ИЛИ РАЗДВОЕНИЕ ЛИЧНОСТИ КАК ИМПУЛЬС РОМАНТИЧЕСКОГО ПОРЫВА
Музыка Роберта Шумана открывает бесконечные возможности для исполнительской интерпретации. Вот и в недавних шумановских вечерах студенческого симфонического оркестра в зале "Клермонт" Высшей школы музыки имени Бухмана-Меты Тель-Авивского университета молодые музыканты нашли совершенно разные краски в трактовке произведений этого внутренне двойственного художника, с юности эпатировавшего читающую и слушающую публику романтическими манифестами.
Нет, вы только вообразите себе: двадцатилетний юнец, то ли студент-юрист, то ли начинающий пианист, заводит собственную музыкальную газету (благо его папа - совладелец издательства - оставил наследство), и заполняет эту газету под разными псевдонимами своими восторженно-воинственными декларациями. Заслуженные музыканты, прославленные виртуозы по отдельности и скопом обвиняются этой газетой в рутине, отсталости и - самое ужасное - в филистерстве, то есть "обывательщине", "мещанстве". Немецкое "Filister" - омоним филистимлянина (в немецкой лютеровой Библии этот народ, досаждавший евреям, именуется "Filisters"), а воевал с филистимлянами вдохновенный псалмопевец Давид, ставший царем Израиля. Поэтому все молодые музыканты-романтики, которых юный критик и редактор считает своими единомышленниками, объявляются членами воображаемого "Союза Давида" - Давидсбунда. В этом союзе, не зная того, состоят и Паганини, и Берлиоз, и Мендельсон, и Шопен - одни под собственными именами, другие под фантастическими (Мендельсон, например, имел прозвище "Меритис" - "достойный"). Ну а два главных давидсбюндлера, понятно, это две ипостаси самого редактора "Новой музыкальной газеты". Его зовут Роберт Шуман, но как автор он выступает в двух лицах под разными именами: страстный, мятежный, увлекающийся, пылкий Флорестан и чувствительный мечтатель, созерцательный Эвсебий. Они спорят друг с другом, имеют разные мнения об одном и том же предмете, стиль их высказываний весьма различен. А арбитром выступает мудрый маэстро Раро - так Шуман назвал пианиста Фридриха Вика, своего учителя, у которого он обучался частным образом игре на фортепиано. Дочь Фридриха Вика Клара, которая через 8 лет станет женой Шумана, талантливая блистательная пианистка, была в то время тринадцатилетней девочкой, хотя уже известной всей Европе вундеркиндом. В "союзе Давида" она получила имя Киарина. Был Шуман влюблен и в другую девушку, свою сверстницу Эрнестину фон Фриккен, которая стала именоваться Эстреллой.
И кого же восхваляет этот новоявленный критик-"давидсбюндлер"? Он уверяет почтенную публику, что молодой самоуверенный француз Берлиоз сочинил восхитительную симфонию, мелодии которой прекрасны. А ведь ведущий парижский музыковед Франсуа Фетис доказал, что у Берлиоза нет мелодического дара и "это признают даже друзья г-на Берлиоза". Так этот дерзкий Шуман заявляет, что он в таком случае "враг Берлиоза", потому что в восторге от его мелодической изобретательности. А некий Фридерик Шопен, только что прибывший в Париж из забытой Б-гом Варшавы и напечатавший несколько вариаций, вообще объявляется гением, перед которым надо снимать шапки: "Флорестан вбежал в комнату, где Эвсебий беседовал с маэстро Раро о новых фортепьянных сочинениях и, выхватив из-за пазухи какие-то ноты, возбужденно закричал: "Шапки долой, господа, перед вами гений!". А ведь этот Шуман тогда еще не слышал и не видел Берлиоза и Шопена, сидя у себя в Лейпциге, - он писал только о нотоиздательских новинках, проигрывая дома на рояле опусы, которые выходили из печати.
Сейчас-то, конечно, Шуман и Шопен, со дня рождения которых прошло 195 лет, - великие классики, мы почитаем их (наряду с Листом, который младше обоих на год) как создателей романтического рояля. А тогда, когда им было чуть за 20? Мы можем представить себе современного юношу двадцати с небольшим лет, студента, который в общенациональном журнале, пусть и радикально-прогрессистском, велит снять шапки перед новоявленным гением - своим сверстником,таким же юнцом, как он сам?
В сущности, романтизм - литературный, художественный, музыкальный - и был создан юношами. Немногие из ранних романтиков - великих творцов - дожили не только что до почтенных седин, а хотя бы лет до сорока (среди этих немногих - Гюго, Берлиоз, Лист, Вагнер, Верди, еще Гейне и Делакруа преодолели пятидесятилетний рубеж). Провидение позаботилось, чтобы в памяти человечества они остались лучезарно-озорными отроками с восторженной речью и кудрями до плеч, а смерть каждого из них, нередко случайная, похоронила, как написал поэт Рельштаб в эпитафии Шуберту, не только "богатое сокровище, но еще более богатые надежды": Перси Биши Шелли утонул тридцатилетним, Байрон умер в Греции в тридцать семь, командуя кавалерийским отрядом, в таком же возрасте внезапно скончался благополучный Феликс Мендельсон; Пушкин и Лермонтов убиты на дуэли; один из первых немецких писателей-романтиков Вакенродер умер двадцати трех лет от роду; Франц Шуберт прожил всего 30; создатель французского живописного романтизма и офицер-кавалерист, автор картины "Плот "Медуза" Теодор Жерико убился на скачках двадцатичетырехлетним; субтильный и хрупкий, но огненно-темпераментный Вебер угас в 40 лет, а Шопен и в 39, в год своей смерти, выглядел мальчикообразно...
Среди этой плеяды Роберт Шуман - величайший композитор-романтик и замечательный музыкальный писатель, - и Эрнст Теодор Амадей Гофман - великий писатель-романтик и плодовитый композитор - смотрятся вполне солидно с их сорока шестью годами жизни. Они оба - и Гофман и Шуман, универсально одаренные, - создали новый романтический язык, романтическое миропонимание, романтическую иронию, стиль жизни художника-романтика с его раздвоенностью (Гофман служил в прокуратуре, а по ночам писал повести, сочинял и ставил оперы), автобиографичностью творчества, вплоть до исповедальности, романтической влюбленностью в идеальную девушку (Юлия Гофмана и Киарина Шумана), со своими вымышленными двойниками (alter ego Гофмана - полубезумный капельмейстер Йоганнес Крейслер, а Шумана - то мятежный Флорестан, то чувствительный Эвсебий). Только Гофман родился тридцатью четырьмя годами раньше Шумана: литературный романтизм, все-таки, старше музыкального. А кумир Шумана Иоганн-Пауль Рихтер, писавший под псевдонимом Жан-Поль, и вовсе человек другого поколения - в 1810-м, в год рождения Роберта Шумана, Жан-Полю было 47.
Конечно, Роберт Шуман - не первый романтик в музыке. Он был еще младенцем, когда Вебер, Шпор, Маршнер и тот же Гофман ставили в городах Германии свои романтические оперы, а в Вене юный гений Франц Шуберт сочинял на стихи Гете и Шиллера песни и баллады, которые намного позднее (и во многом благодаря Шуману-критику) будут признаны подлинным началом немецкого музыкального романтизма. Все же именно Шуман открыл в мелодике, ритмике, фактуре, музыкальной форме, фортепианной "инструментовке" те средства, которые позволили музыке достичь таких же глубин, как литературный романтизм и более того, - сделали музыку "романтичнейшим из искусств".
В течение десятилетия - с 1830-го по 1840-й, то есть с двадцатилетнего своего возраста до тридцати лет, Шуман пишет только и исключительно для рояля, как и Шопен. Но Шопен был изумительным пианистом, сам играл свои сонаты, баллады, полонезы и мазурки в парижских салонах и даже вошел в моду: светские дамы завязывали бантики "а la Chopin", парижские кондитеры предлагали пирожное "Шопен", издатели печатали огромными тиражами его вальсы и ноктюрны (что, правда, не принесло композитору материального благополучия - он был непрактичен). Шуман из-за травмы руки публично выступать не мог - он столь усердно упражнялся в игре на рояле, что даже изобрел прибор для растяжки пальцев, который порвал ему сухожилия - и от пианистической карьеры пришлось отказаться. Но даже если б он и играл собственные сочинения в концертах, их никто бы не понял. Непонятен был сам жанр шумановских сочинений: то ли повести и новеллы в музыке, то ли музыкальные сцены - довольно громоздкие сюитно-вариационные циклы совершенно непривычного строения. Оттого, видимо, читающая Германия знала Роберта Шумана как яркого критика и новеллиста, а не композитора. Большого композитора в нем признали уже в последнее десятилетие его жизни. За пределами же Германии, где гастролировала Клара Вик, ставшая позднее Кларой Шуман, он и вовсе долго оставался "супругом госпожи Шуман". Король Нидерландов даже спросил у Клары после ее концерта: "Ваш муж тоже музыкант?"
Фортепианная литература в те времена делилась на две различные сферы: музыка для концертной эстрады (виртуозные фантазии, вариации, транскрипции, концерты с оркестром, сонаты, которые сочиняли, как правило, сами концертирующие пианисты) и пьесы для домашнего любительского музицирования: танцы (вальсы, экоссезы, полонезы), разного рода "музыкальные моменты", музыкальные картинки. Шумановские же сюиты как будто "домашние", даже интимные альбомы с пьесами-сценками, зарисовками, портретами, маршами и вальсами, характерными для любительской музыки, но требующими звукового блеска и виртуозности, мастерства и исполнительского темперамента профессионального пианиста. И этого даже мало. Недостаточно быть хорошим пианистом, чтобы проникнуть в мир шумановской фортепианной музыки. Надо еще читать Гофмана, потому что многие циклы - "Крейслериана", "Фантастические пьесы", "Ночные пьесы" - навеяны гофмановской новеллистикой. Надо знать персонажей беллетризованных статей самого Шумана, иначе не понятно, откуда взялись в "Карнавале" или в "Танцах давидсбюндлеров" разные Флорестаны, Эвсебии, Киарины, Эстреллы; почему свободные вариации на тему некоего фон Фриккена названы "Симфоническими этюдами" и что означает таинственная аббревиатура "Abegg" в названии другого цикла вариаций.
И уж конечно, надо быть читателем и почитателем обожаемого всеми немецкими романтиками писателя Жан-Поля, роман которого "Flegeljahre" вдохновил Роберта Шумана на сочинение одного из первых сюитно-вариационных циклов "Les Papillones" ("Бабочки"), ор.2 (под опусом первым изданы вариации "Abegg"). В романе "Flegeljahre" ("Озорные годы" или "Годы шалостей") стихия музыки по-романтически противостоит всему обывательски-филистерскому и почти всегда связана со сферой природно-космически-идеального, а два центральных персонажа - братья Вальт и Вульт - оказались прообразами Флорестана и Эвсебия.
Один из главных героев романа Готвальт Гарниш, идеалист и мечтатель, должен, согласно завещанию родственника, богача ван дер Кабеля, для получения наследства овладеть девятью бюргерскими профессиями: садовника, егеря, настройщика, пастора и еще другими. Но Готвальт (Вальт) так и остается непрактичным мечтателем. Его брат Вульт - музыкант, однако человек житейски закаленный, энергичный и деятельный. Он-то и помогает Вальту своей музыкой пройти все испытания (мотив моцартовской "Волшебной флейты!). Правда, девушка, в которую влюблены оба брата - полька Вина Заболоцки - остается с Вультом. Повествование Жан-Поля иронично, и лишь описание музыки свободно от иронии. Напротив, оно возвышенно и цветисто. И хотя об элегии, которую Вульт исполняет во время проповеди Вальта с юмором сообщается, что "слушателей бросало в холодный пот от этого дурацого такта на 6/8", но сама сущность музыки передается другим слогом: "Лунная ночь флейты явила бледный мерцающий мир, сопровождающая музыка рисовала в нем лунную радугу". Или: "Видя такую множественность изящных миров, Готвальт, пока продолжалось престиссимо, то поднимался вверх по поднебесью жесткого звездного мироздания, то опускался вниз и прижимал к груди своей глазами всех по очереди... Небо словно полилось на землю дождем, освободившись от тяготивших его туч, и жизнь стала воздушно-легкой, небесно-голубой, блестящей как солнце, как знойный полдень... Внезапно, когда среди всех этих гармонических мечтаний брат надолго застыл на двух высоких нотах, паря и дрожа вместе с ними, ищущими вздоха и жадно впитывающими его в себя, Готвальту, дрожавшему в такт с ними, ничего так не захотелось, как умереть в мечтах о чужом счастье."
На "вальто-вультовских", "флорестано-эвсебиевских" контрастах построены и критические статьи Шумана, и композиции его сюит, сборников, сонат, вариаций. Например, сборник "Фантастические пьесы" открывается созерцательной "картинкой" - "Вечером". Этой картинке тут же противопоставляется бурный, страстный "Порыв". За "Порывом" следует элегическая пьеса "Зачем? (Warum?)" с вопросительным мотивом, который станет позднее для многих композиторов "интонацией романтического вопроса". И сразу после этих элегически-вопросительных вздохов - нервно-возбужденные, прихотливые "Причуды". Так построен знаменитый "Карнавал", в котором Флорестан и Эвсебий, Киарина и Эстрелла получили музыкальное воплощение на основе символического мотива Es-C-H (ми-бемоль - до - си), составляющего первые три буквы фамилии Schuman. На контрастах строятся и "Венский карнавал", и "Юмореска", и "Танцы давидсбюндлеров" (ведь и сам библейский Давид, плясавший перед Ковчегом, в своих псалмах то экстатично славил Творца "на гуслях и кимвалах", то просветленно молился, то взывал из бездны, то стыдил врагов, "оклеветающих душу", то наставлял бояться Господа). Флорестановско-эвсебиевские контрастные чередования - основа драматургии посвященных Кларе Вик (она же Киарина в Давидсбунде) Первой фортепианной сонаты и Фортепианного концерта.
В то же время, исполнителю шумановской музыки открываются бесконечные возможности для интерпретации. Вот и в недавних шумановских вечерах в зале "Клермонт" Высшей школы музыки имени Бухмана-Меты Тель-Авивского университета, где звучали увертюра "Манфред", Третья симфония, Фортепианный концерт молодые дирижеры и пианисты нашли совершенно разные краски в трактовке тех же произведений. Так, Концерт в исполнении пианиста Виктора Станиславского (класс Даниэля Гортлера) прозвучал по-флорестановски темпераментно, а Инбар Ротшильд, студентка класса Пнины Зальцман, акварельно очертила в той же музыке созерцательно-эвсебиевское начало.
Но даже сама Клара Вик, великолепная пианистка со всеевропейской славой, образованная, тонкая и умная девушка, к тому же с отроческих лет влюбленная в гениального ученика своего отца, редко отваживалась играть в концертах шумановские сюитные циклы. В те времена не принято было предварять музыкальные вечера вступительным словом или предлагать публике программки с аннотациями. А без объяснений, хотя бы кратких, все эти гирлянды дивных миниатюр могли показаться слушателю хаотическим и бесформенным нагромождением музыкальных тем, пусть даже очень красивых в своем нервно-артистическом своеобразии. К тому же отец Клары, тот самый "мудрый маэстро Раро" шумановских статей-новелл, узнав о взаимной любви своей дочери и непутевого ученика, превратился в злобного гонителя этой любви. Он запретил Роберту появляться у себя в доме, а дочери с ним встречаться, сочинения Шумана называл безумными, статьи его вздорными, а уж о помолвке и браке и слышать не хотел. Это продолжалось пять лет: тайные встречи в городах, где Клара гастролировала, отцовские запреты, перехватывание писем, обманы и клевета. Лишь в 1840-м году, в год тридцатилетия Шумана, когда Кларе исполнился 21 год, она, как совершеннолетняя, смогла по законам Саксонии выйти замуж без родительского позволения. Ее отец попытался оспорить это в суде, предъявив, в отчаяньи, даже требование возместить ему материально многолетние уроки с дочерью. Вик уверял суд, что Шуман - сумасшедший, алкоголик, шарлатан с манией величия, частыми депрессиями и без всякой будущности. Профессиональную честь Шумана защищал прибывший из Парижа в Лейпциг прославленный Франц Лист, от которого удивленные и польщенные горожане узнали, что издатель и редактор "Neue Zeitschrift fur Musik", оказывается, не только заурядный доктор прав и журналист, но и по-настоящему большой музыкант. Хотя судебные слушания и затянулись на 13 месяцев, суд подтвердил право Роберта и Клары на брак. Они поженились в ноябре 1840-го года.
Этот год счастливого завершения "борьбы за Клару" стал "годом песен" - композитор залпом создает более 120 произведений для голоса и фортепиано, среди которых два самых знаменитых вокальных цикла (свадебные подарки Кларе): "Любовь поэта" на стихи Генриха Гейне и "Любовь и жизнь женщины" ("Frauensliebe und Leben") на стихи Адальберта Шамиссо, немецкого поэта-романтика - сына французского эмигранта. А еще два года спустя так же залпом выдает четыре симфонии, нумерация которых условна, так как Шуман над всеми симфониями работал одновременно. А затем последовали монументальная оратория "Рай и Пери" по Мильтону, опера "Геновева", множество камерно-инструментальных ансамблей (трио, квартеты, квинтет - именно Шуман впервые соединил рояль со струнным квартетом, создав новый жанр фортепианного квинтета). Тогда же - в середине сороковых - в Лейпциг переезжает Феликс Мендельсон, которым Шуман безмерно восхищался, назвав "Моцартом нашего времени" и поместив на одно из почетных мест воображаемого Давидсбунда. Мендельсон организовал в Лейпциге первую немецкую консерваторию, пригласив Шумана преподавать класс рояля и вести курс чтения партитур одним из первых.
А в "Новой музыкальной газете" еженедельно публиковались развернутые обзоры практически всех выходящих из печати музыкальных новинок. Каждую новую сонату, пьесу, концерт самых разных сочинителей Шуман проигрывал на рояле, замечая любую деталь и радостно сообщая читающей публике о всякой удачной композиторской находке и не скупясь на восторги. Ну все вокруг него гении! Искру гениальности он находил даже в самых беспомощных графоманско-дилетантских опусах, лишь бы они были искренни. А вот о сочинениях иных прославленных виртуозов Шуман пишет насмешливо и даже саркастично: "В герцовских вариациях, которые хотят убедить нас, что они самые трудные и значительные, обнаружилось то, что им действительно свойственно - это блестяще, цветисто, шикарно. Шуман обыгрывает значение фамилии Герц (сердце): "У стенографа Герца сердце только в кончиках пальцев". А ведь Анри Герц, парижский пианист-виртуоз из немецких евреев, был в свое время невероятно популярен. В романе Тургенева "Дворянское гнездо" жена Лаврецкого Варвара Павловна, светская львица, к которой у автора нет никаких симпатий, только появившись в доме Калитиных, "мастерски сыграла блестящий и трудный этюд Герца". Не Шопена, не Листа (хотя Лист упоминается как один из посетителей ее парижского салона), а именно Герца, что, по замыслу писателя, должно ее вполне определенным образом характеризовать. При этом Тургеневу вряд ли были известны филиппики Шумана-критика. Зато двадцатилетнего Йоханнеса Брамса (а с ним еще дюжину молодых композиторов) Шуман заметил и, сходя (ему оставалось три года жизни), благословил.
Увы, творческая эйфория и поражающая воображение обыкновенного человека продуктивность сменялись у Шумана все более и более длительными депрессиями. В современной психиатрии эта болезнь именуется маниакально-депрессивным психозом, или циклофренией. Первый приступ случается лет в 16-17, как и было у Шумана (все-таки, не совсем безосновательно Фридрих Вик ссылался на его психическую неуравновешенность. Заметил, змей). В маниакальный период - эйфория, которая длится месяц-другой: ощущение прилива сил, человек почти не спит, но все время возбужден, говорит не переставая, начинает множество дел и многое успевает совершить; много ест, но худеет, в сексе ненасытен. Мания сменяется депрессией - упадок сил, сонливость, тоска, бред самоуничижения вплоть до попыток самоубийства, патологическая молчаливость. Больной ест мало, но толстеет. А затем наступает светлый промежуток, который длится лет 15, а то и 20 - абсолютное психическое здоровье. Да и кто помнит о каких-то юношеских перепадах состояния! Болезнь возвращается в зрелые годы: цикл повторяется, только в маниакальный период возбуждение возрастает, а депрессия переносится тяжелее. Следующий светлый промежуток - от 5 до 10 лет, затем опять маниакально-депрессивный цикл. Светлые промежутки сокращаются, пока совсем не исчезают. Период депрессии затягивается аж до года, хотя распада личности, как правило, не происходит
Циклофрения вернулась к Шуману через несколько лет после женитьбы. Жена, друзья, ученики, коллеги, почитатели восприняли вначале странности композитора как следствие переутомления и вообще причуды гения. Более всего мешала болезненная молчаливость. Феликс Мендельсон сообщает в письме к своему другу, скрипачу Фердинанду Давиду: "Вчера у меня был Шуман и целый час о чем-то молчал, из чего я наконец заключил, что он охотно представил бы публике свою новую симфонию. Он выкурил две сигары, два раза провел рукой по рту, издал какой-то звук, взял шляпу, забыл перчатки, кивнул головой, пошел не в ту дверь, затем в ту - и ушел." Еще через несколько лет Шуману пришлось отказаться от преподавания в Лейпцигской консерватории, а после смерти Мендельсона Роберт и Клара с детьми переселились в Дюссельдорф. Он даже продал за какие-то 500 талеров "Новую музыкальную газету", хотя продолжал выступать в печати. Последняя его статья "Новые пути", в которой он приветствовал молодых композиторов Германии, особо отметив талантливейшего Йоганнеса Брамса, написана в 1853-м, за три года до смерти. Увы, болезнь прогрессировала - Шуман даже пытался покончить с собой, бросившись в Рейн (восемь рыбаков с трудом извлекли его из ледяной воды). Последние два года жизни он провел в клинике для душевнобольных доктора Франца Рихарца, своего друга. Но и там, имея кабинет с роялем, он не переставал сочинять, его богатейшая мелодическая фантазия не иссякала. Он умер, как и родился, в июне.
Говорят, что родившиеся под созвездием Близнецов внутренне двойственны, имея "две души". В душе Роберта Шумана жили и флорестановская мятежность, и эвсебиевская ранимость. Музыкальный писатель, придумавший "Давидово братство" был и отважным воителем с Голиафом холодного академизма, и восторженным глашатаем романтической эстетики. Композитор неисчерпаемой фантазии, он открыл миру ландшафты своей чувствительной и чувственной, насмешливой и меланхолической, иронической и возвышенной души.