Аннотация: Персонажи в тексте живут своей, придуманной автором жизнью. Сходство с людьми или событиями в реальной действительности абсолютно случайно .
Раннее зимнее утро. Огромный железный короб вокзала в Кёльне. Некто рослый, с аккуратной лысиной, в возрасте, но по-молодому одетый в потёртые джинсы и стеганую куртку, садится в поезд. Пункт назначения - Париж.
Он едет туда не ради Лувра и прочих красот, а ради дочечки Лизы, которая в данное время обучается по обмену в Сорбонне. Это сейчас как-то иначе называется, университет номер такой-то, но основные занятия проходят в историческом здании рядом с Пантеоном.
И вот они посидят с ней где-нибудь в Латинском квартале.
Очень любит. И не виделись с полгода уже.
Зовут этого человека Виктор. Cегодня у него день рождения.
Свое 60-летие Виктор встречает в должности садовника. Ни на работе, ни дома не отмечал - и не с кем, и незачем. Давно не употребляет. Даже пива.
***
Когда-то - да.
Всегда выпивал наравне со всеми, но головная боль поутру была ему незнакома. Зажевав лавровым листом, спокойно садился за руль и ехал на работу. Виктор Всеволодович трудился инспектором облоно. На выезде, это называлось фронтальными проверками, возлияниям не было конца, но и там держался молодцом. За это и еще за то, что ловко составлял справки о состоянии преподавания и доклады высокому начальству, был замечен и повышен в должности - стал заведующим школьным отделом. Платили не бог весть, но продукты в доме не переводились. Везли из районов. Жена Вика говорила: новости с полей. Даяния учитывались, но справки и приказы все равно были строгие. Так было заведено. Менять это, казалось, никому и в голову не придёт.
Налаженная жизнь ухудшилась как-то вдруг. Зарплата испарялась за неделю, трепет в глазах проверяемых сменился равнодушным, порой и дерзким взглядом. Подвоз продовольствия иссяк. Платить за обучение ребенка в лучшем лицее города стало нечем. И даже время от времени с улицы доносились выстрелы.
Виктор всегда любил покопаться в своей "девятке", эти навыки пригодились. Поработал в авторемонте - на подхвате, без оформления. Ну, и подвозил - до поры, пока не предупредили: или иди в извоз по понятиям, и тогда с тебя пятьсот зеленью, можно после отработать, или будет плохо.
Вика пыталась репетиторствовать, но быстро выяснялось, что реально помочь с поступлением она не может, и ученики перевелись.
***
От первого скоропалительного брака был сын, он жил в Казани со своей мамой и успешным отчимом. Какой-то бизнес. Дочь появилась на свет, когда Виктору было 40, а новой жене под 30. Написал уже взрослой девушке серьезное письмо. Оживил одно из своих мимолетных нежных знакомств. Ответ пришел не сразу. Он позвонил. Будущая теща по простоте скажет: "Она в Вильнюс поехала, потом ответит". В Вильнюсе с тем, кого Вика хотела по-настоящему, не заладилось, и она ответила.
В разное время, но заканчивали один и тот же факультет - исторический - и вообще оказались неплохой парой. Ещё и тёзки к тому же. При этом оба осознавали, что главное, ради чего был нужен этот союз - будущий ребенок.
Девочку назвали в честь её прабабушки Елизаветы Карловны.
Когда дитя капризничало где-нибудь на улице или в парке, прохожие говорили: "Ты почему не слушаешься дедушку?" Он не досадовал, но задумывался. Возраст. Все может случиться. Что будет с Лизой?
В Казахстане имелись родственники - немцы. С бабушкой Лизой даже созванивались изредка. Родители когда-то постоянно разъезжали, воспитывала мальчика она. Потом уехала к братьям и сестрам нянчить других внуков, но всегда помнила и не могла нарадоваться, что у нее за тридевять земель есть маленькая тёзка.
Постаревшие папа и мама Виктора жили в другом городе неподалеку, но они немцами не считались. Только бабушка.
Так что в метрике нужные записи в графе "Национальность родителей" отсутствовали. Стали искать варианты. Выяснилось, что вопрос имеет решение, но и свою цену. Для начала пришлось срочно продавать квартиру. Продали почти не торгуясь, но денег хватило и на метрику "взамен утерянной", и на переезд, и даже на какое-то минимальное обустройство на новом месте.
Мы можем опустить оформление документов, поездки на интервью и прочие мытарства. Это интересно только тому, кто об этом рассказывает, нормальному человеку об этом и знать не надо. Переезд в другую страну - мероприятие хлопотное, муторное.
Главное - оно состоялось.
***
Язык шёл туго.
Виктор знал основные критерии, по которым оценивались уроки гуманитарного цикла. Если бы ему поручили составить справку о том, как поставлено преподавание на "шпрахах" - курсах немецкого языка для переселенцев, он бы написал, что время занятий тратится не на практику устной речи в ситуациях общения, а на чтение газетных текстов и зубрёжку правил. Погружение обучаемых в язык требует от преподавателя полной отдачи, а отдаваться полностью ни учителя в Германии, ни те, кто попадался ему в прошлой жизни, за государственную зарплату не хотели.
Вика продвигалась быстрее. Читала, зубрила, до одурения учила слова - и ей дали возможность совершенствоваться за казённый счет еще полгода.
Агентство по трудоустройству понимает, что, хотя по закону они должны тебя тормошить и заставлять где-то работать, на самом деле, когда тебе 50, это не нужно ни тебе, ни приютившей тебя Германии. В результате Виктор сидел на пособии, а жена как-то незаметно не только сносно заговорила по-немецки, но и освоила специальность сестры по уходу в учреждении для очень пожилых людей. Платили там прилично.
При этом переселенцем считался Виктор, а не Вика.
Елизавета Карловна так и не дождалась переезда, умерла. Была она совсем старенькая уже.
Многочисленные родственники осели в другой земле, вложились в русский магазин. Виктор и Вика плохо видели себя в роли продавцов в этом магазине, и контакты с родней постепенно прекратились.
Он томился. Не хватало привычного круга - сокурсников и коллег. Жена завела приятелей на шпрахах, они приходили в гости и звали к себе. Разговоры были в основном о разных способах трудоустройства, ценах и ресурсах экономии.
Виктор не слыл интеллектуалом, хотя умный разговор поддержать мог. Сейчас он вспоминал и каких-то давних друзей, которые вовсе ничего не читали, но ему с ними нравилось, а с этими нет. Объяснить себе это он не мог. Не нравилось - и всё.
А что же Лиза? Её не хотели брать в 4-ый класс начальной школы, запихивали в 3-ий, с тем, чтобы ценой года подтянуть по языку. Жена пошла в школу и настояла. Ребенок плакал: "Я никогда не выучу этот немецкий".
Через три года она будет первой в гимназии по немецкому языку не только в своем классе, но и во всей параллели. Из гимназии выйдет со свободным английским и хорошим французским. Плюс русский, само собой.
***
Все эти годы Виктор пил.
Долгое время то, что называют умением пить, не изменяло ему. Он не напивался вдрызг. Известную уверенность, что затягивание ему не грозит, внушали выдающиеся деятели прошлого, например, Бисмарк. Или тоже, говорят, не просыхавший Черчилль.
За границей вредная привычка оборачивалась потерями в семейном бюджете. Жена возражала, но делала это робко. Потом, прокручивая назад, Виктор решит, что заведомо трудная задача перевоспитания вряд ли вообще ставилась. Он выполнил свое предназначение. И свет на нем клином не сошелся.
Если вдуматься, это нормально, и обижаться тут нечего.
Когда денег на выпивку стало не хватать, нашел себе работу - сопровождать группы туристов из наших. Хозяйке понравился солидный мужчина, обычно на эту вакансию претендуют энергичные дамы, которых она не праздновала. Она сама была энергичной дамой. После пары пробных поездок и хитрых проверок, на которые она была горазда, выяснилось, что он аккуратен в денежных вопросах. К тому же историк по образованию и даже когда-то собирался защищаться по золотому XVII веку Нидерландов, но не сложилось. Мог занять людей на переездах интересным рассказом. Был бы помоложе, подался бы и в экскурсоводы, но, увидев, как высоко стоит планка на эмигрантском рынке, отказался от этих мыслей, а на дешевый алкоголь хватало и так.
Прежнюю квартиру в свое время покупал Виктор, точнее, ему купили её его родители. Без вырученного за нее о переезде на ПМЖ можно было бы и не заикаться. Поэтому он, пока пил, не особенно корил себя за то, что деньги, которые пригодились бы дочери на обновки, тратились на спиртное.
В один прекрасный день жена объявила, что больше жить с ним не хочет. Прошло 5 лет со времени ее приезда, и теперь она может сохранить вид на жительство в Германии. Для верности желательно выйти замуж за кого-нибудь со статусом. И она сейчас в поиске.
Перед Виктором стояла, поблескивая модными очками и помахивая довольно толстой папкой распечаток переписки с возможными кандидатами, еще привлекательная, похудевшая женщина, которая всё обдумала и решила.
Вот тебе и улыбчивая, редко прекословившая подруга жизни.
И ведь следовало ожидать. Дочь поступила в Гейдельберге, ее будущее не внушает опасений. Брак исчерпал себя.
***
Знакомства, надо полагать, были не только сетевые. Встречаясь с кандидатом в партнёры, дама в 40 лет выясняет готовность последнего во всех отношениях. Выясняла ли Вика? Может быть, и нет. Может, как знать, и вовсе хотела этой папкой оживить угасающее супружество. Второй развод воспринимался Виктором как некий крах, но - соединять черепки? Беспросветность одиночества казалась меньшим злом.
Он принял перемену декораций. Думать, что жена была ему неверна, казалось удобнее, и уходить с этим было легче.
Избранником, как выяснилось, стал муж подруги. Распалась еще одна пара, и по идее Виктору доставалась обездоленная половина. Такие перекрестные обмены не редкость в эмиграции. Женщина была яркая, жизнерадостная и посвежее Вики. Но дело ограничилось одноразовым болеутоляющим соитием. Что-то противилось третьей попытке. Лучше уехать, исчезнуть.
Снял самую дешевую квартиру поближе к месту работы в Кёльне. Для этого пришлось оформиться. На бумаге фигурировала символическая зарплата - основную, тоже не ахти, платили неучтённым налом.
Один за другим умерли родители. На похороны отца не получилось прилететь, маму похоронил. Ушли в землю когда-то веселые, красивые люди, геологи, какие-то награды были у них. Безрадостная нищая старость. Только друг другом от неё и спасались хоть как-то.
Сопровождал группы и пил. Люди слышали запашок, но прощали. Добирал только уже у себя в номере, расселив всех и порешав все вопросы. Наутро был привычно бодр.
С любимой дочечкой виделся, конечно. Радовался ее поступлению в знаменитый университет. Она давно смирилась с тем, что папа бывает под хмельком. Смотрела укоризненно и ничего не говорила.
***
И тут - случилось.
Спускался по обледеневшей лестнице к вокзалу и всем телом грохнулся на спину. В студенчестве попадал пару раз в отделение, однажды целые сутки в КПЗ просидел. Не били, потому что вел себя тихо. А кого-то били по печени сзади. Такой удар не оставляет синяков. Виктор слышал от пострадавших, а на старости лет на себе убедился, как это адски больно.
Где-нибудь за океаном мог бы миллион содрать с нерадивых дворников или кто там должен снег и лёд своевременно убирать. Но не в Германии. Это ему объяснил юрист хозяйки. Если и найдут виновных и зафиксируют ущерб здоровью, заставят оплатить лечение через страхкассу, а ты думал тебе наличными, да? Гематома твоя наверняка уже рассосалась. Ну, тыщонку выпишут за моральный вред, это если мы еще выиграем, и ты же будешь не с кем-нибудь тягаться, а с немецким муниципальным хозяйством. Еще и натравят кого надо - выслеживать, сколько ты реально зарабатываешь. Плюнь и забудь.
Предполагаемая гематома, видимо, и вправду рассосалась, боль поутихла. Поступил, как советовали - плюнул.
Через несколько дней, приняв свои три дневных флакона, он вдруг проснулся ночью от внезапно охватившего его желания добавить. Ему казалось сном, что вот он в 3 ночи встает, надевает на себя что-то, и полчаса топает к заправке, где это продается. Но это был не сон.
Внутри Виктора поселился кто-то требующий своего ещё и ещё.
Питейный ларёк возле дома открывался в 7 утра. Виктор часто оказывался там первым гостем. Привычка держаться молодцом оставалась, запах устранялся уже не лавровым листом, а специальной пшикалкой, но где-то к середине дня надо было восполнить, и не разок, как раньше, а пару разков. Самое неприятное - на выезде ранним утром в виду местных запретов и незнания местности не всегда получалось подлечиться, а надо было вот именно ранним утром. Если клин клином не вышибался, это становилось заметно.
Встретившись как-то с дочерью в Гейдельберге не смог удержаться, всё добавлял, хотя держался на ногах и речь как будто не путалась. Лиза была уже большая и знала, как выглядит мужчина, который крепко перебрал.
Хозяйка не любила читать нотации. Она давала понять. Виктору стали доставаться проблемные поездки - например, если не удавалось найти отель обещанного класса. Там выдержка и умение разруливать были востребованы, а присущая ему слабость странным образом даже успокаивала людей и не мешала делу. На Руси (понимаемой широко) всегда имели снисхождение к таким, как он, зависимым.
Однажды в порыве откровенности работодательница сообщила Виктору, что от туристов и жалоб-то нет, а стучат на него подсиживающие коллеги.
Всё-таки приглашать стали через раз. Обычные, простые туры доверялись подсиживавшим.
Лежал вот так без дела на диванчике и вдруг ощутил резкую боль в левом боку, к ней тут же добавилась боль пониже горла. Не мог пошевелить левой рукой, правая была в порядке.
Нашарил страховую карточку, пополз в поликлинику. Сердобольная сестра из наших, увидев белого как бумага Виктора, отвела его к русскому врачу без очереди.
Русский врач, большой, толстый еврей, послушал. Пощупал печень. Нахмурился. Дал обезболивающую таблетку, но почему-то не отправил на кардиограмму, а велел сдавать анализы и прийти через неделю. Сказал: не пить.
Виктор понимал, что Черчилль или Бисмарк из него не получился. Могу пить, а могу и не пить - уже не про него. Чёртова ступенька своим прямым углом изменила мир и место Виктора в этом мире. Но он постарался почти сухим подвергнуться предписанным анализам, и ему казалось, что это получилось.
***
Через неделю - на приеме у врача:
- Пили?
- Очень мало. Грамм cто пятьдесят к вечеру (соврал).
- Сердце в норме с поправкой на возраст. Это невралгия была у вас. Перенервничали. Печень запущена, но что-то сделать еще можно. Пить нельзя. Совсем. Никогда. Иначе необратимое перерождение. Щитовидка тоже нарушена, но это ничего, принимайте таблетки.
И при этом пишет что-то в карточке.
Врача позвала сестра. Виктор остался в кабинете один. Ему надо было только приподняться со стула и прочитать, что там этот еврей накарябал. Вы бы удержались, не прочитали? Ой, боюсь. Виктор не удержался и прочитал:
Alkoholiker.
Упал на стул, потрясенный. Врач вернулся, как ни в чем не бывало что-то дописал и отправил к сестре договариваться насчет контрольного анализа крови.
Виктор так и не понял, был это обычный врачебный прием - обрушить на больного страшную правду как бы невзначай, дать прочитать самому - или так случайно получилось.
И что тут потрясаться, спросим мы. Всё же давно ясно было. Нам да, а Виктору нет. Ему только сейчас стало ясно. Яснее не бывает.
***
Очень точное слово: завязал. Всё в один узел сошлось: и грустные глаза дочечки, и, казалось бы, беззлобные насмешки туристов, и приговор врача, и ясное осознание, что или никак, или побираться, потому что где же деньги взять, а вскорости просто подохнуть от цирроза.
Он завязал.
Говорят: сила воли. На самом деле некий иммунный порог, который достался Виктору от рождения. Он и боль мог переносить лучше других, замечал это. По пьянке затушить сигарету об руку, чтобы впечатлить девушку - мог. Однажды на спор присел 400 раз, и последние разы, как потом выяснилось, приседал с разорванным сухожилием. Печень при падении чуть не развалилась; порог вроде как остался при нем.
Первые сутки пару раз соседи звонили даже, заслышав с лестничной клетки стоны. Не получалось терпеть молча. Потом стало полегче, хотя физиономию разнесло так, что она не помещалась в зеркале для бритья. И еще были симптомы крайне неприятные, обойдемся без подробностей. Организм давно притерпелся, а тут такое.
Но через пять дней дышал ровно, сердцебиения не ощущалось. Прошло пару недель, и во рту не собиралась слюна, когда он проходил мимо тематического отдела в супермаркете. Труднее было на выезде с группой. Но и там удержался, уехал и вернулся совершенно сухим.
Он справился. Без гипноза, эсперали и прочего.
Какие-то давние друзья и сотрудники в свое время безнадежно спивались. Виктор знал по нескольким примерам и твердо помнил, что развязавший сухой алкоголик второй раз уже не поднимется. Никакой порог не поможет.
Через некоторое время ему показалось, что хозяйка стала с ним разговаривать как-то отрывисто, без уважения. Прежнего, пьющего, она жалела, а, может, и другие чувства питала. Новый, не слабый Виктор стал ей неинтересен. При том сама ведь до этого пыталась его стреножить редкими выездами.
Переварить это было непросто, да он особенно и не вникал, просто уволился. И по-чёрному надоело. Пошел к своему куратору в социал и сдался. Любую работу давайте. Тот прямо растрогался. При Викторе позвонил куда-то. Садовники опытные есть, а помощников не хватает. Пойдете стажироваться?
Стажироваться - это значит работать какое-то время бесплатно и одновременно учиться ремеслу.
Пойду.
Заведующий школьным отделом, именем которого пугали работников народного образования целой области, таскал саженцы, собирал павшую листву и окучивал посадки. Усваивал, как все это будет по-немецки. Понемногу и что-то творческое стали поручать - найти повреждения и замазать их, и он уже сам знал, чем надо замазывать и как это приготовить.
Вместе с ним трудилась еще пара поляков. Старшему, сухопарому немцу, нравились исполнительность Виктора и что он, в отличие от поляков, всегда трезв. Но дружбу наш герой ни с кем не заводил, к работе относился спокойно, а дома выуживал из сети что-то про историю и писал в исторические сообщества. Хобби не хуже других.
Курить он бросил давным-давно, в еде и одежде был неприхотлив. Машину в Германии раньше не покупал по понятным причинам, а сейчас вроде и нужды в ней не было, сплошной расход. На новой работе ощутил вкус нормальных заработанных денег. Хватало и на помощь Лизе когда-никогда, осязаемую для студентки.
А у врача был вскоре еще раз в связи с контрольным анализом крови. Тот глянул на пациента и сразу все понял. Ничего не спросил. Толстые губы расплылись в улыбку.
Это как-то особенно тронуло. Улыбка подвела невидимую черту.
И, как сейчас пишут в блогах, вот все, что вам нужно знать о гражданине Германии из поздних переселенцев, разменявшем седьмой десяток и уже три года не употребляющем алкоголь, в вагоне скоростного поезда на Париж, куда он едет, чтобы повидаться с дочерью.
***
Виктор ехал и думал о том, что ведь и сына он любит. Конечно, любит.
Первая жена не давала общаться с ребёнком, потом требовала отказаться от него. Намекала, что отказ будет оплачен деньгами ее нового мужа. Виктор даже слушать не стал. Но Володька рос далеко и называл папой другого. В конце концов родной отец был предъявлен. Сын даже пожил несколько дней у них с Викой, еще до переезда, возвращаясь с какого-то курорта. Разговор с вежливым молодым человеком не клеился.
Потом женится, еще студентом, как в свое время Виктор, и внук родится. Приличествующие фото и поздравления на день рождения высылались, изредка общались в чате. И сегодня поздравили эсэмэской, не забыли.
Когда-нибудь потом, думал Виктор, я стану нужен парню, мы встретимся и поговорим обо всем, как подобает отцу и сыну.
Как-то забывалось, что парню стукнуло 40. И что внуку дед тоже может быть нужен, и не потом, а сейчас.
***
За окном проносился унылый, почти бесснежный ландшафт. Вот она, заграница. Был когда-то очень давно в Чехословакии, потом в Финляндии. Новые возможности не повергли эмигранта в восторг, тем более что это ведь работа была. Ну, Амстердам. Ну, Вена. Сейчас время от времени выбирался, но так, чтобы без ночлега, рано утром туда, к полуночи - обратно. Ему были любопытны исторические места: в Люксембурге - захоронение славного рыцаря, короля Яна Смелого, в Брюсселе - где именно Маркс и Энгельс накропали свой "Манифест". Фотографии, сделанные там, и комментарии к ним вызывали интерес на исторических сайтах. Если бы сказал кто, что до гробовой доски сидеть ему сиднем, никуда не выезжая - тоже не особенно огорчился бы.
Разговоры насчет "воды некому будет подать", остались в прошлом. Будет кому подать. Чем обременять близких, пусть лучше это кто-то чужой и специально обученный делает за вознаграждение. Вот как Вика в своем альтхаузе - богадельне не из дешевых. А у него будет дешевая, ничего.
Она звонила недавно, просила поучаствовать в обустройстве Лизы в Париже. Ничего платить за 6-месячный семинар у какого-то европейского светила не нужно, и это большая удача. Но ребенку надо где-то жить и как-то питаться. 1 комната с общими удобствами в конце коридора и вообще без мебели - 600 в месяц. Правда, в неплохом, как выразилась Вика, слегка понизив голос, белом районе (вот бы им попало от"левой" дочечки, если бы она это услышала!) и недалеко от метро. Всё же пришлось делить и эту комнату еще c одной семинаристкой. Девочки спали на матрасах, брошенных на пол, на них и к занятиям готовились.
Виктор радовался успехам Лизы. Первая ученица в гимназии. За пару ярких статей стала именной стипендианткой. Даже тема докторской определилась - что-то на стыке журналистики и социологии.
В истории с разводом не искал поддержки, но поддержка - молчаливая, упорная - была. Вика как-то пожаловалась, что дочь противится общению с детьми нового мужа и это создаёт трудности, просила поговорить. Он поговорил. В конце концов бунт прекратился, и даже, по оценке Лизы, этот новый оказался "хороший". Ну, и прекрасно.
Первая любовь, разбитое сердце. Хорошенькой мордашкой соблазнился инструктор по серфингу. Удручающе банально и очень больно. Потом был очкарик с философского факультета. Они съездили в Париж в бытность Виктора сопровождающим, и он должен был мириться с тем, что молодые люди уединяются в своем номере, а потом как ни в чем не бывало выходят к завтраку и мило щебечут. Как все-таки изменился мир.
Cейчас у неё француз из Руана. Оказывается, втюрился в неё еще когда она пятиклашкой проживала у них дома. Тоже обмен такой, между семьями. Все эти годы писал ей. Журналист. Работает в Париже, выбился в известные колумнисты. Разумеется, левого толка, мы же других и знать не желаем. Нашел ее и добился-таки взаимности.
Виктор никогда не слышал, а недавно услышал: "Папа, кажется, это серьёзно". Вставленное в сообщение "кажется" не умаляло серьезности, а подчеркивало её.
***
Ладно, дочь немка, зять француз, а внуки кем будут? Тут же себя осаживал. Не те времена теперь. Лет через 15 и поженятся, и деторождением займутся. Тебе-то сколько? Так что сам понимаешь. Внуки как-нибудь и после твоего ухода определятся.
Но и эта, в общем, грустная мысль не омрачала. Он любил думать о Лизе. Даже если что-то беспокоило по ее поводу - когда думал, почти физически чувствовал, как его существование наполняется смыслом. Неважно, как у него было и есть. Главное - как у неё. Лизхен в порядке, и больше ничего не нужно.
Вспомнил школьного товарища Борьку. Ни сном ни духом не имел отношения к юриспруденции, недоучившийся инженер-электрик. В Америке стал известным адвокатом. Сумасшедшие гонорары. Дом полная чаша, любимая жена - одна и та же всю жизнь. А дочка - отрезанный ломоть. Знать их не знает, внука выдают раз в два месяца, и никакого просвета. И кто из них больший лузер - он или однокашник?
Что у Виктора тоже где-то есть внук, который вот-вот закончит школу и которого он видел только на фото - это сопоставлению с Борькой почему-то не мешало.
В старца с бородой, который сидит на облаке и все про всех знает, Виктор не верил. В церковь не ходил и не собирался. Но в предопределение, пожалуй, верил. Не всего и вся, но что-то такое есть. Казалось совсем не случайным, что Лиза - вылитая прабабка Елизавета Карловна, которая высаживала когда-то маленького Витю на горшок и учила его уму-разуму вместо не вылезавших из своих экспедиций родителей.
Пока семья была в полном составе, старался побольше времени провести с дочерью, не всегда получалось. Жалел, что, будучи иногда нетрезв, запомнил что-то из их общения плохо или вовсе не запомнил. Пьющим людям их прошлое видится набором разрозненных более или менее чётких кадров в длинном ряду расфокусировок. Исправить это обстоятельство уже невозможно, оставалось жить с ним дальше.
С фото в телефоне на Виктора смотрела красивая серьезная барышня. Карие глаза, от природы светлые волосы, решительный папин подбородок.
Он набрал номер.
***
- Лизхен, привет!
- Привет, папа. Поздравляю с днем рождения. Все нормально у тебя?
- Спасибо, доченька. Еду вот. Как договаривались, в 3 у дерева?
- Ага. Я с Шарлем, можно?
- Можно, можно.
На каком языке они будут чирикать со своим Шарлем? Лиза станет переводить, потом Виктору придется сказать: "Если вам надо что-то обсудить, на здоровье, не обращайте на меня внимания" - и они не преминут, а ему останется только сидеть и делать вид, что его это умиляет. С другой стороны, дочь знакомит тебя со своим парнем, почти женихом - это обязывает и даже приятно.
Но он же обретается в Париже, этот Шарль? Вот и забрал бы Лизу к себе, зачем платить за полкомнаты с матрасами.
Хорошо бы Лиза после обеда отправила своего журналиста погулять, чтобы можно было с ней нормально пообщаться и обо всем расспросить. Назад ехать автобусом в ночь, утром будет в Кёльне.
Дерево, ну да. И гид говорила, что даже самое старое в Париже. Рядом с маленькой и тоже старинной церковью, а напротив через реку - Нотр-Дам. Они там уже встречались, когда он в качестве сопровождающего брал ее с собой - одну и один раз с тем очкариком, с философского.
***
Остановка в Брюсселе. Грязь. Мусор. Кварталы, которые доброго слова не заслуживают. Похожую картину можно увидеть где угодно, подъезжая к вокзалу, но все же Брюссель, столица Европы.
Каждый раз при виде европейских несовершенств Виктор внутренне удовлетворенно хмыкал. Но и в страшном сне не виделся ему обмен немецкого паспорта назад на прежний.
В вагон вошли двое. Занесли здоровенный баул, кожаный с виду, хотя и не изысканной выделки. Сели напротив, пахнув недешевым одеколоном. Крепкие, загорелые мужики. Дамы - те понятно, куда-то ходят и за это платят. Загорелое мужское лицо зимой не часто увидишь.
У одного из них зазвонил телефон. Говорил мало, отвечал короткими репликами на непонятном языке.
Виктор нашёл в телефоне гугл-мэп и принялся прокладывать путь от Северного вокзала к их с Лизой дереву - крохотному скверу, оазису покоя в парижском шуме и гаме. Потом можно прогуляться к Люксембургскому саду. Ему хотелось рассказать сетевым собратьям-историкам о визите Петра I к герцогине Беррийской, хозяйке роскошного дворца, так что вот, заодно.
Возвращаясь из туалета, снова услышал, на этот раз монолог и, судя по интонации - выговор кому-то нижестоящему. Хотя голос не повышался. И вдруг - короткое русское ругательство. Померещилось?
Cел на свое место. Боковым зрением ощутил на себе внимательный взгляд.
Наши за границей долго не могут избавиться от выражения озабоченности на лице. Или глубокомыслия. Виктор давно научился надевать безмятежно-рассеянную маску, принятую в Европе на людях. Мало ли что кому послышалось. И для них он - обыкновенный немец, как миллионы других.
Не снимая маски, опять углубился в смартфон.
***
Вот и Париж. Денёк погожий, отлично.
Загорелые попутчики приноравливались, как сподручнее вынести из вагона баул. Странные они какие-то всё-таки. А что, собственно, странного? Баул? Ну да ладно, Виктор был уже на платформе и пробирался к выходу.
Кофе в каком-то закутке оказался еле теплым и жидким, но какой был.
Гугл-мэп взял курс.
Зимой парижские кварталы смотрятся элегантнее. Листва деревьев не заслоняет вдавленные в фасады балкончики, высокие окна-двери, мансарды и ложные печные трубы.
Перешёл мост.
Толпы туристов поубавились после Нового года, но очередь в Нотр-Дам была внушительной, как всегда.
Вот и церковь Юлиана Бедняка. И дерево на месте. Сейчас появятся.
Какой он, Шарль? Просил выслать фото, не выслала: скоро сам увидишь. Ну-ну, посмотрим.
***
Но смотреть пока не на кого.
Их нет.
Обычные парижские 15 минут - это на Лизу не похоже. Можно сказать, болезненно пунктуальна. Немцев напрягала всегда, не то что своих.
На всякий случай позвонил. Телефон не отвечает. Вот-вот подойдут, поэтому? Но тогда были бы слышны длинные гудки. Или автоответчик. А у Виктора пискнуло, и всё.
Издалека донеслись странные звуки. Фейерверк, что ли. Кто-то ликвидирует залежавшиеся после Нового года петарды.
Проехала с воем полицейская машина. Он никогда не видел таких. Открытая, вроде грузовика, и в нем человек 20. Почему не автобус? Сообразил: чтобы быстро всем одновременно выскочить и начать делать, что велено. Успел заметить, что лица очень серьёзны и бледны.
Через несколько минут вой сирен раздавался с разных сторон.
Телефон не реагирует. СМС не проходят. Одна геолокация, а что толку.
Без четверти четыре.
Забежал в укромный бар на боковой улочке. Заведение для своих. В таких отсиживаются с утра местные выпивохи.
Бросил на стойку 5 - евровую бумажку. Бармен глянул на дисплей - номер парижский. Нет проблем. Стал набирать со своего.
Связи не было.
Виктор почувствовал, как немеет левая рука.
По телевизору в баре - музыкальные клипы, реклама.
Вспомнил нужное слово: "ньюз". Человек за стойкой пожал плечами, взмахнул пультом.
Дым, крики, ничего не разобрать. Подъезжают и отъезжают кареты "Скорой помощи". С увеличением показали табличку с названием и логотип над входом. Стало немного проясняться. Нападение. Поджог. Есть убитые. Постоянно повторяют: "журналисты", "Шарль".
Шарль. О, боже.
Кто-то в баре жестом показал стрельбу из автомата и произнес с ударением на последнем слоге: "мюзюльма". Посетители подхватили: мюзюльма, мюзюльма.
Боль, начавшаяся где-то в мизинце, ползла по руке вверх.
Wo ("где?" по-немецки) не поняли. Where поняли, но к чему оно, сообразить не могли. Стал показывать правой рукой (левая плохо слушалась) себе по пояс: "дотэ", "дотэ". Недоумевали. Мотнул с досады головой. Лицо исказилось от боли, добравшейся уже до шеи. Увидели эту гримасу - всё поняли. Стали смотреть дальше. Есть! Адрес назван.
Испитые завсегдатаи помогли записать, набрать в навигаторе.
Подбадривали, пытались налить. Отговорился, показав на часы. Надо бежать.
Ну, беги.
Недалеко, 2 километра от силы. Ноги, слава богу, в порядке.
Одна улица перекрыта, другая. Бегущего наверняка остановят, еще и задержат. Перешел на шаг.
Был тем не менее остановлен. Дальше нельзя. По-немецки сказал полицейскому, что хочет пройти в свой отель, тот понял слово "отель" и махнул рукой: проходи. Но в 200 метрах от цели не пускали уже никого и никаких объяснений не слушали. Буквально отталкивали.
Отчаяние навалилось, было трудно дышать.
Виктор протиснулся к металлическому ограждению. Его губы шевелились. Он делал то, что делают все перед лицом большой беды, но признаются себе в этом далеко не все - взывал к неким силам, которые, может быть, существуют и беду предотвратят.
Каким-то новым зрением увидел себя и соседей по вагону в поезде.
Собираясь, попутчики завернули в бумагу и выбросили мусор. Он упал со странным глухим стуком. Мобильник выбросили, что же ещё. Когда шел в туалет, споткнулся о баул. Нога на мгновение уперлась во что-то твердое и очень тяжелое, больше похожее на ящик, а не на кожаную ёмкость с барахлом.
При выходе эти двое задержались нарочно. Смотрели ему вслед: оглянется или нет?
Что нужно было сказать полиции, позвонив прямо из туалета? Подозрительно тяжелая и твёрдая кладь - и всё? Да, именно это. Не неведомые высшие силы должны были это сделать. Он.
Боль в горле не давала крикнуть. Хрипел.
***
Телефон словно услышал этот хрип и отозвался недавно загруженным ринг-тоном. Бетховен. Ода к радости.
Кроме дочечки звонить некому.
Нет, не она. Рано обрадовался.
Кто-то раздраженно о чем-то спрашивал по-французски.
Ошиблись номером. Зато есть связь, уже что-то. Немедленно, сейчас же звонить Лизе.
Собрался уже было нажать на красную кнопку, как услыхал родной голос.
- Папа, давай быстро. У меня две минуты только. Никуда не дозвониться. Штау (пробка) 20 километров. Упросила полицейского, по их связи.
- Где Шарль?
- Как где, вот. Рядом.
- Вы что, не в курсе вообще? В машине радио нет?
- Не в курсе чего? Штау на 3 часа, авария, наверное. Радио не включали, интернет упал. Ты что-то хрипишь. Простудился?
- Какая авария. Нападение...мусульмане.
- Папа! Не мусульмане, а люди мусульманской веры. Ладно, слушай. Шарль с утра за рулем, устал. Сегодня уже не получится. Мы тут в мотеле заночуем. Езжай ко мне. Будет связь - созвонимся и утром встретимся.
- У меня автобус в час ночи.
- Ну, побудешь еще. Они же один за другим. Адрес у тебя в сообщениях. И код домофона там. Люси (соседка по комнате) откроет, она дома, завтра экзамен у нее. Скажешь: Lisa´s father. Метро Рике. Запомнил? Ри-ке. Всё, сержант ругается.
Отбой.
Связь и в самом деле восстановили, не успел он доковылять до метро. До этого прохожие нервно реагировали, матерясь в пространство по-французски, теперь они беседовали со своими.
Перезванивать не стал. Всё четко изложила. И Люси уже наверняка в курсе.
Не тот. Можно было и сразу догадаться. Этот - как она, ясное дело. Их людям веры беречь надо, а не стрелять в них.
Быстро, по-зимнему, стемнело.
Верхняя половина Эйфелевой башни исчезла, обнесенная свалившимся на город ватным туманом. Низ тускло отсвечивал багровым. Кто-то, Виктор не помнил, кто, назвал ее железной пастушкой мостов. Сейчас она больше походила на недостроенную Вавилонскую. Как на картине, которую он видел в Вене когда-то.
До сих пор тянуло гарью.
Боль расползлась и не унималась. Отдавало при каждом шаге, каждом вздохе.
Вдруг будто кто-то на резкость навёл. Без видимой связи с происшедшим напомнил о себе белобрысый годовалый пацанёнок. Володька. Владимир Викторович. Cидел в манеже и что-то лопотал.
***
Странный человек идет по парижской улице. Он держится преувеличенно прямо, так болит меньше, и прижимает левую руку к туловищу.
Говорят: бесстрастное лицо. Но это ведь тоже некое выражение. Лицо Виктора нельзя назвать даже бесстрастным, оно не реагирует на боль и не выражает ничего. Он будто спит, хотя глаза открыты и он куда-то перемещается.
Лавка перед входом в метро. Останавливается как вкопанный.
![[]](/img/j/jurij_j_b/denxrozhdenija/pieter-bruegel-turmbau-zu-babel.jpg)