В начале девяностых годов двадцатого века среди новичков из Советского Союза большой известностью пользовался рав Ицхак, иерусалимский раввин. Сегодня на ниве развалившегося Союза процветают самые разные организации и хасидские дворы. Среди них вездесущие любавические, неистовые браславские и смиренные карлин-столинские хасиды.
А в конце восьмидесятых рав Ицхак Зильбер, да будет память святого благословенна, единственный мог понять, помочь и разобраться в запутанных родословных и сложных жизненных обстоятельствах прибывающих из Союза евреев. Мне он помогал выйти замуж. За мужа, с которым у нас к тому времени росла бойкая, кудрявая пятилетняя дочь. Друзья разъяснили нам, что еврейский брак - это "сооl", и если станем под хупу, у нас все непременно заладится. Мы были глупыми и совсем зелеными, поверили в чудо.
А раву Ицхаку нельзя было не верить. Позже выяснилось, что у него случались проколы: "шидух " не был сильным местом рава Зильбера. Некоторые, устроенные им браки, оказывались не слишком удачными. В нашем же случае "ничто не предвещало" и рав Ицхак встретился с нами в рабануте. Свидетель и доверенное лицо мужа Миша К. сильно опоздал и рав отечески-больно простучал необъятную мишину спину - грех заставлять новобрачную ждать. Новобрачная, это - я, в красном платье и голубой косыночке из набора шведских христиан-миссионеров, шла под хупу, прижав к себе недовольную чем-то дочь.
К хупе я двигалась в сопровождении "шошвинот": незнакомой огромной женщины, чьей-то соседки, и крохотной, размером с дочку, младшей сестры моей покойной бабушки. Великанша подталкивала меня слева, умоляя не волноваться, а тетя висела на правой руке, семеня мелкими ножками. Она сильно не поспевала за соседкой, отчего мы продвигались рывками и несколько по кругу.
Я категорически не понимала, почему надо волноваться и, в свою очередь, успокаивала волонтерку, уверяя, что со мной, новобрачной, все ОК. Своими уверениями я, видимо, мешала какому-то ритуалу и травмировала уходящую в небо даму. Тетя изо всех сил стремилась не отставать от гренадерши, милой и, наверняка, доброй женщины, чем сбивала процессию с ритма, а меня с толку.
За несколько дней до этого события, из которого я почти ничего не запомнила (возможно, "шошвина" была права и я не то, чтобы волновалась, а просто пребывала в глубокой депрессии), мы посетили рабанут, где устанавливали мое еврейство, Так случилось, что у меня сохранилось древнее свидетельство о рождении маминой мамы, моей бабушки. Но судьи отвергли подлинную метрику и потребовали предоставить двух свидетелей. Я пригласила маминого кузена, проездом оказавшегося в Иерусалиме. Дядя нацепил сборную кипу из картона и свидетельствовал бесспорное. Вторым свидетелем была женщина, подтвердившая мою кошерность по телефону, и судьи, посчитав, видимо, что метрика тянет на пятьдесят процентов и на оставшиеся пятьдесят - телефонное ходатайство, из уважения к раву Ицхаку признали мое еврейство.
В последний, однако, момент здравый смысл проснулся во мне и, отозвав рава Ицхака в сторону, я выразила сомнение в целесообразности вторичного брака. Рав на секунду задумался, сказал, что скоро вернется, и куда-то побежал. Тут я увидала явственно, как за его спиной расправилось небольшое, полупрозрачное, серое крылышко. Рав Ицхак поднимался по крутым ступеням очень быстро, и небольшое это, полупрозрачное крылышко, помогало его полету.
Я поделилась наблюдением с женихом-мужем, и мы невозмутимо - то ли еще можно увидать в Иерусалиме - проводили взглядами крылатого рава.
Вернулся он быстро, его широко отрытые глаза сияли: "Я посоветовался со знающими людьми, и те сказали, если ты будешь ходить в микву, зажигать свечи и соблюдать заповеди, ваш брак будет очень удачным".
Раву Ицхаку нельзя было не верить и, глядя в его счастливые детские глаза, я решилась опять выйти замуж.
Муж-жених также выразил свое отношение к будущему браку. Выразил невербально. Он добыл где-то настоящий выделанный пергамент, клаф, из шкуры ягненка-теленка-козленка. Посредине пергамента читалась темная полоска, проходившая по спинке кошерного животного. Муж проработал всю ночь, расписывая пергамент цветами, листьями и гроздьями винограда. Рисовал мне ктубу. Я морально поддерживала художника, нахваливала работу, спать не ложилась. Не надо быть специалистом в области психоанализа, чтобы догадаться - ктубу мы оставили дома.
Но рав Ицхак и в этом обошел нас на полхода. На дружное "Ой, а ктубу-то забыли!" извлек из кармана простенькую, отпечатанную типографским способом, и порадовался, что все предусмотрел, не дал сорваться мероприятию. Святой, воистину святой человек!
Расписной пергамент, свернутый в аккуратную трубочку, терпеливо ждет, когда некогда пятилетняя, кудрявая и по-прежнему бойкая дочка, согласится связать себя узами с таким же, как она, бойким и кудрявым, смуглым молодым человеком. А я удовлетворилась скромной бумажной ктубой, сложенной по форме нагрудного кармана пиджака рава Зильбера.
Рав Ицхак торопился посвятить меня в таинства еврейского образа жизни. Не найдя русскоговорящей рабанит, пробежался по темным коридорам присутственного заведения, обнаружил неглубокий тупичок и, укоренив в тупичке нас с мужем-женихом, принялся рассказывать о еврейских законах супружеской чистоты.
Я помню немного мою прабабушку. Уютный подол темного штапельного платья, косыночку, завязанную под подбородком, сухонькую руку, раскачивающую лошадку в парке. Не помню, однако, чтобы бабушку посещали приступы икоты. Но рассказывают, бабушка умудрялась икать часами, и не было силы, способной вывести ее из этого.
Я унаследовала от бабушки способность впадать в неконтролируемое физическое состояние. Однако смеха, а не икоты. Припадки смешливости посещают меня нечасто, но если уж что-то развеселит меня по-настоящему - прекратить приступ смеха может только неожиданный строгий окрик. И то не всегда. Такие приступы заразительны и очень скоро от беспричинного веселья начинают покатываться все окружающие, происходит цепная реакция. В наше время бесконечных поисков собственного "Я", новаторы альтернативной медицины, открывают курсы и проводят семинары, используя истерическую притягательность необоримого смеха.
Приступ поразил меня прямо в коридоре иерусалимского рабанута. Да могло ли быть иначе: невероятная для непосвященного (для непосвященной) информация, детские глаза рава Ицхака, серый казенный коридор, белый платочек, который рав извлек для примера, математическая раскладка ежемесячных расчетов и рутинных проверок - краеугольный камень чистоты и святости еврейской семьи. Выражение лица жениха- мужа, в котором недоумение боролось с безграничным уважением к раву и здоровым, мужским отвращением к услышанному!
Разумеется, я зашлась в хохоте. В отличие от рава Ицхака, жених знал, чем чреваты неконтролируемые взрывы этого смеха. И решил немедленно разрубить узел: "Я обещаю, рав! Говорите со мной. Я все сделаю наилучшим образом: проверки, платочек, расчеты, отдаление. Не волнуйтесь, все сделаю сам".
Настала очередь рава Ицхака испытать шок от услышанного.
Чем кончилась эта беседа, не знаю. Сил мне хватило только на то, чтобы выкатиться из рабанута и, прислонившись к стене, доплакать и досмеяться вволю.
По всей видимости, мужчинам удалось до чего-то договориться. Вечером мне позвонила дочь рава Ицхака и в неспешной женской беседе посвятила в таинства еврейского брака.
Хупу мне ставили под открытым небом, как юной девушке. Рав Ицхак сказал так: "Чтобы у детей, рожденных в этом браке, глаза были ясными, как ясны эти звезды".
И стало посему.
Через несколько лет, встретив рава Ицхака в гостях, на церемонии брита, я продемонстрировала ему своего младшенького, ребенка милого и спокойного, "с глазами, ясными, как звезды". Поблагодарила за хупу, за пророчество. Надеюсь, рав, да будет память святого благословенна, остался доволен.
Встреча вторая
Это происшествие трудно назвать встречей в строгом смысле слова. Да и происшествием это, пожалуй, не назовешь. Так, безделица, глупость одна.
Начиналось все тогда же, в конце восьмидесятых. Мы с дядей прогуливались по яффской набережной и наткнулись на веселую, незнакомую мне, вроде, женщину, в которой я с трудом признала Ирку, бывшую дядину жену. Недавним супругам удалось сохранить нормальные отношения, и дядя благосклонно отнесся к тому, что Ирка утащила меня в гости, в старый арабский дом на улице Никанора. Шок первых месяцев иммиграции выразился том, что я практически ничему не удивлялась и пребывала в некотором перманентном ступоре.
Не тронул меня ни арабский особняк с расписными деревянными потолками, ни породистые капризные суки, ни садик с экзотическими деревьями, ни даже картины и скульптуры - огромные обнаженные женщины из ваты.
Но чаёк, участливый взгляд, знаменитое иркино обаяние сделали свое, я оттаяла и нечаянно выплеснула на Иру тяжелые переживания последних месяцев. Очевидно, она умела правильно слушать. Я засиделась и вернулась из гостей, когда дядя начал заметно волноваться. Напоследок Ирка подарила мне "Историю евреев" Дубнова и книгу стихов своего друга, поэта М.
Уже несколько лет нет на свете Иры, гениального художника и скульптора. Книжка стихов, ею подаренная, напомнила забавную историю.
В одной из ведущих русско-израильских газет появилась рубрика рецептов, написанных веселым и нестандартным слогом. Ведущим рубрики оказался упомянутый выше поэт М. Судя по всему редактор приложения решила помочь поэту материально, т.к. жалобы автора на тяжелое экономическое положение просачивались между строк, проникали в список необходимых продуктов и отвлекали читателя от способа приготовления блюд.
Видно было, как автор тоскует, живописуя разделку цыплят "табака": "надавить на кости ножек, чтобы отделить их суставы от позвоночника, ножом и молотком сломать кость ножки на расстоянии 1,5 см от ее конца и обломать руками спину курицы". Или углубляясь в способ приготовления австрийской яичницы: "двумя вилками порвать яичницу и посыпать сахарным порошком, подогреть порванную яичницу и подать к столу с компотом из кислых фруктов".
Чтобы облегчить процесс, поэт развлекался, расцвечивал рецептуру историями из жизни, делился с читателем подробностями интимного характера, разнообразил, как мог, монотонный кулинарный репертуар. Однако, месяцев через шесть, поэт исчерпался, его воображение стало иссякать, а муза взывать о помощи.
Благодаря Ирке и ее подарку, я ощущала ответственность за судьбу М. (поэт в России больше, чем поэт) и решила помочь автору, инкогнито послать ему современную кулинарную книгу, из которой он сможет, особо не напрягаясь, черпать рецепты и силы. Мне повезло. В магазине сети "Стемацкий" я легко нашла книгу израильских кулинарных рецептов на русском языке, сфотографировала самое ценное и отправила копии на имя поэта, сопроводив посылку коротеньким письмом.
В письме сообщала, что я - дальняя родственница Ирки Р. , стало быть, своя и поэт может, не сомневаясь, смело использовать рецепты из книги, я никому не скажу. Желала автору здоровья, материального благополучия и творческих успехов.
Уверенная, что моя активная жизненная позиция принесет поэту пользу, на досуге решила перелистать оригинал. Уже после второго рецепта, в душу мою закралось сомнение. В панике просмотрев книгу по диагонали и сравнив с кулинарными текстами, подписанными М., я поняла, что все эти месяцы поэт передирал рецепты из такой же, убийственным языком написанной, поваренной книги. Менял глагол "шинковать" на глагол "пластовать", добавлял пару жалоб на иерусалимский муниципалитет, чиновников монополии "Безек" и Электрической Компании, томно вспоминал часы, проведенные в обществе дамы по имени А., подсыпал чуточку перцу, немного соли - и рецепт перекочевывал в ведущую газету в обмен на небольшой гонорар.
В скорости и, надеюсь, вне связи с моей дурацкой инициативой, кулинарный раздел закрылся, а поэт неожиданно засветился в качестве советника некой одиозной заграничной персоны. Спустя несколько месяцев, я столкнулась с известным поэтом М. в центре Иерусалима. Мы проводили друг друга взглядами.
Не знаю, сбылось ли мое пожелание творческих успехов, но, судя по внешнему виду поэта - сливочных оттенков макинтош и светлая широкополая шляпа - пожелание материального благополучия осуществилось вполне. Амен.
Встреча третья
Стихи Игоря Губермана я услышала в большом зале, где собрались ценители поэзии из республик бывшего Союза. Стихи мне понравились. Особенно стих, где слово "квартира" рифмовалось со словом "сортира". Звучало стихотворение приблизительно так:
...еврею нужна не простая квартира...
...та-та, та-та-та... два сортира,
...один - для мясного, другой - для молочного...
Я радовалась этому юмору вместе с остальными выходцами. Муж, надо отдать ему должное, даже не улыбнулся. Тем не менее, именно он познакомил меня с Губерманом.
Игорь приятельствовал с моим супругом и подарил нам книгу "Прогулки у барака", сопроводив ее доброй дарственной надписью. Впоследствии книгу зажилил один библиофил, которому я, в свою очередь, задолжала 300 шекелей...
Поддерживая близкие отношения с мужем, меня Игорь различал с трудом. Однажды, встретив в библиотеке, в обществе знакомого ленинградца, искренне удивился, как замечательно я выгляжу. В данном случае важен не комплимент, а то, что Игорь смутно помнил, какого я вида и, безусловно, не смог бы узнать меня по голосу.
Я работала над статьей, быстро справилась с заданием, но не была уверена в написании сложного деепричастного оборота. В ранние девяностые нельзя было справиться у всезнайки Интернета, филологом знакомым я не обзавелась, а контейнер со словарями и справочниками болтался где-то на приколе хайфского порта.
Зависнув у аппарата, я тупо изучала номера телефонов, которые супруг имел обыкновение записывать черным углем на белой стене - черным огнем по белому огню. Так я наткнулась на номер Губермана. Почему я скрыла от Игоря свое имя - сказать не могу. Возможно, стеснялась своей журналистской деятельности, возможно, неграмотности, не знаю.
Но я набрала номер, попросила Игоря к телефону и промурлыкала: "Кто звонит, не скажу, но помогите, пожалуйста: как пишется ...?"
Игорь ответил не сразу. Поразмышлял, посоветовался с кем-то, очевидно, с женой, и ответил, что правомочны оба написания. Я поблагодарила за помощь, извинилась, простилась.
Но едва повесила трубку, раздался звонок: "Здравствуйте, говорит Игорь Губерман. Можно пригласить к телефону...?" И он назвал имя моего супруга. Измененным, как мне кажется, голосом я пискнула, что мужа нет дома, и тихонечко отключила аппарат.
Единственное, что остается добавить, - автоматический определитель номеров телефонов "звездочка - сорок два" появился в Израиле десять лет спустя.
![[Еврейская невеста]](/img/a/alla_b/vstrechidoc/evreiskayanevesta.jpg)