. "Для меня особенно важной была книга о генеалогии мекленбургских герцогов, изданная в 1717 году в связи с браком Карла-Леопольда, герцога Мекленбургского, князя венедов, графа Шверина, и дочери русского царя Ивана Алексеевича - Екатерины. Мекленбургские герцоги ведут свою родословную от славянских королей венедов и ободритов. Согласно ей, Рюрик, Трувор, Синеус были сыновьями короля Годлайба, погибшего в 808 году в войне с датчанами. В силу их малолетства престол перешел к братьям Годлайба, Трасику и Славомиру - дядям малолетних братьев, а затем к преемникам Славомира - Годомыслу и Табемыслу. На последнем эта ветвь династии пресекается. Трон переходит к потомку родного брата деда Годлава (Готлайба) Белингуса - Мечиславу III. Рюрик, Синеус и Трувор вынуждены были искать счастья за морем". /* Бронислав Лисин, "Литературная Россия", ст. "Откуда родом Рюрик",5 февраля 1988г./
Процитированная же мной сага убеждает нас в том, что не только варяги имели влияние на Хольмград-Новгород, но и новгородцы могли пообещать варяжскому княжичу вернуть себе отцовский престол в Старграде.
Постоянные войны с датчанами и шведами в конечном счете сделали Альтландскую землю уязвимой. В IX веке пал стольный град ободритов Рарог. На его месте довольно скоро возводится новая столица Вагрии -Микельбор, по-немецки - Мекленбург. Именно Микельбору было суждено снаряжать корабли варягов для походов в Восточную Русь, чтобы там с помощью варяжского меча в междоусобицах утверждалась русская княжеская власть. Однако не стоит думать, что восточные славяне кроме варяжских кораблей не видели никаких других. Еще при Владимире приходили на Русь норманы, сопровождавшие его друга и советника, норвежского конунга Трюгвассона, кстати, подсказавшего Владимиру политическую идею христианизации подвластной территории. При Ярославе бывали на Руси и шведы. И все-таки я разрушу последнюю химеру норманистов. "Когда мы говорим о летописном пути из "варяг в греки", нам обычно представляется путь, соединяющий Скандинавию и Византию, идущий транзитом через Русь. Такое представление традиционно, но неверно. Ни византийские источники, ни скандинавские саги ничего не говорят о постоянной и регулярной торговле норманов в Царьграде. Византия не знала "норманнских" товаров, как Скандинавия почти не знала византийских. На Готланде, который вел обширную торговлю, найдено около 67 000 арабских, английских, германских, польских и прочих монет VIII-Х веков, и среди них только 180 византийских, то есть около 0,25%! В роли купцов в Константинополе скандинавы никогда не выступали". /* В.В.Мавродин. Образование древнерусского государства и формирование древнерусской народности.-М.:Изд-во МГУ,1997,с.47/ Это весьма авторитетное мнение доктора наук, профессора Владимира Васильевича Мавродина. Таким образом, путь "из варяг в греки" - чисто славянский. Однако этот вывод Мавродин сделать не сумел.
На этом можно было бы поставить точку. И лишь одно обстоятельство мешает это сделать. Изворотливость, к которой прибегают сторонники скандинавской "прописки" варягов, может переплюнуть даже цирковое трюкачество. В данном случае речь идет о коронном "номере" академика Рыбакова, на который, пожалуй, не отважились бы и сами прародители норманнской теории Шлецер, Миллер, Байер. Рыбаков углядел в именах Синеус и Трувор шведские слова "свой род" и "верная дружина". И хотя это вовсе не опровергает труды Иордана, Саксона Грамматика и других свидетелей варяжской истории, причисляющих варягов к славянам, но все-таки способно как-то подгадить сделанным выводам в пользу славянского происхождения. Вот ведь как интересно, монах-летописец, почти свидетель тех событий (если, конечно, принимать во внимание его бесспорную историческую осведомленность) вдруг зачем-то решил морочить нам голову, прописав шведов под некими именами. Однако упомянутому академику видно невдомек, что эти имена можно перевести и со славянского. Так, в древнепольском наречии, использующем венедские диалекты, Синеус означал просто-напросто "безусый". А имя Трувор образовано от существительного "тривер". Хотел бы напомнить, что братья-варяги по своей религиозной ориентации были триверами. Об этом свидетельствует их родовой гербсимвол-трезубец. "Триглав, в мифологии балтийских славян - треглавое божество..." /* Мифологический словарь. Изд-во Советская энциклопедия.-М.:1991г./ Впрочем, может быть, не владея славянскими диалектами, академик Рыбаков упражняется в древнешведских, применительно к девятому веку? Думаю, что фамилию "Рыбаков" тоже можно было бы как-то фонетически истолковать, скажем, на языке Месопотамии. И может быть даже из этого получилось бы что-нибудь не очень благозвучное.
Когда молодой генерал Ланюсс беспомощно приник под пулями австрийцев к земле, отчаяние вдруг подтолкнуло его к удивительному повороту дела. Ланюсс сорвал с головы свою треуголку, поддел ее шпагой и подняв над собой, словно знамя, пошёл на редуты врага. Но австрийцы не стреляли. Австрийцы были заворожены. Заворожены видом генерала, несущего над своей головой пронзенную шпагой шляпу. Заворожены шляпой Ланюсса...
Шляпа Ланюсса напоминает мне чахлые догмы чужеродных кривотолков русской истории. Мы оказались заворожены ими вопреки фактографии, исторической логике, наконец, просто вопреки желанию разобраться с подлинной сущностью своего происхождения и назначения.
________________________________________
А. К. Белов
"Воины на все времена"
________________________________________
ДРАКА - ПОНЯТИЕ НРАВСТВЕННОЕ
Тот, кто погибает в бою - обретает вечное блаженство. Как вы думаете, кому принадлежит эта мораль? Может быть, пахарю? Может быть, именно пахарь должен посвятить все свое земное существование стремлению оправдать его ценой жизни врага? Абсурд! Но ведь мораль - это способ воплощения духовных ценностей в человеческом поведении. А раз так, то должен существовать вполне конкретный социальный тип, духовной ценностью которого является способность драться, способность противостоять врагу, и, конечно, способность убивать. Еще раз подчеркну, способность убивать как духовная ценность. Совершенно очевидно, что землепашец никак не сочетается с этим образом. Это все к тому, что мораль ратника-ополченца-землепашца и мораль воина - несоединимы.
У нас сложилось мнение, что народ может все. И землю пахать, и защищать ее силой оружия в случае надобности Идея эта особенно преуспевала во времена диктатуры пролетариата. Оно и понятно, надо же было оправдать бредовое самомнение этого класса (сословия) по поводу того, что рабочий человек может все. Оттого и страной у нас все это врем и управляют люди с уровнем интеллекта председателей колхозов. Возможно, в стремлении утвердиться властью сказался некий комплекс неполноценности "черной кости", принижаемой всеми социальными слоями человеческого общества еще со времен неолита. Задолго до гениального творения Маркса "Капитал" народные бунты и потуги на царствование показали, что терпение смердов не безгранично. Маркс же доказывает, что мировое бытие столь гибкая фактура, что черное абсолютно научно обоснованно можно выдать за белое. Что он, собственно говоря, и делает.
Не стоит думать, что стремления пролетариев совершенно абсурдны. Они хотели стать свободными, ибо свобода человека - это его первичное право на Земле. Однако, быть свободными или занимать чужое место в жизни есть совершенно разные вещи.
Народоправие - идея не столько социальная, сколько греховно-политическая. Страной ведь не пролетарии управляли, а чиновники, вышедшие из рабочей среды. Так или иначе управление находится в руках совершенно иной социальной группировки. Пролетарии при народоправии только допускаются к ничего не решающему народному вече.
Как можно вообще опираться на понятие народоправия, если интересы даже одного народа иногда совершенно противоположны? Марксисты доказали это на примере имущественного антагонизма. Никто, однако, пока не обратил внимание на культурологическую и интеллектуальную разницу. А зря, это весьма существенный антагонизм. Ведь чем бредовее государственно-политический курс, тем невыгоднее иметь интеллектуально развитый народ. Еще на заре существования СССР идеологическая аритмия прихватила интеллигенцию. А как могло быть иначе, если по идейным ценностям этой социальной категории испражнялся пролеткульт? Не вывезла систему и "своя", новоиспеченная богема. А все потому, что интеллигенция, и даже посошная интеллигенция, не знает, что ей делать под парусами пролетарской диктатуры. В понимании же самой диктатуры процессы, затронувшие интеллигенцию, выглядели не иначе как разложение. И пролетарии были по-своему правы. Поскольку именно это "разложение" и проиллюстрировало неизбежную разницу между социальным мышлением одних и других сынов одного народа.
"Квод лицет йови, нон лицет бови!" /* "Quod licet jovi, non licet bovi!" (лат.) - "Что дозволено Юпитеру, то не дозволено быку"/ - говорили римляне и были правы. Каждому свое. Нельзя смешивать интеллектуальные, духовные и нравственные ориентиры разных классов или сословий. Пролетарии и совместимые с ними смерды отличаются от милитариев конечно же не отсутствием благородного происхождения. В современном обществе давно размыты границы сословной самоопределенности, а вместе с ними и символы человеческого неравенства. Все уравнены в правах, формально, разумеется. Но это не делает людей одинаковыми. Более того, их различность сразу прорывается наружу, едва только обществу в очередной раз взбредет чью-то социальную нагрузку переложить на чужие плечи. Наиболее показательна разница между рабоче-крестьянской костью, что в русской сословной традиции именовались смердами, и воинским сословием, соответственно, кметами.
/* Милитарий - от латинского militaris (военный) - исторически обоснованный социальный тип, составляющий в общественном бытие собственную социальную формацию. На милитария возложены функции военного дела, опоры государственной власти в качестве ее охраны, а также гаранта правопорядка и законоисполнения, выполнение карательных и надзорных функций. Особенности возложенных обществом задач делает существование милитария независимым от любых форм государственно-политического властедержания, исторической эпохи и этнического состава общества. Социальное бытие и целеполагание опосредует милитария как тип личности. Для милитария характерен этико-духовный уклад, опирающийся как на особенности этого типа личности, так и на его целеполагание. Это, с одной стороны, подталкивает милитария к активному собственному духотворчеству, культивирующему образцы доблести, мужества и силы, а с другой стороны, позволяет искажать духовные концепции христианства, ислама и буддизма в поиске их агрессивного толкования. Не имеет ничего общего с милитаризмом, т.е. наращиванием наступательной боевой мощи государства. Термин введен автором книги.
Кмет - термин, не имеющий широкой употребительной практики. В "Слове о полку Игореве" применяется как синоним дружинника, кметы - дружина. Однако "Повесть временных лет" рассматривает его с иным смысловым оттенком. Она упоминает о первом рыцерском турнире, показанном киевлянам венгерскими рыцарями в XII веке. Здесь термин "кмет" используется летописцем в качестве русской транскрипции понятия "рыцарь"./
Социальный тип здесь сформирован не только способом деятельности, но и этико-миросоззренческой системой, о чем и говорилось выше. Попросту говоря - один созидает, другой разрушает. Задача одного - вырастить, сохранить, накормить. Задача второго - прогнать, отнять, разорить или убить. Все оправданно. Разорить, чтобы ослабить потенциально враждебный род. Отнять, чтобы обогатить имущественный потенциал своего рода. Убить, чтобы ликвидировать повторный прецедент опасности. На мировоззрение опираются мыслительный, воспитательный и социально-бытовой уклады. Стало быть, в процессе исторического развития отчужденность пахаря от воина обретает гигантские размеры.
Настало время вспомнить приводимые ранее цитаты. "Они не имеют пашен, а питаются тем, что привозят из земли славян". "Красное" сословие, по мнению наблюдателя, не знает пахотного труда. А вот еще более убедительное свидетельство: "Когда у них рождается сын, то он (рус) дарит новорожденному меч, кладет его перед ребенком и говорит: "Я не оставлю тебе в наследство никакого имущества, и нет у тебя ничего, кроме того, что приобретешь ты этим мечом"./* Ибн-Русте. "Дорогие ценности"./
В человеческом обществе, где еще не существует национальный объединяющий признак, а родственная близость определяется лишь единым языком и общей бытовой культурой, не могло не возникнуть социального антагонизма: "созидатели-сокрушители". Не могло не возникнуть и некоего противостояния, может быть не вооруженного, а идейного, морально-нравственного. Следовательно, объединять в едином историческом образе воина и пахаря - это не заблуждение, а полная дурь. Однако, объединяют. И не только объединяют, но и внушают нам, что Русь - понятие народно-крестьянское, ратное. Дружина здесь играет роль дорогой игрушки, с которой тешится князь и не более. Главное, мол, народ. Чушь! Ни о каком народе в исторической действительности и речь не велась. Во-первых, "народ" отражает понятие государственного единства, чего на Руси не существовало до конца пятнадцатого века, до великого князя "всея Руси" Ивана III. Новгородцы лютовали с тверичами, тверичи с владимирцами, москвичи с рязанцами и т.д. Во-вторых, народу, то есть крестьянам, и дела не было до княжеских распрей. Эти распри поперек горла стали смердам, которые более всего от них и страдали. Стало быть, историю вовсе не смерды творили. В-третьих, наконец, ополчение-рать не может стать символом Руси, поскольку в военном деле рать никогда не выполняла стратегических задач. Ею, фактически, прикрывались, используя в качестве "больших" полков. Собирая рать, каждый князь, по сути, рисковал остаться осенью при пустых закромах. Практической пользы от вооруженного мужика было мало, потому и рать скликали только в порядке длительной подготовки к широкомасштабной войне.
Идея народа-воителя не столько практическая, сколько политическая. Она всего лишь опосредовала образ пахаря, сочетаясь при этом с христианскими добродетелями. Сам же пахарь стал неким символом человеческой цивилизации, успешно обойдя ремесленника, торговца, жреца-ученого (о воинах, как вы понимаете, речь вообще не ведется). Коммунисты было подошли со своей инициативой, создав собственный идол - пролетария. Помните, как в песне поется: "Руки рабочих, вы даете движенье планете..." Но и они согласились, что все-таки "хлеб всему голова". Хитроумие миротворцев дотянулось идеей "мирного пахаря" аж до ариев. Было объявлено, что "ариец" происходит от слова "орать", т.е. "пахать". Трудно назвать это даже ложью. Культивированное земледелие в Европе возникает только во второй половине III тысячелетия до н.э. То есть позже расселения ариев на полторы тысячи лет! До этого времени земля обрабатывалась самым примитивным способом, с помощью мотыги. Кроме того, плуг, появившийся значительно позже, был совершенно непригоден для запашки лесных участков, что послужило созданию более адаптированного инструмента - сохи./* Ю.Краснов Ранняя история сохи. "Советская археология", Љ1, 1986г./ Во времена ариев, во времена сложения их языка, землю обрабатывали деревянной мотыгой. Вам не приходило в голову попробовать таким вот образом обработать участок земли из расчета прокормить хотя бы одного человека в год? Причем это будет участок земли не в плодородных долинах Нила. Мы в двадцатом-то веке не можем получать стабильные урожаи, а кто-то берется говорить, что арийство пошло именно от сохи, то есть от расцвета земледелия. Плутовство историков всегда пролезает в отсутствие логики. Логика же показывает, что в условиях европейского неолита человеческой общности прожить можно было только при интегрированном хозяйствовании, где землепашеству уделялась последняя роль. Охота, например, давала не только необходимую пушнину и кожу, но и животный белковый продукт, более важный для выживания человека в этих климатических условиях, чем злаковая лепешка, замешанная на воде. То же можно сказать и о скотоводстве, бортничестве, рыболовстве. Вообще, социальную значимость неолитического человека и место, отводимое самим обществом виду его деятельности, целесообразнее всего отследить у самих ариев.
Напомню, что свободные общинники составляли варны, которые перечисляются в соответствии с их значением, Познание законов Природы и сообщество языческих жрецов на первом месте. Далее - воины. Потом скотоводы, ремесленники, и только потом земледельцы и торговцы. Древняя Русь не согласилась даже с такой формой социальной иерархии, подняв роль кметов (воинов) над жрецами и отделив от ремесленников и смердов более высокое сословие гостей (купцов).
Материальную прогрессию древнему обществу, столь необходимую для демографического развития, могли дать в первую очередь воины, а потом уже все остальные. И речь идет не только о военной добыче, а уже о том, что воинство является гарантом собственности, гарантом экономического порядка, а, значит, и самого существования общины. Этот вывод почерпнут мной из академического многотомника "История Европы". "Потому война является той важной общей задачей, той большой совместной работой, которая требуется либо для того, чтобы захватить объективные условия существования, либо для того, чтобы захват этот защитить и увековечить". /* К.Маркс, Ф.Энгельс. Собр. соч., 2-ое изд., т.46, ч.1, с.465/
А касательно земледельцев хочу напомнить, что существовавшему тогда подсечно-огневому земледелию свойственна такая маломасштабность, что пахари сами-то себя вряд ли могли прокормить.
Таким образом, пахарь не только исторически не оправдан геоменталитетом Европейского Севера и даже Средней полосы, но и несостоятелен был экономически. Может быть этим и объясняется его этико-социальный провал на Руси, ведь не случайно даже само определение этого сословия "смердами", то есть вонючими, выражает пренебрежение и брезгливость всего остального сообщества.
Благодаря идее "хлебничества" сложилось мнение, что военное дело на Руси не поднялось выше посошной рати, а боеспособность государства сводилось лишь к идее народной обороны.
Сословие является результатом социологических перетрясок общества, результатом внутренних процессов, которые разделяют человеческую индивидуальность по признаку социальной адаптации. Без существования сословий невозможно государство. Фактически огосударствление родовых общин и является толчком к образованию сословий. Пока существует государство, это явление не может быть устранено или ликвидировано. Может поменяться вывеска. Например, вместо сословия вас объявят классом. Может произойти сегрегация сословного признака и сословного элемента. Так воины превратились в дворян. Но сословное социальное разделение останется всегда. Однако вот вопрос: как реконструировать воинское сословие после его исторического распада в 1917 году? Давайте усвоим истину, что распаду подвержено только то, что уже не жизнеспособно. Дворянство по сути своей не являлось воинским сословием. Вернее, оно было таковым до той поры, пока дворянам не предстала свобода иного выбора гражданского самоопределения. Все, дальше - крах.
Изменение ценностей, изменение социальных обязанностей и разложение социальными привилегиями привели к абсолютному упадку исторического "детища" русов - дворянства.
Однако свято место пусто не бывает. Кадровый состав Красной Армии (что по недоразумению оказалось весьма символичным) подменил старорежимное офицерство. Однако вот беда, сама Армия еще не есть сословие. Да, Армия - это профессиональный признак сословия. Но ведь Армия защищает лишь внешние границы государства, в этом ее назначение, а сословие охватывает куда больший спектр социального самоприменения. Безусловно, профессиональный показатель - важнейший элемент соответствия. И все-таки советский тип воинского сословия образовался не сразу. Его создавали поколения офицеров, обращенные в воинские интеллектуальные и нравственные ценности. Впрочем, духовные ценности воинства здесь подменила пролетарская идеология. Воин стал слугой смерда. Увы, таковой оказалась историческая реальность. Вряд ли кто-либо из третьего поколения советских офицеров откровенно считал, что пролетарские ценности имеют к нему прямое отношение. А если и считал так, то потому, что идеологическая машина пролетарской диктатуры почти не давала сбоев. Но не только советский воин изменил своему сословию. Пример Запада убеждает, что воин приспособился служить и финансовой олигархии - купцам, мешочникам и менялам нашего времени.
Сложившаяся в России обстановка позволяет думать, что у воинства происходит смена хозяина. Ничто так не принижает воина, как исторический тип личности, как прислуживание своим же собственным вассалам.
Если бы каждый пожизненно носящий погоны мог только представить себе, что он потерял, уступив свое социальное место другому сословию, думаю, боеспособность многих армий резко сократилась бы. Впрочем, государство никогда не отдаст свой вооруженный потенциал в чужие руки. Правящий класс и Армия правящего класса имеют "кровное" родство. Вот потому-то Армия определенным образом и отличается от воинского сословия.
Появись эти строки в советский период, автор не только лишился бы свободы на долгие годы, но и вряд ли достучался до сознания хотя бы одного офицера. Издай их сейчас на Западе, ответной реакцией профессионального воинства стал бы призыв к защите "ценностей западной демократии". В России же сейчас сложилась уникальная ситуация. Вызрел социальный прецедент милитария. Этому активно способствует криминализация общества, породившая многочисленные специальные подразделения милиции и охранные структуры. Криминализация, ужесточение общественного противостояния не только взвинчивают динамику развития профессиональных свойств и качеств правоохранительного контингента, не и влияют на формирование его образа жизни, поиска духовных и иных ценностей, соответствующих специфике бытия этого контингента. Отсюда такое внимание к идее воинского сословия со стороны людей, чей профессиональный долг воплощен в регулирование общественной стабильности и порядка.
Безусловно, основной причиной изменения социальной обстановки явилось появление легализированной частной собственности. Именно частная собственность еще долго будет терзать общественные нравы, устойчивость моральных принципов и нравственных традиций. Именно частная собственность в конечном итоге покажет различие между воинским типом личности, коему не присущи накопительство и финансовая изворотливость, и просто агрессивно настроенным делягой, которою иногда легко спутать с милитарием.
Частная собственность - тот самый камертон, на котором легко проверить и общечеловеческое достоинство и социально сориентированные практические задатки человека. "Скажи мне, что ты сделаешь с мешком денег, и я скажу, кто ты", - так бы я перефразировал известную поговорку. Воину и в голову не придет бежать с ними в банк. Для воина деньги - это не инструмент зарабатывания новых денег, а иная практическая категория. Практическая категория, удовлетворяющая первичные потребности и, конечно, типические прихоти. Например, купить еще одну пару боксерских перчаток или присмотреть цивильный бронежнлетик.
Поглощение преступности, столь необходимое для нормально развивающегося общества, безусловно успокоит воинские инстинкты работников правопорядка, приведет их к социальной спячке. Сословие-социальный статус кмета-милитария мирно оттеснят простенькие и незатейливые социально-профсоюзные гарантии типа пенсий средней терпимости и бесплатного проезда в городском транспорте.
Способность такой подмены лишний раз свидетельствует, что далеко не каждый носящий погоны соответствует воинскому социальному типу. Какая-то часть правоохранников, может быть, прельщенная когда-то профессией далекой от производственного труда, или, может быть, прельщенная властью, явно занимает не свое социальное место. Впрочем, лучше будет, если эта часть не войдет в сословие, чем если осядет в нем, адаптируется и принизит собой идею воина как исторического типа личности.
Армейский офицер, вероятно, последним примкнет к сословию. Это можно объяснить тем, что Армией фактически сформирован воинский характер, образ жизни милитария и в каком-то смысле система его моральных ценностей. Таким образом, армейская среда может посчитать роль сословия надуманной и дублирующей уже сложившуюся социальную категорию. Однако подобное мнение глубоко ошибочно. Во-первых, потому, что в социальном статусе офицер - это только профессия и ничего больше. Стало быть, она открыта в обществе любому, лишь бы он соответствовал условиям приема в учебное заведение, где офицеров готовят. То есть, принцип ничем не отличающийся, например, от приобретения профессии зоотехника или кондитера. А во-вторых, будем исходить из того, что именно считать задачей воинства. Если предельно ее примитизировать, то, действительно, задача эта не пойдет дальше обороны внешних границ государства, а выполнять ее смогут и зоотехник, и кондитер, когда-то случайно занесенные в военное училище. Однако, вспоминая точку зрения основоположников марксизма, с которой мы абсолютно согласны, воинский труд - это большая совместная работа, требующаяся для регулирования объективных условий существования.
В современном обществе это регулирование совершенно эклектично и сумасбродно. Оно осуществляется различными профессиональными группами, не только никак не связанными между собой, но часто и конфликтующими. Сословие же способно поставить единую задачу, распределив свои силы по различным фронтам ее выполнения.
Между милиционером, судебным приставом, инспектором госпожнадзора и дежурным пограничного контроля нет профессионального единства. Хотя каждый из них находится на переднем крае своего фронта борьбы. Заметьте, борьбы! Между ними нет никакого единства, кроме сословного. Точно так же, как токарь, слесарь и фрезеровщик объединены своим сословием - рабочим классом. Профессиональные различия порождают узость взглядов на процессы, происходящие в обществе. Профессионал задействует себя только на каком-то отдельно взятом участке социального бытия. Однако, роль милитария в первую очередь в том и состоит, что он выступает в качестве гаранта социальной стабильности и общественного равновесия. Профессиональные различия милитариев всего лишь указывают на отдельно взятые участки единого стратегического управления страной. Поэтому, когда к власти в стране приходит Армия, это называется военным переворотом, а когда воинское сословие - перестройкой механизмов государственного управления.
Воин как гарант социальной справедливости известен истории с незапамятных времен. Я бы мог привести этому массу примеров, но остановлюсь только на одном, наиболее значимом для нас: "Земля наша велика и обильна, а порядка в ней нет. Так придите княжить и владеть ею". Да, как вы поняли, это призвание варягов, призвание воина, способного создать стабильное гражданское общество.
Если обратиться к житейской логике, то поиск подобного гаранта вполне оправдан. Отношения между двумя или более равными субъектами общества, заходящие в тупик, способна распутать и разрядить только та субстанция, которой все они в равной степени доверяют, и которая объективна к подобному конфликту, ибо не равна никому из его участников. Неравенство здесь и является одним из признаков объективности. XX век сумел уравнять всех в правах, но уравнять всех по принципу социальной типичности - невозможно. Неравенство - один из фундаментальных принципов живой природы. Неравенство явилось основанием закона "единства и борьбы противоположностей", обеспечивающего движением ось мировой истории. Потому мораль всеобщего равенства лжива. Человека в обществе разделяет, разумеется, не только имущественный показатель, не только индивидуальные способности и дарования, не только социальная активность и различная степень законопослушания, но и образ мысли, то есть способность отражения окружающей среды и выработки определенных ценностных ориентиров. Сословие - это только типичность среди установившихся разниц.
Сейчас заговорили о гуманитарных ценностях. Однако уже замечено, что чем громче общество о них говорит, тем острее в нем стоит проблема выживания человека; Пользуясь сакральным вопросом "Кому выгодно?", можно без особого труда определить, что вознесение роли личности над государством отнюдь не способствует установлению прочной государственной власти и авторитета государства в глазах общества. Не случайно певцами этой песни являются демократы-атлантисты, то есть сторонники духовных ценностей западной демократии, для которой стратегически важно существование слабой, безвольной России.
Вообще, утверждение господства личности над государством - абсурдно. Часть не может быть выше целого. Гайка никогда не станет ценнее самой машины. Потому действительной гуманитарной ценностью являются не интересы отдельно взятой личности, а общественное равновесие, стабильность и социальный порядок. Кроме того, нет иного определения личности, чем по степени ее социальной значимости и реальной общественной пользы. Прежде чем браться за построение государства, причем независимо какой политической модели, нужно усвоить эту аксиому: человек может и должен приноситься в жертву, если того требует общественный интерес. Потому самопожертвование во имя интересов общества, во спасение его, или даже малой его части, всегда являлось примером высшей социальной духовности и нравственным образцом личности. Причем, это правило характерно и для самих атлантистов, естественно, только в том случае, если вы жертвуете собой во имя Америки. Подобная норма поведения создана самой Природой. Животное, например, жертвует собой для того, чтобы сохранить свое потомство. Это можно назвать "инстинктом социальной духовности".
Готовность каждого к самопожертвованию во имя своего рода, общины, нации и отражает степень подлинного духовного развития народа. Впрочем, духовность в современном обществе понимается иначе.
Еще один псевдосимвол России - лампадка под тусклым и перекошенным ликом богородицы. Духовность - вопрос тонкий. Однако считать духовностью страдальчество - полнейший бред. Это то же самое, что считать боль способом лечения болезни. Боль - символ болезни, а страдальчество - символ бездуховности.
Лживая суть здесь идет рука об руку с лицемерием проповедников, говорящих о просветлении душ и освящающих за мзду публичные дома и общественные туалеты. Это можно было бы назвать частным делом Церкви, не прибери она общество к своим рукам. Даже нынешние российские коммунисты получают свое пролетарское вдохновение теперь под образами. Не знаю, поможет ли им это вновь обрести уверенность в победе мировой революции. Но вот почему-то никому в голову не приходит, что если воин изрекает мысли типа "возлюби врага своего", то это по меньшей мере безнравственно. Хотя, если вдуматься, то, пожалуй, свидетельствует и о явных признаках душевной болезни такого "воина". Безнравственным будет отрекаться от отца своего и матери, даже во имя учителя /* "И всякий, кто оставит дома или братьев, или сестер, или отца, или мать, или жену, или детей, или земли, ради имени моего, получит во сто крат..." Евангелие от Матфея,19/, и здесь не может быть никакого глубокомысленного подтекста, кроме обычного оболванивания людей.
Что такое вера? Верить - значит, "доверять", "вверять" себя в чью-то власть. Культ веры в жизни человека - символ отсутствия самостоятельной воли и независимости духа.
Именно самостоятельность отражает зрелую жизнеспособность индивидуума. Религия же есть форма приведения веры к определенным порядкам и правилам. Облагораживает ли она человека, если вера в ирреальное, по сути своей, не более чем одухотворенный способ самоуничижения? Подлинная личность никогда не сможет допустить над собой власть большей духовной воли, чем ту, что она являет сама. Другое дело - духовная воля общины, подчиненная и подчиняемая единому интересу. Однако религия есть политическое выражение интересов только категории средних дураков. Она и держится на системе устрашений, обещаний и примитивно сляпанных чудес, возбуждающих умишко дикаря. А ее непроницаемая стена догматических бредней просто прикрывает чье-то элементарное скудоумие или безмятежную дурь.
Нормальная человеческая мораль внушает нам совершенно обратные христианским догмам представления. Например, если у тебя нет врага, значит, ты не имеешь в жизни принципиальных позиций и собственного мнения и стремишься угодить всем сразу.
Впрочем, насилие над личностью - вообще типичная вещь для человеческого общества. Начиная уже с самого факта создания человека, факта, который, естественно, никак не подчинен воле будущего новорожденного. Насилие над личностью оказывается через систему обучения и воспитания ребенка, через сами образы и представления, которые не дают ему иного выбора, кроме как принять их и повиноваться обучению. Однако зрелая личность как раз и характеризуется устойчивостью индивидуальных признаков, способных противостоять насильственному влиянию со стороны. То есть подавление личности стимулирует в ней силы самоутверждения. Вывод, способный всколыхнуть истерическое негодование сторонников гуманитарных ценностей. И все-таки это так. Это - великий триглав человеческого существа: единство с внешней средой, отражение внешней среды и сопротивление внешней среде. Бойцы славяно-горицкой борьбы предпочитают использовать его в перефразированном виде: "один со всеми, один за всех, один против всех!". Человек как часть общества, человек как носитель его ценностей и ориентиров, и человек, противостоящий обществу. Противостоять обществу вовсе не означает преступать закон. В данном случае, разумеется, речь идет о потенциальной способности противостояния. Противостоянии, например, идеологии. Помню, как один смерд с абсолютной убежденностью доказывал мне, чти "газеты врать не станут". Мне было искренне жаль его, потому что разубедить - значило фактически подорвать эту наивную, детскую веру в хорошее. Отсутствие внутреннего потенциала противостояния может просочетаться с милой и добродушной домашней матушкой, убереженной обстоятельствами от производственных конфликтов и бытовых выяснений отношений со своими домочадцами. Отсутствие этого потенциала, например, у столяра-краснодеревщика вообще никак не принизит его творческой и производственной значимости. Но вот отсутствие готовности к противостоянию у милиционера, боевого армейского офицера, у егеря заповедника делает их просто профессионально непригодными. Что еще раз доказывает единство воинских духовных ценностей с требованиями их профессиональных задач. Таким образом изречение "жить - значит бороться" в полной мере можно отнести только к милитариям-кметам.
Удивительнее всего то, что этот духовный символ вовсе не является порождением самого человека. Когда великий Гете произрек: "Быть человеком - значит быть борцом!", он всего лишь еще раз подтвердил одну из аксиом Природы. Природа не допускает поблажек самому себе, особенно в том, что касается способности противостояния. Это называется законом естественного отбора, и ни один гуманист пока еще не смог его отменить. Не пришло в голову никому из гуманистов и Дарвина обозвать фашистом, однако, если вы попробуете его открытию придать силу морали - "фашистом" вам быть неизбежно. Таков уж способ самозащиты у гуманитариев-демократов - никоим образом не допустить чуждую мораль, нет, не к провозглашению, а даже к попытке аналитического ее осмысления обществом. А ведь эта мораль всего-навсего повторяет законы живой природы: борьба со смертностью -главный смысл существования рода, стало быть, способность к выживаемости - основной критерий индивидуума. Но вот поэтому гуманисты и опираются на христианские ценности, а не на естественную правоту Природы, что выводы, которые неизбежно следуют из провозглашенных ею норм, ввергают ревнителей человеческой мелкоты и посредственности просто в ужас! "Если ты не хочешь, чтобы убили тебя, убей первым!", "Зло, обращенное к противнику, к твоему роду обращено добром", "Выше рода, выше его интересов и потребностей не может быть ничего и никого".
Жить в гармонии с Природой означает, в первую очередь, следовать ее законам. Законы эти трудно уживаются с христианской моралью, ибо во всем противоречат ей. Однако нельзя назвать цивилизованной нацию, которая ставит себя и свои интересы выше Природы, или в несоответствие им.
Для меня всегда оставалось загадкой, как можно создать крепкую христианскую семью, если Иисус постоянно говорит о непрочности земных родственных и семейных связей, фактически призывая к разрушению семьи: "И отцом себе не называйте никого на земле...".' Однако, семья - это основа общества. Разрушение семьи, разрушение ее внутренних связей и семейной морали ведет человека к отчужденности, индивидуализму и враждебному отношению к социальности вообще. Не случайно, что сам человек в христианском социуме однообразен и градирует лишь по принципу "верующий"-"неверующий". Такой примитивизм уравнивает общество, делая каждого одинаково "рабом божьим". Но человек не равен человеку. Мир тоже полон разнообразия, полон "единства и борьбы противоположностей". Примитивизация общества исходит от идеи монотеизма, возникшего в конце второго тысячелетия до н.э. в Иудее, и разделяющего весь мир только на своих и чужих. Впрочем, нельзя считать, что создание бинарных оппозиций - заслуга чисто иудейская. В противном случае китайский Инь-Янь, или славянский Белобог-Чернобог, равно как и общеарийский культ противоборства Громовержца и Змея, следовало бы причислить к иудейской духовной традиции. Философия вообще отражает не столько национальность индивидуума, сколько уровень его интеллектуального развития. Первично в идею создания бинарных оппозиции древний мыслитель вкладывал отношение мира реального и мира потустороннего, ирреального. Со временем границы этого антагонизма значительно расширились, формализовав полюса мира по мужскому и женскому признаку, по действию и противодействию, и, наконец. Иудея дала этому противостоянию собственное мифическое обоснование. Таким образом, отношение человека к миру стало возможным поместить в примитивно-конкретные рамки "свой-чужой". Тем самым был нанесен, удар по идее многосложности мира, его разнообразию и саморегуляции. "Кто не со мной - тот против меня!" - изрекло детище монотеизма Иисус Христос. Его поддержал собрат по мышлению: "Нет бога, кроме Аллаха, и Магомет - пророк его!". Идея эта оказалась чрезвычайно живучей, и на протяжении всех последующих веков человечество только и делало, что выясняло отношения между "правыми" и "неправыми". Как тут не вспомнить "единобожие" фашизма или коммунизма. Их обреченность была предопределена уже самим ориентиром на всеобщее равенство "во идее". Инакомыслие подавлялось в таких масштабах, что неизбежно привело к самому кризису идеи. Впрочем, германский фашизм не успел пережить этого кризиса. Благодаря Второй мировой войне, подавление его было форсированным и не внутренним, как в вопросе с коммунизмом в России, а внешним. Я не спешу давать этим явлениям однозначные оценки, поскольку их примитивизация па руку только среднестатистическому дураку. К явлениям подобного рода вполне можно отнести и американский атлантизм, стремящийся переделать мир по американскому стандарту. Натовские бомбардировки Сербии - лучшее тому подтверждение. Правда, вот незадача - государственная политика нынешней России направлена как раз на примыкание к атлантизму. В свое время об этом открыто заявила небезызвестная Галина Старовойтова. И снова идет поляризация общества и разделение сил на своих и чужих. Но там, где мир разделен монотеизмом, всегда будет война. Столкновение неизбежно, поскольку конкретика одного ориентира создается исключительно как антипод другого.
"Отрекаясь от Единого Бога, не бойтесь угодить в лапы к Единому дьяволу, ибо это продукт той же системы, изобретение тех же коварных мстительных лжецов. Единый Бог нужен лишь затем, чтобы приучить Вас к мысли о Едином дьяволе, и что оба, таким образом, имеют виды на постоянное жительство в Вашей душе". /* В.Авдеев. Преодоление христианства. -М.:Капь, 1994, с.78/
Мир полон различий, и каждый, кто приходит в него с претензией на царствование, обязан это осознать. Даже внутри одного общества существует потенциальный идейный распад, способный к делению общественного сознания более, чем только на два ориентира. Можно, конечно, всех заставить одинаково говорить, но заставить всех одинаково думать - нельзя. Точно так же, как и нельзя заставить всех быть одинаковыми. Если ваша совесть позволит вам поставить знак равенства между честным трудягой и разложившимся подонком - значит, вы пребываете в плутовстве души и лицемерии. Если вы считаете, что человек, ежедневно рискующий своей жизнью ради общественной безопасности, равен в глазах общественной морали газетному болтуну или безмятежному торговцу - значит, и ваша безопасность не поднимется выше уровня гражданской самообороны. Разнообразие - это не только форма реального бытия, но и стратегия социального управления. Если вы считаете, что каждый может управлять государством - значит, очевидные примеры ближайшей истории прошли мимо вашего внимания. Государство - дело коллективное, и не только факт существования различий является критерием его бытия, но, в большей мере, функционирование, сочетаемость этих различий. Именно равновесие различий - самая конструктивная идея XX века!
________________________________________
А. К. Белов
"Воины на все времена" >>
________________________________________
НАЧАЛО ВСЕХ НАЧАЛ
Истина - явление многоплановое, и постичь ее можно только изучая с разных сторон. Воин и Государство. Соединение этих понятий посредством воздвижения новой государственной формации не может обойти вниманием всю полноту вопросов государственного строительства. Воин и экономика Государства - это, пожалуй, важнейшее сочетание в структуре нового государственного управления. Не существует ни одной конструктивной идеи без опоры на экономику.
При начертании экономических постулатов следует учитывать некоторые базовые позиции, без которых экономическое моделирование не даст ожидаемого результата. Например, коллективность. Коллективность - решающий фактор азиатского менталитета. Россия, в какой бы территориальной зависимости ни была от Азии, есть геополитическое пространство арийского толка. То есть, сугубо европейских ценностных Мотиваций. Потому в ней всегда шло столкновение индивидуалистических тенденций и коллективистского пафоса. Геоменталитет арийства неотступен от свойств самопогруженности и отчужденности от коллективного "Я". Коллективное рассматривается им только с точки зрения унитарной воплощенности в понятие ядра, боевой дружины, всеобщей состыкованности и идейного единства. В этом отношении евроформист-арий монотипичен. Его личностное самостроительство подстегнуто действием центростремительных тенденции. Общественным критерием для него становится не сам народ, а община. Русские всегда тяготели к социально-общинным формам самоопределения, а опыт, например, интернационализма привел к разрушению нации. Потому такое громадное географическое пространство как Россия деформировало масштабы геоментального самоопределения русских. Понятие "малой родины" для нас стало являться ядром Родины вообще.
Для русского человека именно община является тем необходимым ареалом, через который происходит его социальное слияние с общенародным бытием. Первично, в качестве такой общины, человек использует круг друзей и знакомых. Всеобщее равенство здесь - главный фактор существования и взаимодействия.
Подобные общинные построения позволяют человеку с одной стороны сохранять свой индивидуализм, а с другой - соотноситься с глобальным коллективным социумом, называемым "народом". Это нельзя не учитывать при расчете внутренней экономической стратегии.
При социализме, например, культ производства был подменен культом работы. То есть трудовой деятельности вообще. Всем миром, всем скопом. Главное, что при деле. Повышалась идейная роль не результата, а только самого процесса, унаследованная от идеологических примитивов типа "кто не работает - тот не ест!". Глобализм демагогических понятий поглощал реальную роль экономической общины - то есть коллектива, замкнутого производственным процессом от сырья до самого конечного продукта. Производительность труда становится ничего не решающим фактором при полном упадке конкурентоспособности товара. Оттого отечественные производства были лишены исторической перспективы. Исключение составляло, безусловно, военно-промышленное производство. Таким образом, советский народ привык довольствоваться тем, от чего уже отказалась европейская цивилизация. Глубоко неверной оказалась идеологическая установка, что при отрицании атлантизма следует отвергать с порога и технический уровень достижений Запада. Идеология разлагала экономику.
Помимо умения что-либо делать, важно и Наличие желания делать это. То есть, речь идет о работоспособности экономики. Смысл ее состоит в преобразовании критического хозяйствования в гарантированное. Главный фактор этой проблемы - работоспособность населения. Никакие капиталовложения в производство, никакая интенсивность труда, никакие новейшие технологии не восполнят ее отсутствия. Производственник как социальное явление у нас не работает даже на самого себя. Увы, особенность нашего народа состоит в высокой степени созерцательности и социальной пассивности, которые преодолеваются с боем, под натиском крайних всенародных потрясений. Тому есть множество причин. Например, социальные гарантии при социализме никак не покрывались степенью трудовой активности населения. При социализме работать невыгодно. Потому такой упор и делался на идеологию труженничества. Человеку нельзя гарантировать социальные блага уже только потому, что он является гражданином государства. Приобретение права социального равенства - важнейшее условие свободного и осознанного выбора гражданина. Таким образом, правоспособность - величина дискретная, с одной стороны стимулирующая социальную активность личности, повышая ее правовой статус, а с другой стороны показывающая моральную цену права. Реального всеобщего равенства в правах никогда не было и нет. Однако декларирование такого равенства дает эффект социальной успокоенности и притупление инстинкта борьбы за соответствие общественным потребностям и интересам.
Еще большую отчужденность от реального мира и созерцательный антирационализм несет русскому обществу православие, внушающее поиск истинных ценностей в делах сугубо духовных. Даже если не придавать обсуждению эту систему духовного ориентирования, все равно очевидно, что государство - это личность плюс мирская суета, а не минус, как того требует церковь. Истинное христианство не может сочетаться с государственной идеей. Это всегда компромисс слова и действия. Народ привыкает к такому компромиссу, адаптируется и уже не замечает демагогии. До тех пор, пока власть в обществе не отходит к новой социальной демагогии. Так несостоятельность и недобросовестность реформирования, взбудораженного какой-нибудь агрессивной социальной утопией, еще более склоняет человека к ирреальному, угнетает общественный традиционализм, способный сложить хоть какой-то производственный порядок и толкает страну не только к государственному, но и к общенародному кризису.
Регулирование экономики - один из главных факторов социального насилия. Трудовая деятельность не только не соотносится в чистом виде с комплексом собственных интересов индивидуума, но часто и противоречит им. Однако в том случае, если производитель сочетает в себе редкий сплав труда и интереса к труду (материального, профессионального и иного), все равно потребительская направленность деятельности определяется общественной потребностью и потому экономика - рычаг социального насилия общества над личностью.
Самая жесткая форма этого насилия - принуждение к труду. Касаясь этой проблемы, следует констатировать, что система принуждения к труду себя не оправдала. В условиях российской действительности эта форма была результативна только в сталинский период истории, когда она сложилась на балансе идейной убежденности и палочной дисциплины. Ни того, ни другого рычага в обозримом будущем применить не удастся, поскольку для этого нужно было бы иметь за плечами силовую победу в переделе общества, способную не только обратить в прах оппозицию, но и показать пример невозможности существования оппозиции в принципе. Террористические методы сейчас ничем не обусловлены. У них уже нет опоры на опыт широкомасштабного подавления народа, и нет опоры на готовую к таким задачам многочисленную, всеохватную структуру. Для того, чтобы все это иметь, нужно было бы развязать гражданскую войну и одержать в ней полную победу. Впрочем, опыт истории показывает, что, по существу, гражданские войны не выигрываются никем. Отсюда вывод - следует не столько принуждать, сколько регулировать мотивацию к труду. Однако это понятие у многих созвучно только с материальным стимулированием. Но материальное стимулирование создает такую деформацию идеи общественно-полезного труда, что способно вообще увести производителя к самому беспринципному и бесчестному стяжательству, попирающему любой общественный интерес. Другое дело - приобретение некоего социального статуса. Это не только материальный доход, но и власть, социальное лидерство в своей производственной общине, право обсуждения и решения различных проблем и т.п. То есть, это - социальная значимость. А поскольку община, как я говорил выше, это вовсе не абстрактная, а достаточно приближенная к человеку группа, то значимость в ней - вещь вполне притягательная. Давно известно, что деньги, власть и слава - неоспоримые лидеры человеческой мотивации. Все это вместе способна дать такая система социального регулирования, при которой четко отработаны обратные связи, то есть принцип односторонности "общество от человека", или "человек от общества" заменит уже известная третура: один за всех, сам за себя, все за одного.
Экономика никогда не будет работать при атрофированном низовом звене - работоспособности производственника. Эту работоспособность, как мы выяснили, подстегивает мотивация. Один из важнейших аспектов работоспособности - интенсивность производства. Интенсивность - проблема только комплексного разрешения, поскольку и существующее налогообложение и проблемы изменения ценовой политики и др. делают интенсивность производства невыгодной для производителя. И вот тут в экономику вмешивается элемент политического лавирования. Срабатывает парадокс: трудиться невыгодно! Понятно, что подобные метаморфозы нужны для выживания производства. Однако смерд должен работать, такова его социальная роль. Подключение самого производителя к экономической политике делает экономику уязвимой. Производителю нужен гарант, обеспечивающий срабатывание всего социального звена производителя. Смерд должен быть обеспечен трудом, обеспечен результатами своего труда во всей полноте видов - от заработной платы до социального стимулирования, обеспечен, наконец, условиями высокоинтенсивного труда, и тогда он будет работать. Таким образом, сводя воедино стимулирование трудовой деятельности и ее гарантирование, мы выходим на некий регулятор процесса, который сам не вовлечен в производство, но является его поручителем. Поручитель этот выражен как силовая структура, способная не только декларировать законность того или иного элемента процесса, но и разрешать ситуацию всей полнотой оперативных и потенциальных возможностей. Таким регулятором должен выступить производственно-инспекторский аппарат воинского сословия.
Регулирующая функция милитария в экономике определяется тем, что он - единственный гарант всеобщей социальной и экономической стабильности государства. Никто, кроме него, не справится с этим как с политической задачей своею предназначения. Существует понятие экономической политики, опорное для некоторых политических движении, существует понятие политической экономии, однако и то, и другое делает экономику придатком политологии, политической стратегии и морали. Но экономика не может иметь иной политической основы кроме желания и возможности накормить людей. Милитарий в обществе есть единственный гарант убережения экономики государства от ее использования как инструмента чьей-то политической игры. Вместе с тем экономика есть стратегическое понятие. Не случайно и миро-рой политикой управляют только два рычага: военный и экономический. А практика Международных отношений показывает, что приоритеты здесь в значительной степени на стороне экономики. Таким образом, охрана внешних границ государства, охрана правопорядка и обеспечение законодейственности в стране, равно как и обеспечение экономической стабильности - три основные задачи воинского сословия.
Нет экономики без отношения к частной собственности. Однако это отношение и есть стержень политики. Частная собственность - тот имущественный балласт, который осаждает сословия по их социально значимым местам в обществе. Соответственно и идеологическое первостояние опосредует раздел имущества. Лишним будет доказывать, что имущество не только социальный символ, но и жизненное пространство человека. Ущемление этого пространства делает человека в известной мере физически неполноценным.
Пролетарии были последовательны, когда провозгласили всеобщую коммуну неимущих, ибо пролетариями в древнем Риме как раз нищих и называли. Ставка на нищету не могла не отразиться и на социальной психологии пролетариев XX века. В этом отношении вполне очевидна их срощенность с другими нищими - "нищими духом". Христианское духоблудие, отрицающее земные ценности, дало особые всходы в русской провинции на Народном простодушии и доверчивости. Впрочем, преодоление нищенства как человеческого порока, разлагало и христианские ортодоксы в сознании людей, превращая веру в национальную традицию и не более. Не случайно, что православие какого-нибудь богом потертого иконника-богомаза и православие "нового русского" - совершенно разные вещи.
Нищенское существование в коммунальном быту и идеология исключительно духовного (идейного) богатства как-то не состыковывались со стремлением к национальному благосостоянию. Правящая система сделала традиционный шаг, подключив жизненное пространство индивидуума в виде его частой собственности на себя. Такая норма была характерна для духовных общин и орденов, для социально-цехового обустройства средневековых европейских городов и даже для военных дружин древности. Однако отторжение от индивидуума частной собственности не могло не создать критического противоречия между гражданином и государством. Система не учла, что в обществе с так называемыми равными правами, в обществе с зачехленными социальными различиями имущественный символ стал способом отличительности людей друг от друга. Даже его предшественник - символ партийной принадлежности, не только не конфликтовал с имущественным показателем, но уже шел с ним рука об руку.
Вообще не существует никаких парадоксов типа плахи 1938 года, обагрившей, главным образом, большевистский костяк. Существуют просто никем не учтенные исторические ритмы социологии. Оттого так называемая ленинская гвардия времен гражданской войны не могла бы вместиться в молодой советский менталитет. Динамика развития государства наложила свой кровавый отпечаток и на динамику развития социальных отношений. Если бы не было индустриальной штурмовщины, лихого построенчества "государства нового типа", коммунариев первого эшелона и не тронули бы. Им бы дали спокойно дожить свой век. Вот потому торопители нынешних реформ совершенно недооценивают, какая угроза нависла именно над ними. Даже не над коммунистами. Коммунисты - это экзотический архаизм, подобный кактусу на подоконнике нижегородской избенки. А вот сами построители реформ неизбежно попадут под маховик своего же детища. Может быть, это будет не совсем так же, как было в 38-ом, который разрядил старый менталитет социал-большевизма, освобождая место сталинской гвардии, вполне сочетавшей партийность и частную собственность. Нельзя обвинять сталинскую гвардию в попирании ленинских принципов. Рост индустриализации страны, развитие товарно-денежных отношений проломили стандарт всеобщего социального нищенства. Достаток сталинского бытия даже сейчас превосходит воображение. Смена государственного менталитета 30-х годов устраняла отдельные догмы социальной утопии большевизма. Этот период вообще явился эталоном развития социал-большевизма. Дальше неизбежно должен был начаться спад, но его предварила война.
Хочу обратить ваше внимание на то, что социальный протест против частной собственности большевиков был всего лишь следствием отрицания имущественного сознания. Это ещё раз доказывает, что сознание, как и мышление, подчинено сословно-кастовым различиям. Экономическое сознание пролетариев с порога отторгло частную собственность. А как же обстояли дела с классовым союзником пролетариев - крестьянством? Внушить землепашцу идею отторжения собственности трудно. Трудно еще и потому, что именно собственность многие века была единственным отличительным признаком смерда от холопа, то есть от раба. Стерев этот признак, государство фактически воскрешало рабство. А ущемление гражданских прав агрария (отсутствие паспорта, невозможность смены места жительства и др.), характерное для сталинского социализма, безоговорочно низводило смерда в рабы.
Мой отец, вятич по происхождению, живший в далеком сибирском селе Кулунда, вырвался из холопского плена только благодаря войне. Демобилизовавшись, он поступил в Московский университет, направив свою жизнь в иное русло.
Ставка большевиков была сделана на беднейшее, то есть, по сути, нетрудоохотное крестьянство. Ему действительно нечего оказалось терять, ибо оно ничего не могло и приобрести. Ограбив крестьянство продразверсткой, уничтожив его производительный костяк, большевики вполне обоснованно принялись за насильственное сколачивание крестьянской общины - за коллективизацию. Теперь деревенскому неумехе и лодырю предстояло работать не только за самого себя, но и за уничтоженного производителя. И это при том, что по социальному статусу крестьянин становился рабом. Таковой по сути оказалась большевистская реформа в деревне.
Отторжение имущественного сознания пролетария проявилось в реализме деревенского хозяйствования уродливо и неказисто. Идеологи социал-большевизма почему-то проглядели очевидную истину: тот, кто способен накормить себя досыта, накормит и других. И снова частная собственность могла бы результировать это утверждение.
Почему же пролетарий столь непримирим с имущественным тяглом? Всему есть логическое обоснование. Он стремится к имущественной независимости от самого себя, ведь пролетарий - это состояние нищенства, это "необладание", отсутствие опоры на материальные инстинкты собственника. В роли собственника должно выступать некое "всеобщее наше" и только. Уже сталинский социализм, формально принимая эту идею, фактически от нее отказался. Как отказался и от идеи мировой революции, ибо советский пролетарий-бессребреник вовсе не сочетался с пролетарием-производителем Запада. Последний всячески тяготел к главному мерилу достоинства западной демократии - денежному мешку, и никак не хотел отравляться коммунистической идеей. Понадобилась Вторая мировая война, чтобы навесить эту идею насильно ряду государств, оказавшихся в политической колоде Сталина. К идее безоговорочного всеобщего нищенства относились уже настороженно, а западный социализм Венгрии и Югославии вовсю заигрывал с легализированной частной собственностью. Полное исключение составляла юго-восточная Азия, где фактически повторился весь путь, пройденный Россией с 17-го года: гражданские войны, репрессии, всеобщее нищенство, а период экономического подъема сомкнулся с рыночными реформами.
Если бы социал-большевизм провозгласил иные сакральные ценности, кроме нищенства, у него оказался бы куда больший запас исторической прочности. И хотя частная собственность - далеко не единственный рычаг управления социальной стабильностью, недооценивать ее значения нельзя.
Отношение милитария к частной собственности - одно из условий его социального схождения со своим сословием. Однако, помимо этого, кмет является гарантом социальной справедливости в обществе, что не может обойти стороной тривиальный вопрос о социальных правах на частную собственность. Может ли быть имущественное неравенство оправдано самим местом человека в обществе? Должен обратить ваше внимание на то, что "прощупывать" данный вопрос мы начали еще с анализа самой сути такого явления как пролетарий. Повторюсь, данное понятие принципиально не подходит к рабочему, или производителю вообще, ибо указывает не столько на вид его социальной занятости, сколько на ориентацию к нищете.
Рабочему совершенно необязательно быть нищим. Откажитесь от идеи одухотворенного нищенствования и сама собой отпадет острота общественного преткновения вокруг проблемы достатка. Таким же образом и буржуазия - это не антагонизм производителя, как внушалось марксистами, а показатель социальной обеспеченности, в том числе и тех производителей, кто сделал рывок к достатку.
Демагогические утверждения, что рабочий не имеет шансов к изменению своего имущественного потенциала, обречены самой исторической правдой. Предприимчивость и работоспособность есть залог имущественных изменений. Даже при объективных трудностях нынешнего соперничества смерда с купцом, предприимчивый производитель - это уже не тот пролетарий, которому судьба уготовила только роль пассивного наблюдателя своей "нищеты". Частная собственность здесь играет роль физического баланса между группой имущих и группой неимущих. Нет таких сословий. Есть производители, торговцы, науковеды, воины... Безусловно существует имущественное сознание и имущественные интересы, но они никогда не объединят интеллигента-науковеда с разбогатевшим купчишкой. Исходя же от обратного - насильственное осаждение частной собственности - ярчайшая форма социальной несправедливости. Если же очевидно различие в доступности подходов к имущественному самоутверждению для разных членов общества - это проблема несовершенства законодательства, а никак не ущербности самой частной собственности.
Исторически воин всегда регулировал накопление. Сбор дани есть не что иное, как социальное подчинение посредством фискальной пошлины, то есть пошлины в государственную казну. Однако изъятие избытка следовало подчинять нормам социальной справедливости, иначе неизбежно следовала социальная конфронтация, последствия которой могли причинить больший ущерб, чем то, что удалось бы выгадать. Другими словами, в отношении производителя воин вел протекционную политику, продавая производителю социальные гарантии. Социальные гарантии против частной собственности. Следует провести четкую грань между гарантиями социальными и правовыми, иначе это обернется обычной коррупцией. Человек, отдающий государству часть своих материальных ценностей, может рассчитывать на выгодный для себя оборот этих ценностей в иной эквивалент, например, гарантию многообещающего торгового партнерства. Нельзя покупать права, разделяющие граждан в глазах закона, но покупать условия социальной самореализации и самоприменения оправданно с точки зрения трехсторонней выгоды: производителя, гаранта как носителя распределения социальных прав и самого государства, получающего динамичную структуру социальной мотивации.
Механизмы социального (а не экономического) регулирования опосредовали аксиому, что трудиться выгодно. Выгодно потому, что труд рассматривается в эквиваленте собственности, то есть в категории жизненного пространства и социального стимулирования. Однако для того, чтобы моральная выгода труда превратилась в экономическую, следует совершить что-то вроде переворота через голову. Одно из самых глобальных усилий человечества заключалось в том, чтобы превратить экономику в гарантированную сферу деятельности. В ней слишком много факторов объективной нестабильности: природные условия, чрезвычайные происшествия или спланированные подрывные акции, износ людского ресурса и профессиональное самопроявление. Даже идеологическая обстановка в мире способна влиять на экономику отдельных государств, принимая во внимание динамику международной торговли.
Но вот что совершенно необходимо исключить из числа объективных условий развития экономики, так это идеологический курс государства. Идеология только мешает экономической выгоде. Считается, например, что основоположники марксизма были великими экономистами. Вероятно, это так и есть. Однако их ставка на неимущего, как исторический тип производителя, может свидетельствовать о том, что эти глобалы-политэкономы просто повредились в уме. Где же было их научное предвидение того факта, что инновация производства со временем вообще сожрет пролетария как социальный тип человеческой истории. Автоматизированные производства, а теперь еще и Компьютеризация просто уничтожат рабочего-пролетария, превратив его в производителя Инженерно-интеллектуального уровня. Пролетарий оказался исторически нежизнестоек. Он проиллюстрировал только фрагмент мировой истории, связанный с созданием и ростом производств, но никак не с их техническим совершенством. Вот поэтому не пролетарий является здесь символом сословия, а производитель. Производитель вечен как понятие. Точно так же, как вечен кмет-милитарий, независимо от того, стреляет ли он из лука или из автомата.
Обращаемость экономики вокруг одних и тех же явлений человеческого бытия Позволяет подчинять ее обоснованному расчету и планированию, в СССР, например, государственный экономический план имел статус закона. Однако, закон - вещь необращаемая, имеющая лишь односторонний ракурс на истину. А вот экономика как нельзя лучше показывает, что любая система должна иметь не только вход, но и выход. Такую гибкую модель может представлять Государственная экономическая программа, вовлекающая в себя далеко не все производства, а только имеющие статус государственно-программных. Причем это должны быть и частные производства, достаточно рентабельные и конкурентоустойчивые. Участие в Программе сможет давать производителю определенные государственные гарантии и льготы, например, в вопросе налогообложения. Между предприятиями временного использования в Государственной экономической программе целесообразно конкурирование за право вхождения в экономическую зону Программы. Отсюда и бросовые предприятия государственного сектора могут быть выкуплены еще одним субъектом экономики - данной Программой, перепрофилированы и пущены в амортизацию производства. Безусловно это только контур. Я намеренно не берусь вписывать его в существующую экономическую ситуацию, поскольку вне реального сближения с ней это будет слишком абстрагировано. Однако без Государственной программы, имеющий приоритетно-правовой статус, наша экономическая система остается сподобленной рысканью по сусекам.
Государственная экономическая программа России (ГЭПээР) для милитариев - вопрос стратегического характера. Воин сможет быть вхож в экономическое управление страной только как Государственный заказчик ГЭПээРа и примсубъект Государства.
ГЭПээР - гибкий механизм функционирования, способный к оперативно-тактической переорганизации в рамках стратегии гарантированной экономики. Перестроить Программу легче, чем перестраивать всю экономическую систему. Однако, было бы наивным полагать, что для стабилизации системы хозяйствования не хватает только этого. Экономика неразрывна с функционирующей законодательной базой. В стране с кризисной законодательной и законоисполнительной властью не может быть экономического прорыва. Это все равно, что пытаться бежать со связанными ногами.
Обратите внимание на тот факт, что в современной России закон, власть, идеология и экономика находятся в разных руках. Социально стабильного правящего класса еще нет. Сделаны первые шаги на пути его формирования, например, само собой определилось, что демократия есть идеология "новых" русских, то есть этого поднимающегося сословия. Появилось зерно идеологической рациональности русской финансовой олигархии. Однако промышленники и демократы хотя и трутся бок о бок друг с другом, еще не слились в абсолютное целое. "Новые" русские еще долго будут постреливать друг друга по темным заулкам ночных дворов и подъездов, прежде чем соединятся единым кагалом сословия. Их разводит все та же пресловутая частная собственность, ибо инстинкт насыщения у "новых" русских настолько агрессивен, что поглощает любые потуги к сближению.
С полной определенностью можно сказать, что воинское сословие опоздает в своем социальном самостроении, пропустив вперед "новых"
А. К. Белов
"Воины на все времена"
________________________________________
НАЧАЛО ВСЕХ НАЧАЛ
Истина - явление многоплановое, и постичь ее можно только изучая с разных сторон. Воин и Государство. Соединение этих понятий посредством воздвижения новой государственной формации не может обойти вниманием всю полноту вопросов государственного строительства. Воин и экономика Государства - это, пожалуй, важнейшее сочетание в структуре нового государственного управления. Не существует ни одной конструктивной идеи без опоры на экономику.
При начертании экономических постулатов следует учитывать некоторые базовые позиции, без которых экономическое моделирование не даст ожидаемого результата. Например, коллективность. Коллективность - решающий фактор азиатского менталитета. Россия, в какой бы территориальной зависимости ни была от Азии, есть геополитическое пространство арийского толка. То есть, сугубо европейских ценностных Мотиваций. Потому в ней всегда шло столкновение индивидуалистических тенденций и коллективистского пафоса. Геоменталитет арийства неотступен от свойств самопогруженности и отчужденности от коллективного "Я". Коллективное рассматривается им только с точки зрения унитарной воплощенности в понятие ядра, боевой дружины, всеобщей состыкованности и идейного единства. В этом отношении евроформист-арий монотипичен. Его личностное самостроительство подстегнуто действием центростремительных тенденции. Общественным критерием для него становится не сам народ, а община. Русские всегда тяготели к социально-общинным формам самоопределения, а опыт, например, интернационализма привел к разрушению нации. Потому такое громадное географическое пространство как Россия деформировало масштабы геоментального самоопределения русских. Понятие "малой родины" для нас стало являться ядром Родины вообще.
Для русского человека именно община является тем необходимым ареалом, через который происходит его социальное слияние с общенародным бытием. Первично, в качестве такой общины, человек использует круг друзей и знакомых. Всеобщее равенство здесь - главный фактор существования и взаимодействия.
Подобные общинные построения позволяют человеку с одной стороны сохранять свой индивидуализм, а с другой - соотноситься с глобальным коллективным социумом, называемым "народом". Это нельзя не учитывать при расчете внутренней экономической стратегии.
При социализме, например, культ производства был подменен культом работы. То есть трудовой деятельности вообще. Всем миром, всем скопом. Главное, что при деле. Повышалась идейная роль не результата, а только самого процесса, унаследованная от идеологических примитивов типа "кто не работает - тот не ест!". Глобализм демагогических понятий поглощал реальную роль экономической общины - то есть коллектива, замкнутого производственным процессом от сырья до самого конечного продукта. Производительность труда становится ничего не решающим фактором при полном упадке конкурентоспособности товара. Оттого отечественные производства были лишены исторической перспективы. Исключение составляло, безусловно, военно-промышленное производство. Таким образом, советский народ привык довольствоваться тем, от чего уже отказалась европейская цивилизация. Глубоко неверной оказалась идеологическая установка, что при отрицании атлантизма следует отвергать с порога и технический уровень достижений Запада. Идеология разлагала экономику.
Помимо умения что-либо делать, важно и Наличие желания делать это. То есть, речь идет о работоспособности экономики. Смысл ее состоит в преобразовании критического хозяйствования в гарантированное. Главный фактор этой проблемы - работоспособность населения. Никакие капиталовложения в производство, никакая интенсивность труда, никакие новейшие технологии не восполнят ее отсутствия. Производственник как социальное явление у нас не работает даже на самого себя. Увы, особенность нашего народа состоит в высокой степени созерцательности и социальной пассивности, которые преодолеваются с боем, под натиском крайних всенародных потрясений. Тому есть множество причин. Например, социальные гарантии при социализме никак не покрывались степенью трудовой активности населения. При социализме работать невыгодно. Потому такой упор и делался на идеологию труженничества. Человеку нельзя гарантировать социальные блага уже только потому, что он является гражданином государства. Приобретение права социального равенства - важнейшее условие свободного и осознанного выбора гражданина. Таким образом, правоспособность - величина дискретная, с одной стороны стимулирующая социальную активность личности, повышая ее правовой статус, а с другой стороны показывающая моральную цену права. Реального всеобщего равенства в правах никогда не было и нет. Однако декларирование такого равенства дает эффект социальной успокоенности и притупление инстинкта борьбы за соответствие общественным потребностям и интересам.
Еще большую отчужденность от реального мира и созерцательный антирационализм несет русскому обществу православие, внушающее поиск истинных ценностей в делах сугубо духовных. Даже если не придавать обсуждению эту систему духовного ориентирования, все равно очевидно, что государство - это личность плюс мирская суета, а не минус, как того требует церковь. Истинное христианство не может сочетаться с государственной идеей. Это всегда компромисс слова и действия. Народ привыкает к такому компромиссу, адаптируется и уже не замечает демагогии. До тех пор, пока власть в обществе не отходит к новой социальной демагогии. Так несостоятельность и недобросовестность реформирования, взбудораженного какой-нибудь агрессивной социальной утопией, еще более склоняет человека к ирреальному, угнетает общественный традиционализм, способный сложить хоть какой-то производственный порядок и толкает страну не только к государственному, но и к общенародному кризису.
Регулирование экономики - один из главных факторов социального насилия. Трудовая деятельность не только не соотносится в чистом виде с комплексом собственных интересов индивидуума, но часто и противоречит им. Однако в том случае, если производитель сочетает в себе редкий сплав труда и интереса к труду (материального, профессионального и иного), все равно потребительская направленность деятельности определяется общественной потребностью и потому экономика - рычаг социального насилия общества над личностью.
Самая жесткая форма этого насилия - принуждение к труду. Касаясь этой проблемы, следует констатировать, что система принуждения к труду себя не оправдала. В условиях российской действительности эта форма была результативна только в сталинский период истории, когда она сложилась на балансе идейной убежденности и палочной дисциплины. Ни того, ни другого рычага в обозримом будущем применить не удастся, поскольку для этого нужно было бы иметь за плечами силовую победу в переделе общества, способную не только обратить в прах оппозицию, но и показать пример невозможности существования оппозиции в принципе. Террористические методы сейчас ничем не обусловлены. У них уже нет опоры на опыт широкомасштабного подавления народа, и нет опоры на готовую к таким задачам многочисленную, всеохватную структуру. Для того, чтобы все это иметь, нужно было бы развязать гражданскую войну и одержать в ней полную победу. Впрочем, опыт истории показывает, что, по существу, гражданские войны не выигрываются никем. Отсюда вывод - следует не столько принуждать, сколько регулировать мотивацию к труду. Однако это понятие у многих созвучно только с материальным стимулированием. Но материальное стимулирование создает такую деформацию идеи общественно-полезного труда, что способно вообще увести производителя к самому беспринципному и бесчестному стяжательству, попирающему любой общественный интерес. Другое дело - приобретение некоего социального статуса. Это не только материальный доход, но и власть, социальное лидерство в своей производственной общине, право обсуждения и решения различных проблем и т.п. То есть, это - социальная значимость. А поскольку община, как я говорил выше, это вовсе не абстрактная, а достаточно приближенная к человеку группа, то значимость в ней - вещь вполне притягательная. Давно известно, что деньги, власть и слава - неоспоримые лидеры человеческой мотивации. Все это вместе способна дать такая система социального регулирования, при которой четко отработаны обратные связи, то есть принцип односторонности "общество от человека", или "человек от общества" заменит уже известная третура: один за всех, сам за себя, все за одного.
Экономика никогда не будет работать при атрофированном низовом звене - работоспособности производственника. Эту работоспособность, как мы выяснили, подстегивает мотивация. Один из важнейших аспектов работоспособности - интенсивность производства. Интенсивность - проблема только комплексного разрешения, поскольку и существующее налогообложение и проблемы изменения ценовой политики и др. делают интенсивность производства невыгодной для производителя. И вот тут в экономику вмешивается элемент политического лавирования. Срабатывает парадокс: трудиться невыгодно! Понятно, что подобные метаморфозы нужны для выживания производства. Однако смерд должен работать, такова его социальная роль. Подключение самого производителя к экономической политике делает экономику уязвимой. Производителю нужен гарант, обеспечивающий срабатывание всего социального звена производителя. Смерд должен быть обеспечен трудом, обеспечен результатами своего труда во всей полноте видов - от заработной платы до социального стимулирования, обеспечен, наконец, условиями высокоинтенсивного труда, и тогда он будет работать. Таким образом, сводя воедино стимулирование трудовой деятельности и ее гарантирование, мы выходим на некий регулятор процесса, который сам не вовлечен в производство, но является его поручителем. Поручитель этот выражен как силовая структура, способная не только декларировать законность того или иного элемента процесса, но и разрешать ситуацию всей полнотой оперативных и потенциальных возможностей. Таким регулятором должен выступить производственно-инспекторский аппарат воинского сословия.
Регулирующая функция милитария в экономике определяется тем, что он - единственный гарант всеобщей социальной и экономической стабильности государства. Никто, кроме него, не справится с этим как с политической задачей своею предназначения. Существует понятие экономической политики, опорное для некоторых политических движении, существует понятие политической экономии, однако и то, и другое делает экономику придатком политологии, политической стратегии и морали. Но экономика не может иметь иной политической основы кроме желания и возможности накормить людей. Милитарий в обществе есть единственный гарант убережения экономики государства от ее использования как инструмента чьей-то политической игры. Вместе с тем экономика есть стратегическое понятие. Не случайно и миро-рой политикой управляют только два рычага: военный и экономический. А практика Международных отношений показывает, что приоритеты здесь в значительной степени на стороне экономики. Таким образом, охрана внешних границ государства, охрана правопорядка и обеспечение законодейственности в стране, равно как и обеспечение экономической стабильности - три основные задачи воинского сословия.
Нет экономики без отношения к частной собственности. Однако это отношение и есть стержень политики. Частная собственность - тот имущественный балласт, который осаждает сословия по их социально значимым местам в обществе. Соответственно и идеологическое первостояние опосредует раздел имущества. Лишним будет доказывать, что имущество не только социальный символ, но и жизненное пространство человека. Ущемление этого пространства делает человека в известной мере физически неполноценным.
Пролетарии были последовательны, когда провозгласили всеобщую коммуну неимущих, ибо пролетариями в древнем Риме как раз нищих и называли. Ставка на нищету не могла не отразиться и на социальной психологии пролетариев XX века. В этом отношении вполне очевидна их срощенность с другими нищими - "нищими духом". Христианское духоблудие, отрицающее земные ценности, дало особые всходы в русской провинции на Народном простодушии и доверчивости. Впрочем, преодоление нищенства как человеческого порока, разлагало и христианские ортодоксы в сознании людей, превращая веру в национальную традицию и не более. Не случайно, что православие какого-нибудь богом потертого иконника-богомаза и православие "нового русского" - совершенно разные вещи.
Нищенское существование в коммунальном быту и идеология исключительно духовного (идейного) богатства как-то не состыковывались со стремлением к национальному благосостоянию. Правящая система сделала традиционный шаг, подключив жизненное пространство индивидуума в виде его частой собственности на себя. Такая норма была характерна для духовных общин и орденов, для социально-цехового обустройства средневековых европейских городов и даже для военных дружин древности. Однако отторжение от индивидуума частной собственности не могло не создать критического противоречия между гражданином и государством. Система не учла, что в обществе с так называемыми равными правами, в обществе с зачехленными социальными различиями имущественный символ стал способом отличительности людей друг от друга. Даже его предшественник - символ партийной принадлежности, не только не конфликтовал с имущественным показателем, но уже шел с ним рука об руку.
Вообще не существует никаких парадоксов типа плахи 1938 года, обагрившей, главным образом, большевистский костяк. Существуют просто никем не учтенные исторические ритмы социологии. Оттого так называемая ленинская гвардия времен гражданской войны не могла бы вместиться в молодой советский менталитет. Динамика развития государства наложила свой кровавый отпечаток и на динамику развития социальных отношений. Если бы не было индустриальной штурмовщины, лихого построенчества "государства нового типа", коммунариев первого эшелона и не тронули бы. Им бы дали спокойно дожить свой век. Вот потому торопители нынешних реформ совершенно недооценивают, какая угроза нависла именно над ними. Даже не над коммунистами. Коммунисты - это экзотический архаизм, подобный кактусу на подоконнике нижегородской избенки. А вот сами построители реформ неизбежно попадут под маховик своего же детища. Может быть, это будет не совсем так же, как было в 38-ом, который разрядил старый менталитет социал-большевизма, освобождая место сталинской гвардии, вполне сочетавшей партийность и частную собственность. Нельзя обвинять сталинскую гвардию в попирании ленинских принципов. Рост индустриализации страны, развитие товарно-денежных отношений проломили стандарт всеобщего социального нищенства. Достаток сталинского бытия даже сейчас превосходит воображение. Смена государственного менталитета 30-х годов устраняла отдельные догмы социальной утопии большевизма. Этот период вообще явился эталоном развития социал-большевизма. Дальше неизбежно должен был начаться спад, но его предварила война.
Хочу обратить ваше внимание на то, что социальный протест против частной собственности большевиков был всего лишь следствием отрицания имущественного сознания. Это ещё раз доказывает, что сознание, как и мышление, подчинено сословно-кастовым различиям. Экономическое сознание пролетариев с порога отторгло частную собственность. А как же обстояли дела с классовым союзником пролетариев - крестьянством? Внушить землепашцу идею отторжения собственности трудно. Трудно еще и потому, что именно собственность многие века была единственным отличительным признаком смерда от холопа, то есть от раба. Стерев этот признак, государство фактически воскрешало рабство. А ущемление гражданских прав агрария (отсутствие паспорта, невозможность смены места жительства и др.), характерное для сталинского социализма, безоговорочно низводило смерда в рабы.
Мой отец, вятич по происхождению, живший в далеком сибирском селе Кулунда, вырвался из холопского плена только благодаря войне. Демобилизовавшись, он поступил в Московский университет, направив свою жизнь в иное русло.
Ставка большевиков была сделана на беднейшее, то есть, по сути, нетрудоохотное крестьянство. Ему действительно нечего оказалось терять, ибо оно ничего не могло и приобрести. Ограбив крестьянство продразверсткой, уничтожив его производительный костяк, большевики вполне обоснованно принялись за насильственное сколачивание крестьянской общины - за коллективизацию. Теперь деревенскому неумехе и лодырю предстояло работать не только за самого себя, но и за уничтоженного производителя. И это при том, что по социальному статусу крестьянин становился рабом. Таковой по сути оказалась большевистская реформа в деревне.
Отторжение имущественного сознания пролетария проявилось в реализме деревенского хозяйствования уродливо и неказисто. Идеологи социал-большевизма почему-то проглядели очевидную истину: тот, кто способен накормить себя досыта, накормит и других. И снова частная собственность могла бы результировать это утверждение.
Почему же пролетарий столь непримирим с имущественным тяглом? Всему есть логическое обоснование. Он стремится к имущественной независимости от самого себя, ведь пролетарий - это состояние нищенства, это "необладание", отсутствие опоры на материальные инстинкты собственника. В роли собственника должно выступать некое "всеобщее наше" и только. Уже сталинский социализм, формально принимая эту идею, фактически от нее отказался. Как отказался и от идеи мировой революции, ибо советский пролетарий-бессребреник вовсе не сочетался с пролетарием-производителем Запада. Последний всячески тяготел к главному мерилу достоинства западной демократии - денежному мешку, и никак не хотел отравляться коммунистической идеей. Понадобилась Вторая мировая война, чтобы навесить эту идею насильно ряду государств, оказавшихся в политической колоде Сталина. К идее безоговорочного всеобщего нищенства относились уже настороженно, а западный социализм Венгрии и Югославии вовсю заигрывал с легализированной частной собственностью. Полное исключение составляла юго-восточная Азия, где фактически повторился весь путь, пройденный Россией с 17-го года: гражданские войны, репрессии, всеобщее нищенство, а период экономического подъема сомкнулся с рыночными реформами.
Если бы социал-большевизм провозгласил иные сакральные ценности, кроме нищенства, у него оказался бы куда больший запас исторической прочности. И хотя частная собственность - далеко не единственный рычаг управления социальной стабильностью, недооценивать ее значения нельзя.
Отношение милитария к частной собственности - одно из условий его социального схождения со своим сословием. Однако, помимо этого, кмет является гарантом социальной справедливости в обществе, что не может обойти стороной тривиальный вопрос о социальных правах на частную собственность. Может ли быть имущественное неравенство оправдано самим местом человека в обществе? Должен обратить ваше внимание на то, что "прощупывать" данный вопрос мы начали еще с анализа самой сути такого явления как пролетарий. Повторюсь, данное понятие принципиально не подходит к рабочему, или производителю вообще, ибо указывает не столько на вид его социальной занятости, сколько на ориентацию к нищете.
Рабочему совершенно необязательно быть нищим. Откажитесь от идеи одухотворенного нищенствования и сама собой отпадет острота общественного преткновения вокруг проблемы достатка. Таким же образом и буржуазия - это не антагонизм производителя, как внушалось марксистами, а показатель социальной обеспеченности, в том числе и тех производителей, кто сделал рывок к достатку.
Демагогические утверждения, что рабочий не имеет шансов к изменению своего имущественного потенциала, обречены самой исторической правдой. Предприимчивость и работоспособность есть залог имущественных изменений. Даже при объективных трудностях нынешнего соперничества смерда с купцом, предприимчивый производитель - это уже не тот пролетарий, которому судьба уготовила только роль пассивного наблюдателя своей "нищеты". Частная собственность здесь играет роль физического баланса между группой имущих и группой неимущих. Нет таких сословий. Есть производители, торговцы, науковеды, воины... Безусловно существует имущественное сознание и имущественные интересы, но они никогда не объединят интеллигента-науковеда с разбогатевшим купчишкой. Исходя же от обратного - насильственное осаждение частной собственности - ярчайшая форма социальной несправедливости. Если же очевидно различие в доступности подходов к имущественному самоутверждению для разных членов общества - это проблема несовершенства законодательства, а никак не ущербности самой частной собственности.
Исторически воин всегда регулировал накопление. Сбор дани есть не что иное, как социальное подчинение посредством фискальной пошлины, то есть пошлины в государственную казну. Однако изъятие избытка следовало подчинять нормам социальной справедливости, иначе неизбежно следовала социальная конфронтация, последствия которой могли причинить больший ущерб, чем то, что удалось бы выгадать. Другими словами, в отношении производителя воин вел протекционную политику, продавая производителю социальные гарантии. Социальные гарантии против частной собственности. Следует провести четкую грань между гарантиями социальными и правовыми, иначе это обернется обычной коррупцией. Человек, отдающий государству часть своих материальных ценностей, может рассчитывать на выгодный для себя оборот этих ценностей в иной эквивалент, например, гарантию многообещающего торгового партнерства. Нельзя покупать права, разделяющие граждан в глазах закона, но покупать условия социальной самореализации и самоприменения оправданно с точки зрения трехсторонней выгоды: производителя, гаранта как носителя распределения социальных прав и самого государства, получающего динамичную структуру социальной мотивации.
Механизмы социального (а не экономического) регулирования опосредовали аксиому, что трудиться выгодно. Выгодно потому, что труд рассматривается в эквиваленте собственности, то есть в категории жизненного пространства и социального стимулирования. Однако для того, чтобы моральная выгода труда превратилась в экономическую, следует совершить что-то вроде переворота через голову. Одно из самых глобальных усилий человечества заключалось в том, чтобы превратить экономику в гарантированную сферу деятельности. В ней слишком много факторов объективной нестабильности: природные условия, чрезвычайные происшествия или спланированные подрывные акции, износ людского ресурса и профессиональное самопроявление. Даже идеологическая обстановка в мире способна влиять на экономику отдельных государств, принимая во внимание динамику международной торговли.
Но вот что совершенно необходимо исключить из числа объективных условий развития экономики, так это идеологический курс государства. Идеология только мешает экономической выгоде. Считается, например, что основоположники марксизма были великими экономистами. Вероятно, это так и есть. Однако их ставка на неимущего, как исторический тип производителя, может свидетельствовать о том, что эти глобалы-политэкономы просто повредились в уме. Где же было их научное предвидение того факта, что инновация производства со временем вообще сожрет пролетария как социальный тип человеческой истории. Автоматизированные производства, а теперь еще и Компьютеризация просто уничтожат рабочего-пролетария, превратив его в производителя Инженерно-интеллектуального уровня. Пролетарий оказался исторически нежизнестоек. Он проиллюстрировал только фрагмент мировой истории, связанный с созданием и ростом производств, но никак не с их техническим совершенством. Вот поэтому не пролетарий является здесь символом сословия, а производитель. Производитель вечен как понятие. Точно так же, как вечен кмет-милитарий, независимо от того, стреляет ли он из лука или из автомата.
Обращаемость экономики вокруг одних и тех же явлений человеческого бытия Позволяет подчинять ее обоснованному расчету и планированию, в СССР, например, государственный экономический план имел статус закона. Однако, закон - вещь необращаемая, имеющая лишь односторонний ракурс на истину. А вот экономика как нельзя лучше показывает, что любая система должна иметь не только вход, но и выход. Такую гибкую модель может представлять Государственная экономическая программа, вовлекающая в себя далеко не все производства, а только имеющие статус государственно-программных. Причем это должны быть и частные производства, достаточно рентабельные и конкурентоустойчивые. Участие в Программе сможет давать производителю определенные государственные гарантии и льготы, например, в вопросе налогообложения. Между предприятиями временного использования в Государственной экономической программе целесообразно конкурирование за право вхождения в экономическую зону Программы. Отсюда и бросовые предприятия государственного сектора могут быть выкуплены еще одним субъектом экономики - данной Программой, перепрофилированы и пущены в амортизацию производства. Безусловно это только контур. Я намеренно не берусь вписывать его в существующую экономическую ситуацию, поскольку вне реального сближения с ней это будет слишком абстрагировано. Однако без Государственной программы, имеющий приоритетно-правовой статус, наша экономическая система остается сподобленной рысканью по сусекам.
Государственная экономическая программа России (ГЭПээР) для милитариев - вопрос стратегического характера. Воин сможет быть вхож в экономическое управление страной только как Государственный заказчик ГЭПээРа и примсубъект Государства.
ГЭПээР - гибкий механизм функционирования, способный к оперативно-тактической переорганизации в рамках стратегии гарантированной экономики. Перестроить Программу легче, чем перестраивать всю экономическую систему. Однако, было бы наивным полагать, что для стабилизации системы хозяйствования не хватает только этого. Экономика неразрывна с функционирующей законодательной базой. В стране с кризисной законодательной и законоисполнительной властью не может быть экономического прорыва. Это все равно, что пытаться бежать со связанными ногами.
Обратите внимание на тот факт, что в современной России закон, власть, идеология и экономика находятся в разных руках. Социально стабильного правящего класса еще нет. Сделаны первые шаги на пути его формирования, например, само собой определилось, что демократия есть идеология "новых" русских, то есть этого поднимающегося сословия. Появилось зерно идеологической рациональности русской финансовой олигархии. Однако промышленники и демократы хотя и трутся бок о бок друг с другом, еще не слились в абсолютное целое. "Новые" русские еще долго будут постреливать друг друга по темным заулкам ночных дворов и подъездов, прежде чем соединятся единым кагалом сословия. Их разводит все та же пресловутая частная собственность, ибо инстинкт насыщения у "новых" русских настолько агрессивен, что поглощает любые потуги к сближению.
С полной определенностью можно сказать, что воинское сословие опоздает в своем социальном самостроении, пропустив вперед "новых" русских. Есть безусловная разница в том, кто из них станет у горнила власти: корыстолюбцы-накопители или воинствующие правдоборы. Имущественный антагонизм русского общества создаст новый прецедент социального конфликта, на волне которого и утвердится милитарий. Сейчас же, едва свершившийся факт сосредоточения всех ветвей власти в одних руках подтвердит господствующее право новой русской финансовой олигархии, можно будет считать, что процесс раздела частной собственности вошел в заключительную стадию.
В развитии любого явления, в том числе и социально-экономического, есть свои ритмы. Они сопряжены со степенью геоментальной активности народа, всплесками его стихий, что пересекаются с физическими параметрами природных явлений. И все-таки вне самого этноса, выстроенной им цивилизации, технической и культурной искать причинность исторических событий бессмысленно. Кто-то небезосновательно заметил, что если ничего не подозревающему человеку навязчиво внушать: "Не думай о белой обезьяне!", то он обязательно станет о ней думать. Я убежден, что существует "сознание кондовых табуреток" или "сознание драповых пальто". Тех самых, в которые рядилось все бывшее политбюро, тех добротных и безликих пальто, которые всем своим видом говорили, что одежда - это не только физически необходимый человеку элемент соприкосновения с климатом, но еще и способ сокрытия индивидуальности, естественного человеческого различия от других. Надень драповое пальто, и в твоей голове само собой родится изречение типа: "Экономика должна быть экономной!" или "Вот вы, товарищ, хлеб уронили, а в Занзибаре дети голодают!". Кондовые табуретки - это тоже символ сознания. Ни одна кухня когда-то не могла обойтись без этого четырехгранного шедевра Мебельного мастерства. Коренастые табуретки стояли в заводских цехах и казармах, заурядной своей типичностью утверждая, что не только мыслить, но и сидеть нужно одинаково. Совершенно непонятно, какого творческого прорыва можно было ожидать от людей в драповых пальто, каких творческих новаций - от людей кондовых табуреток?
Перемены в общественном сознании заставили многих очнуться. Как обычно бывает в подобных случаях - ориентация повернулась к обратному, противоположному, то есть к западной символике и типизации. Однако внешнее сознание человека - всего лишь следствие опыта общественного развития. Это их опыт. Мы не можем его впрыснуть себе как панацею от собственной чахлости и экономической дистрофии. К России неприменимы даже типические модели экономики ввиду ее территориальных особенностей, Законодательной базы, этнических проблем, климатических условий, факторов социально-политического влияния и еще многого другого. Самый важный вывод в этой связи - не декларирование некоего абстрактного "третьего" пути, а определение первичности социальной силы, придающей государству жизнеспособность.
В качестве такой силы, имеющей волю властедержателя и способность всеправителя, может выступать только партийно организованное воинское сословие. То есть политическая, единовластная структура. Она первична. У Государства должен быть один хозяин, причем именно тот, для кого власть не является способом наживы или политического принижения всех остальных социальных групп.
Для милитария интерес человеческой общности выше, чем интерес отдельной индивидуальности, ставящей себя над государством не только по моралистическим соображениям псевдогуманизма, но и чисто практически. Для милитария принцип социальной справедливости, выраженный в равенстве социальной значимости и социальной потребности - одна из основных осей экономического моделирования. Для милитария экономика - это задача сперва накормить всех, а потом уже докормить кого-то до отвала, а не наоборот, как всегда будет при полновластии финансовой олигархии. Именно по этой причине со стола "новых" русских будет обязательно не хватать "старым" русским. Собственный экономический ценз воинского сословия, его потребительский, материальный ориентир несоизмеримо ниже прожиточных потребностей купеческо-банковской братвы. Что, в свою очередь, отторгает стремление воина к власти как тягу к достатку. Для милитария стремление к власти равнозначно стремлению к порядку. Тому порядку, который логически единообразен и не противоречив самому себе. Экономический, правовой и идеологический порядок - вот те три кита, на которых держится Власть.
Порядок как понятие указует на равновесие, уравнивание народа и государства на одной оси социального соприкосновения. Но именно равновесие и есть критерий порядка. Полемизируя с демократической моралью, обозначу ее правозащитную демагогию в качестве примера дисфункционирования прав и обязанностей гражданина. Фактически демократия - это стихия, прорыв человеческого эго над объективными законами социального бытия. В том, что касается его гуманитарных поползновений еще есть видимость человеколюбия, хотя гуманитарность эта абсолютно безнравственна. Примером может служить милое соседство сатанизма и христианской кротости под одной крышей, извращенной похоти и пуританства как равноправных достижений одной культуры, Однако при влиянии материальных инстинктов на это эго, "демосапиенс" теряет даже видимость человеческого облика. Он легко продает свои принципы и убеждения, он не только легко убивает конкурента, но проделывает это с изуверской жестокостью и цинизмом, он абсолютно убежден, что все покупается и продается и доказывает это на собственном примере.
Однако, едва только общество начинает организовываться по принципам социальной справедливости, по принципам равенства прав и обязанностей, отражая в том сами физические законы Природы - сила действия, уравненная силой противодействия, как примитивное эго самолюбца-демократа эволюционирует в коллективное сознание. Именно коллективное сознание обнаруживает национальное и сословное единства. Именно коллективное сознание прививает индивидууму понятие чести и справедливости как способа морального уравновешивания себя со средой себе подобных.
Экономика тоже предмет коллективного сознания. Экономика опирается на баланс личной выгоды производителя и коллективной выгоды общества. Это равновесие - один из показателей здоровья экономики. Обращаемость выгоды - вот мотор хозяйственного регулирования. При властвовании банковско-купеческой олигархии выгода дает односторонний скос. Пролетарское хозяйствование тоже кособоко, правда, в другую сторону. Равновесие при моделировании социально-экономического базиса может обеспечить только милитарий.
________________________________________
А. К. Белов
"Воины на все времена" >>
________________________________________
С МЕЧЕМ И ДЕРЖАВОЙ
Сходясь в чем-то с Шекспиром, скажу, что социальное мироустройство сподоблено заурядному лицедейству на театральных подмостках, где каждая роль отыграна уже не один десяток раз. /* "Весь мир - это театр, а люди в нем - актеры"./ Все знакомо, очевидно и не предвещает никаких неожиданностей. Однако так только кажется, поскольку типичность действительно затянулась. Все представление исторического спектакля срежессировано либо властью толпы, либо властью персоны. Причем, в первом случае толпа персонифицируется "представителями народа", между которыми, как правило, возникает борьба за единовластие, а во втором случае персона прикрывается мифом народоправия, используя для этих целей соломенные авторитеты в виде конвента, конгресса, народного собрания, верховного совета, думы, вече и т.д., и т.п.
И то, и другое является крайностью, а крайность всегда создает себе антипод, отражаясь в зеркале бытия отсутствующими достоинствами. Казалось бы, чего проще - соедини достоинства реальные и эктореальные, и получится гармония.
Однако, как водится, утопия социальной гармонии не сделала и шага в сторону своей натурализации. Общество не знает ничего другого, кроме авторитарного, правления и народоправия еще со времен греческих демократий. И та, и другая форма может быть только более или менее динамичной, что и определяет общественное равновесие. Так, брежневский социализм проиллюстрировал вялотекущий авторитаризм, расслабивший общество настолько, что для возвращения СССР в русло жесткого единоправия нужна была новая личность не в пример Горбачеву. Западный атлантизм, стоящий на физическом инстинкте насыщения и спиритуальном космополитизме, напротив, агрессивная форма народоправия, навязывающая всему миру свой мировой порядок. Что остается? Очередная встряска с разворотом на 180№? Ничто так не разрушает этнические цивилизации, как рикошеты политической ориентации. Они пересматривают сложившиеся системы ценностей, разрушают геоментальное пространство цивилизаций, изменяют национальную политику, что, в свою очередь, создает ненужную динамику понятия "национальность" и т.п. рикошеты политического ориентирования государства неизбежно ведут к гражданским войнам. Эти войны могут быть "горячими", как в 1918-1920 гг., и "холодными", как в послеперестроечный период. Все зависит от того, насколько идейно агрессивна приходящая к власти сила и насколько динамичны механизмы ее самореализации. И все-таки есть третий путь. Он использует авторитарную основу реализации исполнительной власти и политический политеизм демократии. Так или иначе, общество сотрясают эти две первородные проблемы. Остальное можно считать в какой-то мере следствием их существования. С одной стороны - несовершенство законодательства и отсутствие дееспособности самого права, с другой - притеснение свободы воли. Третий путь компенсирует и то, и другое. Это - сословная демократия. Нет, не сословный авторитаризм, как это было при социал-большевизме, а сословная демократия с милитарными основами государственного управления.
Воин - не привилегия, воин - первичное социальное слагаемое, необходимое для построения стабильного общества. Воин - это ось социального баланса Государства. Однако речь не идет об утверждении всеобщего единоподобного милитарного мышления. Свобода идеологического выбора остается и за воином. Так сословие может иметь по меньшей мере три политических ориентира: правый - консервативный, левый - либеральный и центристский. Это создает полиалогизацию и политическую борьбу, не разрушая сословного единства. Кроме того, такое обустройство создает и чрезвычайно важную, параллельную политическую связь с другими социальными группами. Воин-либерал или воин-консерватор войдут в конфедерацию левых или правых сил общества. Представляя политические Интересы своих конфедераций, они соединят непостоянство политической тенденциозности с постоянством социально-политического управления страны. Классическое соединение Переменного в постоянном.
Таким образом, приход к власти в стране консерваторов или либералов не будем сопряжен с глобальными общественными потрясениями и переустройствами, поскольку на деле это Всего лишь обозначится в смене политических ориентиров. Решается важнейшая задача упразднения оппонента государственной власти. Причем, заметьте, не насильственным способом подавления инакомыслия, а сугубо конструктивным, так сказать, беспричинным. Историческая реальность в глазах общества продолжает оставаться субъективно-амбивалентной, однако это не вызывает необходимости политической борьбы.
Безусловно идейный полиформизм сословного государства - это компромисс. То, что на языке славянского традиционализма называется Правью. Его цель - равновесие крайностей, слияние интересов, поиск объединяющего начала во имя избежания всеобщего распада. Вполне естественно, что сама крайность не может претендовать на роль Прави. С какими бы благими намерениями ни рвались к власти правые или левые, их истина всегда будет кособока, неустойчива, а значит и уязвима. Но даже и сам компромисс, в той или иной мере выгодный всем, способен кое у кого вызвать физиологическую антипатию. Это легко объяснимо. Социальное послеперестроечное реформирование в России притянуло целую армию государствоненавистников, разрушителей по духу, готовых воевать с любым политических строем, во имя всеобщей нестабильности и хаоса. Эта нестабильность их кормит, тем все и объясняется. Наша пятая власть, в массе своей стоящая под звездно-полосатым флагом, восприняла демократию именно так. Именно как свободу личности от каких бы то ни было моральных или правовых обязательств перед государством. Эта позиция сближает ее с рационализмом сатанинского мироразрушения, самопожирания и идейной ублюдочности. Вполне логично, что обывательский интерес к прессе подогревается "черными" темами. Однако культ чернухи вытравил напрочь из демократической печати элементарную нравственность и общественную пользу.
Вот пример. Газета "Мегаполис-Экспресс" Љ 43 (1-7 ноября 1995 г.) Заголовки материалов говорят сами за себя: "Радецкая обожает убивать живность", "Репортаж с венком на шее", "Крестовый поход изуверов", "На Таити туристов больше не едят", "Малолетки на балконе пилили горло", "Старшая сестричка забила до смерти младшую", "Корниенко сколотил гробы для себя и жены", "Подставьте тазик и пейте кровь" и дальше в том же духе. При этом, как родится, сляпаны две-три статейки по хрестоматийному православию. Удивительный цинизм! Очевидность сатанинской эйфории здесь лезет на глаза. Однако если вы думаете, что "Мегаполис" - это рупор черной мессы, то ошибаетесь. Ничего подобного, просто обычная "демократическая" газета со своими "демократическими" темами.
Вполне естественно, что "демократический сатанизм" антигосударства, вся эта свора брехунов-информистов и "клерикалов"-растлителей изойдет желчью, едва натолкнется на созидательную идею сильного, устойчивого государства. "Насилие!" - Разносит этот богомерзкий ор. - "Насилие над личностью!". Но, простите, кто вам сказал, что безнравственность, моральное уродство и разложение можно отождествлять с понятием личности? Кто вам сказал, что свобода личности - это свобода действия извращенцев, изуверов и человеконеневистников? Мы имеем полное моральное право при построении государства не брать в расчет их "социальные" потери.
Чистейшей демагогией будет утверждение, что власть милитария, есть социальное насилие подобное радикально-экстремистской диктатуре. Это бред! Во-первых, мы не строим унитарное государство. Во-вторых, мы провозглашаем власть Закона выше любой персональной власти. В-третьих, мы Провозглашаем единство Народа, а не националистические ориентиры, неминуемо делящие общество на "своих" и "чужих". В-четвертых, мы ведем политическую, а не физическую борьбу с инакомыслящими. Наконец, в-пятых, сословная демократия с милитарием во главе опирается на идеологический полиформизм, создающий многопартийность. Где же во всем этом хоть намек на реакционный режим? Впрочем, особенность "этой" информистики в том и состоит, что фактическая сторона дела здесь роли никакой не играет. Важен миф. Подключая его к бесстыдству "правдолюбов"-толкователей демократы получают внутренний общественный резонанс. Походя оболгать - значит, нанести упреждающий удар, предупредить не только последствия, но, по большей мере, уже предварительный интерес к явлению.
Не вызывает сомнения, что идею милитарного правления демократы истолкуют, как милитаризм и пропаганду войны и насилия. Однако подобные выпады должны встретить с нашей стороны ответный демарш. Они сами дают нам повод утверждать социальную дискриминацию милитария. Нам отказывают в праве на существование, в праве на социальный статус. Разве это не повод для борьбы за свои социальные права? Социальные права милиционера и военнослужащего, которых насильственно причисляют к другим классам-сословиям. Теперь, может быть, уже не к пролетариату. А к кому, может быть, к финансовой олигархии?
Но не стоит думать, что, отторгая демократию российского атлантизма, воину следует сближаться с коммунистами. Нет ни малейших иллюзий в том, что произойдет с нами, приди они к власти. Милитарий уже не состоится как социальное явление. Все мы снова станем "пролетариями умственного труда" или "пролетариями общественного порядка", службистами "неимущих", ратниками "рабоче-крестьянской Красной Армии", цепными псами пролетарской диктатуры. У воина всегда была собственная политическая воля. Если она еще не проснулась, ее нужно разбудить. Разбудить сейчас, иначе будет поздно. Иначе мы снова окажемся в прислугах чьим-то социально-политическим интересам.
Никто не ставит под сомнение, воин ли ты. Сомнение может вызвать присутствие у тебя инстинкта твоего сословия. Если его нет, ты никогда не станешь проводником воли этого сословия, ты так и останешься "пролетарием военного дела". Помни, что в этом качестве ты будешь для них всегда социально и духовно чужим, а значит и отторгаемым. Либо будь таким, как они. Будь таким, как они, сознательно занижая свое достоинство, свое место в жизни.
Милитарное правление вовсе не означает милитаризацию общества. Возможно, кто-то истолкует сословный приоритет воина именно так. Атлантистами давно ведется кампания террора против армии и правоохраны, для того, чтобы вызвать устойчивые общественные антипатии к силовым структурам, а главное - к силовому способу возможного разрешения социальных конфликтов. Все тот же упреждающий удар. Он рассчитан на обывательское сознание. Не проходит и дня, чтобы демократы не отпустили очередной пасквиль в адрес силовых структур. Играя таким образом с общественным сознанием, играя на обывательских нервах фантомами несуществующих угроз, притравливая чувство всеобщего отторжения армии и правоохраны как единой, полноценной социальной силы, атлантисты созидают свою демократию "а-ля рус". Они сами создали себе опасный антагонизм, и совершенно недооценивают его потенциальных возможностей.
Вспомните недавние нападки на структуру генерала Коржакова или на "Альфу", якобы виновную в упущении басаевской банды из Буденновска. Демократам нужен повод для высказываний. Убили кого-то, ага, отлично, еще одна возможность упрекнуть милицию в бездействии, в непрофессиональности, некомпетентности, а может быть, если удастся, и как-то бочком задеть вопрос коррумпированности. Все это - политика, хорошо продуманная, расчетливая политика. Удивительно цинично вела себя демократическая пресса, спекулируя именем убитого журналиста Дмитрия Холодова для разжигания всеобщих возмущений действиями силовых структур. Дознание не успело еще и шагу сделать, а уже муссировались направленные слухи о следе военного ведомства. Трудно назвать это просто эмоциональной несдержанностью.
Демократы не воспримут социально-политического подъема милитария ни при каких обстоятельствах. Для них это принципиальная война, война совести, "газават". Потому все мои утверждения о подлинной сути милитарного правления будут восприняты ими не иначе как призыв к военному перевороту. Однако эта профанация не только не тянет на подобие социальной полемики, но, по своему значению для общественного сознания, вряд ли сможет соперничать даже с дворовым собачьим тявканьем.
Удельный вес воинского сословия в обществе не превышает четвертой части. Социальное же давление предопределяет перевес силы более чем на половину. Это памятно по практике общественных собраний. В чем же подлинный смысл милитарного правления? В расширении зоны действия специфических воинских отношений. Милитарная организация профессиональных отношений в обществе, конечно, выглядит жестче, чем гражданская. Однако кто ведет речь о всеобщем, поголовном "дисциплинировании"? Это только в устах госдумовца Артема Тарасова милитарное правление представляется хождением строевым шагом на работу. Подобные высказывания я бы прокомментировал как примитивизм мышления достойный самой личности. Зона социального действий сословия не выходит за рамки тех стратегических задач на которых я останавливался выше. Повторю: законотворческая и законоисполнительные функции, регулирование экономики, охрана внешних границ государства и предотвращение вооруженных конфликтов. Все. В жизни обывателя кроме того, что ему гарантируется правовая стабильность и имущественная устойчивость, ничего не изменится. Нет никаких посягательств на гражданские права личности. Впрочем, если к гражданским правам причислять нетрудоохотчивость, халатность, бездельничество, профессиональную некомпетентность, то, безусловно, кто-то пострадает. Мы никогда не согласимся над утверждением прав личности над ее обязанностями перед обществом. Позволю себе не согласиться с тем, что это является признаком фашизма. Милитарное правление есть приведение власти к потенциальному и исполнительному порядку воинской организации. Что как раз вполне соответствует житейским потребностям обывателя.
Упорядочивание делопроизводственных отношений в экономической сфере - тоже объект не сугубо волевого воздействия. Ни у кого ведь не возникает желания наброситься с нападками на предпринимателя, увольняющего за нерадивость и безделие своего служащего. Почему же в таком случае государство не имеет право ужесточить нормы воздействия на работника, компрометирующего его в глазах общества? В чем же здесь ущемление прав личности? Здесь - ущемление права бездельничать за государственный счет. Не приходило ли вам в голову, что давно пора подумать и о правах государства. Например, о праве достоинства, которое так часто попирают государственные служащие как представители самого государства? Милитарию совершенно не обязательно вступать в социальное столкновение с делопроизводителем, оказывая на него волевое воздействие, поскольку при сословной демократии действует, принцип общинных отношений. Община сама заботится о своем профессиональном лице, имея для этого внутренние механизмы управления процессом. То же касается и производственника. Мы же не можем поставить к каждому станочнику надсмотрщика. Наиболее жесткие меры, которые
возлагают на себя милитарий - это распустить производственную общину, закрыть или перепрофилировать производство. Но это, так сказать, высшая мера. Вполне очевидно, что основной регулирующий потенциал ляжет на плечи самой общины, ее органов внутреннего управления и социального регулирования. Причем наибольшую целесообразность внедрения милитария в социальное регулирование представляет его функционирование именно в экономической зоне ГЭПээР. Независимые частные производства вполне обойдутся собственно рыночными механизмами внутреннего регулирования. Государственный же сектор экономики, при условии подведения законодательной базы под стратегию государственных интересов, вполне может удовлетвориться самим законом о труде и, соответственно, способами его исполнения в лице соответствующих структур. Возвращаясь к уже сказанному повторю, что у нас нет исторических предпосылок к социальному насилию, а склонение к производительному труду может удовлетвориться системой социального стимулирования.
Исполнительный слой власти - это то социальное зло, на котором сломает себе зубы любой унитарный деспотизм. Профессиональный чиновник - это патологоанатом государственных систем, как никто другой вскрывающий все недостатки их внутренней организации. Чем большую социальную независимость имеет чиновник, тем он более неуязвим как явление. Откуда он вообще взялся? Чиновник возникает как вид социальной реакции на послабление сословно-профессиональных способов деятельности. Например, пролетарий, переведенный от станка за конторский стол. Или науковед, сменяющий научное творчество на регистрирование чьих-то трудов. Начало этому явлению в России положил еще Петр I, создавший Табель о рангах и приравнявший тем самым гражданских службистов к воинской иерархии. Можно смело утверждать, что XIX век вознес чиновника на пьедестал собственного сословия. Гражданская службистика уже не козыряла безусловностью дворянского происхождения, родовитостью и высоким материальным достатком своего контингента. Так на историческую сцену выступил мещанин. Он успел вполне официально получить свой сословный статус в Дореволюционной России, но революция, естественно, смела его как класс. Но не как явление. В отличие от кмета-милитерия, мещанин еще не успел исторически самоутвердиться. Послереволюционная игра в "новых" и "старых" людей объединила одним понятием и чудом уцелевших дворян и мещан, принявших и не принявших революцию в соотношении "фифти-фифти", и купцов под единым ярмом "пережитка старого мира". Однако пообтертый канцелярщиной чиновник и при диктатуре пролетариата был далек от революционной борьбы. Пролетарская диктатура ему, так же как и милитарию предписывала только одну социально-политическую ориентацию. Теперь же он вполне готов опериться и стать на самостоятельное крыло. Есть все-таки одно обстоятельство, мешающее чиновнику в полной мере почувствовать свою социальную самостоятельность. Он зависим. Он профессионально зависим от других сословий. Чиновник не вырабатывает своего собственного социального продукта, являясь делопроизводящей частью и промышленного производства и сельскохозяйственного труда и науки и культуры и военно-правоохранительной формации и банковско-купеческой олигархии. Эта зависимость не позволяет ему выработать собственную систему духовных ценностей и единых социальных параметров. Как, например, можно поставить в один ряд учетчика свино-товарной фирмы и менеджера процветающей фирмы? Однако тот факт, что чиновник в социальном бытие общества имеет способность горизонтального лавирования куда активнее, чем по сословно-профилирующей вертикали, говорит уже о его неистребимом классовом признаке. И все-таки воинское сословие имеет классовый иммунитет от чиновничьего разлагательства. Делопроизводитель в социально-производственной зоне воинского сословия остается милитарием. Безусловно, есть опасность его постепенного сползания в современное мещанство. Потому, говоря о государственном управлении, о расширении сферы социального применения воина, нельзя упустить из внимания, что кабинетное ремесло способно оказывать на воинскую личность влияние прямо противоположное тому, которое и создает милитария как социальный и исторический тип личности. Нельзя допускать ошибки отнесения кабинетной службы к разряду служебного повышения. Это стимулирует уклонение милитария от своих подлинных социальных задач, поиск "теплого места" и социальный конформизм.
Социал-большевизм как ни пытался, все же не смог удержать на плаву идею "где хуже, там достойней". Его попытки не увенчались успехом вовсе не потому, что сама идея оказалась порочной. Вообще, нужно сказать, нормы большевистской морали во многом созвучны морали воина. Да и сам большевизм в первые годы советской власти практически идентифицировался с милитарной деспотией. Однако ставка не на воина, а на другой социально-исторический тип привела к тому, что многие начинания просто не реализовывались. Они опирались только на социальную и политическую активность своего сословия, исторической ролью которого является не воевать, а производить. Любой производитель выберет обратный постулат - "где лучше, там работоспособней". Стало быть, "где лучше..."
Вполне естественно, что и воину нельзя отказать в человеческих чувствах, в способности логического мышления. Никакая мораль, идущая против логики не устоит долго. Конечно, кабинетная службистика притравливает воину чувство комфорта, расстраивая звучание его принципиальных ориентиров. Однако эта проблема вполне управляема в том случае, если преодолеть один значимый огрех, существующей кадровой подготовки. Трудно оспаривать тот факт, что Армия, МВД и другие профильные милитарию структуры имеют огромную долю "бумажного труда". Если же доля практического опыта специалиста хотя бы догонит его теоретическую базу, сравняется с ней, мы никогда не потеряем воина в чиновничьем качестве. В вопросе профессиональной подготовки нужно опираться не только на познание, но и на выработку профессионального интеллекта, профессионального инстинкта, профессионального самостроения воинской личности.
Милитарий, как представитель исполнительной власти, находится на переднем крае социальных столкновений. Если, как это принято говорить, представить его слугой Закона и только закона, поглощается та принципиальная подоплека, которая подпирает милитария как явление. Закон есть воля, политический интерес и способ социально-политического насилия Правящего сословия. Представляя Закон, милитарий представляет сразу и то, и другое, и третье. В каком же качестве выглядит, например, милиционер, представляя Закон, созданный без учета его интересов, а иногда и просто противоречащий им. По ныне принятому уголовному кодексу России, убийство преступника при его задержании обойдется сотруднику милиции в три года лишения свободы. Жаль, что никто из принимавших это положение сам не пробовал шагнуть под пули. Стало быть, представляя Закон, милитарий отстаивает ущемление собственных прав. Бред! Закон не может быть вне политики, вне ориентации на ее социального заказчика и социального проводника. А разве не абсурдом выглядит утверждение равенства всех перед Законом? В этом случае, если Закон писан политическим пером правящего класса, значит, все должны быть социально однородны. Реальное предназначение Закона в том, чтобы всех примирить в рамках более или менее сбалансированных норм совместного общественного проживания. Закон не может быть одинаково выгоден и тому, в чей карман прибывает, и тому, из чьего кармана течет.
В современной же России попрание Закона политическими интересами правящей верхушки даже ничем не прикрывается. Например, по воле руководства страны, на чеченского бандита не распространяются нормы Действия уголовного законодательства в вопросе хранения Оружия. По распоряжению властей, он должен его сперва продать (!) органам внутренних дел, а потом снова получить для самообороны. Поскольку каждый из нас равен с чеченцем в правах, возникает невольное предположение, что и мы можем купить себе по автомату.
Как сделать закон выгодным для всех? Является ли ужесточение или смягчение насилия единственным механизмом влияния Государства на Гражданина? В ответ на эти вопросы невольно возникает следующий вопрос: если человеческое общество есть первичное соединение социальных типов личности, символизирующих или воплощенных в сословия, почему бы не построить систему регулирования общественных отношений с опорой на эту типизацию? Такая система могла бы защитить социальные права и интересы Гражданина не как явление социальной абстракции, а как конкретный субъект общественных отношений. Право сословий на самоопределение - первичная норма законостроения человеческого общества. Вне этой нормы общество лишено социального каркаса, опорной конструкции. Законодатель обязан отрегулировать сословно-классовые отношения, хотя бы уже для того, чтобы выразить правовое отношение к таким явлениям социального насилия как, например, диктатура пролетариата.
Если законодательства республик, входящих в состав России, отнести к горизонтальному уровню законостроения, то сословно-правовое регулирование есть уровень правовой вертикали. Равенства сословий как субъектов права - основа государственно-правовых отношений.
Сословие - идеальный способ организовать социум на основе исторической типизации личности, профессионально-целевой принадлежности, объединении ценностных ориентиров, примерном равенстве социального положения и имущественных интересов, наконец, на основе личностных взаимопонимании и стандартизации взаимоотношений. Даже в современном обществе с его универсализацией прав личности, профессиональное ориентирование молодежи весьма часто строится по сословному принципу. Сословный принцип во многом влияет и на гражданский статус человека в обществе, который принято называть социальным положением. Это положение формально градирует в трех измерениях: высшее общество, средний класс и малоимущие. Неформально же в критерий "общества" выносится часто не Имущественный, а сословно-профессиональный показатель. И все-таки без правовой базы, правовой основы, сословно-классовые отношения строятся стихийно. Они ничем не подкреплены, кроме обычая, традиционности, и потому их социальные контуры размыты. Я уже говорил, что разнообразие - это не только форма реального бытия, но и стратегия социального управления.
Конечно, создание сословной общности - экзотическая реакция на происходящие в мире перемены. Однако, разве что-то нужно создавать? Все создано уже самой историей, развитием общественных отношений и законами функционирования человеческой цивилизации. Речь идет об упорядочении социальной традиции. Единовластная диктатура отдельно взятого сословия ведет к гражданской войне и саморазрушению этноса, а законами человеческого общества до сих пор не отрегулировано равенство прав "всех перед всеми", то есть принципы сословной демократии.
Слияние всех и вся под единой меркой "гражданин" - фальшивый монотипизм фальшивых демократий. Права личности не должны рассматриваться вне привязки к общественным правам. Личность не существует сама по себе не только как явление, но и как понятие, ибо характеризуется общепринятыми установками.
Сословный статус - опора сословно-правового регулирования. Милитарное правление вовсе не означает приведение общества к служению классовым интересам милитария. Напротив, речь идет об расширении служебной зоны для воина-кмета. Не права выдвигаются нами, а социальные обязанности. Права должны стать мерой компенсации доли участия сословия в общественном бытие. И значимости этого участия. Мы никогда не согласимся с тем, что служба с риском для жизни на фронтах общественной безопасности менее ценима обществом, чем, например, эстрадное искусство. Мы никогда не согласимся с тем, что в обществе все благополучно, если сотрудник РУОПа получает в месяц зарплату в 800 тысяч рублей, а певцу средней руки за исполнение трех песен платят 15 миллионов. И даже в том случае, если воина содержит государство, а эстрадника - частный капитал, подобная иллюстрация - лучший пример социальной несправедливости, пример сползания общественных нравов к откровенному издевательству над тем трудом, на котором держится любая власть. Каждый, вероятно, полагает, что высшим этажом власти в стране является Президент. Однако, чего бы стоил этот "этаж", если бы, например, президентская охрана покинула свой пост? Нет, милитарий - вот хребет, на котором висит все, что конституционно определено властью. Милитарий гибнет в Чечне, платя собой за кризис это "власти". Кризис не воинства, а власти кладет жизни воинов, и при этом милитарий не только попираем идеологией этой власти, которая отдает его на растерзание прессе, которая оценивает его профессиональный статус в примерном равенстве с неквалифицированным рабочим, милитарий лишен даже собственного классового самоопределения в обществе. Мне говорят, что нет такого класса, но я утверждаю, что есть.
О гражданских правах в противовес социальным правам выгодно говорить в первую очередь тем, кто, как социальное явление, не имеет ни малейшей общественной ценности. Потому, все попытки общества соизмерить этот баланс будут названы ими фашизмом, деспотизмом или как-то аналогично. Не буду утверждать, что современные Нувориши жируют только за счет милитария, но социальная несправедливость в отношении к воину кажется наиболее вопиющей. Ведь ни аграрию, ни пролетарию не приходится рисковать своей жизнью, зарабатывая себе на кусок хлеба. Они не идут под пули, спят ночами, имеют неприкосновенные выходные дни и возможность приработка где-то на стороне. Наконец, они имеют право политической ориентации, а Милитария, согласно существующим законам, лишают даже этого. Наши псевдогуманисты долдонят о бесценности человеческой жизни, а жизнь убитого милитария откупается несколькими минимальными зарплатами. Этими жизнями прикрыты и их благополучие, и их болтовня. Так и будет. Ничего не изменится до тех пор, Пока милитарий сам не позаботится о себе. Забота эта вовсе не означает поползновения на чьи-то жизненные права. Мы далеки от большевистского призыва грабить награбленное. Речь идет только о социальной справедливости носителем которой обязан быть милитарий по своей исторической роли. Более того, все общее искажение принципа социальной справедливости лишний раз подтверждает, что она должна подчиняться не стихии криминально-демократического беспредела, а воле общественно-исторического лица коим и выступает воин.
Одно из важнейших проявлений реализации политической воли милитария есть регулирование социальных конфликтов. Мой упор на социальную справедливость рассыпается веером при углубленном изучении этого вопроса. Нару-шением справедливости является противоречие между социальным субъектом и социальными отношениями. В общественной природе можно разглядеть следующие виды социальных столкновений:
• классовые, подстегнутые сословной диктатурой и, соответственно, создающие сословный перекос и дискриминацию;
• между отдельными социальными группами разного масштаба, от конфликта типа "продавцы-покупатели" до социального антагонизма "военные-гражданские";
• национальные, расовые и внутриэтническче типа семито-хасидского столкновения;
• межпрофессиональные, выраженные, например, в противо речии умственного и физического труда;
• внутрипрофессиональные, особенно характерные для па. ботников творческих профессий;
• межпартийно-политические;
• духовно-идеологические;
• внутрисословные, создаваемые в процессе искажения сословной монотипичности, например с появлением выбороч ных привилегий;