Своей аллегоричностью китайская живопись сродни театру. В классических постановках, которым целиком отдан 11-ый общегосударственный телевизионный канал, даже цвет, а тем более рисунок наложенного на лицо грима мгновенно раскрывает характер образа. Зрителю нет необходимости ломать голову над вопросом: ху ис ху? Если на сцене перед ним актёр, лицо которого покрыто толстым слоем белой "штукатурки", значит он имеет дело с хитрецом; удлинённые и полузакрытые глаза в сочетании с морщинами вокруг носа и губ выдают лукавого и изворотливого субъекта - прототипа премьер-министра Цао Цао, творившего изощрённые хитрости в эпоху Троецарствия (220-265 гг.); следы чёрной ваксы на лице говорят не о негроидном происхождении данного персонажа, а символизируют его неподкупную честность и грубоватую доброту; чёрный цвет в сочетании с белым на фарфоровом лице сообщают зрителю о том, что перед ним не что иное как характер, списанный с вспыльчивого полководца той же эпохи Троецарствия Чжан Фэя; в голубые одежды предпочитают рядиться не представители сексуальных меньшинств, а буйные заносчивые китайские Ноздрёвы; преданность и храбрость олицетворяет красный цвет физиономии актёра - по аналогии с цветом лица, которым по жизни обладал преданный и честный Гуань Юй - герой из тех же "смутных времён"; зелёная краска на лице характеризует хамелеонистое непостоянство, склонность к предательству, а жёлтая выдаёт скрытного, недоверчивого, осторожного субъекта.
Кроме шэн и дань - главных сценических героев - сладкой до приторности влюблённой парочки, на сцене периодически возникают придурковатые чоу, ("грустные") - с белыми носами или белыми пятнами вокруг глаз - амплуа клоунов, диапазон ролей которых широк: от мелких пакостников и простофиль до лао дань (старой женщины - ехидной карги).
Установлено, что пекинская музыкальная драма обосновалась в столице Поднебесной в конце XYIII века с появлением там труппы "Саньцин" ("Три радости") из провинции Анхой. Именно на этот стиль сценического лицедейства тогдашний император династии Цин наложил своё высочайше-повелительное "одобрям!".
Есть мнение, что музыкальная драма - этот компот "ассорти" в одной кастрюле из трагедии, комедии, музыки, оперного пения, танца, акробатики, пантомимы и приёмов боевых искусств - побочная ветвь, которую некогда напитал своим живительным соком ярмарочный кукольный театр, уже существовавший в Срединной империи более 2000 лет назад, то есть, как говорят китайцы: "Дикая курица высидела феникса". Но, с другой стороны, достоверно известно и иное: корни сценического искусства в Китае тянутся аж из эпохи династии Сун (960-1279 гг. н.э.), когда танцоры ещё не умели петь, певцы - танцевать, и сцена не имела декораций, предполагалось, что талантливые актёры без излишних атрибутов способны разбудить ленивое воображение зрителей.
Увы, интеллигентная публика беспробудно спала на спектаклях с участием Цзян Цин - актрисы и по совместительству четвёртой жены Мао Цзэдуна, прямым следствием чего явилось освоение целинных земель в труднодоступных районах дикого запада. Посредственность не прощает зрителям своей бездарности. Ладони, пренебрегающие аплодисментами, обречены на тяжкий физический труд.
В 1977 году за время правления "банды четырёх" в Китае не осталось ни одного зрителя и ни одного актёра, в компании с режиссёрами, драматургами, писателями и художниками они отбывали трудовую повинность в народных коммунах на бескрайних рисовых полях, где по приказу компартии братья-мусульмане по соседству ковырялись в свинарниках, ухаживая за "нечистыми" животными.
Не знаю, где, как и с какой целью обучалась лицедейству Цзян Цин, но общеизвестно, что Мэй Ланьфан - современник жены Мао, будучи по жизни мужчиной, овладев техникой более двадцати оттенков притворной женской улыбки, обладающий богатым арсеналом мимики и жестов, остался на пекинской сцене непревзойдённой пай дань (молодой женщиной).
Сейчас, чтобы постичь секреты традиционного китайского актёрского мастерства, нужно 8 лет жизни отдать обучению в одной из двух действующих в Пекине театральных школ.
Китайский классический театр так же непредставим без музыки, как китайская водка без запаха гаоляна5.
Музыка в Поднебесной со времён официального признания конфуцианского учения как единственно верного была поставлена на службу государству. Из циня и хуцина стали извлекать идеологически настроенные звуки, а сочинительством сонат для пипа с цимбалами занялись непосредственно Сыны Неба - господа императоры, ибо: "...Тот, кто разбирается в голосах, тем самым познаёт звук; тот, кто разбирается в звуках, тем самым познаёт музыку; тот, кто разбирается в музыке, тем самым познаёт способы управления государством".
Не чужды были музыке и даосы во главе с основоположником этого религиозно-философского учения Лао-цзы, полагающие, что музицирование гармонично влияет на сложные взаимоотношения между Небом и Землёй: "Человек, который идёт по пути дао, единственный, с кем можно разговаривать о музыке", - утверждали они.
Последняя китайская императрица Цы Си никогда не ходила по пути дао, но тем не менее, с ней можно было поговорить и о музыке и о театре, поскольку в жизни она была талантливой актрисой: так разыграть перед мужем мнимую беременность, а потом и роды, как это сделала она, не сумел бы даже Мэй Ланьфан. Но рассказ об этом будет впереди.
А пока лишь упомяну, что ненасытная страсть к трагическим сценам и коварным интригам этой непризнанной актрисы воплотилась в возведении для удовлетворения её эстетических прихотей двух великолепных театральных дворцов: одного - в форме трёхэтажного терема Чанъиньгэ (Павильон Радостных Звуков) - в Запретном городе, в котором представления давались одновременно на земле, в небесах и на море: под куполом терема, уцепившись за канаты, летали стаи духов, на воде (на первом этаже) в огромном чане с водой разыгрывались морские баталии, а на втором этаже под гонги, шэны и пайся голосили актёры традиционной пекинской оперы; и второго - тоже трёхэтажного здания, украшенного тонкой росписью и резьбой, поставленного в Саду Гармонии и Добродетели Летнего дворца.
7
В китайском цирке женщину не пилят
В 320 километрах к югу от Пекина по дороге на Шанхай, окружённый хлопковыми полями, расположен неприметный с виду, но известный во всём мире крохотный городок Учау. Две накрест пересечённые безликие центральные улицы, невзрачные скучные грязные дома. В городке - ничего примечательного, но на его окраине - крепостные стены, длиной, высотой и толщиной не уступающие кремлёвским московским, за которыми скрывается не дворец китайского мандарина, а уникальный цирковой комплекс под открытым небом.
Традиции китайского цирка запрещают использовать в аттракционах животных; только лошадь, совершая круги по арене, помогает проявить мастерство наезднику. Сила духа человека, ловкость, точный расчёт и бесстрашие - на этом держится китайский цирк.
Заплатив в кассе несколько десятков юаней и пройдя ворота центральной башни, вы оказываетесь под пологом цирка "Шапито". Если вы не успели к началу, и представление уже заканчивается, не стоит унывать, через полчаса те же гимнастки, акробатки и эквилибристки выйдут на эту арену и каждый номер отработают вновь, с тем же хладнокровием повторяя отшлифованные до автоматизма движения. И так - весь день с короткими перерывами, чтобы успеть незаметно перебежать на другую площадку с другим номером.
Три девочки тринадцати-пятнадцати лет летают на трапеции под брезентовым куполом, исполняя акробатические трюки, одновременно раскручивая в каждой руке на тонких спицах по 5-7 тарелок. Они же попеременно ассистируют парню с непроницаемой повязкой на глазах, ударами длинного кнута обрывающему лепестки цветка, который за хрупкий стебелёк держит во рту девочка-подросток. Непроницаемые лица, максимальная сосредоточенность, выверенный до миллиметра расчёт в каждом движении.
Площадка, где выступают "самоистязатели" - группа из пяти человек, они же - музыканты, сменяющие друг друга на время выступления своих компаньонов. Вот один из них с шутками и прибаутками лезвием острейшего меча шинкует на своей оголённой груди зелёные листья салата. И ни одной царапины на коже, как будто она у него из ещё более прочной стали. Потом проглатывается металлический шарик величиной с куриное яйцо и через пару минут усилием воли изрыгается на землю. Металлический шарик сменяют два прямых стальных меча чуть ли не метровой длины одним движением по рукоять уходящих в глотку выступающего, у которого, по-видимому, вместо внутренностей - полая труба. За проглоченными мечами приходит очередь номеру с трёхметровым металлическим прутом толщиною в сантиметр. Этим орудием партнёр-палач в три петли обвивает шею своей жертвы. Лицо "удавленного" сначала краснеет, потом синеет. Кажется, так долго даже с верёвкой на шее не живут. И лишь через пять минут ходячий "труп" без посторонней помощи начинает медленно разгибать руками петли удавки - виток за витком.
И нет в этих трюках ни малейшего обмана, никаких кио-копперфильдовских заморочек - традиции не позволяют!
Лестница из остро отточенных мечей. Парень лет двадцати, шагая голыми ступнями по лезвиям, быстро возносится на высоту пятиэтажного дома. На самом верху торчит копьё, укреплённое вертикально. Раздетый по пояс, он животом ложится на острие копья, отпускает руки и повисает, распростёртый, над головами зрителей. Страховка отсутствует - это не для китайского цирка, здесь все номера натуральны, без цирковой "фанеры".
Арену занимает пожиратель огня. Проглотив с десяток метров мелко нарезанной бумажной ленты, он запивает её стаканом горящей синим пламенем крепкой рисовой водки. Из ушей, как из заводских труб, валит густой белый дым. А где-то в небе, чуть ли не на уровне облаков, по туго натянутому канату, неразличимому с земли, движется едва заметная точка. Как этот человек попал на небо и как долог его путь, определить не берусь.
На одной из площадок миниатюрная китаянка лет восемнадцати, лёжа на спине, крутит ногами огромных размеров толстый глиняный кувшин, в котором, как Диоген в бочке, удобно устроился здоровенный детина - один из зрителей, добровольно вызвавшийся проверить прочность женских ног. Его гладкая физиономия лоснится от удовольствия - оно и понятно: не каждого мужчину женщина носит на ногах.
Мимо павильона, где выступает фольклорный ансамбль, продвигаюсь к крепостной стене, окружающей цирковой городок. Возле стены - скромное одноэтажное строение, в котором живут артисты цирка; комнатки, похожие на кельи монахов, видно, что жизнь этих людей сосредоточена на работе, и в этой жизни едва ли имеют место личные интересы.
Поднимаюсь по лестнице на крепостную башню. Сверху цирковой городок, как на ладони - островок средневековой культуры, спрятанный за высокими стенами от суеты китайских мегаполисов с их растущими, как на дрожжах, кварталами стеклянных небоскрёбов.