"Как газ, понимаете? Чтобы учуять его в случае утечки... Понимаете?!"
Выходят Р_о_з_е_н_к_р_а_н_ц и Г_и_л_ь_д_е_н_с_т_е_р_н. Они с двух сторон держат под локти С_т_а_р_и_к_а - тот одет в лохмотья, несёт в руке кружку и без передыху кашляет.
С_т_а_р_и_к. Бкхеее! Кгх, кгх, кхеее!!
Р_о_з_е_н_к_р_а_н_ц и Г_и_л_ь_д_е_н_с_т_е_р_н поочерёдно бросают С_т_а_р_и_к_у в кружку монеты. С_т_а_р_и_к поворачивает голову то вправо, то влево и всё кашляет, кашляет...
Крупно лицо Г_а_м_л_е_т_а: оно выражает непонявшую заинтересованность.
Р_о_з_е_н_к_р_а_н_ц (заметив то, что было крупно, бросая очередную монету). Ага, этого зависит - в какую сторону он будет кашлять, милорд.
С_т_а_р_и_к начинает кашлять в сторону Гильденстерна.
Г_а_м_л_е_т (подходя к С_т_а_р_и_к_у). Тебе что угодно, малый?
С_т_а_р_и_к. Бкхеее! Кгх, кгх, кхеее!!
Г_а_м_л_е_т. Уважаемый, я пишу Реквием исключительно по субботам. Сегодня не суббота. Я даже не вдаюсь в тонкости - я молчу, что в неделе целых шесть таких дней, когда несуббота. Задолбали, дятлы! Чёрррт, просил ведь прибить табличку! (хватает с вешалки куртку) Всё! Меня нет! Ну, бывайте, lads!
Г_а_м_л_е_т протягивает Р_о_з_е_н_к_р_а_н_ц_у и Г_и_л_ь_д_е_н_с_т_е_р_н_у обе руки, те пожимают руки Г_а_м_л_е_т_у своими свободными.
Г_а_м_л_е_т внимательно рассматривает монеты, которые только что оказались у него в руках. Он бросает обе монеты С_т_а_р_и_к_у в кружку.
С_т_а_р_и_к нежно обнимает Г_а_м_л_е_т_а, ведёт его за собой, указывая дорогу.
Они уходят.
Выходит П_о_л_о_н_и_й.
П_о_л_о_н_и_й. А где Гамлет?
Г_и_л_ь_д_е_н_с_т_е_р_н. А Гамлета больше нет.
Р_о_з_е_н_к_р_а_н_ц (немного подумав). Его задолбали дятлы.
Г_и_л_ь_д_е_н_с_т_е_р_н. Насмерть.
З_А_Н_А_В_Е_С
Иннокентий лежал в позе нежеланного эмбриона.
Выдыхал шумно через губы трубочкой. Держался за живот.
Жмурился в полной темноте.
Ему бы сейчас заслушать трушную мантру и улететь куда-то далеко-далеко: как пот со лба.
Но под рукой не было никого, кто смог бы дать ему мантру.
А под рукой была какая-то грязь и ребристая поверхность.
Иннокентий лежал в позе нежеланного эмбриона и держался за живот. Жмурился в полной темноте.
"Сейчас нельзя думать о боли, - думал о боли Иннокентий, - нельзя на ней концентрироваться. И всё пройдёт."
Самое главное - не податься сейчас в беллетристику. Но было поздно...
Иннокентию осязались то осколки битого зеркала (что важно: не битого стекла, а именно точечным ударом кокнутого к несчастью зеркала - это давало множество продолговатых остроконечных осколков, которые лежали теперь у него в желудке), то натравленные Зевсом стервятники-пирофобы, то холодный штык с нанизанными на него театральными билетами...
Свечи остались дома. Нехорошо.