Аннотация: Лизи срывается с алькова и, нагишом, бесстыдница, бросается ко мне.
Я насилу вырываюсь из ее объятий, становлюсь на четвереньки и заползаюпод кровать.
- Алексис, в чем дело?!
- Тебе не попадались мои шпоры?
- Так ты за шпорами пожаловал? А я-то думала...- Лизи выхватываетиз-под подушки шпоры и швыряет мне в лицо. Насилу увернулся.
Истинным ценителям русской
литературной классики
Смотрю в зеркало и вижу в нем ... гусара. Кивер с заячьим султаном, эполеты с вензелями лейб-гвардии гусарского его величества полка, аксельбанты, штаны-чакчиры с красными лампасами, галуны на ментике в шелковых шнурах, шпага, кисточки на ботиках...
Что за чертовщина?
Придвигаюсь ближе. Физиономия - моя! И папиллома на щеке, и родинка на подбородке, и бородавка. А вот усы и бакенбарды не мои. И этот шрам у правого виска... Против бакенбардов и усов не возражаю. Мне они вполне к лицу. Но вот откуда шрам, убей - не помню. Перебираю в памяти баталии, в которых воевал француза. Бородино? Малоярославец? Вязьма? Павлово-Посад? Березина?.. Стоп, припомнил! Смоленское сражение. Ну, как же ... Шестое августа. Четыре тридцать пополудни. Барклай де Толли отдает приказ к атаке. Ну, наконец-то! Притомились ждать. Мы шашки наголо, и в бой. "Бей французов, спасай Россию!".
Рядом мчится взводный Ситников. Глаза навыкате, ноздри раздуваются, уши прядают, храпит, как жеребец, скулы в каплях пота. Вижу, как дрожит его рука после ночного кутежа, но шашку держит крепко. Рубака, истинный гвардеец! И тут - удар клинком в висок. Кубарем вылетаю из седла. Правая щека залита кровью, бакенбарда - в клочья. Она-то, кстати, и спасла меня от смерти. Я только тогда уразумел, для чего гусарам бакенбарды. А я-то думал, для балов и обольщенья дам.
Лежу на поле брани, в яблоках конского навоза. Он еще горячий и пахучий, и над ним струится зыбкая, едва угадываемая струйка пара. Из-под яблока вылезает жук и переползает мне на грудь. Медленно, с опаской ползет по ментику, пошевеливая усиками. Не имею сил согнать его. И тут я замечаю, что две передних лапки у жука отсутствуют. Где он потерял их, как?.. Возможно, что попал под лошадиное копыто, но каким-то чудом увернулся? Здравствуй, брат мой, инвалид Смоленского сражения...
Надо мной высокое голубое небо, не ясное, но все-таки неизмеримо высокое, с тихо ползущими по нему серыми облаками. Боль в виске незаметно отступает и приходит чувство беспредельной внутренней гармонии, простой и непонятной прежде истины: как же я не видел прежде этого высокого родного неба? И как же счастлив я, что, наконец, узнал его. А остальное все пустое, все обман...
Смоленское сражение в разгаре. А я, беспомощный, лежу на поле брани и тихо сам с собою и с жуком веду беседу.
Разрывы канонады, пушечные ядра, ржание коней, крики командиров, стоны, русский мат, перемешанный с французским...
Да мне ли вам рассказывать? Кто воевал в двенадцатом, тот знает. Кому не довелось, прости его Господь.
...Гляжу в трюмо, придирчиво проверяю амуницию. Вроде, всё на месте. Напоследок окропил своим любимым шипром носовой платок, натянул поглубже кивер, взбил бакенбарды, расправил щеточкой усы, по-кавалерийски щелкнул каблуками и.. не услышал звона шпор. Гляжу, а ботики без шпор. Да как же так?!
Хватаю колокольчик.
Сей же миг появляются дворецкий и Дуняшка, ядреная деваха в цветастом сарафане. (Поди, отъелась на господских пирогах).
- Шпоры где?! - кричу.
- Прошу пардону, барин, - говорит Дуняшка. - Но вы изволили прибыть домой без шпор.
- Быть того не может, дура!
- Простите, граф, - подтвердил дворецкий, - но вас и вправду на рассвете привезли без шпор. Графиня закатила гранд-скандал, не допустила вас до спальни.
- Я вам в кабинете постелила, а вы мои коленки принялись хватать... - добавила Дуняшка.
- Ну, а ты?
- Насилу вырвалась.
- Да ты и впрямь законченная дура! Беги к Захару, вели карету подавать. Меня Ростовы дожидаются. По пути к Лизи заеду, в алькове шпоры поищу.
Дворецкий ахнул:
- Да неужто вы в альков в шпорах сиганули?!
- Торопился, братец ...
- Ну, барин... Истинный гусар!
- Истинный гусар, любезный, не в постели проверяется, а в бою с французом.
- Вот и я про то. Иная баба трех французов стоит.
- Моя, пожалуй, пятерых заменит...
- И в кого такой пошли вы, Алексис? - журит меня дворецкий. - Помню, батюшка ваш, светлой ему памяти, тишайший был старик. С утра, бывало, запрется в кабинете, нарукавнички свои атласные наденет и долбит костяшками на счетах. Точно дятел. К ужину не дозовешься. Уж так любил бухгалтерское дело...
- Ты вот что, братец, - обрываю я дворецкого. - У Николя Ростова пирушка затевается, так ты скажи графине, чтобы рано не ждала, и что выпивший приеду.
- Ну, это уж само собою...
- Да гляди, ей про Лизи не проболтайся.
- Как можно, барин... Я вас подводил когда?
- Ну, то-то...
Карета у подъезда. Захар на облучке.
- Куда прикажете изволить, барин?
- На Ленинский гони.
- На Ленинский не можно, барин. Он с утрева ишшо закрыт.
- По какому случаю?
- Делегацию из Персии встречают.
- Что за делегация?
- Мне не докладали.
- Осточертели эти делегации...
- А правду мужики болтают, - дознается кучер, - будто во дворце ихнего персидского царя из земли фонтаны керосиновые хлещут? А вокруг павлины ходют?
- Павлины, говоришь?..
Я сел в карету.
- Трогай! Дуй в объезд по Профсоюзной. В Коньково перестройся в правый ряд и поверни на Краснофлотскую.
- Сызнова к мамзель Лизи?! Так мы ж надыся от нее...
- На минутку. Я только шпоры заберу.
- Второго дня, когда вы кивер у нее забыли, тоже обещались на минуту. А я ваше благородие до самых петухов прождамши...
- А ты подискутируй у меня, павлин!
Я отпираю дверь своим ключом, врываюсь в будуар к Лизи. Она еще в постели.
- Алексис!
Лизи срывается с алькова и, нагишом, бесстыдница, бросается ко мне. Лебяжьими руками обвивает шею, целует в бакенбарды и усы, заливчато смеется.
Я насилу вырываюсь из ее объятий, становлюсь на четвереньки и заползаю под кровать.
- Алексис, в чем дело?!
- Тебе не попадались мои шпоры?
- Так ты за шпорами пожаловал? А я-то думала...- Лизи выхватывает из-под подушки шпоры и швыряет мне в лицо. Насилу увернулся. (Мало мне одной смоленской травмы)...
- Держи свои железки!
- Но как, проказница, ты умудрилась снять их? Я и не заметил...
- Куда тебе было заметить? Вконец меня загнал. А в следующий раз, когда ложишься с дамой, изволь разуться! А то влетаешь в будуар и сходу прыгаешь в седло. Но будуар - не эскадрон, а я не верховая лошадь. Ты полюбуйся на мои израненные ноги!
И вправду, на белоснежных Лизиных ногах проступают свежие глубокие царапины.
- Прости меня...
- Не здесь, в постели...
Я отбиваюсь:
- Не сейчас, голубушка... Не время...
Но куда там. Если Лизи чего захочет - и коня на скаку остановит, и в горящую избу войдет, и в постель затащит.
Я проявляю слабость и сдаюсь. В конце концов, напиться у Ростовых я еще успею.
Лизи тем временем срывает с меня ментик, кивер, ботики, штаны-чакчиры...
- Кальсоны снимешь сам! - И, широко раскинув руки, точно с обрыва в реку, бросается в смятую после вчерашнего свидания постель...
В вечерний час на Поварской не протолкнуться. Обочины забиты экипажами. Пришлось тащиться к площади Восстания. С трудом нашли стоянку.
Бегу назад на Поварскую. Взлетаю на крыльцо, сбиваю с ног привратника, врываюсь в залу.
Кого здесь только нет: уланы, кирасиры, егеря, драгуны, гусары, гренадеры... Голубые ленты, шпаги, эполеты, ордена... Раскаты смеха, пунш, шампанское ...
За ломберным столом уединилась генеральская компания: Шаховской, Милорадович, Паскевич и Раевский. Играют в домино.
Раевский вбивает доминошную костяшку в стол:
- Рыба, господа!
Меня увидел Николя. Бежит навстречу. Раскрасневшийся, в расстегнутом апаше, слегка уже хмельной.
- Штрафную Алексису!
Подает бокал с шампанским и бутерброд со шпротами.
Шампанское я выпиваю, шпроты игнорирую.
-Чудак, да ты отведай! - наседает Николя. - Дефицит. Из Риги. Мне вчера кузен прислал с проводником курьерского.
- Прости, я только от стола. Обедал у Лизи.
Николя смеется и грозит мне пальцем:
- Знаем, мы твои обеды у Лизи. Le marcheur! (Ходок)
Из-за колонны появляется Андрей Болконский. Чуть обвислые рейтузы. Погасший взгляд, сутулый, исхудавший, хромает, опирается на трость...
- Ба! Князь Андрей! А мне сказали, что на тебя прислали похоронку.
Князь грустно улыбается, качает головой.
- Ну, как же, я в романе о тебе читал.
- Не верь писакам. Как видишь, выжил. Всем смертям назло... Только не пойму, зачем ...
Андрей вздохнул, отвел глаза.
- Что-нибудь в семье?
Андрей молчит.
- Неужто старый князь Болконский умер?
- Хуже, брат...
Я тяну Болконского к столу.
- Выпей и расслабься!
Андрей до хруста в пальцах сжимает набалдашник трости.
- То-то и оно, что не могу!
Я растерялся:
- Что значит, выпить не могу? Разве так бывает?
- Представь, бывает. Доктора не разрешают.
- Ну, знаешь... Верблюд, и тот раз в месяц пьет...
- А я четвертый месяц на сухом пайке!
- Не могу представить...
- То-то и оно! А ты мне про верблюда...
Повисает неуклюжая, томительная пауза. Я чувствую, как теряю к Андрею интерес. Ни отвязаться с ним, ни побузить, как прежде...
- Ну, если так, то я пойду?
- Иди, конечно.
- Ты только правильно пойми меня, Андрей...
Болконский горько усмехается:
- Да чего уж там, конечно, понимаю. Трезвенник гусару не товарищ...
Я беру Андрея под руку, веду к свободному диванчику. В соседнем кресле сладко дремлет полковник-отставник. Старику уже под пятьдесят. И тоже инвалид, но без руки. Я трясу его за плечи.
- Пардон, могу я к вам фронтовика пристроить? Я должен ненадолго отлучиться.
- Отчего же, - проснулся ветеран. - С компаньоном веселее. А то сижу один, как филин. А ты ступай, гусар, не беспокойся. Я пригляжу за ним.
Я укладываю князя на диванчик. Прикусив губу от боли, Андрей с трудом вытягивает раненую ногу. Безучастно смотрит в потолок, молчит.
Я быстро ретируюсь. На душе дурной осадок. Корю себя: предатель... бросил раненного друга... спихнул на инвалида-старика... Но не стану же я таскать Андрея по гостиной на себе...
Вливаюсь в пьяный коллектив гусаров. Между тостами украдкой контролирую Андрея. Как он там? Его увечный компаньон свесил голову на грудь и дремлет. А ведь обещался приглядеть за князем. Вот тебе и фронтовое братство...
Андрей недвижим, глаза прикрыты, рейтузы на коленях пузырятся. Забытый всеми, никому не нужный...
Лежит, прижавши трость к груди. Наверное, боится, чтобы не стянули. Возможно, он и прав. Как это ни прискорбно, но и в семье гусар не без урода. Помню случай, когда у генерала Костенецкого на плацу во время смотра из ножен умыкнули саблю. Скандал был страшный. Вся Москва гудела. Хотя, чего уж на гусар грешить, если Лизи распрягла меня в алькове...
- А вот и третий!
Раскатистый, знакомый голос. Обернулся - Долохов. Уже до чёртиков поддатый и потому счастливый. Под мышкой трехлитровая початая бутыль.
Рядом с Долоховым - незнакомый юнкер. Его штормит.
- Знакомься, Алексис. Племянник Колотушин, из Орла. Тетушка в Москву на выездку прислала. Необъезженный еще. Ты погляди, каков рысак. Мои кровя!
И вправду, племянник Колотушин - чистейшей долоховской породы. И рост - косая сажень в холке, и обхват груди, и масть гнедая на загривке. Сытый, копытом по паркету бьет...
- Поднатаскаю на пирушках, в Преображенский полк определю. Застоялся он в Орле. - Долохов треплет племяша по холке.
- Служу Отечеству! - гарцует Колотушин и теряет равновесие.
- Стоять! - приказывает Долохов. - За бокалами сгоняй. Не из горла же пить гусарам.
Колотушин бросается к лакею. Ноги спьяну заплетаются. Чистый иноходец!
Долохов, подняв бутыль, провозглашает:
- Господа! Предлагаю вылезти в окно и выпить на карнизе!
- Слабо тебе! - кричат гусары.
- Ах, так?! Тогда глядите! - Набычившись, Долохов, разбегается к окну. Вползает животом на подоконник и начинает дергать шпингалет. Тот не поддается.
Подбегает Пьер Безухов:
- Долохов, нехорошо. Ты пьян. Опомнись!
Долохов отпихивает Пьера:
- Не встревай, масон! - И бьется головой о раму, точно муха о стекло. С шестой попытки вышибает раму. Звенит разбитое стекло. Долохов, залитый кровью, сползает на паркет. Голова в стеклянной крошке.
В зале паника. "Воды, - кричат, - воды!".
В воздухе запахло гуталином. Это появился Ржевский. Лихой, молодцеватый, в начищенных до вони сапогах.
- Ахтунг, господа! - командует поручик. Бросается к окровавленному Долохову. У того изо рта, как бивень у слона, вылез обломок зуба.
- Ты в порядке? - спрашивает Ржевский.
- Помираю, батюшку зови...
- Не помрешь. Голова на месте. Хотя, на кой она тебе? Главное, что руки-ноги целы.
- Батюшку зови, - канючит Долохов. - А тетке отпиши в Орел, что погиб я смертью храбрых. Где погиб, придумай сам.
- Да уж навру, не беспокойся.
- Колотушина усынови, - продолжает Долохов.- Он добрый малый. А то, что не умеет пить, научишь...
- Научу, не сомневайся. Еще наказы будут?
- Да вроде всё сказал...- И тут лицо его скрутила судорога. Нижнюю губу оттянуло к подбородку, верхнюю потащило к носу. Из зияющей горящей глотки вырвались всего три слова:
- Рому дайте... Напоследок...
И затих.
- В этом доме есть аптечка? - Закричал поручик. - Крепостных зовите! Пусть йоду принесут!
Сбежалась челядь.
- Яду нет... - лепечет белая от страха крепостная девка. Худая, как оглобля. Грудя под сарафаном - как соски у кошки. Не сравнить с моей Дуняшкой.
- Да не яду, дура, йоду! - рявкает поручик.
- Йоду тоже нету. Фрол на Пасху две флаконы выдул.
- Это ж с какого такого бодуна? - растерялся Ржевский.
- Так ведь Христос воскресе. Вот Фрол на радостях и выпил.
- Уж лучше б "Солнцедара" тяпнул.
- Как же, будет он травиться "Солнцедаром", - усмехается прислуга.
- Не такой уж он дурак, твой Фрол. Тогда неси зеленку.
- Он и зеленку вылакал...
- А зеленку-то зачем? Для коктейля, что ли?
- Какая там коктейля! Он как только яду выпил...
- Йоду! - злится Ржевский. - Йоду! Сказывай, что дальше было.
- А дальше глаза у Фрола из зенок-то и вылезли. Хрипит, как Змей Горыныч. Вдохнул, а выдохнуть не может. Затребовал зеленку, чтобы горло залечить. Ну, я и принесла. Он потом до самой Троицы зеленью харкался.
- И все-таки дурак твой Фрол.
- Так и я про то.
Очнулся Долохов:
- За батюшкой послали?
- Колотушина послал.
- Терпежу нет. Причаститься не успею...
- Не успеешь, мне покайся. Батюшка придет, я ему перескажу.
- Только прогони всех, - стонет Долохов. - Незачем им слушать про мои грехи.
Мы дружно бросились к столу. Трижды выпили за упокой души страдальца. Хотели по четвертой, не хватило...
Ржевский присел над умирающим.
- Ну, давай выкладывай, что там у тебя?
Тот, в горячечном бреду, стал молоть про какую-то убиенную процентщицу старуху, про внебрачного ребенка в Костроме от местной белошвейки, про саблю, которую украл у генерала Филимонова и загнал ее бродяге на Хитровке... Что состоит в каком-то тайном обществе у декабристов ...
- А царевича Димитрия случаем не ты зарезал в Угличе?
- Не помню, пьяный был... - отвечает Долохов, а у самого из-под другой скулы вылезает вторая окровавленная кость.
- Мы его теряем, господа! - развел руками Ржевский. - Не началось бы заражение крови. Дайте водку про промывки раны.
- Водку выпили, - говорят гусары.
- Тогда коньяк тащите.
- И коньяк прикончили.
- Портвейн?
- И портвейна не осталось.
- Ну, хотя бы что-нибудь осталось спиртосодержащее?!
- Разве если что компот...
- Алкаши, а не гусары... - выругался Ржевский и заметался по гостиной. Вдруг остановился, подозвал служанку с кошачьими сосками. - А ну, поди сюда, красавица. Тебя как по имени?
- Родня Агашкой кличет, а господа Агнией зовут.
- Агашка, ты доить умеешь?
- Доить? Кого? - растерялась крепостная.
- Жеребца!
Агния зарделась:
- Шутить изволите? За что вы так?..
- Разговорчики в строю! Стану я с тобой шутить... Сбегай на конюшню, отбери жеребчика, который порезвее, да хорошенько отдои его.
Агашка отшатнулась в ужасе.
- Барин, да вы что удумали?! Я хоть и крепостная, но и у нас есть собственная гордость...
- Молчать, когда поручик Ржевский говорит! - Со стола схватил ведерко, инкрустированное жемчугом, вытряс из него мокрые от растаявшего льда крахмальные салфетки, протянул Агашке. - В него нацедишь.
- Так ведь оно же для шампанского...
- Действуй, как велю!
- А если конь лягаться станет?
- Не станет. Он тебе еще спасибо скажет. Ты сама-то мужика имеешь?
- Третий год с Иваном Кузьмичем живу.
- Ну, тебя ли мне учить?
Глашка в ужасе остолбенела:
- Да как же можно, барин?! Мы люди православные...
- Дура, я велю тебе мочу спустить у жеребца, а ты про что? - оскаблился брутальный черт.
Агния повалилась на паркет и принялась неистово креститься:
- Господи, прости меня, охальницу! А я-то, грешница, про это самое подумала...
Ржевский смачно рассмеялся:
- Не казнись, деваха. Все мы грешные по этой части. А кто не грешный, пусть бросит в меня камень. Верно говорю, гусары?
Гусары одобрительно заржали. Кроме Пьера. И не потому, что не был он гусаром, а потому как про это самое слыхом не слыхал, и был бы камень под рукой, уж точно запустил им в Ржевского.
- Ладно, будет. Бери, охальница, ведерко, - приказал поручик, - и галопом на конюшню!
Агашка поднялась с колен, ведерко в руки и тощим задом попятилась к дверям.
- Ты в своем уме?! - налетел на Ржевского Безухов. - Не зря тебя не любят в высшем свете: "Пришел поручик Ржевский и сразу всё опошлил". Девку опозорил ни за что. Шаман ты эдакий.
- Это я шаман?! - Ржевский хватает Пьера за жабо. - Таким манером, если хочешь знать, я самого Багратиона на ноги поставил!
- Ты ври, да не завирайся.
- Не мешай, масон, - кричат на Пьера. - Пусть Ржевский пулю отольет. Давай, поручик!
- На кой мне пулю отливать? - обиделся поручик. - Сам Кутузов отписал в реляции царю: "Судьбу Бородино решил поручик Ржевский. За подвиг сей прошу Вашего соизволения пожаловать ему Святую Анну".
- Ну, коли так, излагаю в тезисах, - соглашается поручик. - Сидим в окопе Шевардинского редута. Французы бьют картечью, голову не высунуть. Тут приполз к нам нарочный от Багратиона. Сует записку. "Ржевский, выручай, голубчик! Мне снарядом раздробило ногу. Боль такая, что темно в глазах. Не вижу дислокацию противника. Вспомнил твой народный лошадиный способ. Приезжай немедленно. Судьба баталии в твоих руках. Багратион".
Я верхом на Росинанта. Мчусь на командный пункт. От свиста пуль закладывает уши. Заготовить конскую мочу нужно загодя, не теряя ни минуты. На поле боя вижу гильзу от снаряда. Свесился с седла, хватаю на ходу. Да только чем ее привяжешь к конскому початку? Проявляю смётку: снимаю с жеребца уздечку и привязываю ею гильзу. "Давай-ка, братка, брызни. Не за себя прошу, за Багратиона". Росинант пялит на меня горячий глаз, понимает с полуслова. Слышу, в гильзе стало булькать. Молодчина, Росинант! У французов паника. Побросали ружья. "Святая мать Тереза! Жеребец с катетером!". Противник - дёру. Так и прискакал к Багратиону. Спешился, отвязываю гильзу, и бегом в палатку. Тороплюсь, пока моча парная. Взрезаю саблей набрякшую в крови брючину полководца вместе с генеральскою лапмасою. Промываю рану жеребячьей жидкостью, густо посыпаю порохом и перетягиваю ногу шелковым шнуром от ментика. У Багратиона, как у агашкиного Фрола, из зенок глаза повылезали. Не прошло и получаса, как Багратион опять в строю. Приготовился командовать, а надобность отпала. Росинант своим катетером всех французов распугал. Виктория была за нами.
Когда царю доложили о победе, он воскликнул: "Ай да Ржевский, ай да сукин сын!".