Скалистый обрыв

Рассказ опубликован в журнале "Литературный Кыргызстан", 1/2022

Все девушки были блондинками. Кроме одной.

Кунас усмехнулся и посмотрел на детей и жену, тоже блондинку, сидящих справа от него. Вся семья с аппетитом уплетала 'ковбойские' пончики, купленные тут же, на родео, наблюдая во все глаза за представлением на песчаной арене внизу. Девушки-всадницы, в ярких синих и чёрных рубашках с отливом, с феноменальной синхронностью управляли лошадьми. Покружив галопом, они встали в шахматном порядке, так, что в самом центре оказалась блондинка-знаменосец в синем, несущая синий же флаг. Музыка стихла. Стало слышным гудение зрителей на трибунах и похрапывание лошадей внизу. Ведущий с энтузиазмом объявил Блумингдейл Родео открытым. Почти сразу же зазвучал бодрый марш. Наездницы вновь пустились в галоп по кругу. Единственная не блондинка среди них, смуглая атлетичная дама с длинной вороной косой за спиной, была, похоже, индейских кровей. Казалось, она составляла одно целое с коренастым пони той расцветки, что называют пинто на этом континенте, когда крупные белые кляксы будто бы случайно и неровно пролиты на чёрное лошадиное тело. Кунас присмотрелся. Загорелое лицо с высокими скулами под белым сомбреро на мгновение напомнило ему кого-то.

- Папа, смотри!

Кунас повернулся в ту сторону, куда показывала дочка. Огромный бык гневно фыркал и рыл копытом землю за решёткой ворот перед выпуском на арену. Булл райдинг, езда верхом на быке, была первой дисциплиной на этом родео.

Он поглядывал на дочку. Сын был уже достаточно большим, и Кунас не волновался за него. Но не слишком ли сильное впечатление получит дочь, глядя на тщетные попытки мускулистых парней в джинсах удержаться на быке и слетающих с него с такой же лёгкостью, с какой поздней осенью ветер сдувает рыжую листву с клёнов? Родео-клоуны - так называли пеших ковбоев, отвлекающих быка от сброшенного на песок удальца - не переставая мельтешили вокруг разъярённого и сконфуженного животного. Кто-то из упавших наездников вставал сам и быстро отбегал к воротам; кого-то уносили, оставляя шляпу на песке.

- Кровавый спорт, - сказал Кунас жене, покачал головой и вновь поглядел на дочь.

Та с интересом, но без особых эмоций наблюдала за происходящим.

После номера с ездой на быке Кунас уже было подумал, что самое опасное позади. Он ошибался. Езда без седла на спине полудикого бронко выглядела куда более непредсказуемым занятием, и удержаться на таком коне было сложнее. Лошади брыкались и сбрасывали с себя парней значительно энергичнее, чем уже покинувший арену бык. У бронко, полудиких необъезженных мустангов из прерий, не было рогов, да и масса была поменьше, но атлетизм этих животных делал их визуально более опасными.

- Крис Рафферти, многократный чемпион Калгари Стампид! Никто не знает тайны его искусства объезжать норовистых бронко! Дамы и господа, Крис Рафферти из Монтаны!

После очередного объявления с трибун понеслись щедрые аплодисменты. Кунас был первый раз на родео и понятия не имел, кто такой Крис Рафферти; шатен лет тридцати походил внешне на ковбоя из рекламы сигарет Мальборо. Бронко под ним был гнедым и выглядел чуть крупнее остальных лошадей. Крис держался одной рукой за ремешок, перетянутый через круп коня, а другой нервно взмахивал, стараясь удержать баланс в сумасшедшей тряске.

Никто не знает тайны его искусства объезжать норовистых бронко.

С лошадьми связано много тайн, Кунас отлично помнил это с тех пор, как провел в далёкой юности несколько сезонов среди холодных отрогов к югу от Ат-Баши. Лошади в киргизских горах были другими; низкорослые и почти всегда однородно тёмные, они были непохожи на этих рослых бронко внешне, но их полудикий неприветливый норов был практически таким же.

Гнедой взбрыкнул в очередной раз, и Крис Рафферти пулей слетел с его спины. Сделав пируэт в воздухе, он бесшумно шлёпнулся на песок. Четверо парней отвлекли гнедого. Упавший наездник попытался подняться самостоятельно, но, встав на четвереньки, почти сразу же бессильно обрушился. Тревожные вздохи пронеслись по трибунам. Ещё трое выбежали на арену, быстро взяли Криса под руки и вынесли его за решётчатые ворота. Во время паузы в центр арены рысью выехала та самая смуглая девушка с чёрной косой на пинто, что гарцевала верхом с многочисленными блондинками в самом начале шоу. В попытке отвлечь внимание публики от печального удела сброшенного со спины бронко ковбоя, ведущий жизнерадостно объявил:

- На арене Донна Колдбрук, королева красоты племени арапахо! Основной претендент на победу в скачках вокруг баррелей в завтрашнем шоу!

Всадница, посылая воздушные поцелуи зрителям, оказалась вблизи секции стадиона, где располагался Кунас с семьёй, и в этот момент её белое сомбреро слетело с головы и начало болтаться за спиной, повиснув на шнуре вокруг шеи. Кунас напряг зрение и внимательно посмотрел на индианку. С такой эффектной внешностью конкурс красоты можно было выиграть и за пределами индейской резервации. Он понял, кого ему напоминала эта, держащаяся в седле как влитая, дама. Если белое сомбреро сменить на пёстрый платок, а пинто на чёрного киргизского аргамака, то это была бы вылитая Эркингуль.

1

Политические катаклизмы, сотрясающие Бишкек, совершенно не ощущались даже в Нарыне, не говоря уже об Ат-Баши, а в этом горном лагере время вообще казалось застывшим, как каменный истукан балбал. Политика здесь мало кого интересовала. Лишь в столовой в Нарыне Кунас услышал, как два седых, словно снег на вершине Хан-Тенгри, аксакала в долгополых чапанах, деловито обсуждали надвигающиеся парламентские выборы и неопределённость, с ними связанную.

Август в горах у Ат-Баши напоминал позднюю осень в Бишкеке - дни бывали тёплыми, но ночью морозец сковывал ручьи ледяной корочкой поверху. Кунас никогда не понимал, почему в этом месте за Нарыном, где ничего толком не растёт, кроме вездесущих киргизских тополей, расположен пусть небольшой, но город. Дядя Карабек, к которому он, собственно, и приехал, рассказывал, что когда-то тут проходил Великий Шёлковый Путь и городок этот не более, чем разросшийся со временем караван-сарай. Само название, Ат Баши, 'Лошадиная Голова' по-киргизски, тоже озадачивало - так именовались и река, и горный хребет рядом, но почему всё так называлось, Кунасу было непонятно. Визуально ничего похожего на конскую голову вокруг не наблюдалось, за исключением, конечно же, самих лошадей, которых здесь было предостаточно. Нормальная (условно) дорога заканчивалась там же, в Ат Баши, и в сам лагерь пришлось трястись на видавшем виды уазике ещё несколько часов по узкой каменистой тропе, напоминавшей русло обмелевшей горной реки.

Собственно лошадей в лагере было куда больше, чем людей. Кунас насчитал их в первый же день больше тридцати, в то время как людей было не более дюжины. Считать лошадей было непросто из-за их одинаковости. Приземистые, мускулистые и лохматые, неизменно тёмного цвета, они паслись вокруг четырёх юрт и двух саманных мазанок в центре небольшой долинки, окружённой горами и, кое-где, рыжими скалами. Деревьев и даже кустарника на этом высокогорье не было; травы было много, но она давно перестала быть зелёной. Грязно-жёлтого цвета, подмороженная по утрам, трава эта, казалось, вполне устраивала разбредающихся по ней на выпас лошадей, как и обжигающе холодная вода из речушки неподалёку.

Кунас вылез из уазика, потянулся и поёжился от порыва холодного ветра. Сразу за ним последовали и все остальные приехавшие на этой машине.

- Кош келиңиздер! [1] - с кривой ухмылкой сказал дядя Карабек, бывший за рулём, и хлопнул дверью.

Кунас уловил нотки сарказма в его голосе, но ничего не сказал, молча улыбнувшись в ответ. Послышались возбуждённые голоса. Из ближайшей юрты вышла, Алия-эже [2] , жена Карабека и пожилая Бахыткан-апа [3] . Алия обняла мужа и поцеловала племянника Кунаса в щёки.

- Келип чай ичкиле [4] , - сказала она и потащила в юрту одну из сумок, привезённых в уазике.

Кунас взял свой рюкзак и ещё одну сумку и последовал за ней.

- Как они? - спросил Карабек жену и кивнул в сторону самой яркой юрты.

- Ничего. Сабрина учит язык, Атилла рвётся в горы, на охоту.

Карабек удовлетворённо кивнул, взвалил привезённый мешок с луком на спину и потопал к мазанкам.

Кунас оцепенел на мгновение, увидев близняшек.

Алия-эже едва заметно улыбнулась; стало понятно, что его реакция была вполне типичной для всех, кто видел Эркингуль и Алтынай в первый раз. Худые, скуластые и смуглые, с чёрными косами за плечами и пёстрыми платками на головах, они расторопно шустрили по тесной мазанке, служившей как спальней, так и кухней, наливая чай сидящим на ширдаке [5] мужчинам. Если бы не разбитые работой руки и выдубленные ветром лица, их можно было бы назвать красавицами. Восемнадцатилетний Кунас оценил их как сверстниц, что было не особо близко к истине - сёстрам было по двадцать одному году. Эркингуль и Алтынай были настолько похожи, что в момент, когда они находились вблизи друг друга, можно было подумать, что это лишь одна из них рядом с зеркалом, отражение в котором по какой-то волшебной прихоти не полностью симметрично. Кунас никогда раньше не видел столь похожих друг на друга близняшек. И, когда их ему представили, поймал себя на мысли, что вряд ли сможет запомнить, кто из них кто.

Внутри пахло кислым молоком и шерстью. На кованых сундуках вдоль стен лежали аккуратно свёрнутые пёстрые одеяла. Кунас съел пару боорсоков с каймаком и допил свой чай. Впереди были целые два месяца в горах. Каждый год он приезжал в это горное стойбище помогать дяде с тётей. Карабек был опытным охотником и главным в лагере. Под его руководством, приезжавшие охотиться на горных козлов тэке и архаров Марко Поло, почти всегда могли увезти к себе домой - Америку, реже Германию - неплохой трофей в виде рогов подстреленного животного. Работы в лагере было всегда много и почти всегда - физически изматывающей. Практиковать английский в тянь-шаньском высокогорье выглядело нелепым, однако тут это было можно делать каждый день в течении охотничьего сезона, если, конечно же, к концу дня оставались силы. Где-то снаружи громко заржал конь и тут же залаяли огромные киргизские волкодавы песочного цвета. Дверь в мазанку со скрипом распахнулось и внутрь вошли двое мужчин.

- Салам алейкум! - почти в унисон произнесли оба.

Карабек и остальные кивнули в ответ.

Один был худым киргизом в грязной камуфляжной куртке и редкими усами; другой, очевидно, иностранцем, куда более упитанным, в спортивной шапочке и идеально чистом пуховике. Карабек встал и пожал руки обоим. Иностранец сказал что-то по-английски, из чего Кунас понял лишь слова 'охота' и 'завтра'; худой киргиз перевёл Карабеку на смеси русского и киргизского:

- Атилла спрашивает, когда мы отправляемся на охоту, завтра или нет?

- Завтра утром, - уверенно ответил Карабек, - скажи, чтобы был готов.

Иностранец поднял вверх большие пальцы обеих ладоней и радостно, с акцентом, произнёс:

- Жакшы! [6]

После этого мужчины вышли из мазанки, столкнувшись в дверях с ещё одним. Тот сделал шаг назад и учтиво пропустил выходящих, затем, улыбаясь, вошёл и уселся на ширдак рядом с Карабеком.

- Адилет, - протянул он руку Кунасу.

Кунас пожал её и представился в свою очередь. Улыбка вновь скользнула по лицу Алии-эже. Близняшки, не спрашивая, налили Адилету чаю и поставили поближе к нему пиалушки с абрикосовым вареньем и каймаком. Тот сделал пару глотков и стал обсуждать что-то вполголоса с Карабеком не обращая на них внимания. Кунас понял, что этот рослый джигит с почти что голливудской внешностью - один из охотников, помогающий дяде в скитаниях по горам в поисках архара с рогами нужной величины.

Снаружи вновь послышалось ржание лошадей и лай собак. Кунас посмотрел в единственное окно в мазанке. Сквозь пыльное стекло были видны величественные тянь-шаньские отроги, постепенно погружающиеся в наползавшие сумерки.

2

Атилла Кумани и его жена Сабрина были из Кливленда.

Супруги были очень непохожи друг на друга. Лысеющий и круглый, как колобок, Атилла смотрелся на голову ниже худой и долговязой Сабрины. Он не так уверенно держался в седле, как можно было бы подумать о человеке с именем знаменитого номада, но в сопровождении Карабека и его джигитов это было не так уже и важно. Сабрина, в отличии от мужа, гарцевала верхом куда более уверенно. Иногда она и одна из близняшек - чаще это была Эркингуль - седлали лошадей и уезжали на верховую прогулку в окрестностях лагеря. Сабрина понимала толк в лошадях. Если Атиллу интересовали только рога горных баранов ('Чем крупнее, тем лучше!', как он сам часто говорил), то жена его была увлечена киргизскими аргамаками и киргизским языком. Кем был Атилла по профессии, было неясно, да и не так уж и важно; Сабрина же преподавала социальную антропологию в университете штата Огайо и писала книгу о лошадях в кочевых культурах. Удивительным образом дикий киргизский Тянь Шань оказался прекрасным местом для обоих супругов в их столь непохожих задачах - подстрелить архара Марко Поло с как можно более крупными рогами для Атиллы и собрать материал для книги о роли лошадей в кочевой культуре для Сабрины. Одним визитом сюда, в горы за Ат Баши, они убивали двух провербиальных зайцев.

Диковинное для американца имя Атилла, более подходящее для героя из исторического фильма о набегах диких орд на укреплённые города, объяснялось его венгерскими корнями. Об этом на следующий день Кунасу и близняшкам поведала Сабрина, пока те, под руководством Алии-эже, резали мясо и овощи для вечернего куурдака. Кормить по вечерам приходилось много народу, и приготовления к ужину начинались почти сразу после завтрака. Карабек, Атилла и джигиты отправились в горы с рассветом, и все, кто остался в лагере, почти сразу приступили к никогда не прекращающейся работе. Кунас чистил лук, картошку и другие овощи. Алтынай резала картошку на кубики, и крошила лук, иногда смахивая слезу, как это часто бывает при резке лука. Эркингуль занималась мясом. Сабрина же, сидя спиной к тёплой печи, записывала что-то в толстую тетрадь и листала время от времени книги, лежащие рядом с ней. Иногда она, со смешным акцентом и часто неправильным порядком слов в предложении, спрашивала что-нибудь у сестёр по-киргизски, уточняя те иные нюансы в невероятно богатом на всё, что касается лошадей, киргизском языке.

- Так айгыр это просто жеребец? - спросила она, повернувшись к близняшкам.

Алтынай захихикала, прикрыв рот влажной ладонью. Лёгкая улыбка скользнула по губам Эркингуль, но почти сразу, согнав её с лица, она бесстрастно ответила:

- Обычно тот, что даёт приплод в табуне.

Сабрина покивала быстро что-то записала в тетради. Алтынай, не переставая хихикать, вытерла запястьем слёзы с глаз, и можно было подумать, что вопрос Сабрины, а не злой лук довёл её до плача. Кунас чистил картошку, с любопытством наблюдая за диалогом.

- А какая разница между ат и жылкы? - вновь спросила Сабрина.

Алтынай перестала хихикать. Эркингуль деловито сбросила кусочки баранины с деревянной доски в огромный казан перед ней и задумалась на несколько мгновений. Кунас продолжал бесшумно чистить овощи.

- Жылкы это когда о лошадях, как о виде животных, или как о домашнем скоте. Когда как о тягловой силе или в сказках, то это ат . Когда о массе, в табуне, это тоже жылкы. А когда отдельное животное, то это опять ат...

Эркингуль столь основательно и подробно объясняла тонкую разницу между двумя понятиями, означающими одно и то же - лошадь - что Кунас, городской житель, почувствовал себя таким же далёким от кочевой жизни предков, каким был муж Сабрины Атилла от кровожадного кагана гуннов с таким же именем. Алия-эже, зашивавшая дыру на чепкене [7] мужа, одобрительно кивнула, слушая Эркингуль и сказала Сабрине:

- Ты с Адилетом тоже поговори, он в лошадях толк знает.

Эркингуль вздохнула и сразу же замолчала. Алтынай, участливо посмотрела на сестру и шепнула что-то неразборчивое. Кунас, наблюдая за сёстрами, отвлёкся на мгновение от чистки и случайно порезал палец острым кухонным ножом. Капля крови неуклюже плюхнулась на луковицу и растеклась по ней багровыми разводами. Алия-эже, заметив это, буркнула что-то под нос, вытащила откуда-то кусочек марли и подала её Кунасу. Он, морщась, обмотал её вокруг пальца, не переставая глядеть на близняшек.

Похоже, Адилет для них играл роль куда большую, чем роль правой руки Карабека на охоте.

- Чу!

Алтынай слегка ткнула гнедого мерина пятками в бока и ослабила уздечку. Тот неохотно двинулся. Кунас, держась за стремя, потопал за лошадью.

Небольшая долинка, в которой располагался лагерь, была окаймлена крутыми скалами со с двух сторон, с третьей стороны было широкое селевое русло, служившее дорогой как видавшим виды уазикам, так и всадникам, уходящим на охоту или возвращающимся с неё. Долинка выглядела как гигантское рыбье тело, будучи узкой со стороны русла и на противоположном конце, где она резко обрывалась в пропасть. У обрыва речушка образовывала широкую заводь и сливалась из неё водопадом вниз. Рядом с заводью угрюмо возвышался огромный валун такого же рыжего цвета, как и окрестные скалы. Эта часть долинки со скалистым обрывом имела своё название - Жылкы Жар.

Кунас не знал откуда это название. Так же, как и Ат Баши, Жылкы Жар - Лошадиный Яр или Лошадиный Обрыв - имело отношение к этому вездесущему домашнему копытному. Однако почему это крошечное местечко, вдали от крупных поселений, вдруг имело такое название было неясно. Лошадей рядом тоже не было, и, загадочным образом, разбредаясь где попало вокруг мазанок и юрт, они никогда не заходили сюда, хотя трава у воды была густой и даже кое-где ещё зелёной. Заводь замерзала по ночам, как каток, но к полудню центральная её часть вновь журчала кристально чистой водой с ледника. Алия-эже отправляла сюда раз в несколько дней Кунаса с Алтынай собрать лёд. Зачем был нужен лёд в таком количестве Кунас мог только догадываться, хотя он и видел, как по вечерам Сабрина бросала в свой бокал с неестественно ярко-голубой жидкостью несколько кусочков и долго пила из него. Примерно так же поступал и Атилла, заливая лёд бурым, как пчелиные соты, виски, привезённым из Америки. Что касается киргизов, то никто из них этого не делал; Карабек, Адилет и все остальные пили водку или коньяк в чистом виде, безо льда или других добавок.

Кунас с хрустом разрубил лопаткой лёд в русле и бросил крупный серебристый обломок в одну из корзин, притороченных к спине гнедого.

- Алтына, а ты знаешь, почему этот обрыв называют Жылкы Жар?

Спустя неделю он уже неплохо различал близняшек и не только потому, что одна из них предпочитала носить синюю юбку, в то время как другая - зелёную. Алтынай была левшой и это бросалось в глаза. Она левой рукой мешала варево в казане и левой же рукой держала уздечку, когда была верхом. Вот и сейчас она звонко рубила лёд левой небольшим топориком, который часто носила на поясе.

- Акырын, осторожнее! Не подходи слишком близко к краю, - сказала она, бросив на Кунаса быстрый взгляд, но при этом проигнорировав вопрос.

Кунас наполнил корзину до половины и подошёл к обрыву с сухой стороны. Широко расставив ноги, он аккуратно высунул голову за край, посмотрел вниз и присвистнул. Воды с шумом падали вниз метров на тридцать и брызгами разлетались в стороны. Внизу были такие же красные скалы, серые булыжники и редкая выцветшая трава между ними. Кунас присмотрелся - на траве лежал выбеленный временем череп архара с большими закрученными спиралью рогами. Он обернулся - Алтынай не было видно из-за рыжего валуна. Он закрывал собой и заднюю часть крупа мерина, и казалось, что гнедой был как та лошадь барона Мюнхгаузена, что никак не могла напиться.

Спустя полчаса они топали обратно. Алтынай вела нагруженного льдом гнедого на поводу, Кунас шагал рядом.

- Ты у Бахыткан-апы спроси, - сказала она ему и выразительно посмотрела на Кунаса.

- Что спросить? - не понял он.

- Про Жылкы Жар. Про название. Она тут бывала задолго до нашего рождения и многое знает. Только смотри, апа может и не рассказать, и даже разозлиться.

- Почему?

Алтынай остановилась ненадолго перевести дыхание. Тропа обратно в лагерь брала круто вверх. Отдышавшись, она поправила платок на голове и добавила:

- Её давным давно джигит из кара-багышей [8] отсюда выкрал и увёз в своё кочевье, чтобы жениться на ней. Она когда вспоминает об этом, всегда сердится.

Кунас понимающе кивнул. Некоторые дикие кочевые обычаи киргизов продолжали существовать и сейчас - и даже в городе, где он жил - несмотря на уже полувековую оседлость и, условно говоря, цивилизацию.

- А что у Эркингуль с Адилетом? Он её красть не собирается? - наивно спросил он Алтынай.

Та залилась звонким смехом, вновь остановилась и посмотрела на Кунаса.

- Эркингуль только рада будет, если Адилет её выкрадет и увезёт к себе на Иссык-Куль! - всё ещё смеясь, ответила она ему.

Кунас нахмурился.

- Так он будет её красть? - непонимающе уточнил он.

Алтынай перестала смеяться и покачала головой, с укоризной глядя на Кунаса.

- Как Бахыткан-апа говорит, теректей бой бергиче, теменедей акыл бер, лучше ум длиной в иголку, чем рост длиною в тополь. Нет, конечно же!

Кунаса начинали раздражать реплики Алтынай, тем более, что разница между ними была всего в три года. К тому же он, как и все городские, был на голову выше её и колкость пословицы была вполне по адресату.

- Алтына, давай без этого! Откуда я могу знать? Если секрет, так и скажи, я отстану и не буду спрашивать.

Алтынай опять остановилась и окинула Кунаса строгим взглядом, но передумала и не стала обострять разговор. Она не первый год работала тут, в крайне замкнутом пространстве с ограниченным кругом людей вокруг, и знала, что, если между кем-то из живущих в стойбище возникала напряженность, это осложняло жизнь всем вокруг, а особенно тем, между кем были трения. Атмосфера в лагере была совсем не похожа на ту, в пригороде Москвы, в 'Пятёрочке', куда сёстры уезжали работать в начале зимы и оставались до середины лета. Никто об этом не говорил, но все понимали, что каждый должен был прилагать усилия и беречь взаимопонимание в течении всего сезона. Худой мир в удалённом охотничьем лагере, где было полно оружия и немало алкоголя, был намного лучше доброй ссоры. Она слегка натужно улыбнулась и сказала:

- У Адилета жена и двое детей в Караколе.

Кунас молча кивнул и понял, что лучше ему не лезть со своими вопросами на эту тему ни к ней, ни к кому-нибудь ещё. Пророкотал гром и тут же начался мелкий холодный дождь. Алтынай ускорила шаг и Кунас вновь схватился за стремя гнедого, чтобы не отставать.

3

Каждый день в лагере прекрасно описывался сюжетом из старого фильма 'День Сурка' и по степени похожести на предыдущий был сродни внешней одинаковости Эркингуль и Алтынай. Становилось холоднее, и теперь вместо дождей иногда выпадал снег, покрывавший рыжие скалы вокруг нежно-белым покрывалом. Это выглядело довольно живописным, и Кунас мог понять оживление Сабрины по этому поводу, не перестающей делать фотографии окрестностей на камеру с длинным, почти что со ствол карабина, объективом.

Мужчины с Карабеком во главе с рассветом уезжали в горы на охоту и возвращались лишь вечером, с наступлением сумерек. Пуховик Атиллы перестал быть девственно чистым, да и сам он, будучи заросшим рыжеватой щетиной и загорев на горном солнце, стал лучше соответствовать своему легендарному имени. Кунас, близняшки и Алия-эже трудились весь день. Работа в лагере никогда не останавливалась и никогда не заканчивалась, и к вечеру Кунас чувствовал себя физически измотанным - так, будто бы он пробежал десятикилометровый кросс по горам. Сёстры, с другой стороны, казалось, никогда не уставали, хотя трудились больше, чем он. Сабрина до обеда обычно писала что-то в свои толстые тетради и, иногда, уезжала верхом с Эркингуль на короткие верховые прогулки в окрестностях со своим гигантским фотообъективом наперевес.

Кунас старался не задавать вопросов. Вместо этого он просто наблюдал за происходящим. Почему Адилет мог нравиться женщинам, было очевидным. Высокий и атлетично сложенный, с волевым, выдубленным ветром лицом и нетипичным для киргиза римским носом, он выглядел, как голливудская звезда. Особенно когда гарцевал верхом на пятачке по утрам перед юртами на своём норовистом вороном аргамаке с карабином за спиной. Молчаливый и собранный по утрам, перед охотой, он становился душой компании и весело балагурил в посиделках вечером, за ужином, с Атиллой и Карабеком. Алкоголь делал его весёлым и общительным. Он много шутил со всеми, включая близняшек, и заразительно смеялся, обнажая идеально ровные белые зубы. Адилет был всем симпатичен. Что конкретно произошло, что пробудило у Эркингуль глубокие чувства к нему, оставалось тайной, но Кунас понимал, что скорее всего Адилет ничего специального не делал в этом отношении, просто оставаясь самим собой, каким есть - отличным охотником и наездником с неотразимой внешностью идеального мужчины и при этом остроумным краснобаем. Провербиальная кража сердца Эркингуль была в этом смысле лишь побочным и непреднамеренным эффектом его натуры и внешности. Было также ясно, что для Эркингуль это являлось полным тупиком. Давно женатый Адилет был, как Кунас понял по обрывкам разговоров, хорошим семьянином и любил своих детей. В отличии от Карабека и других джигитов, он не уезжал в Екатеринбург на заработки после окончания охотничьего сезона, а оставался у себя в аиле недалеко от Каракола, где работал механиком в автосервисе. Кунас имел массу сверстников, видящих отцов лишь раз в год - а то и реже - из-за массового отъезда мужчин на работу в Россию и, реже, в Турцию, и факт того, что дети Адилета росли с отцом в доме, поднимал авторитет последнего в его, Кунаса, глазах.

Но мужчина оставался мужчиной, и отрыв от семьи тут, в горах, пусть даже на каких-нибудь два-три месяца, мог кое-что изменить.

Обед в саманной мазанке был недолгим и обычно включал в себя несвежие токочи [9] , немного варёной баранины, боорсоки, каймак, ароматное абрикосовое варенье и горячий чай. Воду кипятили на старой ржавой 'буржуйке' в углу. Этим обычно занималась старая Бахыткан-апа. Несмотря на свой преклонный возраст, она весьма расторопно готовила к полудню достархан - так, чтобы Алия, Кунас и сёстры быстро подкреплялись и вновь возвращались к своей рутине до возвращения Карабека с джигитами. Эти полчаса днём можно было потратить не только на еду, но и на разговоры, что женщины и делали, сплетничая о мужчинах и обсуждая текущие дела в лагере. Разговоры становились более осторожными, если к трапезе присоединялась Сабрина, что было нередко.

Кунас с аппетитом уплетал кусок лепёшки с мясом, когда Алия-эже сказала:

- Алтынай и Кунас, сходите за водой к Жылкы Жару после обеда. Возьмите гнедого мерина, канистры у входа.

Алтынай молча кивнула. Сабрина пила чай, сидя рядом с Бахыткан-апой, с интересом поглядывая на присутствующих; Кунас решил воспользоваться моментом и спросить, надеясь, что присутствие американки побудит пожилую апашку ответить на вопрос без эмоций.

- Бахыткан-апа, а почему тот конец долинки называется Жылкы Жар? - задал он вопрос старухе, стараясь звучать как можно более вежливо и деликатно.

Та допила свой чай, поставила пиалушку на клеенку поверх ширдака и строго посмотрела на Кунаса. Глаза Сабрины оживились, и она повернула голову в сторону Бахыткан-апы. Апашка вздохнула и, не торопясь, налила себе ещё чаю.

- Почему, апа? Эмне үчүн? - вдруг добавила Сабрина, интересующаяся всем, что касалось лошадей.

Бахыткан-апа сделала глоток чаю и поставила пиалушку на достархан.

- В этой долинке трава хорошо растёт ранним летом. Всё из-за речушки, что течёт с ледника. Это сейчас тут охотники, а давным-давно было джайлоо [10] . В начале мая со стороны Ат-Баши и даже Нарына чабаны пригоняли отары баранов и табуны лошадей на выпас. Сколько себя помню, тот конец, где водопад, так всегда и назывался - Жылкы Жар. Из-за заводи трава там самая сочная, высокая и густая летом, но лошади - и даже бараны - на тот конец не заходят. То есть, бывает, что и заходят, но почти сразу перемещаются в центр, где сейчас стоят юрты. Люди говорили, что под водопадом есть пещера, где живёт дэв [11] , которого чуют и пугаются лошади. Но никто никогда её не видел. Туда невозможно спуститься, причём с любой стороны. Да и кому это надо? Раньше киргизы боялись дэвов, а сейчас они, дэвы, никого не интересуют.

Апа неторопливо сделала глоток чаю. В комнате повисла напряжённая тишина. И вдруг Алтынай удивлённо вставила:

- Мы с гнедым мерином туда много раз ходили и за льдом, и за водой. Он идти не отказывался.

Апашка кивнула и продолжила:

- Когда с людьми, лошади доходят до рыжего валуна. Но дальше не идут. Даже днём.

Кунас вспомнил, что они с Алтынай никогда и не пытались вести гнедого дальше. В этом просто не было необходимости, поскольку заводь, где можно было зачерпнуть воды или собрать льда была перед валуном. Бахыткан-апа вновь вздохнула. Было видно, что неприятные воспоминания полностью овладели ею. Она продолжила:

- Почему именно Жылкы Жар, если лошади боятся туда заходить? Потому что иногда бывает так, что и не боятся. Но добром это для них не кончается...

Вдруг апашка начала всхлипывать. Вытащив платок, она вытерла покрасневшие от слёз глаза. Сидящая рядом Сабрина участливо погладила её по спине и тихо сказала что-то непонятное по-английски. Все остальные, казалось, застыли в молчаливом ожидании, не понимая, что делать в такой ситуации. Старуха успокоилась и продолжила:

- Это было давно. Я была тогда младше, чем Алтынка с Эркиной сейчас. У меня был парень в Ат-Баши, я любила его больше всех на свете. В мае отец и братья взяли меня сюда, на джайлоо. Работы было всегда много, я помогала, мои сестра и эжешка тоже. Ночи стояли тёплые, и иногда мы спали прямо под открытым небом. Помню, было полнолуние и и облаков на небе не было вообще. Огромная Луна отлично освещала всю долинку. Я уснула на арбе, под старой курпачишкой [12] . И вдруг, среди ночи, раздалось оглушительное ржание лошадей. Я очнулась, приподнялась и осмотрелась вокруг. Заблеяли бараны и тут же залаяли овчарки. 'Наверное, волки', подумалось мне тогда, и в тот же момент чьи-то сильные руки зажали мне рот. Спустя две минуты я, связанная и с кляпом во рту, была верхом и могла держаться только за луку седла, чтобы не слететь с лошади. Кто-то, держа за уздечку эту лошадь на поводу, пустил своего коня в галоп. Рядом мчались ещё двое. Так вот меня и украли кара-багыши, кыз ала качуу...

Апа опять замолчала и всхлипнула. Сабрина протянула ей салфетку, но та отказалась. Глубоко вздохнув, старуха взяла себя в руки и сказала уже прежним, твёрдым, голосом:

- Ну да мы сейчас про обрыв говорим. Через два дня я уже была в Узгене. Это было странным, но лошади, на которых передвигались укравшие меня джигиты и я сама, были нашими, с джайлоо. По иронии судьбы, я ехала на своей же лошади, которую накануне перед сном так и не расседлала. Джигиты скакали без сёдел. То есть они их тоже угнали, но как-то ведь до долинки в горах они добрались! А раньше - только верхом, уходить так далеко в горы пешком, без лошадей, было очень опасно. Через несколько месяцев я ускользнула от моих похитителей и вернулась в родное кочевье. Сестра мне потом рассказала, что наутро после моего похищения братья с отцом обшарили все окрестности, но так и не вышли на след тех, кто меня украл - наездники были опытные и очень грамотно запутали следы. Но они нашли кое-что, чего никто из них никогда раньше не видел. В пропасти за рыжим валуном - в Жылкы Жаре - на камнях внизу, лежали трупы трёх разбившихся от падения лошадей. Все три были осёдланы и было ясно, что лошади были не наши. Никто толком не понимал, что и как произошло, но скорее всего по какой-то причине кони джигитов-похитителей рванули в пропасть и прыгнули вниз, навстречу смерти.

Старуха взяла пиалу и допила свой чай. Сабрина быстро извлекла невесть откуда блокнот с ручкой и стала остервенело записывать, вне всякого сомнения, только что услышанную историю. Бахыткан-апа поднялась и молча направилась к выходу. Алия-эже, как ни в чём ни бывало, стала собирать грязную посуду с клеёнки. Обед и разговоры закончились, и пора было возвращаться к работе.

- Идём! - сказала Алтынай Кунасу.

Он встал и направился за ней. Через несколько минут они топали за водой к Жылкы Жару, ведя под уздцы гнедого мерина с навьюченными на него алюминиевыми канистрами.

4

Через некоторое время Кунас заметил, что появился ещё один признак, по которому можно было различить сестёр - Эркингуль заметно похудела по сравнению с Алтынай. Она стала намного меньше улыбаться и диалоги с ней у Кунаса всё чаще состояли не из предложений, а из отдельных слов. Не надо было иметь семь пядей во лбу, чтобы заметить, как её иссушала бессмысленная и безответная любовь к Адилету. Пару раз он заставал близняшек, когда Алтынай обнимала очевидно плачущую Эркингуль, стараясь её успокоить. Окружающие спокойно относились к этой странной ситуации. С работой Эркина справлялась, а её внутренний мир, казалось, мало кого интересовал, кроме сестры. Жизнь в Кыргызстане и так была непростой, а тут, в диких горах, чужие эмоции и подавно были словно чужие слёзы - водой. Обжигающе холодной ледниковой водой, совать руки, в которую без необходимости не хотелось никому.

Кунас рубил дрова, аккуратно собирая щепки в кучу, когда залаял старый волкодав Сергек. Он обернулся и увидел, как по селевому руслу джигиты возвращались с охоты. Через несколько минут они въехали на пятачок перед юртами, и стало очевидным, что охота была успешной. Он отложил работу в сторону и взял под уздцы коня Атиллы, триумфально ехавшего первым в кавалькаде. Конь нервно фыркал, и было понятно, почему - поперёк седла лежал огромный серый волк с рыжими подпалинами в подбрюшье и окровавленным пулевым отверстием в шее. Вслед за Аттилой ехал Адилет, таща на поводу вьючного мерина с крупным горным козлом тэке на спине, с похожим следом от пули в районе бедра.

Из мазанки радостно выбежала Сабрина и, быстро осмотрев трофеи, обняла мужа; она стала что-то говорить по-английски с такой скоростью, что Кунас ничего не понял, кроме очевидного hunt [13] . Атилла сиял от гордости. Так, наверное, выглядел его далёкий предок с таким же именем после взятия штурмом Милана или Реймса его кровожадными ордами. Туши волка и тэке сняли с лошадей, и Сабрина сделала несколько фотографий мужа с добычей. Сергек и другие собаки нервно рычали, почуяв хищника. А уже через несколько минут Адилет и Алия-эже, ловко орудуя ножами, разделывали козла и снимали шкуру с волка.

Эркингуль развела костер под старым проржавевшим мангалом, стоящим между юртами. Присев на деревянную приступочку как можно ближе к Адилету, она стала резать мясо тэке на кубики и заворачивать их в подкожный жир животного. После этого, она нанизывала их на шампуры, перемежая с ломтями болгарского перца. Кунас не давал потухнуть пламени и подбрасывал только что нарубленных щепок в костёр. Всё это время Адилет, оживлённый, несмотря на усталость, не переставал шутить с Эркингуль, и было видно, что для неё это был самый радостный момент в уходящем дне. Она весело щебетала в ответ, и впервые за долгое время Кунас заметил улыбку на её лице. Сгустились сумерки. Шашлыки жарились на мангале под присмотром эжешки. Аромат жареного мяса не давал покоя собакам. Адилет глубоко выдохнул и отложил нож сторону:

- Мына бүттү! [14] - сказал он, подчёркивая, что работа закончена и, держа на весу окровавленные едва ли не по локоть руки, вопросительно посмотрел на Эркингуль.

Её не пришлось просить дважды. Стремглав убежав, она вернулась со свежим полотенцем на плече и кумганом, полным воды. Адилет сделал несколько шагов в сторону, и Эркингуль стала лить воду ему на руки. Тот что-то сказал ей. Послышалось хихиканье, перешедшее в задорный смех. Кунас обернулся и посмотрел на них. В алых отблесках пламени, они выглядели как счастливая женатая пара, радостно общающаяся после долгого дня порознь. Он покачал головой. Что-то было не так.

Мужчины ушли в юрту для гостей, где уже был накрыт стол. Эркингуль и Алия-эже резко сновали туда-сюда, играя роль как поваров, так и официанток. Все остальные отправились в мазанку. Ужин сегодня был восхитительным - шашлыки из свежего мяса тэке с ароматом костра, луком и большим количеством чёрного перца. Кроме чая было много свежего кумыса. Спустя час из юрты послышалось пение. Сначала это были мужские голоса, но потом их сменил женский. Тягучая киргизская песня звучала немного жалобно. Кунас прислушался. Он знал эту песню - Жалын Жаш [15] . Пела Эркингуль. У неё неплохо получалось. Песня завершилась и, судя по всему, была успехом; громкие одобрительные возгласы смешивались с рукоплесканиями. Всё складывалось хорошо, и заокеанские клиенты, от щедрости которых для киргизов зависело так много, были довольны.

Сабрина оставила несколько книг в мазанке с обеда и Кунас решил полистать одну из них. Сумерки за пыльным стеклом в окне сменились кромешной тьмой, и Бахыткан-апа зажгла керосинку. При её тусклом свете Кунас стал листать роскошно изданный фолиант на английском языке, отпивая из кружки с кумысом, пока апашка и Алтынай тихо судачили за чаем. Снаружи слышались завывания ветра.

Английский Кунаса был слаб, и вставки иллюстраций с пространными комментариями под ними плохо поддавались пониманию несмотря на его настойчивые попытки разобраться. На очередном развороте был изображен обнажённый по пояс всадник на пятнистом скакуне. Атлетично сложенный, он держал в одной руке невероятно длинную пику. У седла висел карабин в чехле. Строгий, но в то же время, отрешённый взгляд в камеру говорил о том, что отдавать приказы этому мужчине было куда привычнее, чем получать таковые от других. Из текста внизу этой чёрно-белой фотографии Кунас понял только то, что это некий вождь из Техаса. Дата фотографии была ясной - 1873-й год.

На другой странице разворота была уже фотография цветная. Это был пейзаж странного ландшафта, чем-то схожего с долинкой, где стоял их лагерь - красные, почти отвесные, скалы, река в низине, редкие кустарники и снег кое-где на отрогах. Фотография была сделана в сумерках, и огромная, идеально круглая, Луна висела над скалами.

- Нравится пейзаж?

Кунас вздрогнул и поднял голову. Над ним стояла Сабрина с бокалом, в котором, как всегда по вечерам, были лёд и ярко-голубая жидкость. Он так увлёкся книгой, что не заметил, как та вошла в мазанку.

- Я взял только посмотреть... I am sorry...

Кунас пытался захлопнуть книгу и положить её на место, но Сабрина улыбнулась и жестом показала, что всё в порядке. Она уселась на ширдак рядом с ним, звеня льдом о стекло. Лёгкий запах алкоголя и чего-то необычно сладкого тянулся из её бокала.

- Это Spirit Talker, Говорящий с Духами, - сказала она на смеси киргизского и английского, указав на всадника, - вождь одного из родов команчей, племени из Техаса. Это длинное копьё использовалось для охоты на бизонов.

Кунас кивнул и вновь посмотрел на фотографию. Индеец на ней совмещал в себе совершенно разные эпохи - первобытную пику для охоты и огнестрельное оружие. Это было во многом похоже на жизнь в этом стойбище, где по вечерам использовалась керосинка для чтения книг с отличной современной полиграфией. Сабрина пригубила бокал и продолжила, указав на вторую фотографию:

- А это каньон Пало Дуро на севере Техаса. В полнолуние. Такие ночи на юго-западе Америки называют Comanche Moon, Луна Команчей. Всё потому, что набеги свои команчи обычно совершали ночью в полнолуние, когда всё вокруг лучше видно. В этом каньоне американской кавалерией были разгромлены последние кочевые команчи. Остатки племени были размещены в резервациях. Ты слышал про легенду Пало Дуро?

Кунас, понимая большую часть сказанного, отрицательно покачал головой. Сабрина сделала ещё глоток и добавила:

- Для команчей лошади были настолько важны в их кочевой жизни, что богатство в их языке измерялось количеством лошадей. Их последняя их битва с американской кавалерией закончилась поражением племени в этом каньоне. Генерал МакКензи, командующий американскими войсками, приказал уничтожить всех захваченных лошадей, опасаясь рецидивов воинственности этих гордых номадов. Весь следующий день после сражения был посвящен расстрелу несчастных животных. Сотни и сотни их были убиты и свалены в огромную кучу. Гигантская гора белых костей ещё много лет после события служила ориентиром для путников в каньоне. В конце концов, кости были собраны и перетерты в удобрение для полей и проданы. И вот с тех пор, по легенде, никто не осмеливается показываться в этом месте каньона Пало Дуро в полнолуние. Почему? Потому, что в такие ночи огромный табун лошадей-призраков с потусторонним ржанием мчится по воздуху вдоль отрогов каньона. Увидеть его означает не только испугаться, это ещё и плохое предзнаменование, и тот, кто с этим столкнулся может устранить проклятие только тем, что откочует как можно дальше от места своего рождения и никогда не будет возвращаться обратно.

За окном послышалось слабое лошадиное ржание и резкое завывание ветра. Тут же залаяли собаки. Кунас вздрогнул от неожиданности и испуганно посмотрел на Сабрину. Та потрясла льдом в бокале и обнаружила, что кроме льда в нём ничего не осталось.

- Мне нужен ещё один дринк с водкой и Блю Кюрасао, - сказала она Кунасу, поднялась и, слегка пошатываясь, вышла за дверь.

В этой мазанке спали Кунас, близняшки и худой переводчик по имени Сейтек - сестры на одной стороне, парни на другой. У гостей была одна из юрт; в других юртах располагались Карабек с семьёй и Бахыткан-апа. Все джигиты помощники Карабека ночевали в другой мазанке. Обычно Кунас настолько уставал за весь день, что, когда ложился, засыпал сразу же. Укрывшись стеганной курпачой и сунув чей-то чапан, свернутый в рулон, под голову, он беспробудно спал до самого утра. Но сегодня, среди ночи, выпитый вечером кумыс стал проситься наружу. Кунас встал, накинул куртку и тихо, стараясь не шуметь, прошёл к входной двери.

Через две минуты он также тихо вернулся и, пробираясь к своей лежанке, заметил что-то странное. Тусклый лунный свет, падающий через оконное стекло, освещал комнату. Кунас остановился и, всё ещё дрожа от холода, огляделся. Сейтек храпел в том углу, где спал и он. На другой стороне тихо посапывала Алтынай. Но вот место Эркингуль, спавшей рядом с сестрой у стенки, выглядело пустым. Кунас нахмурился. Где она? Может тоже вышла в туалет? Но как же тогда он её не увидел? Может она осталась в юрте у Бахыткан-апы? Он помнил, что уснул раньше всех. 'Наверное с апашкой осталась...', сонно подумал Кунас и залез под теплую курпачу.

5

Прошло полтора месяца.

Атилла Кумани и его жена Сабрина уехали обратно в Кливленд. Несмотря на все попытки, он так и не смог подстрелить архара Марко Поло с рогами нужного размера; вместо него он увёз с собой рога того самого тэке, что добыл одновременно с волком, чья шкура теперь служила убранством в юрте для гостей. После супругов Кумани на охоту приезжал мрачный бородатый мужик из Калифорнии с испанской фамилией, а затем похожий на викинга немец с грозным именем Рагнар. Кунас должен был скоро уезжать обратно в Бишкек, а потом он всерьёз подумывал поехать в Россию, в Петербург, чтобы попробовать поступить в институт. Жизнь в лагере шла своим чередом - каждое утро джигиты с гостем уезжали на охоту, Кунас с близняшками и Алиёй-эже оставались и работали по хозяйству до их возвращения. Сабрина оставила Кунасу книгу о команчах, и он листал её каждый вечер, при свете керосинки, рассматривая величественное плато Льяно Эстакадо, портреты вождей и генералов американской кавалерии, и огромных мохнатых бизонов, столь непохожих на горных козлов и архаров Тянь-Шаня.

Всё было по-прежнему, кроме лиц иностранцев и неожиданно изменившейся сестры Алтынай.

Эркингуль с того самого дня, когда Аттила вернулся с трофеями, стала куда более весёлой и энергичной. Она вновь набрала вес и опять почти перестала отличаться от сестры, конфузя гостей из-за рубежа. Адилет оставался самим собой - отличным охотником и красавцем-балагуром, не перестающим шутить со всеми за вечерним достарханом. Но теперь что-то было не так между сёстрами. Более серьёзная и рассудительная Алтынай, бывало, отчитывала Эркину за что-то, но ни разу Кунас не мог понять, о чём речь, а задавать вопросы не рисковал. Диалоги с сестрой, впрочем, мало влияли на Эркингуль. Она выглядела радостной и, можно было даже сказать, счастливой.

Охотничий сезон завершался.

Карабек всё чаще говорил о стройке в Екатеринбурге, куда он и ещё пара джигитов отправлялись сразу после возвращения в Нарын. Алтынай судачила по вечерам с Бахыткан-апой о той 'Пятёрочке' на окраине Москвы, где близняшкам предстояло работать кассирами всю зиму. В последний день перед отъездом, немец Рагнар добился того, за чем приехал - он подстрелил великолепного архара размером с лошадь с гигантскими спиральными рогами. Сразу вечером 'викинг' выдал премию наличными всем джигитам-охотникам, но больше всех досталось Адилету, как главному проводнику, нашедшему стадо с этим шикарным экземпляром.

Попойка затянулась далеко за полночь, поскольку наутро никому, кроме немца (он отправлялся домой, в Дюссельдорф), никуда не нужно было спешить. Мужчины пели, играли в карты, ставя на кон неожиданно упавшие деньги, не переставая обсуждали охоту и мастерство Адилета как следопыта и бесконечно мечтали вслух, как потратят деньги, когда вернутся по домам, к семьям. Кунас лёг чуть раньше обычного, но никак не мог уснуть от мыслей о Петербурге и от гама пьющих мужчин. Он встал, оделся и вышел наружу. Стояло безоблачное полнолуние, и долинка прекрасно освещалась огромным желтоватым, как залежавшийся каймак, диском Луны.

Он отошёл подальше от мазанки и помочился за ближайшим холмом, дрожа от пронизывающего ветра. Снег хрустел под ногами от морозца. Через неделю он будет в тёплом Бишкеке, а долинку эту скуёт стужей как при ледниковом периоде. 'Как, интересно, зимой в Петербурге?', думал он, топая к мазанке. Подходя обратно, Кунас увидел двух всадников, неспеша удаляющихся от лагеря и что-то оживлённо обсуждающих.

Он прислушался и удивлённо потряс головой - это были Адилет, весьма захмелевший от выпитого, и Алтынай. Она что-то быстро и недовольно говорила ему, но тот лишь смеялся в ответ, бросал редкие реплики и направлял своего коня в сторону от неё. Стараясь не хрустеть снегом под ногами, Кунас натянул малахай по самые уши и стал осторожно следовать за ними. Они хаотично и бестолково двигались в сторону Жылкы Жара. Кунас прислушивался как мог, но ничего не мог разобрать из-за налетавшего ветра и расстояния между ним и наездниками. Под раскаты пьяного хохота Адилета и раздражённую речь Алтыны они плутали по долинке, но оказались в конце концов вблизи заводи, которая уже давно и полностью скрылась под плотной коркой льда. Здесь лошади остановились как вкопанные, отказываясь идти дальше, и Адилет был вынужден выслушивать всё, что ему говорила сестра Эркингуль. Кунас осторожно прокрался вдоль каменной стены, пользуясь тем, что никто из них не обращал внимания на окрестности, и спрятался за рыжим валуном. У того самого, где они с Алтыной обычно набирали воду и кололи лёд. Несмотря на пару десятков метров между ним и всадниками, он неплохо слышал их из-за того, что ветер дул в его сторону.

- Может хватит уже ей голову морочить? У вас ведь, байке [16] , семья в Караколе. Караколдо үй-бүлөңүз бар! А Эркина молодая совсем для вас, не в обиду будет сказано...

Голос Алтынай был уважителен, но резок и недоволен. Адилет вновь рассмеялся пьяным хохотом:

- А чё я? Я ничего не делаю. Ну может пошучу разок-другой вечером, вот и всё!

- Байке, я же всё знаю. Куда она по ночам уходит? Я же рядом с ней сплю.

- А я чё, знаю что ли куда она ходит? Ал апанын боз үйүнө барып жүрүшү мүмкүн, может к апашке в юрту!

- Байке, она когда возвращается мужчиной пахнет. Понимаете?

- Да чё всё я то? Я что, один джигит на всё кочевье что ли? Может она с Токтогулом время проводит!

Алтынай тяжело вздохнула и резко осадила начавшего взволнованно храпеть и нервничать аргамака.

- Байке, я прошу вас, не ломайте ей судьбу, она ещё молодая совсем. Кудайдан корксоңуз боло! Побойтесь бога!

Сказав это, Алтынай повернула коня в сторону лагеря и помчалась лёгкой рысью. Адилет опять расхохотался. Его лошадь тоже стала нервно фыркать, но он, даже будучи пьяным, чётко держал скакуна под контролем. Кунас озадаченно смотрел на удаляющийся силуэт Алтынай, отлично видимый под ярким светом Луны. Теперь всё начинало наполняться смыслом - и пустая лежанка Эркингуль той ночью, и её счастливый облик в последнее время.

И вдруг странный звук заставил его повернуться в сторону пропасти.

Кунас никогда не слышал ничего подобного - казалось, что сотни копыт стучали об замерзшую землю в бешенном галопе. Но откуда? Звук совершенно точно не мог идти из пропасти, он бы не слышался в таком случае столь отчётливо. Топот усиливался, и было ясно, что стадо приближается. Кто это? Архары? Откуда они взялись в таком количестве? Кунас никогда не видел архаров или козлов тэке в стадах, насчитывающих больше пары десятков животных, но сейчас, судя по топоту, их было не меньше полусотни. Он испуганно и сконфуженно всматривался в простиравшуюся вниз пропасть, отлично освещённую лунным светом, но ничего не видел. Конь Адилета нервничал всё больше и даже встал пару раз на дыбы, вынудив захмелевшего наездника крепко выругаться. Кунас нервно переводил взгляд с обрыва, наполненного странным неуклонно нарастающим топотом, на Адилета, которому было всё труднее справляться с выходящей из-под контроля лошадью. И вдруг из-за каменной стены по левую сторону обрыва появилось нечто, что заставило Кунаса оцепенеть. Всё, что он мог делать, было лишь смотреть на проносящееся перед его глазами совершенно жуткое зрелище.

Десятки мглисто-полупрозрачных лошадей-призраков мчались по воздуху в полном галопе плотной массой прямо у края Жылкы Жара. Крупные самцы, самки с жеребятами, разной расцветки они двигались одним сплошным потоком, словно мустанги в прерии, как он видел однажды по телевизору. Часть из них была с сёдлами на крупах и уздечками на мордах, другие нет. Кунас, раскрыв рот, заворожённо наблюдал за ними, не в силах пошевелится. Вдруг одна из лошадей из этого потустороннего табуна, нетипичной для местных гор пятнистой расцветки, повернула голову в его сторону и громко заржала. Конь Адилета встал на дыбы, громко заржал в ответ. Не слушаясь хозяина, он взял с места в карьер и во весь опор помчался в сторону обрыва. Адилет громко ругался и старался осадить коня, но всё было тщетно - аргамак только ускорялся, полностью игнорируя потуги опытного всадника. Поравнявшись с рыжим валуном, там, где находился Кунас, конь вновь истошно заржал и взбрыкнулся. Адилет чуть было не упал на снег. Это было бы куда лучшим исходом по сравнению с тем, что случилось через несколько секунд - сделав несколько мощных прыжков, конь Адилета, стараясь примкнуть к лошадям-призракам в их бешеном галопе, прыгнул с обрыва. Пролетев насквозь сквозь плотную массу потусторонних скакунов, так, будто бы их и не было вовсе, он сгинул во мраке вместе с наездником. Кунас в ужасе проводил их взглядом. Через несколько секунд послышался глухой звук от падения где-то далеко внизу, в пропасти, и слабое предсмертное ржание. Табун-призрак моментально исчез, и наступила оглушающая ужасом тишина.

Кунас ошарашенно смотрел на залитую лунным светом пропасть, будучи не в силах что-либо сказать или пошевелиться. Прошло несколько тягостных минут. Поднялся ветер. Он обжигал ему ледяным дуновением руки и лицо. Наконец, окоченевший от холода и ошеломлённый увиденным, Кунас пришёл в себя. Растирая щёки озябшими ладонями, он, направился в сторону лагеря. Постепенно ускоряя шаг, Кунас иногда оборачивался и с опаской глядел в сторону Жылкы Жара. Но всё было тихо и спокойно, если не считать порывов горного ветра. Желтоватый свет полной Луны по-прежнему щедро заливал долинку.

6

Кунас не спал всю ночь.

Никто в лагере так и не понял, что случилось с Адилетом. Утром его хватились и стали искать по всей округе, и прошло совсем немного времени прежде, чем один из джигитов увидел его на дне пропасти. Вскоре весь лагерь был у Жылкы Жара. Эркингуль билась в истерике и не переставая рыдала в объятиях сестры. Как оказалось, она тоже не спала всю ночь и первой забила тревогу. Снег у заводи был настолько вытоптан, что никто даже не заметил ночных следов Кунаса. Карабек долго разговаривал с Алтынай - та рассказала ему как она пыталась убедить Адилета накануне отстать от Эркингуль. Как потом, оставив его тут, у этой заводи, ускакала обратно в лагерь. Всё свелось к тому, что, скорее всего, перебравший накануне Адилет, случайно упал в темноте, будучи верхом, с обрыва, погубив и себя, и лошадь.

Кунас два раза уже было пытался добавить к рассказу Алтынай увиденное им при свете Луны накануне, но оба раза сдерживался. Кто ему поверит, кроме, быть может старой Бахыткан-апы? Что он скажет? Что кобыла из табуна лошадей-призраков призывно заржала и вынудила лошадь Адилета броситься с обрыва? Кто в это поверит, тем более что тот ездил на мерине, а не жеребце!

На следующий день приехала милиция из Нарына и долго опрашивала всех, включая Рагнара. Вопреки своей внешности сурового викинга, он, казалось, был шокирован произошедшим больше остальных. А через два дня Кунас уже был в Бишкеке.

***

Кунас налил себе воды и посмотрел в окно.

Стояло полнолуние. Лунный свет заливал прибрежные воды залива Матагорда. Он любил приезжать сюда летом с семьёй на несколько дней из Сан Антонио, где теперь жил и работал. Море было спокойным и казалось, что осенние ураганы никогда не появляются в этой части Техаса. День наполнил жену и детей впечатлениями. Теперь они спали, будучи уставшими от целого дня на родео.

Кунас вспомнил всадницу-индианку, столь похожую на Эркингуль. После трагедии с Адилетом, она не поехала с сестрой в Москву работать, как делала до этого два года подряд; вместо этого Эркингуль осталась с матерью в Узгене и следующим летом родила мальчика. На плечи Алтынай легли дополнительные заботы и поговаривали, что кроме 'Пятёрочки' она нашла ещё одну работу там же, в Белокаменной - убирать офис какого-то банка. Говорили также, что, когда мальчик подрос, он стал вылитой копией Адилета. Кунас ничего не слышал о семье Адилета в Караколе и что стало с его другими детьми. Но одно было ясно совершенно чётко - расти без отца везде непросто, а в нищем и постоянно сотрясаемым политическими катаклизмами Кыргызстане вдвойне труднее.

Дядя Карабек так и не поехал на стройку в Екатеринбург в тот год. Его, как старшего в лагере и ответственного за всех остальных, затаскали по судам, но в конечном итоге был вынесен вердикт, что произошедшее было не более, чем трагической случайностью. В этом отношении ему повезло, хотя Кунас и знал, что вины дяди в случившемся не было вообще. Сам же он поступил на следующий год в институт в Петербурге, закончил его и потом работал в Москве (где, бывало, виделся с Алтынай), а потом смог уехать сначала в Голландию, а потом и в Америку.

Кунас сделал несколько глотков воды.

Глядя на серебристую от лунного света поверхность моря, он вспомнил, что читал в книге, оставленной ему Сабриной Кумани, как однажды команчи совершили дерзкий набег на побережье этого залива. Как атакованный торговый городок был разрушен до такой степени, что его даже не стали восстанавливать после того, как кочевники отступили с добычей и пленниками обратно, на Льяно Эстакадо. Набег был совершен, как это часто бывало у этих диких номадов, в безоблачное полнолуние, когда лунный свет обеспечивал неплохую видимость. Почему в Техасе такие ночи называют Команчи Мун - Луной Команчей - было понятно. Иногда название полностью оправдывает себя, хотя бывает и неясно откуда оно взялось в самом начале. Никто не знает когда киргизы, кочевники с другого конца планеты, стали называть скалистый обрыв с водопадом в той тянь-шаньской долинке Жылкы Жаром. Кунас тоже этого не знал, однако почему обрыв так назывался, он понимал лучше всех на свете, за исключением, быть может, старой Бахыткан-апы.