Деревья были большими, парки пустынными, золотые листья планировали не спеша, вышивая шуршащее осеннее покрывало. Так встретил нас город моего детства и юности. Прекрасный, могучий, неоплаканный, ностальгический Киев.
Мы подлетали к аэропорту Борисполь. Я засмотрелась на смуглое лицо дочери, на невозможный в местных широтах водопад кудрей, длинные ресницы, легкие ямочки, и зачем-то сказала:
- Скоро увидишь, как правильно я поступила, что увезла тебя отсюда.
О, это была ошибка. Дочь прицепилась, как банный лист:
- Отчего, почему? Лама*? Мама!
Но мама надолго замолчала.
Аэропорт показался мрачным, деловым, неприветливым. Встречавшие нас - родными, смущенными, страшно близкими, будто не расставались.
Друг со сдержанной гордостью:
- Вот, сегодня вечером взял, - продемонстрировал пунцовый грузовичок с крытым кузовом и неповторимым ароматом нового транспортного средства.
Мы с дочкой дружно простонали:
- Вау! - и с удовольствием разместились.
Я - впереди, рядом с водителем, она - позади, с сыном Друга. Обожаю сидеть высоко. Всегда любила: высоко сижу, далеко гляжу. Грузовичок, тендер, джип, тракк косил под внедорожник и нравился потому еще больше. Друг молча улыбался в седоватую, непривычную пока, щетку усов. Дочка освоилась и заговорила на неожиданно приличном русском.
Ночь, огни, забытые и знакомые кварталы. Так бы ехать и ехать, но до обидного скоро показалась улица моего детства - Пушкинская.
Именно здесь, в одиннадцатом номере, каких-нибудь сорок лет назад, проживало семейство Заблоцких. Девочка Ира, моя подруга. Ее родители, папа и мама, врачи. Приветливая седовласая бабушка Розалия Львовна. И еще одна бабушка, тихая, незамужняя сестра Розалии Львовны, по прозвищу Голя. Все эти взрослые растили девочку Иру в любви и строгости.
Бабушки заплетали Ирины волосы в три тонкие косицы и вывязывали три разноцветных банта. Один был крепдешиновый, в клеточку, второй - капроновый, голубой, а третий бант оказывался белым или розовым, в зависимости от настроения одной из бабушек. Бантик в клеточку и блекло-голубой оставались неизменными атрибутами Ириной прически вплоть до десятого класса.
Одевали Иру тепло. Можно сказать, кутали. Начиная с октября теплые трико, рейтузы с начесом, цигейковая шапка, под шапкой платок. Варежки, шарфик, ношеная, но крепкая шубейка, сверху поясок для надежности, чтоб не поддувало. Дети потешались над Ирой. В школу она ходила редко. Часто болела, страдала хроническим насморком, гайморитом. За все годы нашего знакомства, Ира ни разу не произнесла слова "мама". Вечно простуженный, наглухо забитый нос, ничего кроме гундосого "баба" выговорить не позволял.
Друзей у Иры было немного, поэтому заботливые бабушки не мешали нашей дружбе, даже поощряли ее. У Иры была отдельная комната, отличная библиотека и всегда выполненные школьные задания. Если бы не гайморит, частые пропуски и тройка по физкультуре, она была бы круглой отличницей. С Ирой было интересно. Проводя время взаперти, она много читала, была мечтательна, а общество бабушек сделало ее кроткой и рассудительной.
Родители, худенькая, длинноносая мама и моложавый, ироничный отец, как мне казалось, одобряли наше знакомство, я дневала и ночевала на Пушкинской. Пока однажды не услыхала, как Ирин папа, посмеиваясь, сказал маме:
- Этой девочке плохо дома, вот она и просиживает у нас часами.
Папа был прав, но я перестала бывать у Иры, наши пути разошлись.
В десятом классе с Ирой произошла метаморфоза. Родители позволили дочке "выйти из шкафа". Разрешили отрезать тощую косицу и сделать модную прическу под названием "сэсун". В магазине "Детский мир" купили красивую шерстяную кофточку и так удачно перелицевали старую мамину юбку, что получился миленький костюмчик. У Иры оказались легкие пепельные волосы, тонкий библейский профиль и красивые карие глаза.
Перелицованная мини-юбка открывала крепкие полные ножки. Как сказали бы сегодня, Ира выглядела на миллион долларов, и дура-министерша (по совместительству директор нашей школы - парик, бриллианты, Шанель 5, черный лимузин с личным шофером) вызвала Ириных родителей на педсовет, обвиняя в неуместном расточительстве и дурном примере.
Но остановить процесс было невозможно. Ира расцвела, сделалась красавицей, и первая из нас вышла замуж. Вышла удачно, превратившись из мадмуазель Заблоцкой в мадам Кошкину. После чего семейство Кошкиных-Заблоцких покинуло Украину и уехало процветать в Соединенные Штаты.
Прошло двадцать-тридцать-сорок лет. Я стою на улице Пушкинской, гляжу в чужие знакомые окна и немного жалею... О чем?
Утром мы отправились гулять на Крещатик. Я радостно показываю дочке:
- Вот, Риточка, это - каштаны, помнишь? А здесь мне назначали свидания. Это - Ленин. Памятник Ленину. Обсосанный, как леденец.
(Теперь я думаю, что мальчишки щадили наши уши. Не обсосанный, а обосс-ый. Ну, конечно, конечно, обосс-ый!)
Но дочка не помнит каштановые деревья и заботит ее совсем другое:
- Мама, почему они подметают ветками? И почему ветки без палки? И совки с короткими ручками. Ведь это неудобно.
Это она про веники. Нормальные жесткие веники без палки. И совки. Нормальные советские совки с короткими ручками. Женщины в ватниках метут подземный переход короткими вениками без ручки. Советской власти нет. Совки остались. И это не каламбур.
Мы подходим к синагоге. Я рассказываю, что был здесь когда-то кукольный театр и я, дочь еврейских родителей, не догадывалась, что кукольные спектакли показывают в помещении бывшей синагоги. Теперь синагога принадлежит вездесущим хабадникам* и в маленькой лавке при синагоге можно купить кошерный хлеб и кошерное мороженое.
Самое вкусное на свете сливочное мороженое в вафельных стаканчиках. Три года назад Друг привозил меня в синагогу, где я покупала мороженое, беззастенчиво съедая обе порции, свою и его.
Встречал нас мальчишка в широкополой шляпе, говорил по-русски:
- Я здесь директор. У нас в семье двенадцать душ детей, за субботним столом собирается много народу и гости, всех надо накормить, но, Слава Б-гу, на всех хватает, еще остается.
Друг, пригнувшись, почтительно спрашивал пацана:
- И все двенадцать ваши?
- Не дай Б-г,- пугался мальчишка.- Я не женат. Это мои братья. Я временно директор. Вообще-то я ученик ешивы* в Цфате. Знаете, это в Израиле? Я подрался с полицейским и удрал в Киев, к родителям. Позвонил отсюда в полицейский участок, в Израиль и обзывал его по-всякому! Пусть достанет!
Мальчишка обслуживал нас с удовольствием, нахваливал товар, приглашал заходить еще. Потом я видела его в синагоге, мальчик возился с братишками, помогал матери, ластился к отцу. Совсем ребенок.
Мы с дочкой заходим в лавку. Я озираюсь, в надежде увидеть широкополую шляпу. Но три года пролетели и наш директор, наверняка, вернулся в Цфат, учиться в ешиве и воевать с полицейскими. Вместо юного директора нас встречает немолодая еврейка:
- Мороженого нет. Хлеба не будет. Когда будет? А когда испекут, тогда и будет.
На мое бестактное:
- А когда испекут? - дама неприветливо промолчала.
Запахло крепко забытым ненавязчивым сервисом.
- Мама. Пойдем отсюда. Хи ло нехмада*, - на иврите прошептала дочка. Я зря опасалась, что дочку услышат. Дама иврита не понимала и на дочкины слова не обиделась. Зато смягчилась, услышав иностранную речь, и предложила зайти за халами завтра.
Чтобы закрепить знакомство и поддержать увядающий бизнес, мы купили десяток яиц и банку кошерного майонеза. Майонез оказался вкусным, а яйца по дороге разбились. Их выдали нам без коробки, переложив зачем-то в тонкий полиэтиленовый кулек. Впоследствии оказалось, что таким способом яйца продают не только в синагоге. Так же продали нам сахарный песок. Пересыпав килограмм сахара в полиэтиленовый пакет. Вроде, ничего особенного, но неудобно и странно.
Отправляясь за покупками, я непременно попадала впросак. На Житнем рынке остановилась рядом с симпатичной немолодой женщиной. Она торговала грибами. От ее белых невозможно было оторваться, и я разговорила хозяйку, спросив для виду, откуда грибочки и как их готовить. Милая женщина подробно рассказала, что они из Козятина, а Козятин - это рядом с Фастовом (Хвастовом). И готовить грибы надо так-то и так-то.
На других покупателей она не обращала внимания, целиком посвятив себя мне. Я купила у нее килограмм белых и столько же польских, и кучку маслят. Сумка моя наполнилась быстро. Я попросила у хозяйки разрешения оставить покупки, а сама отправилась на поиски крепкого кулька с прочными ручками. По дороге приобрела очередной десяток яиц в тонком полиэтиленовом пакете. Вернулась, разложила добычу и стала перекладывать груши и грибы в кулек, оставляя хрупкие яйца напоследок.
Из-за спины хорошо поставленный мужской голос четко произнес:
- Женщина, почем ваши яйца?
Я подняла голову; рядом со мной стоял аккуратный, приличного вида ИТРовец и глядел спокойно и выжидательно улыбался.
Я растерялась и не сумела ничего ответить. Мужчина переспросил:
- Вы продаете яйца?
Я тоже переспросила:
- Я? Продаю?! Яйца?!!
- Ну, извините, - сказал ИТРовец и разочарованно удалился.
А милая женщина из Козятина, что рядом с Хвастовом, сказала полуигриво, полуобиженно:
- И почему-то яйца у Вас торговал, ко мне даже не обратился...
Мне вспомнилось, как три года назад я попала на кладбище в Берковцах в странную историю. Алкоголичка, которую израильские родственники наняли для ухода за бабушкиной могилой, встретила меня на кладбище, отвела к захоронению и потребовала сумму, дважды превышающую оговоренную. Место было безлюдным, а она пригрозила привести подмогу, сына и мужа, копающих могилы неподалеку.
У меня не было никакого желания знакомиться с ее семейством, поэтому я немедленно уволила вымогательницу, накинув за обиду 100 долларов. Обрадованная, та в момент испарилась, а я заторопилась к выходу, на центральную аллею, где встречались посетители.
Смеркалось, меня слегка знобило. Алкоголичка, на мобильник которой я рассчитывала, к счастью, исчезла, но неоткуда было позвонить Другу, который обещал за мной приехать. Украинскими деньгами я не запаслась, а менять долларовые купюры на кладбище в Берковцах опасалась.
Я вышла с территории, пересекла шоссе и оказалась в промзоне. Мелкие фабрички, гаражи, подвалы. Обменного пункта нигде не было. Я рискнула зайти в какую-то мастерскую и попросила разрешения сделать один, только один звонок.
- Не-е-е-е, это к хозяину, - ответили рабочие.
Хозяина я обнаружила в глубине двора. Высокий, моложавый мужчина, появился, застегивая на ходу ширинку. Выслушав мой путаный рассказ, вынул из кармана мобильник:
- Номер?
Я назвала номер Друга, телефон зазвонил, я была спасена.
Вернулась к воротам кладбища. На мне была куртка-ветровка, на плече кофр, в руке фотоаппарат. Все эти предметы пытались выторговать у меня местные люди, пока я прогуливалась у ворот кладбища.
А ведь считалось, что нет у меня торговой жилки. Но вот, поди ж ты. То им кофр, а то им яйца. Подруга-киевлянка, женщина опытная, предположила - меня, возможно, принимают за цыганку, что вызывает нездоровый ажиотаж... В Израиле - русская, в Украине - цыганка, армянка, иногда молдаванка. И почему-то никогда, никогда - еврейка. Разве что в Умани, в обществе Друга и дочери, я доказала свое происхождение.
Запланированная поездка в Умань, прошла почему-то под знаком капусты...
Мы тупо кружили неподалеку от "циюна"*, могилы раби Нахмана, высматривая участок нашего однокашника.
Тому сказочно повезло. Перед отъездом в Израиль его тесть оставил за собой домишко - две комнаты в саду, под черепичной крышей. Домиком заинтересовались браславские хасиды, и тесть выдал им доверенность. На пять лет. Срок доверенности вышел, домик оказался расположенным вплотную к "циюну" и должен был нестись золотыми яйцами.
Однокашнику следовала хватать быка за рога - нанять адвоката, приватизировать участок, вступить в право собственности и развернуться. Записаться в хасиды, построить гостиницу, взять в долю Друга и почивать на лаврах. Я подряжалась открыть при гостинице кошерный ресторан. Директора бы позвали из цфатской ешивы...
Но мечты рассыпались в пух и прах. Однокашник трусил. Боялся связываться с хасидами, боялся продешевить и вообще боялся. Услышав, однако, что я еду на родину, просил сфотографировать домик, сад, покрутиться в округе, прощупать почву. Долго почву щупать не пришлось.
Местный дядя в каскетке, косенький, крючконосый, с клеткой на колесиках, полной капусты, остановил нас, подпрыгивая от любопытства:
- Что за люди, чего ищете?
И сам же предположил:
- Евреи, покупать участок думаете?
Я изобразила полное с ним согласие:
- Евреи. Из Иерусалима. Приехали покупать. В чемодане деньги. Заверните.
Дядечка не отставал:
- А чего строить будете?
Я перехватила у Друга инициативу и заявила:
- Виллу.
Дядя поразился:
- А что ж у вас в Иерусалиме виллы нет?
Я пожалела, что он не видит нашего грузовичка.
- Есть, конечно. Как же в Иерусалиме без виллы? Хотим одну там, другую - здесь. Уж больно у вас красиво.
Другу удалось потеснить меня, и он сообщил доверительно:
- Уплатить бы хотели, не знаем кому. Вот, хозяев ищем.
- А хозяин Крейман, - подхватил словоохотливый дядечка, - Крейман помер, а может, уехал в Америку. И дом купили хасиды.
- У кого купили?
-У Креймана купили.
- Может, не Крейман, а Кройзман? - умничала я.
(Кройзман была фамилия однокашникового тестя, выдавшего хасидам доверенность).
- Да не Кройзман, а Крейман, - раздражился дядечка.
Ситуация разительно напоминала известную булгаковскую. Недоставало черного кота. Остальное сходилось. Косоватый дядя в каскетке, не живой и не мертвый Крейман, он же Кройзман, мой долговязый Друг в очках и в усишках, в куртке клетчатой, как у финского дровосека. Дочь Маргарита, нехороший домишко и я, стареющая красавица, с долларами в чемодане.
Но дядя скоро прояснил обстановку:
- Вообще-то, у нас тут курырует лично Нечипор Жуватарь. Сговоритесь с Жувтарем, купите участок. Не сговоритесь, никакие хасиды вам не помогут. Был уже тут один, приезжал. Постоял, посмотрел, махнул рукой и уехал. Ваши же, как начнут, жиды, между собой лаяться... Вы ж не обижаетесь, что я вас, евреев, жидами назвал?
- Да Вы и сами на еврея похожи, - обрадовалась я, - небось, доставалось от мальчишек, в школе жидком дразнили? Ведь дразнили?
Дядя повез свою капусту под горку. А мы, сделав несколько снимков разоренного за летний сезон, жилища, дружно направились молиться в "циюн".
Постройки вокруг могилы рабби напоминали бараки, ангары и дворцы одновременно. Металлические конструкции, перфорированный алюминий, ржавые фермы. Часть зданий была оштукатурена розовым и украшена золотыми надписями на черном фоне. Двери в местах общего пользования были выполнены из мореного дуба и снабжены бронзовыми ручками.
На женской половине циюна царила аскетическая простота. Несколько девушек тихо молились. Одна плакала, прижавшись щекой к бархатному надгробью. Мы отыскали подходящие тексты: я - книгу псалмов, дочка - сборник высказываний рабби. Долго читали. Зажгли свечи. Уходить не хотелось, в циюне было намолено.
Друг торопился, ему не терпелось показать нам жемчужину Умани, Софиевку, парк семейства Потоцких. Но я поволокла всех на кладбище. Старое заброшенное еврейское кладбище. Биограф рабби Нахмана рассказывает, что из-за этого кладбища, из-за душ евреев, невинно погибших в гайдамацком погроме, рабби Нахман переселился в Умань, где упокоился, превратившись в великого Учителя.
"На-Нах-Нахман-ми-Уман"*.
Миновав круглое зеркальное озеро, мы поднялись по деревенской улице и прямиком вышли на старое кладбище, с вросшими в землю надгробьями и покосившимися каменными стелами, с надписями на иврите, проступающими через лишайник и патину времени:
В этой могиле упокоились многие выдающиеся хасиды нашего святого раби, Учителя нашего раби Нахмана из Браслава (да защитят нас его заслуги). И среди них:
Раби Нафтали, ученик Раби (да будет благословенна его память);
Раби Нафтали Хайхелис,
Раби Йосэф Йона, младший сын Учителя нашего раби Натана из Браслава,
и раби Нахман Тульчинер, преданный ученик Учителя нашего,
раби Натана из Браслава.
Да защитят их заслуги нас и весь народ Израиля!
По свидетельствам старейшин Умани, проживавших здесь до войны,
погребен в этом месте:
Раби Авраам, сын Нахмана а-Леви, Хазан*, автор БИУР а-ЛИКУТИМ*, вознесен числа каф-тэт месяца кислев 1918 года.
И рядом с ним:
Раби Эльякум Гациель, (прозванный раби Гаци), сын Авраама, вознесен в седьмой день Пэсаха 1918 года.
Да присоединятся их души к сонму живых!
В этом месте
похоронены в братской могиле
около 3000 евреев округи,
убитых погромщиками в 1920 году
Да отомстит Всевышний за их кровь!
Организация "Шатры праведных". Иерусалим
На кладбище паслись коровы, краснел боярышник, могильные плиты густо поросли листьями земляники. То-то летом урожай собирают. Но стоит ли ждать лета? Предприимчивый крестьянин прирезал к личному огороду большой кладбищенский участок, освободил его от надгробий и выращивает на костях капусту. Не эту ли капусту вез на колесиках наш любознательный крючконосый знакомец?
В Софиевке, утомленные красотами парка, мы присели на садовую скамейку. Друг закурил и проводил взглядом деловито трусившую собачонку.
- Эта черная шла мимо, - начал он.
Дочь, осоловевшая от насыщенной программы, внезапно оживилась:
- Как Вы назвали ее? Шломима? Это на каком языке?
Я не сразу сообразила, что сочетание, несущее ивритский трехбуквенный корень: шин, ламед, мем, прозвучало для дочки полноценным ивритским словом: шломима - шломим - шалом. Мир, полнота, благоденствие. Эта чернаяШломима.
Развеселившись, всех без исключения черных собак мы стали звать: чернаяшломима.
В Израиле я рассказала подруге, новой репатриантке, про филологический курьез, шломиму. Подруга, толком не освоившая иврит, смеялась. А дня через два, наморщив лоб, спросила:
- Как он тогда сказал? Мимошла?
В целом, проблема бродячих животных была решена в Софиевке неплохо. Стайки нетощих собак сопровождали отдыхающих, скопляясь вблизи пунктов общественного питания. Над тяжелым пивным духом витал аромат беляшей, чебуреков и жареной картошки. Псы, истекая слюной, следили за размеренными движениями челюстей. Терпение вознаграждалось: добродушные экскурсанты швыряли собакам недоеденные пирожки, чипсы, корочки - с голоду пропасть не давали.
А вот лебеди- красавцы, населяющие искусственные водоемы, оказались привередами. Дочери хотелось покормить с руки царственную птицу. По берегам стояли такие же, как мы, желающие, и приманивали горделивых водоплавающих крошками. Понимая, что шансов привлечь лебединое внимание у нас немного, я открыла коробку с гренками, приготовленными из черствой субботней халы.
О, чудо! Лебедь, игнорируя печенье и бисквиты, подрулил прямо к дочке, не по-царски торопливо загребая мощными гусиными лапами. Проигнорировал угощение симпатичного мальчишки и подсел на наши гренки. Не успокоился, пока не очистил коробку. Дочь была счастлива.
Лишнее доказательство, что субботняя хала обладает особым неизъяснимым вкусом!
Там же, в Софиевке, удалось пояснить дочке, что значит типичный еврей, что такое еврейская внешность. Дети, родившиеся или выросшие в Израиле, среди бурного этнического разнообразия, в упор не видят различий между еврейской и нееврейской физиономией.
Дети правы. Потому, что если черный человек из Эфиопии, отец семейства, весящий едва ли пуд, и двухметровая гийорет* - голландка, в широчайших одеждах, разъезжающая по Иерусалимским холмам на мужском велосипеде, - евреи, то о какой еврейской внешности может идти речь?
Неоднократно высмеянная собственными детьми, я замкнулась, выжидая удобного случая. И он представился. В Софиевке, на смотровой площадке вблизи Розового Павильона (он же Павильон Флоры), расположилась небольшая съемочная группа. Возглавляла группу солидная украинская дама, рядом с ней крутился небольшой человечек, вечный заместитель, еврей.
Молодой, чернявый, с артистической косичкой, похожий чем-то на сатирика-публициста Шендеровича, он так выделялся в светлоглазой толпе, что дочь напряглась, вглядываясь в лицо заместителя. Администратор, в свою очередь внимательно глянул на меня, на дочку, потом опять на меня. Посмотрел нам в след. Мы тоже обернулись. Заместитель явно бывал в Израиле. В глазах его читалось: "Наши люди!" (Любопытно, что Друг, замаскированный под финского дровосека, внимания администратора не привлек).
- Мама, это еврей? - спросила дочь.
Я была отомщена.
На обратном пути дочка дремала. Мы с Другом негромко беседовали и его, на этот раз серая "Мицубиши", тихо шуршала по гладкой дороге. На подъезде к местечку Жашков, где 80 лет назад родилась моя гордая, красивая мама - да будет память ее благословенна, из не крытого брезентом самосвала, доверху наполненного кормовой свеклой, вырвалась дикая брюква и с ужасной скоростью понеслась мне в лицо.
Только тут я заметила, в каком темпе шуршала серая "Мицубиши". 180 км в час. Плохо соображая, я вытянула руки вперед, как бы отводя снаряд-брюкву. Раздался глухой "бум" и Друг произнес печально: "Бампер разбили".
Оказалось, разбили не бампер. Свекла, превратившись в белую кашу, четко въехала в радиаторную решетку. Там и застряла. Решетка пострадала, радиатор - нет.
Дочь, проспав всю дорогу, удивленно разглядывала трофейный овощ. Возмущаясь нерадивым водителем и продажным ГАИ, мы вернулись на шоссе, но не успели отъехать от Жашкова, как вновь наткнулись на самосвал, не крытый брезентом и набитый на этот раз, отборной капустой. Объехали самосвал, буквально, на цыпочках и запоздало пугаясь пережитому - а если бы в глаз?! - на полной скорости устремились к Киеву.
О Киев-Киев! Как быстро устали мы от твоего изобилия. Невиданные марки машин и невиданные парковки на тротуаре. Роскошные длинноногие девы-дивы, лощеные, в безукоризненном прикиде. Все красавицы, все потенциальные королевы Израиля - только привезите.
Красавиц было так много, что уже через несколько дней мы перестали их замечать. Попытка повлиять на дочкин вкус: израильский молодежный стиль "зрука*"(с ударением на первый слог), потерпела фиаско:
- Доченька, посмотри, как одеваются девушки! Со вкусом, подогнано, все по фигуре!
- Мама, да они шлюхи, - подивилась моей наивности дочь.
К вопросу мы больше не возвращались.
Пробежавшись в субботу по Андреевскому спуску, наметили подарки, чтоб купить в будний день. Товары были на любой вкус: заграничные, этнические, местные и фирменные. Но и это нам приелось быстро. За подарками мы отправились в последний день, покупали их без удовольствия, через силу. В Израиле оказалось, что сувениров не хватает, мы корили себя за снобизм и леность.
Дочку поразили местные туалеты, в смысле - уборные. В городской столовой с классным названием "Пузата Хата", я зашла в туалет и стала в очередь. В одной из двух кабинок происходила непонятная жизнь. Там кто-то толкался и колотил в дверь руками. Очередь не подавала признаков беспокойства, я тоже стояла спокойно. Кто знает, что там происходит? Их нравы!
Но через пару минут у меня сдали нервы, я обогнула безучастных и прислушалась. Девичий голос кричал по-английски:
- Пожалуйста, помогите! Не могу открыть дверь!
Мой иврит оказался сильнее английского и вытеснил старательно, но нетвердо выученный иностранный. Однако замечено, что в экстремальных ситуациях, язык частично восстанавливается.
Я крикнула пострадавшей:
- Вас слышим! Успокойтесь, мы немедленно позовем на помощь!
Девушка в кабинке поблагодарила и, кажется, расплакалась.
Пока я пробивалась к выходу, чтоб вызвать администратора, кто-то из очереди флегматично заметил: "Знайшли, нарештi, спiльну мову!"* О, неподражаемый украинский юмор!
Поговорив с администратором, я вернулась к пленнице и заверила ее, что избавитель не заставит себя ждать. Девушка успокоилась и вдруг, повернув какой-то винтик, распахнула дверь. Вывалилась из кабинки багровая, заплаканная и испуганная. А обещанный слесарь так и не явился.
Дочка же, посетив туалет на рынке Петровка, вышла, утратив дар связной речи и, делая страшные глаза, умоляла туда не ходить.
- Что, грязно? - понимающе спросила я.
- Нет, чисто, - неуверенно проговорила дочь.
- Тогда в чем дело?
- Мама. Там - дыра!
Оказалось, что в общественном туалете вместо унитаза - отверстие в полу.
Такого дочь не видела никогда и моих аргументов о гигиеничности данного сортира принять не захотела.
- Туда заходят серьезные, прилично одетые люди. А потом просто выходят. Как будто ничего не случилось! Как будто, так и должно быть! А там - дыра! - повторяла, как заведенная, дочь.
Переубедить ее мне не удалось.
Но все ожидания превзошел автобус, двигавшийся в час пик от станции метро "Арсенальная" на Левобережную - Березняки.
Одна из моих подруг торопилась, опаздывала на важное деловое свидание. Мы мчались следом, положившись на ее знание города и деловую сметку. О, если б я понимала, куда мы бежим! Но заказать такси не приходило мне в голову. Внезапно подруга затормозила возле автобусной остановки: "Будем ждать здесь!"
Чего мы ждем, я не знала и предположила, что деловая встреча назначена на остановке. Тут, переваливаясь, подвалил переполненный автобус. Подруга заметалась и остановилась у одной из дверей. Мы безропотно следовали за ней. С натужным звуком распахнулись двери, на нас недружелюбно глянула утрамбованная человеческая масса.