Вообще-то мне не везет с техобслуживанием. Электрики, сантехники, специалисты по компьютерной и проч. аппаратуре, обходят мой дом стороной. И расплачиваюсь, вроде, немедленно, не пререкаясь. Чай-кофе-бутерброды подношу вовремя и щедрой рукой, но разыскать, освоить и прикормить хорошего электрика-садовника-сантехника не удавалось много лет подряд. Пожалуй, с того самого времени, как Тучный Старик решил показать миру, кто в доме хозяин, и, тяжело отдуваясь, взобрался на Гору. Чем, будто бы, спровоцировал лавину последней интифады. До Восхождения, я могла подойти к покосившемуся забору и покричать в сторону арабской деревни: "Абу Райед! Абу-Райед! Иди скорее, бойлер течет!"
Невидимый Абу-Райед вылезал из своего виноградника, собирал инструмент, сыновей, прихватывал пакетик ароматного арабского кофе и появлялся на грунтовой дороге, ведущей к моему дому. Он проходил через пропускной пункт, оставлял оранжевые паспорта на входе, забирался с сыновьями на крышу и уже через час, сидя по-турецки в носках, витиевато разглагольствовало роли еврейской женщины в жизни арабской деревни.Сыновья терпеливо переминались во дворе, в дом не входили.
Когда мне казалось, что тема евреек, принявших мусульманство,себя исчерпала вполне, я выпускалаогромного мрачно-коричневого добермана, выпрошенного у знакомого холостяка специально для этой цели. Доберман был глуп, добродушен и обожал целоваться.Но Абу-Райед об этом не знал. Он торопливовставал, обувался в знак окончания визита, и обещал привезти специальные чашечкитонкого фарфора из самого Иерихона -ибо пить ароматный кофе из толстостенных чашек вульгарного фаянс, не представляется возможным. Деньги принимал небрежно, не пересчитывая, иблагодарил за пакеты одежды, которую я загодя собрала для деревенских детей.
Время от времени он звал меня на прогулку в Иерихон, сетовал, что не соглашаюсь, а однажды прибыл в настоящем лимузине,в сопровождении знакомого адвоката из Рамаллы.Таким образом Абу-Раейд прикончил сразу двух зайцев - похвалился передо мной престижными связями, а адвокату, женатому на россиянке, доказал - и мы, мол, деревенские, не лыком шиты.
Случилось, чьи-то рабочие утащили с моего участка детскую обувь, игрушки и велосипед. Маленький сын горевал чрезвычайнои я пошла к перелазу, крикнутьАбу-Райеду, что нас обокрали. К вечеру имущество было на месте.
Подобных историй у любого из моих односельчан было множество. Мужчины соседней деревни работали на наших стройках. Женщины соседней деревни убирали дома. Это не была идиллия. Симбиоз, соседство, вынужденное сотрудничество, а также еврейский принцип: жить самому и давать жить другим.
После Восхожденияи лавинообразного схождения интифады, вышел абсолютный запрет на контакты с соседними деревнями. С наших улиц исчезли арабки в расшитых платьях, исчезли группы молодых рабочих с узелками в руках и вечными улыбками на обветренных физиономиях.
Зато появились грандиозные, неправдоподобные, фараонового масштаба сооружения - заборы. Заборы сборные, монолитные, бетонные и решетчатые. Заборы в человеческий рост и заборы в нечеловеческий рост. Заборы однорядные и заборы двурядные. Узорчатые заборы под кирпич и псевдоарочные заборы, фабричным способом имитирующие пасторальный пейзаж средиземноморья. Художников приглашали разрисовывать серые ограждения и мусорные почему-то баки. Школы стали устраивать конкурсы на лучший расписной забор. Детские площадки окружили высокими, узкими бетонными надолбами. Я предложила изобразить на каждом надолбе голландский фасад, превратив вид на Иудейские горы в приятный глазу пейзаж амстердамской набережной. Меня почему-то обвинили в цинизме, а я была лишь последовательна.
Место, откуда можно было покричать Абу-Райеда, изуродовал ров, который обнажил античный колумбарий, предположительно периода правления царя Шауля. В колумбарии держали голубей для жертвенных приношений. Хорошенько размечтавшись, можно представить, как малоимущие приносили голубей на жертвенник переносного храма, Мишкана, расположенного совсем неподалеку, в Гивоне.
Единственное, что нам остается - мечтать и фантазировать, т.к. колумбарий резво похоронили армейские трактора, не оставив исследователям ни малейшего шанса. Ров забетонировали, украсили металлическим забором с армейской сигнализацией и семиметровой высоты клеткой, сваренной из спаренного прута крепчайшей стали. Клетка окружила маленький арабский дом, не поддавшийся ни на какие посулы и торчавший гнилым зубом посреди нашего цветущего поселения. Хозяин дома был щедро награжден за то, что не продал участок евреям: то ли Хамас, то ли Хизбалла, то ли сама Аль-Кайеда, субсидировали хозяину постройку второго дома в центре деревни. Но клетка давила на психику и, чтобы снять напряжение, хозяин увил ее декоративными тыквами. Стало ясно, что упрям крестьянин не по своей воле и что клетка мешает и евреям и арабам одинаково.
Повествуя о тыквах, нельзя не сказать об огурцах. Каждое лето на дорогах Иудеи появляются деревенские женщины с корзинами нежно-зеленых, покрытых легким пушком, огурцов. Называется такой огурец фокус, с ударением на втором слоге, а рассказать, как он свеж, ароматен и тонок на вкус, не стоит и пытаться. Свежесорванный, купленный на корню, фокус пользуется большим спросом у иерусалимцев и жителей поселений. Вот и я, уже много лет, начинаю пятничное летнее утро с поездки за огурцами. Я пристраиваюсь на обочине в небольшой шеренге машин и становлюсь в очередь к деревенской женщине с безменом. Она жестикулирует и бойко лопочет по-арабски. Я сообщаю, что "ло мевина" (не понимаю), и показываю на пальцах количество килограммов, а она мне знаками стоимость покупки. Вымазанные в земле дети подносят и ссыпают в корзины собранные фокусы. Чумазая девочка с очень грубым и веселым личиком заглядывает в машину, рассматривает ее изнутри, смеется. Я отдаю девочке деньги. Девочка относит деньги матери, не прерывая радостного щебета. Любопытно, что так веселило ее в моей машине? Этого мне не узнать никогда.
За несколько лет я привыкла к женщине и ее детям. Девочка выросла и превратилась в подростка с грубоватым, но открытым лицом. В этом году забор настиг веселое семейство, и фокусы начали продавать, что называется, из-под полы. Свободное общение между покупателями и продавцами было затруднено. Между нами и ними выстроили очередное заграждение высотой в два человеческих роста. Водители оставляли машины у дороги, вплотную подходили к забору, объяснялись, как бы стоя у тюремной решетки. Повзрослевшие дети складывали огурцы в пакеты и проталкивали их в лаз, подкоп, вырытый в основании заграждения. Нежные фокусы рассыпались и лопались, лаз принимал не более двух килограммов.
Я наблюдала, как пожилой ашкеназ, свободно владеющий арабским, просил покупателей помоложе нагнуться за его порцией огурцов, т.к. возраст и состояние здоровья, не позволяли ему согнуться в три погибели у заветной щели. Говорят, что криминальные элементы в Лоде таким в точности способом приобретают наркотики.
Маниакальное строительство постоянных и временных заграждений, пытаются "втюхать" обывателю, как панацею, абсолютное средство зашиты от террора, спасение и гарантию счастья на все времена. Убежища, бомбоубежища, защитные колокола, глубокие рвы и многометровые заборы. Народ, как известно, не глуп, он потешается над власть имущими, но и относится к ним сочувственно: "Рука-руку моет, отмывают денежки, отмывают".
Народу, как и власть предержащим, ясно, что для преодоления забора достаточно ножниц по металлу, тренированного тела и пары стальных кошек. "Но что поделаешь? - грустит обыватель, - Такова действительность. Отмывают денежки, отмывают".
Однако не все так просто.Зарыт под забором тайный синдром,сабровский комплекс галутного еврея.
Когда-то я слышала историю талантливого украинского подростка, угнанного на работы в Германию. Он провел несколько лет в концлагереи был взят работником внемецкую семью. Хозяин заметил талант, редкой красоты голос и абсолютный слух мальчика. Его освободили от тяжелого труда, определили в консерваторию, выучили на певца. Юноша возмужал, сделал карьеру, пел на сцене берлинской Оперы.Но немцем не стал и в восьмидесятых, в преддверии перестройки, вернулся в Украину. Нэнька приняла возвращенца с восторгом. Лучшие партии, концерты, реклама. Предоставили государственную дачу. И взвыла видавшая виды украинская номенклатура: единственный из всех соседей, оперный певец обнес дачу колючей проволокой, пустил по периметру четверку немецких овчарок, и говорят, подумывал об электрическом обеспечении забора. "Так, - объяснял он,- надежнее". Ему, мальчику, выросшему в концлагере, уютнее жилось за колючей проволокой. Надежнее и спокойнее.
Все мы вышли из Холокоста: гордые сабры, мудрые старожилы и новые репатрианты. Мы влачим за собой колючий хвост проволочного ограждения, полного и окончательного Размежевания. Протащили его в единственную на Ближнем Востоке демократию, втащили в двадцать первый век.
Старика, автора последнего Размежевания, судить невозможно, но размышлять о нем не возбраняется. Похоже, чего-то в жизни он недопонял, и кто Истинный Хозяин в Доме, ему продемонстрировали очень быстро. Слишком быстро для одной человеческой жизни. Даже столь длинной, блестящей, трагической и разнообразной. Громы небесные не всегда поражают немедленно. Они оставляют несколько времени для размышления и раскаяния. Свобода выбора, в том, очевидно, и состоит, чтобы использовать это время по назначению. Как использовал его Старец, и чем это кончилось, мы, увы, знаем. Вернее не кончилось, не кончилось, далеко еще не кончилось. Как говаривала моя подруга, бард и певица, могучая Ромаха: "Большому телу - большой отдых".
Но жизнь берет свое и на улицах вновь появились стройные молодые арабы с небольшими узелками в руках. Рабочих привозят из Восточного Иерусалима и деревень, поместившихся в муниципальные очертания Иерусалима. Рабочие оставляют на проходной израильские удостоверения синего цвета и улыбки не сходят с их обветренных физиономий. В конце концов, повезло и мне. Вместо строительного рабочего Абу-Райеда из соседней деревни, к нам стал приезжать тощий, смуглый, похожий на подростка, иерусалимский араб.
Я честнопыталасьвоспользоваться услугами еврейского сантехника или русского электрика. Всякий раз мне казалось, что в этом я преуспела. Израильские специалисты были велеречивы, умны, убедительны. К основной цене непременно пристегивали НДС.Не многим хуже Маркса рассказывали о прибавочной стоимости, оставляли на холодильнике визитную карточку с магнитной кнопкой, желали здоровья, счастья и успехов в личной жизни. Когда вскорости после ремонта прибор выходил из строя, по гарантийному вызову не приезжали и переставали отвечать на мои надоедливые звонки. Возможно, мне не везло. Возможно, не хватило терпения выйти на единственного и стоящего еврейского специалиста, точного, профессионального и порядочного. Возможно.
Но, как сказано выше, жизнь берет свое, и смуглый Авед, похожий на подростка, стал частым гостем в нашем доме. Он приезжал не один. Иногда в сопровождении крупного, молчаливого мужика с непроизносимым именем. На мою попытку выговорить арабское имя, состоящее как бы из полузадушенных стонов, предложил на внятном русском: "Зовите Анатолием".
Анатолий оказался израильским арабом, дипломированным инженером из Питера. Учился в ЛИСИ, Ленинградском строительном. В Иерусалиме работал по специальности у еврейского подрядчика. Не отказывался от мелких халтур, но мечтал о большом заказе. Узнав, где работаю, уговаривал составить ему протекцию, уверял, что не подведет. Обращался на "вы", а, входя в дом, отступил в сторону, пропуская меня вперед и - о, магия родной речи и диплома о высшем образовании! - я взглянула на преображенного араба новыми глазами.
Надо признать, что работа, выполненная Аведом и напарником его Анатолием, никогда не дотягивала до ста процентов. Сделано бывало, в лучшем случае, на восемьдесят пять, чаще на семьдесят процентов. Но в тишине. Без хвастовства и словоизлияний. Без гарантийных талонов, уверений в любви к ближнему и дурацких советов. Молча работали, принимали деньги, не рассиживались и так же молча уезжали. При необходимости, возвращались и доводили работу до ума, не пререкаясь и не требуя дополнительного вознаграждения. Ненавязчивость и немногословность стали для меня визитной карточкой Аведа и его напарника, Анатолия.
Третьего дня Авед прибыл один, быстренько что-то исправил, не выслушав меня до конца, привычно пробормотал: "беседер" (порядок), забрал деньги и скоро уехал.
Этот ремонт не дотягивал даже до семидесяти процентов. "Арабский труд", - раздраженно подумала я и позвонила Аведу. Он вернулся немедленно и возился долго, исправляя ошибку.
На этот раз он попросил разрешения подождать немного, чтобы проверить, как набирается и сходит вода. Время было позднее, и я предложила выпить чаю. Впервые за все время знакомства Авед не отказался, но сказал, что предпочитает кофе, который возит с собой. Принес початый пакет кофе и большую упаковку сахара, не торопясь закурил, сотворил популярный израильский напиток "кофе-боц" (молотый кофе, не сваренный, а попросту залитый кипятком), и сообщил неожиданно: "А я в прошлом году ездил в Мекку".
Я была поражена. Не поездкой в Мекку (что мне до Мекки?), а тем, что Авед заговорил. Не торопясь, тщательно подбирая слова на иврите, он посвящал меня в религиозные переживания, как бывает с новообращенными, стремящимися рассказать миру о своем открытии.
- Я выпивал и гулял с подругами, - рассказывал Авед, - а потом подумал, что я отвечу наверху, когда меня призовут? Нам задают два вопроса. Первый: что ты сделал со здоровьем, которое получил и второй: как ты распорядился деньгами, которые тебе принадлежали?
Тут я вспомнила нашего мудреца, раби Зушу, который утверждал, что еврея на небесах спросят, кем он был? И укорят, если не был самим собой...
Я спросила:
- В Мекке ты проходил бичевание?
- Нет, так поступают шииты. А мы - сунниты. Мы молимся с руками, скрещенными на уровне живота. Прикрываем пуп. (И показал, как). А шииты молятся с руками, вытянутыми вдоль тела. (И показал как).
- Ну, что бы ответила ты? - поинтересовался Авед.
И, не получив ответа, продолжал:
- Я был хорош со всеми. С детьми, с женой, с заказчиками. А с собой? Что сделал для себя в этом мире? Жил, как скотина. Ни о чем не думал. Как мул. Знаешь, почему мул не размножается? Он наказан, за то, что не думал.
И Авед рассказал историю Авраама.
- Праотец наш Авраам, Ибрагим, - уточнил Авед,- понял, что служит идолам. Он разбил их на куски и ждал, пока прибежали люди и закричали: "Кто это сделал?!" Ибрагим сказал: "Спросите у него, он ответит". "Как ответит?" - возмутились люди. "Это же камень!" "Значит, вы молитесь камню, который ничего не может!" - засмеялся Ибрагим. Люди стали к нему приходить, слушать, тогда царь решил Ибрагима казнить, сжечь на костре. Взяли дрова, положили на животных, но ни конь, ни осел, ни бык, ни олень не согласилисьвезти дрова для сожжения. Только мул, не думая ни о чем, повез вязанку хвороста. Всевышний сделал так, что огонь для Ибрагима остался холодным, лишь веревка на руках его сгорела. А мул с тех пор остался бесплодным.
А вот еще чудо с Давидом и Джебалатом. Пока Давид дрался с Джебалатом, Всевышний остановил солнце. Не давал ему зайти, чтоб не наступила суббота. И Давид победил!
Я не совсем поняла, кого Авед называл Джебалатом. Похоже, он смешал Давида, Голиафа и Иисуса Навина (Иеошуа) в битве под Гивъоном. Переспрашивать не решалась, так как на моих глазах Авед входил в настоящий религиозный экстаз. Он рассказывал, как ангелы обманом уложили Моисея (Моше) в могилу и похоронили его. Поэтому никто из людей не знает, где могила величайшего пророка.
Предлагал вообразить, как Вселенная полнится звуками, которые издают травы, камни, деревья и земля. Пояснял, что не дано человеку слышать это звучание, чтобы не сойти с ума. Схватив карандаш, писал имена и названия, переходя с иврита на арабский.
Молчаливый и зажатый Авед на глазах преобразился в оратора и проповедника, а самое трогательное - ни на миг не усомнился, что я верую в чудеса, во Всевышнего и в Книгу, такою же, как он, полною верою.
- А сыны Израиля? Подумай, надо же быть такими дураками! - продолжал Авед, понизив голос, - Всевышний рассек перед ними море: вода справа, вода слева. Спасайтесь! Они вошли в море, оно расступилось, евреи спаслись, но стали требовать у Него то того, то этого. Как будто и не было чуда! Да если б я увидел такое, ни в жисть не стал бы роптать!
- Ты ошибаешься, Авед. Такова человеческая природа. И в наше время происходят чудеса, но мы принимаем их, как должное и продолжаем роптать. Последние теракты в Иерусалиме. Как получилось, что трое убийц вышли из соседних деревень, а все три еврея, уничтожившие террористов, связаны между собой? Двое оказались родственниками, а третий, обезвредивший последнего террориста, - учителем одного из ребят. Это не чудо?
- Неверно, - возразил Авед, - надо внимательно смотреть и слушать. Террорист был только один. Из моей деревни Цур-Бахер. Который стрелял в синагоге, или в ешиве. Я его не защищаю. Хоть он мой сосед. А два тракториста - это ошибка, дорожный инцидент. Один был наркоман, преступник, сидевший за изнасилование. Он укололся, сел за руль и не соображал, что делает. А у второго трактор был неисправен. Я смотрел по телевизору. Ковш не опускался, он ничего не видел. Мы об этом в деревне совсем не говорим. Но все потому, что сейчас время неправильного ислама. Когда правил верный ислам - 1400 лет, и евреям и христианам жилось очень хорошо. Мусульманин должен был их всем обеспечить, кровом, пищей, и защитить от врагов. Но они и тогда были недовольны и продолжали роптать. Однако жили евреи и христиане очень хорошо.
Тут я сообразила, чтонаша Тора предписывает обращаться с рабом так, чтоб он жил не хуже, а то и лучше хозяина, ни в чем не испытывая недостатка. Интересная получилась параллель.
И любопытно также, почему тракторист-наркоман, находясь в бессознательном состоянии, поехал давить именно евреев?
- Но потом власть захватил этот огнепоклонник, - продолжал вдохновленный Авед, - и появился неправильный ислам.
Что за огнепоклонник, я не поняла, но, чтоб не прерывать поток аведовой речи, выяснять нужным не сочла.
- А правильный ислам очень хороший. Ты знаешь про еврея из Хеврона, из партии Ках? Он решил почитать Коран. Просто, чтобы понять арабов. И так проникся, что стал мусульманином. Сейчас он большой имам в селении Абу Гош. Тебе тоже следует почитать Коран, изучить историю мусульманского народа.
- Знаешь, я и в нашей истории не шибко сильна. Да и с языками семитскими не в ладу.
Не странно ли, что на пике религиозных откровений молчаливого Аведа, я подумала вдруг, что песик мой засиделся. И вывела из соседней комнаты кнаанского овчара. В отличие от покойного добермана, матерый кнаани целоваться не любил и вообще, любил мало кого.
Авед прервал дозволенные речи, засобирался, ушел. Кофе и полный пакет сахара остались на столе. А я подумала - не найти ли мне, наконец, приличного еврейского сантехника?
![Раскопки древней голубятни-колумбария []](/img/a/alla_b/besedassunitomdoc/1.jpg)
![Иерусалимское окно []](/img/a/alla_b/besedassunitomdoc/3.jpg)