Аннотация: Как вредно пить, когда ты этого не умеешь...
Это произошло в Ленинграде. На Каменном острове в бывшей белоколонной деревянной даче Долгорукова (1831-32г.), что на берегу Малой Невки, в общежитии института. В этой истории, кроме имени героя, ничего не выдумано... В круглом паркетном зале по преданию Александр Сергеевич писал свое знаменитое "о женских ножках"...
Пить водку я не умел и не умею, может быть, поэтому сейчас делаем вино...
Оказывается, выбросившись из окна, я пошел к реке, в одежде забрался туда и переплыл (каким образом, - до сир пор не понимаю) Малую Невку туда и обратно. Плывущего заметил постовой милиционер, дежуривший на Каменноостровском мосту.
Остановил вылезающего из воды "преступника", а тот вдруг ни с того, ни с сего набросился на него, скрутил, извлек наган из кобуры и... исчез в ночной тиши...
Я в то время активно занимался спортивной гимнастикой и САМБО (это не САМБА и даже не МАМБО, а самооборону без оружия).
Еще долгие дни дрожал страхом от содеянного по пьянке. Но все обошлось, и даже наоборот с Петром Игнатьевичем мы потом стали друзьями, и он меня просто спас от мести "шайки", властвующей в нашем районе.
Если пожелаете, могу поместить "СИЛА ШАЙКИ" из тех же времен.
КАК ВРЕДНО ПИТЬ
Это была общага. Обычная студенческая комната в виде пенала, где по оба борта стояли по три железные койки, прикрытые серыми одеялами, что напоминало солдатскую казарму. Высокие совершенно не современные потолки выдавали добротность старинного здания, но и имели и свой недостаток, ибодля сменыперегоревшейлампочки приходилось строить пирамиду из двух стульев на столе.
Простой метра в два стол стоял посреди комнаты. Пепельница с окурками, остатки пищи, несколько учебников разнообразили серый натюрморт комнаты. У изголовья коек, прошедшие не одно поколение жильцов, тумбочки, на которых лежали учебники, тетради и вещи, отражавшие индивидуальность кровати.
Был важный день.Мы получили стипендию, размер которой не давал возможности дотянуть до следующей, но в день получки было грехом не разгуляться. Имы гуляли...
На прибранном столе лежала клеенка, одолженная на кухне, на ней- и портвейн, и "белая головка" и даже "Старка", настоянная на перце. Узкогорлые бутылки лимонада, перемежались с толстостенными кефирными, полукругом охватывая желанные горячительные напитки; полуоткрытые банки консервов с тюлькой, бычками в томате и даже одна коробка сардин в масле. Раскупоренные стеклянные банки с кабачковой икрой и болгарским"Лечо" завершали богатство праздничного стола... Свежие батоны, красиво нарезанные крупными ломтями, лежали на чистой "Правде" посреди стола.
Все было готово к пиршеству.
Стены - голые, тольконад койкой Виталия домотканый коврик, возле которого картина с пейзажем Карпат. Виталий был неизлечимым националистом, карпатское и прикарпатское - самое лучшее в Союзе. А так как советское - самое лучшее в мире, то... Да еще над койкой Миши Михеева висела настоящая гитара с большим голубым бантом...
Их было семеро: шестеро жильцов комнаты и еще один гость, которому совсем недавно прислали посылку из Белоруссии. Ах, эти долгожданные и такие редкие посылки из дому, которые помогали не протянуть ноги многим жильцам общаги...
- По первой!..
Забулькалапрозрачная жидкостьиз горлышка в граненые стаканы и в две жестяные кружки... Засверкали взоры, кто-то в сладострастном ожидании прикрыл веки, а другой потирал руки, как перед важным и торжественным действом.
Все приняли по первых сто...
- Эдьке, больше не наливайте, он же пить не умеет...
В прошлый раз набрался, пошел на танцы в зал, а там Танюшку, которая в него влюбилась, кружил на руках, а потом от избытка чувств и водки взял за белы крылышки и стал ею кружить по залу. Трех сбил, а ей ножку одну отбил, да и отлетевший туфель Настеньку чуть не прикончил.
Эдик зарделся, чуть не подавившись последними глотками сорокоградусной.
- Ну, что вы, чуваки... Правда, перебрал чуток, но с кем такого не бывает.
- Да, ладно вам, - по второй!..
На второе пошел портвейн. Закусили. Голодные студенческие рты, всегда полупустые животы и ловкие на закуску руки работали во всю. Содержимое бутылок стало убывать, пейзаж закусок стремительно опустошался, как при нашествии саранчи...
Эдик принял со всеми и по третьей...
- Мишенька, сыграй, кровь бурлит, песен хочется...
Миша, нехотя с артистической ленцой, снял в гвоздя гитару, перебрал струны, что-то подкрутил, прикрыв веки и чуть закатив глаза, взял первый аккорд.
Эх, загулял, загулял, загулял
Эдька молодой, молодой
В красной рубашеночке,
Хорошенький такой...
Эдик, сидевший во главе стола напротив большого створчатого окна, медленно налился румянцем. Спортсмен, красиво сложенный русый парень с интеллигентным не по комплекции лицом, он считался в общаге завзятым танцором.
Он встал во весь рост, под звуки цыганской мелодии раскинул большие красивые руки, как птица крылья перед полетом. Ударил ладонью о ладонь...
И вдруг лицо его побледнело, какой-то нечеловеческий спазм свел скулы, глаза сузились, и, закусив губы, он вскочил на стол... Разбрасывая посуду и закуски, внезапно ринулся по столу к окну. Не останавливая бега, со всей мощью врезался телом в раму широкого окна...
Разлетевшиеся осколки вылетели вслед за живым тараном через проем распахнутых створок арочного окна...
Все остолбенели.
Миша, осторожно отложив гитару на койку, подошел к распахнутому окну и заглянул вниз. Окно было на уровне полутора этажей, старинное добротное окно старинного барского дворца...
Внизу никого не было, только сверкали разлетевшиеся осколки.
Вечерело. Осенняя прохлада медленно затягивалась в теплую комнату. Тяжелое золото клена на фоне светлого золота берез казалось чеканным. Последние лучи заходящего солнца окрашивали осеннюю листву, и стройные в мелкую полоску бюсты березок, и серые колонны здания...
- Да ничего с ним не станется. Уж больно ты его цыганщиной раздраконил, Мишка. Оклемается и придет, как миленький, только бы ноги да руки себе не переломал, - высоко же все же. Хотя, - пьяному море по колено...
- Хлопцы, а он тут поллитру еще прикончил втихаря, - удивился Стасик, с пустой бутылкой вылезая из-под стола, куда забрался в страхе перед летящим живым тараном...
Пили долго и упорно, прикончив все припасы. Разбитое окно заложили снятым с койки матрацем. Было весело, шумно, гитара играла без устали, ведь Миша знал все популярные мелодии, а музыкант он был превосходный. Пьяные друзья заснули кто где мог, а Игорь вместе с Виталием на кровати, так как его матрац надежно загораживал разбитое окно...
***
В середине ночи тихонечко приоткрылась дверь. В комнату украдкой проник Эдик. Он был насквозь мокрым, как будто бы принимал холодный душ.
Осторожно развесив на стулья мокрую одежду, юркнул в постель, что-то подсунув под тощую подушку. Его появление заметил только Стасик, да и то одним глазом, который разлепил нечеловеческими усилиями, и тотчас же позабыл об увиденном...
***
Рано утром раздался негромкий стук в дверь. Все спали непробудным сном. Стук повторился уже громче. Еще более настойчиво....
- Открыто. Да, входи же, не видишь, все спят... После стипендии же...
Тихо скрипнула дверь. Скрип был такой странный и неожиданный, что все открыли глаза.
На пороге стоял милиционер в полной форме с кобурой на ремне.
- Ребята, где он?
(Всеобщее недоумение еще не отрезвевшей братии)
- ???
- Но мне же точно сказали, что ночью он сюда зашел. Говорил с комендантшей (я ей ничего не рассказал), сказала, что ночью никто посторонних не было. А в соседней комнате говорят, чток вам ночью кто-то входил.
- Товарищ, милиционер, видимо, вы ошиблись, - уверенно сказал Стась, но, взглянув на матрац в окне, тут же замолчал и еще глубже натянул одеяло.
- Да, вы не беспокойтесь. Все будет в порядке, пусть только отдаст мне.
Страж порядка стал внимательно оглядывать комнату, всматриваясь в полумраке (ведь окно было забаррикадировано матрацем) в лица испуганных ребят.
Вдруг он заметил спящего Эдика.
- Так вот же он!..
Оносторожно притронулся к спящему. Тот только повернулся во сне, что-то нечленораздельно промычав. Тогда тронул его за плечо более уверенно. Тот только отмахнулся. Когда Эдик взмахнул рукой, страж порядка резво отпрянул назад.
- Да я ничего. Ты мне только верни. Отдай, будь другом...
Разлепив очи, Эдик в ужасе уставился на блюстителя правопорядка.
- Да я ничего.
Я ничего такого не сделал. Вот... погулял немного и вернулся...
Оглянулся вокруг, увидев испуганные лица друзей, развешанные на стульях шмотки, вслед за ними перевел взгляд на окно.
- А если это я, то полностью отремонтирую за свой счет... Ведь это случайно получилось...
- Да, ладно тебе, друг, ничего не будет. Ты мне только верни. Милиционер выразительно похлопал себя по кобуре.
- Не надо. Я сейчас вот оденусь, только отвернитесь на минутку. Я сам с вами пойду.
-Да не ходи ты никуда. Только отдай мне по-доброму. Я ж понимаю, что не со зла. Пошутил ты...
Полное недоумение всех присутствующих.
Эдик поспешно напяливает на себя еще мокрую одежду, заметно волнуясь и не попадая ни в рукава, ни в штанины.
- Не волнуйся, друг. И одеваться-то не надо. Отдыхай себе на здоровье. Верни мне, и дело в шляпе.
- Что вернуть, что отдать? Объясните мне толком, я вчера немного перебрал, вот ребята могут подтвердить. Не помню...
- Я и сам тогда понял, что ты перебрал. Ну, и силен же, прямо в одежке реку переплыл. Я то думал: или помешанный, или бандит от кого-то бежит. Вот и хотел задержать тебя. Только не знал, что ты такой бешенный. Как скрутил меня! Ну, просто бес и все тут. Ладно уж, отдавай, друг. Как звать-то тебя?
- Я - Эдуард. А что отдавать?
- Хватит дурака валять, не придуривайся.
И вдруг он понял, что ошарашенный юноша ничего не помнит, ничего не знает и не притворяется. Догадка мелькнула на открытом деревенском лице стража, и он ловким движением, присев на краешек кровати, быстро обшарил постель, засунув руку и под матрац. Потом неожиданно запустил руку под подушку. На лице его расплылась довольная улыбка.
- Вот он, хороший, на месте. И все тут при нем, кажется...
Милиционер медленно извлек из-под подушки руку, крепко сжимая в ней наган. Ловко провернул барабан револьвера, отбросил подушку и достал оттуда все шесть новеньких блестящих патронов.
- Спасибо, дружище. А то с пустым, он еще раз выразительно похлопал по кобуре, мне хоть с этого света уходи. Опять бы в село отослали и прописки, и должности, и зарплаты бы лишили. А то - и вообще за решетку мог бы попасть...
Он был готов от радости расцеловать милого его сердцу юношу.