Аннотация: Путевой дневник, описывающий с юмором приключения молодого человека, студента, путешествующего по Англии
Анатолий Гитерман
Вдоль по Англии дождливой, по-над Темзой разливной
(путевой дневник)
На Кингс-Кроссе
-Эй, мэн, хочешь крэк? - спросил искоса плотный черный человек афроамериканской национальности, затушевывая профилем перспективу Каледонской дороги. Я возвращался из клуба "Му-ген-до", и легкость жизни, разбуженная клекотом перчаток и смехом до слез белозубых спортсменов, несла под облака, как парашют виндсерфингиста у Тель-Авивского дельфинариума. Вопрос с первого раза не дошел, и черному человеку пришлось повторить.
-Хочешь крэк?
-Покажи.
-Нет, парень, не могу. Здесь кругом полиция.
-Я не могу купить то, чего не вижу.
-Ладно, смотри.
Он разжал кулак: на розовой ладони в свете лучей предзакатнего солнца хитро блеснуло нечто, похожее на вырванный клочок кроличьего меха, завернутый в целлофан, и кулак снова исчез в кармане джинс-шаровар.
-Сколько?
-Двадцать.
-Дорого.
-Обычная цена, как и везде.
-Дай понюхать.
Честно говоря, крэка прежде и не нюхивал, просто хотелось разговором выразить солидарность черному человеку, предки которого были несправедливо лишены многих благ, а в этом вопросе у нас много общего.
-Нет, парень, не могу. Полиция кругом. Хочешь за пятнадцать?
-Дорого. Ладно, я пошел. В следующий раз,- я подмигнул наркоторговцу и. законопослушно ступил на зебру Каледонской дороги, спешно поглощающую отблески зеленого светофорного света.
На другой стороне меня догнал страстный заспинный шепот:
-Эй, мистер! - растрепанная мятая негритянка дышала в лицо грассовым перегаром. - Ты должен мне помочь. Мне нужен пафф, всего лишь маленький пафф, чтобы я не умерла, ты ведь не хочешь видеть меня холодным синим трупом, нет? Я видела, тебе предлагали крэк, ты правильно отказался - у них материал дерьмо. А мы с тобой возьмем за пятнадцать фунтов коробок настоящего марокканского граса, ты ведь поможешь мне, у меня совсем нет денег, а без паффа я умру. Но надо вести себя осторожно - здесь каждый второй полицейский, а ты выглядишь так подозрительно!
Сети морщин у глаз с проблеском чистого безумия и пепельные губы поясняли, что за двадцать лет их обладательница успела побывать во многих мирах и прожить жизни не только человеческие. Мысль о совместном раскуривании косяка с полуземным существом вдохновляла.
Мы полчаса носились по району за смуглыми пареньками 12-13 лет, которые останавливались поговорить с ней, но сматывались при моем малейшем приближении, и бестолковая эстафета продолжалась. Казалось, я иду на полной скорости, но она почему-то все время ковыляла впереди и стонала ровным, не задыхающимся голосом:
-Быстрее, быстрее! Камон, камон! Ты выглядишь так подозрительно - они боятся, думают, ты из полиции.
Страхи понятные - каждые пять минут проносились машины с мигалками. Но можно подумать, что я на большой скорости стану менее подозрительным. Хотя на скорости света, возможно...
-Дай мне деньги, и подожди - я куплю, мы пойдем в парк и покурим.
Я достал из кошелька пятнадцать фунтов. Схватив деньги, она ломанулась к метро, на красный свет перебежала через Каледонскую дорогу, незаметно сунула бумажный комок в кулак длинного черного человека в черных очках и радужной тюбетейке, прикрывающей косички с вплетенными цветными нитками, и так же незаметно растворилась в толпе. Гуллитоподобный человек зашел в книжный магазин, поговорил с продавцом и минут через пять вышел.
За эти пять минут ожидания я понял, что кидать простофиль в Англии со времен "Оливера Твиста" не разучились.
-Эй, мэн, давай мои деньги!
-Какие деньги?
-Которые тебе дала девчонка!
-Мэн, о чем ты? Тебе нужны деньги? Иди найди девчонку!
-Отдай мои деньги! Я видел, как она тебе дала деньги!
-Иди найди девчонку!
Потом мы ходили кругами возле метро, напоказ гнусавя личным английским произношением, как заевшая пластинка, исцарапанная студентами иняза, и к нему постепенно присоединялись темнокожие друзья разных весовых категорий: среднего роста, амбал, подросток, и это длилось и длилось, и два раза я ходил за "тюбетейкой" по переулку в тупик, и оба раза оскалившийся подросток выскакивал из-за спины с полусогнутой правой рукой и сжатым в кулаке лезвием, отражающим первые фонари, и останавливался по приказу тюбетейки: "НЕТ!"
-Мэн, я спас тебя дважды! Но не уверен, что тебе повезет и в третий раз! Пожалуйста, иди найди девчонку!- он молил, как массовик-затейник в танц-клубе, не желающий видеть одиноких фигур, что портят общую картину.
-Этот человек невиновен, это все девчонка, - амбал упер в мои предплечья ладони, шершавые, как неструганые доски, и вместе, хором, они загундели английскую народную песню: "Иди, найди девчонку!" Подпевать не стал, плюнул и зашагал в хостел.
По дороге зашел пива выпить в паб, кажется, тоже "Каледония". Раскрыл кошелек - несколько монет выпали. Нагнулся пошариться; пока подбирал, глядь - десятифунтовик исчез. У стойки - какие-то пары спин, мило беседуют, знать ничего не знают. Деньги, конечно, бумага, но двадцать пять фунтов в час! - это уже для романа Конан Дойла.
В "Каледонии" наутро мужик с Франции, в смысле, француз, конечно, не нашел в рюкзаке фотоаппарата. С бородкой, полуседой, под сорок, уже пора дома внуков растить, а тоже - путешественник. Туда-сюда, по сумкам - нету. Дирекция помочь не может и ответственности не несет. Усушка-утруска. Хоть Мегрэ вызывай.
Наутро собрался отчаливать - в одиночество, на природу. Трое новеньких, испанцы - юнги, только после школы, наследники Колумба, только компасная стрелка чуть сбилась к северу - попросили на скрипке сыграть. Сыграл. Хорошо, говорят.
С тем и отчалил.
Быки и яблоки
Вечером тусовался с народцем по Пикадилу-серкусу, прицеливался к углам и щелям, чтоб со скрипкой втиснуться - да где там! Все занято. Шотландец в юбке щеки дул, с волынкой целовался-обнимался; жонглер пламя фекаль...пардон, факельное хавал с остервенением, не иначе, как на всю выручку мороженого покупает; рокеры-джокеры примоченными-навороченными гитарами толпу в плясовую дрожь бросали, стрясали вознаграждение мелочным лунным дождем; художники-портретисты напряженно вслушивались в шуршание грифелей по мольбертам, хмуром бровей отпугивая мельк ассоциаций-галлюцинаций: этот слышал сеновал, ну, а тот - лесоповал, отмаргивались удивленно, вглядываясь в еще живой от ничегонеподозревания оригинал средней лохматости...
Люди ...тискались в улицах с бестолковым сознанием важности чего-то прошедшего, как мыши по рельсам метро: солидно, словно букеты к могиле неизвестного солдата, возносили к зубам бумажные кульки с промасленными чипсами, свежеспрыснутыми из свистящего бутылька-брызгалки кетчупом, сливающимся с тенью толпы, и каждый Дейл мог, жуя, смеяться по недоспешившему на помощь товарищу; хрустели початками дымящейся кукурузы смачно - вот так бы и взлетел на купол Пикадила-серкуса и ботинком его, ботинком; вылизывали разноцветные шары мороженого, громадные, как зонтик Мэри Поппинс, уничтожая слабую надежду замусоренной мостовой на частичный улет и освобождение площади; пили пиво, держались за руки, целовались, обнимались, здоровались, прощались, смотрели исподлобья, улыбались, разговаривали на всех известных языках, а бомжи-подзаборники перешли на неизвестный, но пока еще земной, ползая по скрипучему огороду пустых пивных банок вдоль ряда чугунных прутьев с завитушками и наконечниками. Темнота сует. С дырой потискаться захотелось. Поздно, время ушло.
Возле гитаристов-агит-артистов тормознулся. Поклажей о мостовую шмякнул, футляр из рюкзака торчком - оперся правой рукой, как на костыль, трехглавую раздраконенную левоножную мышцу в замызганной потертой штанине отставил в сторону, чтоб не загружалась синевой нервных окончаний, и мазь спокойно впитывала - вылитый Билли Бонс из "Острова сокровищ".
Стою, свистю, попугая подзывая - но лишь помет голубиный с крыш.
Простенькое свистел - пусть бегут неуклюже пешеходы по лужам. Будь проще, и к тебе потянутся люди. Точно. Потянулся народ. Худенький профильный человечек в старой потертой зеленой куртке глядя вниз и подбирая слова с замусоренной мостовой, медленно спросил:
-О, ты играешь скрипкой?"
-Скорее, она мной.
-Что играете?
-Песни, пляски, гимны, фантазии, могу и попурри, но только на Пурим - обет дал, голодный был.
-Откуда ты?
-Отовсюду. Я ужас, летящий на крыльях ночи, с рождения в турне: Россия, Израиль, Англия. Вообще-то предки с Египта, думаю, надо проведать могилки. А ты откуда?
-С Испании. Барселона.
-А...У вас коррида и футбол.
-Коррида, да. Но я не люблю корриду.
Толпа взмахивает кетчупом на чипсах, и светофоры и задние фары машин и мигалки "Ambullance" откликаются и гаснут, шипя, на глазном дне - ну, проснись, это ли не повод помахать красной скрипкой перед толпой, отгоняя быка?
-Не люблю корриду, - говорит Карлуш.- Люди напиваются в день фестиваля в Памплоне и бегут от быков по узкой улице, притворяясь, что не страшно. На самом деле боятся, как огня, и напиваются - убить страх. Это нехорошо Ты имеешь работу?
-Нет. Ни я ее, ни она меня. Я, вообще-то, не прочь ею попользоваться, но в Англии, как я понял, туристам это запрещено.
-Приходи завтра в музей Виктории Альберт, я там убираю, может, найдется место и для тебя. Меня зовут Карлуш. А тебя?
-Джонни Капара.
-Странное имя.
-Ничего странного. Меня называл так один садовник-наркоман. Он отслужил в боевых частях три года, и одним прекрасным утром по обкурке восемнадцать раз подряд проткнул плечо своей жены ножом. В тюрьме посидел всего три месяца., после освобождения поверил в бога и развелся с женой - она слишком медленно все делала, совсем как я. Но меня он пожалел - помощник, все-таки.
-Ты куришь траву?
-Иногда.
Гитаристы поутихли, забренчали подсчетами, защелкали спичками, отламывая кончики - кому за выпивкой бежать. Один оглянулся:
-Скрипач?
Проджэмовал хорошенько с гитаристами, проехался по всему оглавлению - от "Queen" до "Хава Нагила". Они поползли в хостел, я - в Гайд-парк. Заночевал во дворе неизвестного особнячка - завернулся в спальник, как шелкопряд в кокон, по ломаной линии залег меж кустов. Ночью проснулся от шороха листьев и нависания черной фигуры сверху. Подскочил - фигуру сдуло, как осенний лист. Человек с такой скоростью бегать не может. Нечисть, наверное, силы тьмы, но сгинули со скоростью света.
Наутро в музей опоздал, испанца не встретил, и шатался по коридорам несколько часов. Микеланджеловский нахмуренный "Давид" и "Самсон, убивающий филистимлянина", впечатление произвели. Это ж надо так человека скрючить! В музыкальном зале - Страдивариус тигрой притаился. Поиграть не просил.
Из музея еду в Гайд-парк, оттуда на "двойке" в Хрустальный дворец.
В Брикстоне, перед светофором с красным заплаканным глазом, на углу у магазина два черных спорили с одним белым и один резко зааперкотил в небритый подбородок. Белый затоптался нокдаунически, подняв руки к голове, словно сдаваясь в плен. Сзади молодой парнишка шумно выдохнул, как перед стопкой. Автобус коровой полез на травяной светофорный глаз. Парнишка сзади выворачивал шею назад, и шумно часто дышал. Подбородок ерунда, подумалось, главное - зубы все целые, только привкус крови во рту, тяжелая голова и искры в глазах. Пассажиры бодро выпрыгивали и целеустремленно бежали по делам.
Призрак статуи "Самсон убивает филистимлян" парил в надзакатном поднебесье, как жаль, что в жизни все наоборот. Се ля ви.
Хрустальный дворец
Возле стеклянной входной двери на бетонном бордюре сидели парень с девушкой. Парень жевал "Сникерс".
-Ты в последнее время слишком много ешь, - обиженно сказала девушка.
-Я все время двигаюсь, ты видишь, - оправдался парень, тряся коленкой.
Девочка-ресепшонистка в приемпокое Хрустального дворца куталась в телефонный провод.
-Где проходит тренировка Стива Арнейла?
-В боксерском зале. Прямо по коридору, налево и еще раз налево.
Так, прямо. Весы, сникерсовые и кока-кольные автоматы-шкафы, лестница направо наверх, оттуда плеск воды, крики и свистки. Поворот налево. Так, медицинская комната, белые халаты, кушетки, капельницы. Вперед. Красные огнетушители на стенах. Комната для тенниса. Зеленый стол, белая сетка, красные ракетки. Великая Французская Революция. Еще раз налево. Табличка"Boxing hall".
Черная лысая голова. Маленькие прижатые уши. Нижняя фиолетовая губа рассечена, улыбка совсем бандитская. Ровные белые крепкие зубы. Массивные кисти цепляются большими пальцами за узел черного пояса с тремя желтыми полосками. Со вкусом чувак, пояс выбрал в тон коже. Он самый большой в зале, как грот-мачта на "Катти Сарк". Остальные - пассажиры.
Да, видали мы котов без улыбки. Но вот улыбку без кота... Надо улыбнуться в ответ. Как ни крути, одного поля ягода, вышли мы все из Египта. И его открестностей.
-Хай.
-Хай.
-Можно потренироваться ?
-Три пятьдесят. Ты должен заплатить на входе. Откуда ты?
-С Израиля.
-Тренируешься у кого? У Амира?
-У Рахамема.
-Не слышал.
-Кто сегодня тренирует? Стив Арнейл?
-Стив сегодня чувствует нехорошо, я заменяю.
Пошли к ресепшону. Накрахмаленное кимоно шелестело свежевыстиранной простыней на ветру.
Положил пять фунтов на блюдце в окошке "ресепшона". Тонкая рука с длинными острыми ногтями цопнула деньгу и моментом звякнула сдачу - фунт с полтиной, маленькую фиолетовую квитанцию и пронзительный взгляд из серии "ох уж мне эти вандамствующие очкарики".
В раздевалке пусто - скамейки, вешалки, душ. Нехотя распаковал рюкзак, достал кимоно. Зря приехал. Без Стива Арнейла тренировка теряет смысл.
В детские годы Стив Арнейл боролся с апартеидом и расизмом боксированием и бросками через плечо в залах Южной Африки. Ежедневное послетренировочное почернение сына мать вынести не могла и запретила бокс. Но космополитизм сына прогрессировал, и после черного пояса по дзюдо он получил черный пояс у Масутацу Оямы. Причем экзамен сдал только со второго раза - Ояма испытывал лучшего ученика на упрямство, а после экзамена сказал: "Я видел в тебе больше, чем обычный черный пояс, поэтому завалил в первый раз".
На стенах холла черно-белые боксеры колотят друг друга перчатками, прижимаясь к канатам-вантам на ринге-палубе. Собственную тень прибивают к полу кулаками голыми - свои ведь. Можно и не предохраняться. Многорукие, неподвижно стоят, как пауки - посекундно разлагаясь в траекторию удара, поучая молодежь. Мелом на зеленой школьной доске справа - расписание тренировок сборной Англии по боксу. Возле входа, на полу, переносной фанерный стенд, копии газетных вырезок приколоты кнопками, крупный черный заголовок: "Karate man stunts knock-out for charity". Мысленно приготовился к уготованной милости - фиолетовая индульгенция за три с полтиной в кармане джинс. Страхануться вот только забыл
-Кто хочет тяжелый спарринг? - интересуется бескотовая улыбка.
Самый обиженный чернопоясник в очках поднимает обе черные руки, как бы сдаваясь, улыбается: в школе он был отличником, траектория к милости - это его изобретение.
Танцуют все. Первый партнер показывает на бедро - травма, сюда не бить. Второй - на голову. Третий - область правого легкого. Кажется, на входе в зал пора прибивать сине-белую табличку-символ: человечек в инвалидной коляске.
Пыхтящий поток выносит к улыбке.
Беготня у Кингс- Кросса в лучших диккенсовских традициях на секунду вспыхивает и гаснет. Спарринг - это работа, и здесь не место ярости.
Выдох-выдох-выдох. Черные кулачища клеятся к моему солнечному сплетению с размеренностью метронома, явно приближая солнечное затмение, но яблочная клетчатка держит диафрагму. "Рабоче-крестьянская " поза - не самое лучшее изобретение пролетариата. Обошлось без милости - до соревнований далеко, летом все разморены жарой.
-Cпасибо гостю с Израиля, который тренировался с нами, - Феликс из вежливости постеснялся сказать "спасибо человеку-кидбеку, который по кайфу плющить"- Надеемся увидеть тебя снова.
-Осс, - полупереваренная яблочная отбивная проворчала в потоке желудочного сока.
Что за сила жгет и заставляет идти в помещение с фотографиями боксеров на стенах над головами, где ставит друг против друга для дружеского взаимообхлопывания голыми голенями и кулаками во имя мертвецкого кайфа и шевеления внутренностей? Соринка в глазу - кирпичное крошево египетских пирамид? Жгущее промилле с палуб работорговых шхун? Глаза девочки с Reception, в которых насмешка-воспоминание-о-телефонной-будке-с-порнокартинками-и-телефонами высушила и промилле, и вымыла соринку, и оставила лишь на пальцах запах фиолетовой краски c квитанции?
В раздевалке струи горячей воды из душевых кабинок хлещут по бетону пола, мокрые ступни отпечатываются на решетках-квадратах.
-Проводятся иногда какие-то соревнования? - спрашиваю у тренера Феликса
-Чемпионат мира 16 октября.
-Кто участвует?
-Англия, Россия, Голландия, Бельгия, Франция.
-Можно присоединиться?
-А кого ты будешь представлять?
Ворчание яблока в ответ. Ну, кого я могу представлять, что я, артист?
-Мы можем выставить тебя с нашей командой, только позвони заранее, не позже, чем за две недели.
-Хорошая идея.
С командой добрых людей, под девизом:" Мы не можем ждать милостей от природы, дать их - наша задача".
-Как долго ты собираешься быть в Лондоне?
-Еще пару дней, и двигаю на север. В Манчестер.
-Перед приездом в Лондон позвони - найдем тебе работу. В охране, ресторане. Есть шанс осенью, туристов меньше. Но ты - будь осторожен.
-Я постараюсь.
Жизнь вечна, пока остывает внутри тень быка, возбужденного красными следами своих кулаков на твоей груди.
Автобус до Мраморной арки
Страх-мумия, закутанный паутиной вен, стынет под пеплом сожженных калорий. Сердце вяло пританцовывает в такт с неоновым мерцанием реклам и баропабских огней, дрожащих в глазах прохожих единственной мыслью. День замирает, прислушиваясь к шепоту налегающей ночи.
Из-под ног улетает, отдаваясь ночному ветерку, оболочка еды - пластиковые пакеты с клеймом "Tesco", всеанглийской сети супермаркетов, директор Тесси Коэн, - эй, египтяне и маррокане, подметайте крошево ваших пирамид. Камень на камень, кирпич на кирпич - строились пирамиды. А наш дедушка Вова во время строительства подохнуть еще не мог - вследствие небытия. Но та же пирамидная пыль гнала его по шалашам и Шушенским, писать молоком и кушать чернильницы иногда. Революции будут продолжаться, пока стоят пирамиды-напоминания. И тессикоэны в отместку мобилизуют египтян на строительство пирамид-суперов.
Подходит "двойка". Еле впихнулся с рюкзаками и скрипкой, водителю сую двадцатку
- Sorry, no change, sir.
Умоляющий взгляд летит внутрь автобуса, но не падает привычно на пол в поиске книжной мудрости, а послетренировочным синдромом заведенной секс-машины цепляется за живые глаза молоденькой тоненькой смуглой девочки в середине у окна, с острой тонкой челюстью и плавным изгибом длинной шеи Нефертити и царским изяществом протянутой ладони с поблескивающим фунтом.
Вот и слава пришла, думаю, - еще застежки на футляре не расстегнул и смычок не наканифолил, а уже деньги дают.
-Thank you, - звякнул монеткой в окошечко водителю, зажал десятипенсовик-сдачу в ладони, и сел рядом с египтянкой - побренчать на струне генетической вины...
ЕЕ звали Шой, и родом она оказалась с Ямайки, где зимой учит компьютеры в колледже, а летом в Лондоне подрабатывает в "MacDonald's" на каникулах, и лишним фунтом поделилась не на футляр глядя - одиноко надеясь на пару чужих и своих слов, что отпихнут дребезжание автобусных расшатанных захватанных поручней-погремушек.
Выйду, думаю, разменяю где-нибудь двадцатку, отдам ей фунт, провожу до дома и останусь на ночь и женюсь и уеду на Ямайку и стану ямайцем, где мягкий климат и люди добры и заостряют челюсть в попытках стать еще добрее как известный боксер Джонсон, которого показывают по Eurosport, и не стесняются отдать фунт за музыку, которая еще не прозвучала, потому что верят в бога и никогда не хрумкают яблоками, а всасывают текучую мякоть клетчатки мангов и гуавов с присвистом...
А ведь в фунте шесть шекелей целых, вспоминаю. Ты-то безработный баск, а у нее full-working permit...
-Брикстон, - объявил водитель. Как мне сказал впоследствии водитель "лорри" Пит, Брикстон - лежбище криминалов-нелегалов с Ямайки и окрестностей.
Шой встала, и пошла к выходу, и мой взгляд скользнул следом за худыми ногами в тонких черных капроновых чулках, и привычно опустился вниз в поиске книжной мудрости, но только пыль на полу, звездная пыль на сапогах, желание загадывать поздно, да и когда они исполняются, желания?
"It's only thought that counts"- написано в вагонах метро. Без пояснения, правда, что за мысль.
А я знаю. Это моя мысль про шесть шекелей.
На Мраморной арке вышел и купил в магазине две коровьи колбаски, апельсиновый сок и хлеб. Под газетным стендом, снаружи, ножик столовый, с черной ручкой, валялся - подобрал: колбасу кромсать. А потом удивляются - чего это быки на людей бросаются? Но -закон жизни - мы все, невегетарианцы, немножко тореадоры в душе, особенно после тренировки.
Что наша жизнь - коррида !
Голландский парк
Поздно. Пора спать. В поиске спокойного чистого места для спального мешка иду по ночным безлюдным улицам Лондона. Вывеска на заборе - Голландский парк. Вот тебе и Голландия, ехать не надо. Узкая дорожка, слева - парк за забором жиденький, просвечивает, листья и ветки сквозь прутья тянутся. Иду, не останавливаясь, в поиске густых надежных кустов, вдоль забора - невысокий, по пояс, прутья-копья наконечниками вверх, так и хочется - перекинуть рюкзак и перелезть, замирая низом живота на секунду, и идти уже между деревьев, но - люди, много молчаливых мужчин вдоль забора, кто-то - прижавшись животом к прутьям, кто-то - спиной, носками ботинок цепляются за белую линию велосипедной дорожки, молча встречают вглядом и не смотрят вслед, мне кажется - не смотрят вслед ушедшему.
Справа - стены домов, и каменные заборы между домами, высоко - не перелезть, справа меньше людей, у каменных каминоподобных беспросветных стен.
Один лысый одинокий молчаливый мужик стоит посередине, понятно почему - уж слишком пристально-безумный взгляд не мигая, но не оборачиваюсь на пепел - он сгорел между остывшими каминами и копьями, в диком неумении выбрать. Длинная, слишком длинная дорога за околицей голландского парка - вперед. Мысленно готовлюсь через пару дней свалится у знакомой вывески "Голландский парк".
Внезапно одинокие молчаливые мужчины кончаются. На высоком плинтусе греют спины об остывающее тепло зазаборных ночных снов, уткнув раскумаренные подбородки в неразгибающиеся колени молодые инквизиторы, сжигающие Марию Хуановну, ночную спасительницу от походов за валерианкой. Черный высокий человек, периодически подталкивая стену камина ладонью правой руки, что-то говорит вслед. Гномы на плинтусе смеются громко вслед непонятному быстрому движению - бесполезному ночью, как им кажется.
Пара велосипедистов быстрых навстречу, пара собаководов, вернее, собак-человеководов, люди бегут вслед.
Останавливаюсь передохнуть. Рюкзак со скрипкой снимаю, прислоняю к стене, крючок спиннинга царапает бурый кирпич. За кадром - осуждающее сопит деда Вова.
-Почему бы и нет, - в этой короткой фразе - клубок, две беспыханные трезвые недели одиночества и мыслей.
-А ты нам сыграй на скрипке, о'кей?
-Олрайт.
Подхожу, заворачиваюсь уютно в родное сладкое до боли облако-одеяло дыма, вместе с черно-белой толпой подбородо-коленчатых гномов.
Белоснежк протягивает истекающую дымом влажную сигарету. Затягиваюсь, поджав губы, в страхе СПИДа. У братьев Гримм насчет синдрома ничего не написано, но цензура и в те времена свирепствовала, не будем забывать.
Сильный марокканский грасс. Шейный позвонок щелкает предохранителем.
Тело подходит прямыми ногами к рюкзаку, руки выцарапывают футляр, звякают защелки, перебор струн большим пальцем, душа растворяется в сказочных звуках звучных сказок мама ночью перед сном чтобы не боялся заснуть и увидеть что-то ...не я это играл - страницы книги "Сказки народов мира" скользили по струнам, и парк стоял молча, и велосипедисты-агенты полиции куда-то пропали, сгинули, нечистые.
Есть ли что-то выше, когда ты стоишь и продуваешь душу насквозь звуком, готовясь к пустоте, а все вокруг стоит и молчит, пытаясь в звуке услышать эхо вопроса - почему я, все, такое большое, стою и молчу?
В Гринвиче
Люди играют в футбол и ходят по дорожкам, не замечая визга газонокосилок и пил - хмурые деловые садовники подрезают природу, наводят геометрию, добавляя в лесной воздух чистый терпкий запах свежесрезанной молодой травы.
Уверенные своей рабочей нужной хмуростью, они первыми вдыхают терпкий запах, слышат хруст острых травинок под подошвами, стригут Землю под ноль раз в неделю, военные парикмахеры Земли, никуда не убегут - обречены, за грехи.
На Гринвичском пирсе, в яме - клипер "Катти Сарк", когда-то самый быстроходный парусник мира, перевозил почту из Америки в Европу. Изобрели телеграф - парусник перешел на перевозки чая. Сейчас его нанимают крутые бизнесмены - для прогулок.
Cмотрел на корабль, сидя на скамейке, накрахмаливался чипсами. Туристы вереницей шли к кораблю и обратно, пассажиры - на катера, до Лондонского моста.
Вокруг Катти Сарк бегали две девчонки за парнем, играли в догонялки-убивалки. Прям как у Альтова: "Секс начинается с беготни". Все девичьи пинки и прямые доставались воздуху, а он убегал, то лениво, то быстро, иногда хлопая ладонью встречные и кроссы по косичкам и кудряшкам, приторно-притворно охал от пинка кроссовком в печень. Устали и облокотились, отдыхая, на перила, глядя вниз, на киль "Катти Сарк", о чем-то разговаривая. Родители позвали их, и они ушли .
Справа, на краю скамейки, сидел мощный черный человек, бородка-пучок телепалась на мощной челюсти по ветру. Один раз посмотрел резко искоса - я чуть не подавился! Аж челюсть заныла - от невидимого бокового. Он кого-то ждал. По взгляду он был не из тех, кто просто так сидит часами.
Перешел по тоннелю под Темзой на противоположный берег, позеленевший от времени рекламный щит поясняет - "Признанный лучший вид Лондона". Правда, красиво - Темза, мачты клипера, фасад и колонны королевского дворца, второй дворец окружен строительными лесами. Только начали его строить, как один принц все деньги разбазарил - еще не знал о том, что экономика должна быть экономной. Так до сих пор и строят.
Прошел по тоннелю обратно. Распушенная бородка с челюстью и косым взглядом исчезли.
Поставь кто на "Катти Сарк" паруса - запылали бы.
Трое больших черных людей подступали к пирсу, тащили к закату неохотную ночь. Один смеясь, жестикулировал и рассказывал, показывая пальцем на край скамейки:"Он здесь сидел, снова, я видел, как он ждал". Они, смеясь, шли неторопливо к закату, плотно, не пропуская через себя прохожих пассажиров. Потомки матросов с Колумбовских каравелл.
Осел холод. Двинулся к метро, мимо церкви. Закапал колокольный звон, несколько нот, сверху вниз, неоконченной гаммой, "ми-ре-до-си-ля-си-ля-соль". Присел на рюкзак у фонарного столба - послушать. Люди мимо шли, заходили в кинотеатр. Молодой парень нахмуренно ждал кого-то, и звон ему, очевидно, мешал. Подошли со стороны заката двое его радостных друзей, он перестал хмуриться и они вместе пошли смотреть кино. Я остался слушать звон.
В закусочной кебабной напротив семья пакистанцев - отец, мать, сын - разговаривали. Сын повисел на перекладине над входом пару секунд, вышел на тротуар, разбежался, и пнул в прыжке левой ногой закат, раздражаясь звоном, загрузившись взглядом в замусоренный асфальт.
После удара колокольня повсхлипывала по закату и притихла.
Я зашел в книжный магазин "Все за один фунт". Купил стихи Бродского и книгу про бокс, с фотографиями и рисунками. Открыл наугад. Джон Мэйс, по кличке "Цыган", великолепно играл на скрипке, один из первых чемпионов Англии по боксу.
Вышел на улицу в 10 вечера. Прохожие шли, разговаривая и смеясь, из паба в паб. Фонари и месяц путь освещали.
Двое лысых топали в обнимку, с явным отпечатком детского желания кого-нибудь убить на лицах-кирпичах. Колокольного звону, ясно, наслушались.
В ближайшем пабе молодой Шерлок Холмс играл в "Hangman", прихлебывая свою лагерную пинту. Большинство населения Англии пьет лагерь - светлый, не сильно загружающий. Я смотрел, как он правой нажимает на кнопки, левую с пинтой лагеря держа у подбородка.
Каким-то дедуктивным методом Холмс уловил стоящего сзади, обернулся.
-Никак выиграть не могу. Эту машину можно победить только кувалдой.
-Зато пара-тройка партий - и экстерн в Оксфорде обеспечен.
-Хочешь, сыграем?
Проиграли две игры, по пятьдесят пенсов. Так легко играть в чужой стране на чужие деньги.
-Что в Гринвиче делаешь?
-Путешествую, работу ищу.
-Здесь не найдешь ничего. Езжай на север - там фермы, хозяйства, угодья.
-Хорошая идея. Ну, до встречи в Оксфорде.
Из паба пошел на метро. Станция под открытом небом, на перроне пусто. Подходят полуночники - парень в сером костюме, хрупкая женщина в длинном платье и саквояжем, похожая в профиль на рисунок с греческой амфоры.
-Не в курсе, когда последний трэйн намечается?- спрашиваю у женщины.
-В одиннадцать тридцать пять.
-А сейчас сколько?
-Одиннадцать сорок.
Подлое Greenwich mean time.Не могли меридиан на пару километров правее провести.
Парень в сером костюме, не дождавшись, порывисто скатывается по ступенькам подземного перехода вниз, топот обрывается свистом струи о камень. Не выдержал. Прохладно, однако.
-Звоню в справочную - говорят: последний трэйн вышел, ждите, -сообщает профильная женщина. Уже двадцать минут идет.
-Наверное, водитель направления перепутал.
Как там у Задорнова? Отцепили первый девятый вагон. Забыл. А когда-то наизусть знал. Давно в поездах не ездил.
Парень в костюме поднимается по ступенькам, ворчит с плохо скрываемым снобизмом: "Bloody London". Ну, если кровью считать мочу, то есть кое-где на побережье Средземного моря местности и покровавее родины подлого времени.
-Надо идти на автобус, - женщина встает с сумки. - Ночные ходят раз в час.
Поход на автобусную остановку в двенадцать ночи - лучший повод для знакомства.
-Как тебя зовут?
-София. А тебя?
-Джонни.
-Ты откуда?
-C Израиля. А ты откуда?
-C Греции.
-А правда, что в Греции все есть?
-Не совсем. Ты играешь на улицах на скрипке?
-Да. На жизнь хватает. А ты чем по жизни занимаешься?
-Преподаю хореографию, в балетной школе в Ноттингеме. В Греции сделала вторую степень, защитила докторскую, но там нет таких балетных традиций, как в Англии. Приехала в Лондон и сразу же нашла работу, получила гражданство. А сейчас в Лондоне по делам - я директор фирмы, организующей поставку танцоров в клубы и дискотеки.
-Возьмешь, может, меня? Я всю ночь могу протанцевать. А вот маршировать ненавижу...
К остановке подошел автобус-двухэтажка. Платить пришлось фунт двадцать - гринвичское подлое время, проценты накручивает только так.
-Что танцуешь? -спрашивает София. -Рэп, хип-хоп? Или танго с вальсами?
-Свободным стилем. Сразу все вместе.
-Не пойдет.
-Но я могу научиться, если ты потренируешь. Ты как на это смотришь? У тебя есть телефон?
Зазвонил ее пелефон.
-Алло, Виктор? Я буду через час.
Мы вышли на Трафальгарской и попрощались. Голубей не было видно.
А второй девятый гринвичский вагон тем временем на всех парах гнал в Оксфорд наш старый знакомый Шерлок Холмс, весь в черном, как пастор, сдавать экстерном на первую степень.
Лондонское метро
В метро толпы людей ждут поезда. Мышки по шпалам шастают. Подходит поезд. Mind the gap! - a то упадешь и юркую серую мышку раздавишь. "Stand clear of the closing doors!"
У края стоят два музыканта, гитара и барабан. Мимо проходит мужик, по самому краю, пинает - то ли нарочно, то ли нет - футляр с гитарой, получает в спину: "Fuck off, fucking man!", но не оборачиваясь, идет дальше, чтобы ненароком не получить по барабану. Люди-музыканты, люди-инструменты...Кто на ком играет? Ты не разберешь...
А мышки бегают по рельсам: туда-сюда. Как гитаристы из поезда в поезд, со шляпой, бегают, из вагона в вагон, из песни в песню, из Фила Коллинза в Битлз, подставляют шляпу под звон серебристых монеток, мышеподобных.
О-о, лайф,- пел гитарист в поезде из Ричмонда, немного шепелявил (невовремя убирал голову из-под рукоплесканий поклонников (или конкурентов), но слова можно было разобрать - терял свою религию в каждом вагоне с каждой каплей слюны, когда язык зажимался щелевыми или аффрикатами. Аффриката - она и в Африке аффриката. Пел, не смущался, зарабатывал на свой вечерний лагер, песенное чувство жажды утоляющий. Религию свою придумывал на ходу.
Приятно болели зачатки широчайших мышц и свежие мозоли на ладонях, от весел - семь часов гребли, от Ричмонда до Кенсингтона, и назад, перетаскивал лодку через шлюз, сорвалась, догонял вплавь, залезал йогом, с кормы, нога над ухом, левая над левым, а Темза холодная, но никто не купается, течение опасное, говорят, снесет так, что не найдут.
Лайф, о лайф, о, ла-а-а-а-йф, слышалось, песня другая, а смысл тот же.
Гайд-парк
В Гайд-парке в воскресенье много ораторов и слушателей, тусовка в Speakers-corner. Впечатление, что ораторы - актеры, оплачиваемые муниципалитетом, как и отдельные граждане, крикуны-оппозиционеры.
Джентельмен...нет, орет, как товарищ, ирландская челюсть и выпуклые глаза, возвышается над толпой фанатов и плакатом-фотографией Земли из космоса. Агитирует всех объединяться, Земля-то у нас одна!
Из космоса выглядит довольно неплохо - белая и пушистая, и не скажешь, что болеет. Логика оратора железная.
"Ты откуда?" "Польша". "А ты откуда?" "Голландия". "Вот, видите? Все с разных стран, а собрались в здесь. Наша сила - в единстве!"
Неподалеку - толпа вокруг бабушки, очень энергичной и красноречивой. Она говорит о высоких материях, о боге, а квадратный лысый человек в квадратных очках вставляет реплики, вернее - орет, пытаясь перекричать и старушку, и смех толпы, и других ораторов, и уличное движение. Глотка железная, Джонни-ходок потоптался по ней основательно.
Бабушка ловко и остроумно отбивается, вызывая смех толпы. Уличные ораторы отличаются от уличных музыкантов - эти работают за смех, те - за звон.
Третий орет-орствует о боге с вершины трехступенчатой, серебристого цвета лесенки, приседая, изгибаясь позвоночником, цепляясь подошвами и каблуками, корчится, как филистимлянин под рукой Самсона, показывая своим видом - раз отец свыше наказывает сына, значит, он существует.
- Кто верит в эту evil-lution?- надрывается, чуть не падает.
Лысый квадратный человек оставил старушку в покое, перебазировался к третьему - заманчиво посверкивает звезда шерифа на рубашке, шляпа ковбойская - столько материала для выплеска иронии и сарказма.
-Ты так много говоришь об отце, потому что неизвестно, кто твоя мать,- орет квадратный.
-Да вы посмотрите на это существо непонятного пола, неопределенной сексуальной ориентации!
-Да, у меня странная сексуальная наклонность, я лесбиян! - довольно хрипит квадратный человек и отходит - описывать окружности в кругу спикеров.
Четвертый - бородатый кибуцник в кепке - на верхушке трехступенчатой лесенки, опирается, словно о костыль, о шест с обмотанным бело-синим полотнищем, возвышается над толпой арабских слушателей. Здесь самая горячая дискуссия, привлекающая новых слушателей опасностью перерастания в мордобой.
-Наш бог - живущий бог, Джезус Крайст,- говорит кибуцник, вытирая кепкой лицо.