"Но здесь, в Израиле, я впервые почувствовала себя еврейкой и поняла, что ни в какой другой стране мы не будем в такой безопасности, как на Земле Обетованной".
Фотография ностальгическая
Мысль мудрого Гераклита о том, что в одну и ту же реку нельзя войти дважды, я переосмыслил для себя так: невозможно одинаково судить об одном и том же предмете в разные годы жизни. Потому как проживаются они в разных измерениях и как будто другими людьми. Отсюда такую странную реакцию вызывают у нас старые письма, написанные нами же: они кажутся чужими, но читать их интересно.
Возвращаясь к теме об особенностях израильского менталитета, поразительным капризам поведения, отклонениям от общепринятой нормы и даже экстравагантностям истинного сабры, попробую придать моим свободным размышлениям и ассоциациям историческую глубину и объемную перспективу, то есть дополнить впечатлениями прошлого.
Боже, боже, как жаль, что не вел я дневников, не делал для себя записей о том добром, почти забытом времени, когда свалились мы на эту землю, точнее даже грузно обрушились на нее, пребольно ударились и ничего не поняли. Куда мы попали? Во что вляпались? Как нас угораздило сюда попасть?
И меряли мы тогда все окружающее своей советской меркой, и боялись за свое будущее, и, ненавидя, любили прошлое, и мучительно пытались понять настоящее.
Настоящее же повернулась к нам мягко говоря боком, если не сказать прямо задом. Шла дождливая и холодная по израильским меркам зима 1991 года. На страну градом падали иракские снаряды, защищаться населению от них следовало спокойным презрением к опасности: без паники предписывалось одеть противогазы и скрыться в загерметизированной комнате.
Представьте только себе те забытые ныне картинки: смирно сидят в закупоренных комнатах присмиревшие израильские дети, вдруг повзрослевшие, с криво напяленными противогазами и вопрошающе смотрят на родителей.
- Ну и что будет дальше? - как будто спрашивают они.
- А все будет хорошо, - как будто отвечают им родители, сами свято веря в очередное израильское чудо избавления от грозного Омана.
Оглушенные новой реальностью, мы тоже сидели в закрытых комнатах, но почему-то больше опасались не попадания снаряда, а ближайших платежей. На нашу семью так же методично и веско как и вражеские бомбы падали различные счета, казавшиеся запредельными. Оплачивать их денег не было, положенные переводы задерживались, найти хоть какую-то работу было нереально - надежды на спасение таяли. Ночами к изголовью бесшумно подкрадывалась госпожа Депрессия, клала горячую руку на мой остывающий лоб и тихо шептала: не открывай глаза. Становилось понятно, почему Анна Ахматова в "Реквиеме" призывала смерть и называла ее "простой и чудной". Вспоминался в то время впервые напечатанный Варлам Шаламов, проведший долгие годы в сталинских лагерях, чудом выживший и оставивший горькие "Колымские рассказы". Где он формулирулирует свою выстраданную мысль о том, что лагерный опыт не имеет никакого отношения к нормальной жизни. Как и новый израильский опыт не имел никаких связей с нашей прежним существованием.
Так вот, в то самое памятное время, вспоминать о котором так не хочется, самое глубокое впечатление оставили в памяти не страшные ночи обстрелов, не тяжелые безденежные дни, а неожиданное появление Джерри.
Как-то в субботу вдруг раздался телефонный звонок, и незнакомый голос на иврите стал дружелюбно что-то втолковывать. Мы впали в шок, хотя и не поняли ничего.
Во-первых, изъясняться на иврите после окончания ульпана никто не мог.
Во-вторых, какое отношение к нам имел таинственный, неизвестно откуда взявшийся израильтянин, который представился как Джерри.
Ключом к поразившему нас звонку должно было стать словечко "адаптор", которое несколько раз повторил незнакомец, но что оно значило, к чему его приложить - было непонятно.
Еще удалось разобрать, что вечером Джерри, называвший себя адаптором, заедет за нами и отвезет к себе домой. С какой стати? К чему бы это? - мучительные вопросы, на которые мы не могли найти тогда ответов.
Точно в назначенный час (как выяснилось позднее: точность не самая характерная израильская черта, скорее наоборот) Джерри действительно заехал, погрузил в свой микроавтобус оцепеневшую от удивления семейку и отвез в свой роскошный особняк в Раанане. В каких апартаментах мы оказались, какой чудесный дворик нам показали (это в Раанане-то, самом дорогом городе в Израиле), какой изысканный стол был накрыт, какими вкусными вещами нас угощали, сколько времени и внимания было уделено, мы опустим, скажем только - все это было сделано для совершенно незнакомых людей.
И потом в течение многих лет мы часто встречались за тем же хлебосольным столом, накрытым все той же скатерью-самобранкой, но уже как близкие и желанные гости, отмечали семейные праздники, вспоминали то время.
Мне до сих пор трудно перевести на русский поразившее нас тогда слово "адаптор", потому что и понятия такого в советской жизни не существовало. "Адаптор" - добровольный помощник вновь прибывшим в Израиль семьям, который берет на себя труд приспособить, адаптировать новичка к новой жизни.
Да, перевести слово точно невозможно, но и забыть его нельзя.
Как нельзя забыть и милую семью Джерри и Ивонн - наших спасителей, первых израильских знакомых, проводников и лоцманов в незнакомом мире. Оказывается, взяв наш адрес, Ивонн и Джерри взвалили на себя груз добровольного шефства, приняли в свою большую семью, протянули руку помощи, развернули зонтик безопасности.
Теперь же (кто мог себе представить, как все повернется), составляя коллективный портрет среднего израильтянина, подбирая цветную мозаику израильских характеров, я не имею права не поместить в центре картины наших адапторов.
Ведь, согласитесь со мной, каждый видит в израильской действительности лишь часть картины, только то, что поражает, удивляет, беспокоит или тревожит именно его.
Так совпало: перебирая недавно старые контрольные работы, бросились в глаза мне забытые сочинения моих учеников. Какие глубокие чувства они пробудили, какие неожиданные ракурсы прошлого показали. Стало понятно: коллективный портрет будет неполным без коллективного мнения. Послушаем же подлинные голоса того времени.
"Сначала меня просто шокировали их поступки, но постепенно я начала привыкать. Однако в душе моей осталась какая-то страшная боязнь за своих детей, за их будущее окружение".
"Израиль - святая земля. Скажите, пожалуйста, в какой стране еще какой-то случайный таксист может оказаться пророком, перевернувшим твою жизнь"
Фотография бюрократическая
Сейчас перескочим сразу через несколько ступенек в другое время и покажем иную фотографию. Может быть, чуть менее симпатичную, но не менее любопытную.
Если бы меня спросили: где плачут израильтяне? То теперь бы я знал правильный ответ: в налоговом управлении.
Но тогда, когда моя нога впервые переступила порог этого серьезного заведения, я и не подозревал, куда я попал. Желаю тебе, мой милый читатель, никогда и не узнать этого. Не столкнешься ты тогда с тыльной стороной израильской действительности - бюрократией, сохранишь толику оптимизма и веры в людей, облегчишь свою жизнь!!!
Учреждение как учреждение: бесконечные коридоры, множество деловых кабинетов. Поразило лишь множество озадаченных людей с тревожным блеском во взорах, с подавленным криком в горле:
- Помогите кто-нибудь! Не знаю, зачем здесь остальные, а вот я невиновен, я попал сюды случайно. Разобраться бы только поскорее и ноги уносить.
Жертвы налогового управления клубятся и растекаются по кабинетам, каждый со своей бедой наособицу, как с писаной торбой за горестно опущенными плечами. Бледным вытянутым лицам просителей резко контрастируют румяные довольные лица служащих.
Не мешало бы для начала сказать пару слов о том, как все же черт толкнул меня в объятия налогового управления.
В один вовсе не прекрасный день получаю по почте официальное уведомление о том, что я должен вернуть государству Израиль деньги, неправильно начисленные мне еще десять лет назад. Возврат должен быть произведен в течение месяца. Вернуть - так вернуть. Однако поразило не это. Убила сумма возврата - 220 000 шекелей. Белый свет померк в ясных глазах, небеса опустились чуть ли не буйну головушку, сгустились темные тучи и даже показалось, будто грянул гром среди чистого неба. До сих пор не понимаю, как тогда не разбил меня паралич, не свалил сердечный приступ, не отнялась речь, как не попал в психушку?
На семейном совете выработали несколько вариантов спасения:
- бежать из страны немедленно, бросив все, пока еще не наложен арест на наши счета и есть возможность удрать;
- сесть в тюрьму, но ни за что не платить ни копейки, тем более оплатить такую сумму невозможно;
- продать квартиру, машину, мебель и рассчитаться с долгами;
- прийти в управление, пасть в ноги, биться головой о пол, рвать на себе жалкую одежду и плакаться, может и снимут часть долга...
- прочие фантастические варианты не привожу.
Таким образом, вынужденное появление в налоговом управление имело адресную цель: разобраться.
Вот тогда-то надолго (тогда мне казалось - навсегда) и погрузился я в кафкианский таинственный мир израильской бюрократии; вот тогда и проплыли передо мной разнокалиберные чиновничьи лица, слившееся в конце концов в одну ассиметричную равнодушную физиономию.
Никому ничего объяснить я не мог, но и мне никто ничего внятно не растолковал: откуда выплыла такая чудовищная сумма долга?
Помнится смутно, как в каком-то бреду: бесконечно долго сидел в томительных очередях, заходил в разные кабинеты, ждал пока облеченные властью лица всласть наговорятся по телефонам. Как только передавал свою просьбу разобраться со мной, разговор тут же прерывался на переговоры теперь уже по одному из пелефонов. Выслушивал одни и те же ответы: платить все равно надо. И перебирался как по этапу в следующий кабинет. Казалось: попал в замкнутый круг.
Наконец после многодневного хождения по мукам, по коридорам власти, мелькнула спасительная ниточка, за которую и ухватился. Один замученный работой служащий скучающе бросил мне: "Да не смотри ты на сумму, мы всем начисляем 220 000, чтобы напугать, чтобы побыстрее прибежали разбираться".
Да, если бы меня спросили, чего больше всего боятся израильтяне, теперь бы знал, что ответить.
Завершающим аккордом моей налоговой эпопеи послужила встреча с начальником одного из отделов. К счастью, так мне показалось, он оказался из русских, так что мне было легче объясниться. Передо мной сидел истинный представитель власти: молодой холеный господин лет 35-ти, прекрасно одетый (видели ли вы в Израиле служащего, одетого по европейскому стандарту), уверенный в себе, твердо стоящий обеими ногами на земле и свято верящий в то, что уж он то точно знает, где должен находиться проситель.
В роли такого жалкого просителя, как будто бы не знающего еще, где его место, предстал тогда я перед стальные очи высокого начальника. Краем уха выслушав мои разъяснения, краем глаза взглянув в бумаги, он погрузился в мое дело, отыскав его в своем компьютерном архиве. После недолгого молчания очень медленно и веско, но так, что его слова запомнились мне на всю жизнь, господин изрек:
- А платить-то вам все-таки придется. Неужели вы не понимаете, что мы все видим: вот у вас есть трехкомнатная квартира, машина у вас "Даяцу - Апплаус", ездили за границу пять раз, причем недешевые поездочки выбирали, да и работаете оба. Так что сможете с нами рассчитаться.
Вот тогда я понял - моя частная жизнь, которая казалась мне известна лишь моей семье, полностью прозрачна. Каждый мой шаг, любая банковская операция, серьезная покупка отслеживается налоговым управлением и скрыться от этого недремлющего ока никому не дано.
Для того, чтобы разобраться в ситуации, для того, чтобы увидеть настоящий Израиль, мне понадобились долгие годы наблюдений. Для того, чтобы выжить и защититься от бдительной опеки государства, не прошли даром горькие уроки, полученные в налоговом управлении. Как же мои ученики в те далекие годы, без всякого опыта и понимания уже тогда почувствовали дух страны?
"Но над всем этим властвует чудовищный балаган. Балаган в политике и экономике, неточность и необязательность в деловых вопросах"
"В школе я встретилась с сабрами поняла, что они никогда меня не поймут и что они никогда не будут моими друзьями. Еще мне не нравится то, что они много обещают, но ничего не выполняют, а только бьют по плечу и говорят свое любимое слово "савланут" - терпение".
Фотография политическая
Вы и без меня понимаете, что никакой коллективный портрет израильтянина не получится, а точнее будет неполным, если не не показать бьющую через край страсть южных темпераментов к политическим выборам, назначениям, закулисной игре.
Не исследуя сей странный феномен ни вглубь, ни вширь, не давая ему никаких этических оценок, просто констатирую зримый факт: политика - любимое национальное занятие коренного жителя нашей страны.
- Как же может быть по-другому? - возразят мне. - Ведь страна на протяжении долгих лет живет во враждебном окружении, пережила несколько войн, ее жизнь изобилует постоянными стрессами, ее тело терзает то затяжная интифада, то непрекращающиеся теракты, ее границы подвергаются сильному давлению, ее душу разрывают внутренние распри, - как же можно обойтись без политики.
Но мы говорим сейчас не о той высокой политике, которая для истинных уроженцев страны является как бы внешней, далеко от них отстоящей, пригодной лишь для громких политических заявлений в ООН, дипломатических инициатив и международных форумов, то есть политику, изготовленную для употребления вовне. Выставленную как сладкий образец на всеобщее удивление всему миру, наглядное доказательство демократических свобод и мнений, отлакированную и справедливую, объединяющую и сбалансированную, но вовсе не подходящую для употребления вовнутрь. Израильтянин больше используют для жизни внутреннюю политику. Политику домашнюю и семейную: политику "ты мне - я тебе", политику уступок и мелкого подкупа, политику исторических предпочтений и клановых разборок, политику ашкеназскую и сефардскую, политику религиозных авторитетов и каббалистических озарений, политику слепого подражания старших и полного невмешательства младших, - короче говоря, настоящую политику израильтянина.
Вспоминается тот домашний балаган, то незабываемое время, когда грядет пора выборов. Вот когда наступает время собирать урожай: в воздухе носятся новые ветры перемен, иначе разрезается пирог назначений, маняще пахнет деньгами и угощениями.
Именно таким открылся нам, глупеньким идеалистам, простой механизм выборов. Стройными рядами потянулись мы к урнам, новоприбывшие свеженькие избиратели, щедро унавоженные заботливыми радио и телеобращениями, напичканные новенькими брошюрами, успокоенные договором с нашей партией.
Так совпало: свое избирательное право мы реализовали впервые не только выбирая представителей в Кнессет, но и в органы местной власти. Небольшой городок Рош-ха-Айн превратился в большую агитационную арену, на которой шумно рекламировались разные политические партии. Для старых жителей Рош-ха-Айна существовали лишь две партии, которым были отданы восторженные голоса: ШАС и Ликуд. Для новых репатриантов выбор был разнобразнее, но предпочтение отдавалось вновь возникшей партии Щаранского.
Какое из этого было устроено цирковое представление, какие только клоуны не выступали прелюдно? Сколько экскурсий для бедных пенсионеров состоялось, сколько обильных угощений было выставлено, сколько обещаний было дано!
Ах, какой незабываемой осталась в памяти та ночь, ночь выборов! Когда, наконец, свершилось великое таинство подсчета голосов, когда прояснилась ситуация и прежнее начальство города осталось на своих теплых местах, когда партия новых репатриантов получила путевки в Кнессет.
Какую Варфоломеевскую ночь устроили тогда партийные активисты! Если сказать, что она была шумной, значит ничего не сказать. Если сказать, что она была бессонной, праздничной, бесконечной, мучительно длинной, значит обмануть читателя. Все перечисленное следует умножить на балаган, прибавить восточный темперамент, дополнить благоприятными результатами и получить нечто, слегка похожее на те "удачные" выборы.
По освещенным и украшенным улицам разъезжали машины, беспрерывно сигналя, из громкоговорителей вперемешку неслись то хасидские напевы, то отрывки их речей уважаемого рава Кадури, то ликующий голос вновь избранного мэра, то восторженные крики избирателей. На крышах старых тендеров танцевали в обнимку, ревели хриплыми голосами.
И так всю ночь!
Может быть в тот момент приоткрылись мои глаза идеалиста, рассеялся морок наваждения, туман незнания, я понял: попал домой.
Как показывают старые сочинения ученики намного быстрее учителей раскусили подлинный израильский менталитет:
"Мне очень понравилась израильская свобода и раскованность, израильтяне очень самоуверенны. В них нет еврейского комплекса неполноценности, который есть у нас".
"Я отношусь к стране хорошо, но на многое предпочитаю смотреть со стороны. У меня нет желания влиться в ее ритм, в стиль ее жизни. Я знаю, что это плохо, но мне слишком многое чуждо и очень многого не хватает"