Для императора Кореи Ко Джонга - 26-го по счету монарха со времени образования государства Чосон и воцарения на трон династии Ли - вежливость ничего не значила: вызвав подданного, мог заставить его ждать сколько угодно. Этим он мало отличался от своих царственных предков, самонадеянно полагавших, что время вассала, равно как и его жизнь, целиком принадлежат им.
А между тем еще два века назад его коллега - король Франции Людовик ХV изрек свой знаменитый афоризм - что, дескать, точность - вежливость королей. И вынудило его к этому не столько изобретение механических часов, сколько войны и революции против абсолютизма.
Часы уже становились предметом обихода среди корейской знати начала ХХ столетия, но до вежливости монарха было еще далеко.
Время, казалось, замерло в небольшой приемной, где томились в ожидании вызова знатные дворяне, военачальники, высокопоставленные чиновники различных ведомств. Тишину ожидания нарушали лишь шорох туго накрахмаленных одежд, шелест вееров да редкое покашливание в кулак.
Было душновато, хотя за толстыми стенами дворца буйствовал весенней свежестью апрель 1911 года. Восемь месяцев назад Корея была аннексирована милитаристской Японией, и на несчастный полуостров, словно мухи на полузадушенное животное, ринулись полчища вооруженных солдат, дельцы от военно-промышленного комплекса, торговые агенты и просто авантюристы. Захватчики уже взяли под контроль важнейшие учреждения власти, предприятия, порты, налоговые ведомства. И, конечно же, в первую очередь, они постарались окружить плотной опекой того, кто долгие годы восседал на королевском троне Кореи.
В череде корейских монархов судьба нынешнего короля была, по крайней мере, удивительной. В стране, где борьба за высший титул правителя постоянно сопровождалась интригами, переворотами, казнями, восхождение на престол Ко Джонга произошло на редкость мирно. Так получилось, что предыдущий монарх не имел наследника. И знать мудро решила женить сына первого министра на принцессе. Пикантность ситуации была лишь в одном: жениху было двенадцать лет, а невесте - пятнадцать.
Так Ко Джонг вошел в историю как самый молодой король, когда-либо взошедший на корейский трон. И покинул его, как самый старый, поставив своеобразный рекорд правления - сорок два года. За это время он пережил несколько покушений, убийство жены, позорный побег из дворца, когда в течение нескольких месяцев он был вынужден скрываться в русском посольстве, чтобы не погибнуть от рук японских убийц. И, наконец, отречение от престола.
Переименовав страну Чосон в "Дэхан мингуг", он провозгласил себя императором. Но это не спасло новоявленную империю от колониального ига. Осенью 1905 года японское правительство, игнорируя законного властителя, заставило пять корейских министров подписать "Договор о покровительстве", по которому Корея передавала Японскому правительству и его дипломатическим представителям за границей руководство внешними сношениями страны и фактически превращалась в японский протекторат.
В этой ситуации император Ко Джонг, быть может впервые в жизни проявил характер, отказавшись ратифицировать договор и решив воззвать к мировому сообществу. Летом 1907 года он послал своих уполномоченных на Гаагскую международную конференцию, но эта акция не имела успеха. В отместку японцы вынудили его отречься от престола, и императором был провозглашен его сын Сун Джонг. Но правление последнего оказалось недолгим: в орбиту интриг самураи запустили малолетнего сына Ко Джонга от второй жены. Этот принц был насильно увезен в Японию и обручен с японкой.
Создалась чрезвычайно запутанная ситуация, которая, видно, устраивала тех, кто все это затеял. Бывшему монарху-отцу милостиво разрешалось по-прежнему играть в императора: ему оставили кое-какие привилегии - держать охрану, совершать традиционные ежегодные поездки на могилы предков, устраивать аудиенции. Но все понимали, что это ненадолго. Придворные должности постоянно сокращались, многие именитые сановники, годами окружавшие трон, изгонялись, а их места занимали надменные сыны Страны Восходящего Солнца.
В приемной экс-императора особенно чувствовалась удручающая атмосфера неизвестности: люди томились под нарядной одеждой, в их глазах то и дело мелькали тревога и страх, которые они не в силах были скрыть под маской покорного ожидания. Все присутствующие сидели, вернее, стояли на коленях, лицом к невысокой ширме, чуть наклонив головы вперед. Поза самая, что ни на есть смиренная.
В третьем ряду с краю сидел дворянин лет сорока пяти в форме офицера гвардии. Его суровое лицо было обезображено сабельным шрамом, тянувшимся от левого уха до подбородка. Он тоже стоял на коленях, но от его широких плеч и мощной шеи веяло такой спокойной силой и уверенностью, что окружающие невольно скрещивали на нем взгляды.
Сегодня в них было больше злорадства, чем восхищения или зависти.
Звали офицера Ким Чоль.
Едва войдя в приемную, он сразу уловил взгляды недругов, но сделал вид, будто ничего не заметил. Его лицо оставалось бесстрастным, только глаза время от времени излучали печальную задумчивость.
И Ким Чоль, и окружавшие его сановники знали, что сегодня офицера гвардии, начальника дворцовой охраны короля, ждет отставка. Отсюда и злорадство на лицах недругов, и задумчивость в глазах опального дворянина.
Казалось бы, эта участь могла ожидать каждого, особенно в последнее время, но таковы уж нравы и традиции двора, где все подчинено единственному стремлению - быть ближе к солнцу, то есть к монарху. И этот путь зачастую был вымощен завистью, клеветой и коварством.
Время от времени из-за ширмы появлялся начальник канцелярии и негромким голосом приглашал кого-нибудь. Услышавший свою фамилию привставал и на полусогнутых спешил на зов - навстречу милости или опале. Выходили через другой ход: неизвестность - одна из составных дворцовых интриг, а без интриг еще не обходился ни один дворец.
Наконец объявили фамилию Ким Чоля. Офицер секунду помедлил - и решительно двинулся вперед.
Помещение, где император принимал своих подданных, было хорошо знакомо Ким Чолю, как и сам дворец со всеми комнатами, закоулками, потайными ходами. Как-никак двадцать пять лет прослужил здесь: начинал пажом, потом стал караульным, а затем сменным офицером и, наконец, начальником охраны. Сколько бессонных ночей он провел здесь, готовый в любое время суток защитить жизнь монарха. Дважды ему удалось предотвратить покушение: в первый раз, - когда маньчжурский правитель, к кому сбежал двоюродный брат нынешнего императора после неудачного переворота, подослал убийц. Они прошли во дворец, представившись китайскими послами. Во время церемонии вручения подарков лжепослы стали разворачивать свернутый в рулон ковер. Ким Чоль стоял позади трона, и что-то в движениях чужеземцев насторожило его. Не успели убийцы выхватить оружие, как он, словно пружиной выброшенный вперед, зарубил одного. И сам упал от сабельного удара по лицу. Но внезапность нападения была утеряна, убийц схватили и пытками заставили признаться во всем.
Было Ким Чолю тогда всего 22 года. За этот поступок ему присвоили звание офицера гвардии, и не раз король при нем говаривал своим приближенным: "Такой же шрам я хотел бы иметь, защищая свой народ от врагов".
Через десять лет во дворец проникли уже японские убийцы из страшной секты, члены которой именовали себя ниньдзя. Словно тени возникли они в покоях императора, бесшумно и с кошачьим проворством взобравшись по стене. Но судьба хранила Ко Джонга и на этот раз. Так случилось, что его любимая наложница вышла из опочивальни по малой нужде и успела вскрикнуть, прежде чем затихла, дернувшись, пронзенная кинжалом. И этого оказалось достаточно, чтобы караул во главе с Ким Чолем преградил путь убийцам. Из семерых ниньдзя ни одного не удалось взять живым: все они были перебиты в жестокой и стремительной схватке, доказав, что не случайно их секта пользуется такой грозной славой. Восемнадцать солдат охраны поплатились жизнью в ту ночь.
Ким Чоль сам лично зарубил двоих ниньдзя, а одного задушил. После этого случая он стал начальником всей охраны дворца.
И вот отставка.
Ко Джонгу недавно исполнилось пятьдесят пять лет, но выглядел он намного старше. Старость сквозила в нездоровой полноте, одышке и вялости в движениях. Лишь глаза с бегающими зрачками выдавали беспокойство души. Он сидел, как обычно, на возвышении, скрестив ноги. По бокам, словно статуэтки, застыли пажи.
Увидев, Ким Чоля, экс-император опустил и снова поднял веки, что можно было принять за легкий кивок. Его пышный черный головной убор при этом едва шелохнулся.
- А-а, это ты, Ким Чоль, - произнес он и вздохнул. - Как твое здоровье, как семья?
- Спасибо, - слегка наклонил голову офицер. - Все нормально.
- Ты все такой же крепкий, - сказал Ко Джонг и, трудно было понять, чего больше в этих словах - зависти или одобрения. - А я вот совсем плох... Хе, хе, теперь я понимаю, что заставляло иных правителей бросать трон и сажать капусту. Да-да, капусту. Конечно, такое бывало не в нашей стране, а где-то там, в Европе. Хотя, кто знает, было ли такое на самом деле...
Будучи начальником охраны, Ким Чоль регулярно встречался с императором. И не раз случалось так, что их разговор выходил за рамки служебных вопросов и ответов. Невесть почему, но Ко Джонга зачастую тянуло пооткровенничать с этим офицером. Не выспрашивать о ком-либо или о чем-либо, а именно самому высказывать то, чего он не стал бы делить ни с кем. Вначале монарх сам удивлялся своей откровенности, а потом понял, что тому причиной. Этот немногословный офицер, сам того не ведая, вызывал чувство абсолютного доверия. Для человека, всю жизнь проведшего среди интриг, сплетен и ханжества, приобретение такого собеседника было чудесной отдушиной. Годы подтвердили, что ни одно слово, сказанное им Ким Чолю, не дошло до чужих ушей.
- Да, Европа, - вздохнул Ко Джонг и опять опустил веки. - Так и не довелось мне побывать там. А твоей покойной жене повезло. Я помню, как девочкой она уезжала с отцом в Европу, и какой красавицей вернулась оттуда. Ты часто вспоминаешь ее?
- Да, ваше высочество, - спокойно ответил Ким Чоль, хотя вопрос задел незаживающую рану, и боль давней утраты на мгновенье сжала сердце. Как бы ни повернул его судьбу этот невзрачный с виду властелин, он прощал ему сейчас все. За простое человеческое сочувствие.
- А ведь ты, помнится, не хотел жениться на ней, - чуть оживился воспоминаниями Ко Джонг. - Весь двор терялся в догадках, обзывал тебя дурнем. Надо же, мол, из стольких красавцев выбрала тебя, а ты - никакого внимания. И только я знал, почему ты не решался. Из-за шрама, да?
Ким Чоль молча кивнул, с трудом проглотив подступивший к горлу комок. Лишь ниже опустил голову, услышав произнесенные тихим голосом слова:
- А я завидовал твоему шраму. Если бы ты знал, что такое зависть короля, когда он может все - запретить, отобрать, убить, но не может одного - превратиться в другого человека, - улыбнулся слабо король. Но тут же смолк, скосив глаза на боковую, живописно расписанную стену, словно кто-то подглядывал оттуда. Потом шепотом добавил: - А теперь и у меня шрам, вот тут.
И приложил правую ладонь к сердцу.
Что испытывает мужчина при виде слабости того, кого он привык считать своим повелителем? Гнев, презрение, жалость? Было время, когда Ким Чоль испытывал гнев, убеждаясь, все больше и больше, что у императора нет ни сил, ни воли изменить изоляционную политику страны, реформировать экономику и армию, усмирить чиновничью рать, раскрепостить крестьян и возвысить роль образования. И презрение к самому себе, что не может все это высказать королю. Не трусость была тому причиной, а ясное понимание, что этим ничего не изменить. Впитанные с молоком матери конфуцианские взгляды на жизнь - мол, все идет своим путем, предначертанным судьбой, и человек лишь песчинка в мироздании - побуждали больше к философствованию, нежели к решительным действиям. И, наконец, жалость, когда Ким Чоль однажды со всей ясностью понял, что монарх - такой же простой смертный, как все, со всеми присущими ему слабостями. А от жалости до сострадания - один шаг. Любой человек может быть счастливее короля, но если уж король несчастен, то нет человека несчастнее его.
Больше минуты длилось молчание, и кто знает, какие воспоминания пронеслись за это время в памяти двух мужчин. Наконец, Ко Джонг разлепил веки:
- Мне будет часто не хватать тебя, Ким Чоль. Ты был верным слугой, хотя и очень... своеобразным.
Ничего не было сказано о причинах отставки, поскольку оба прекрасно понимали, что с приходом японцев верные слуги стали не нужны во дворце.
- Мне нечего теперь дать тебе, да ты никогда и не ждал подачек. Иди, - и Ко Джонг безнадежно слабо махнул рукой.
Ким Чоль привстал с колен и медленно вышел через боковую дверь. На миг ему показалось, что по щеке короля скатилась слеза.
Глава 2.
Боковая стена, на которую покосился Ко Джонг во время беседы с Канг Чолем, была красочно разрисована фантастической сценой ловли двуглавого дракона. Древний сказочный сюжет привлекал не одно поколение корейских художников возможностью выразить извечный охотничий азарт человека, его ловкость, бесстрашие и хитрость: гибким бамбуковым удилищем, тонким шелковым шнуром и кованым острейшим крючком выловить из водной глуби эдакое чудище - аллегорию свирепого зла и жуткого страха.Но не страшный дракон вызвал опасливый взгляд монарха, а предчувствие, что кто-то подслушивает их беседу. Подозрение было не случайным: месяц назад это помещение подвергалось реконструкции, необходимой, якобы, для безопасности королевской особы. Занимались этим специально вызванные из Японии мастера.
Догадка Ко Джонга была верна: за стеной действительно находились непрошеные соглядатаи - начальник контрразведки японского экспедиционного корпуса майор Накамури и особый агент третьего сектора лейтенант Охадзуки.
Они были здесь с самого начала дворцового приема: через специальные дырки подглядывали и подслушивали происходящие беседы. Майор шепотом представлял каждого входящего, то и дело вставляя ироничные эпитеты. Вдруг он хищно подобрался и отрывисто сказал:
- А вот и наша дичь, лейтенант. Начальник дворцовой охраны господин Ким. Не упускайте ни слова из их беседы, потом все переведете мне.
Охадзуки так и впился глазами в нового посетителя. И сразу отметил, что этого человека невозможно ни с кем спутать. Не из-за шрама, уж он-то, разведчик, знал, как можно избавляться от таких примет. Но изменить осанку, полную достоинства, разворот широких плеч, а главное, этот взгляд - ясный и спокойный - под силу лишь очень искусному актеру.
Молодой лейтенант вынужден был признать, что объект наблюдения вызвал в нем невольную симпатию и нахмурился, так как считал недопустимым для разведчика - поддаваться внешнему впечатлению.
Услышанное поразило его. Как может император, пусть даже низложенный, так разговаривать со своим подданным! Завидовать ему словно простолюдин! Даже страшно представить, чтобы микадо вел себя подобным образом. Или... Или этот простоватый офицер обладает магической силой над своим богом, данным господином?
Но дальнейшая беседа убедила лейтенанта в необоснованности своих выводов. Ведь посетитель никак не воздействовал на Ко Джонга: больше молчал и даже не глядел на своего венценосного собеседника. Значит... Значит этот офицер - очень приближенное и доверенное лицо. Вот почему господин майор велел так тщательно наблюдать за их беседой.
С этой минуты Охадзуки, отбросив эмоции, стал хладнокровно впитывать в себя каждое подслушанное слово. И лишь, когда Ким Чоль вышел, повернулся к майору. Тот многозначительно усмехнулся и сказал:
- Ничего интересного уже не будет. Идемте.
Через потайной ход они прошли в кабинет начальника контрразведки.
Помещение, в котором проводил большую часть времени руководитель секретного отдела майор Накамури, отличалось тем, что в нем не было окон. За двумя шторами на стене висели крупномасштабные карты Японии и Кореи. Под ними - массивный европейский стол и стулья.
Хозяин кабинета производил впечатление интеллигентного человека. Он был среднего роста, коренаст, но тонкие черты лица не были лишены изящества, которое подчеркивали очки в хрупкой оправе. Накамури редко надевал военную форму: его костюмы из дорогой, но не броской ткани, были сшиты во Франции. Так что по внешнему виду он скорее походил на врача или преподавателя, а не на всесильного начальника контрразведки, чье имя было окутано грозными легендами.
Совсем недавно Накамури исполнилось тридцать. Выходец из незнатного самурайского рода он сумел сделать стремительную карьеру благодаря острому уму, бесстрашному характеру и необычайным способностям к иностранным языкам. Его родители были примерными католиками-прихожанами церкви святого Антония в Токио. Пастор прихода преподобный отец Жанвье приметил смышленого мальчугана Есито Накамури, принял участие в его судьбе, определив в иезуитский колледж в Киото. К концу учебы Накамури знал испанский язык в совершенстве, величайшим упорством и прилежанием, сумев избавиться от присущего японцам характерного акцента.
Именно в это время он попал в поле зрения шестого отдела внешней разведки японских вооруженных сил. Выпускнику колледжа Есито Накамури так и не суждено было стать учителем в приходской школе церкви св. Антония, зато древнейший университет Мадрида впервые распахнул двери узкоглазому сыну островной страны.
Начало двадцатого века Накамури встречал в Принстоне, чей элитный университет во многом способствовал совершенствованию Накамури в английском. И все эти годы он жадно впитывал в себя чужеземную культуру, философию и литературу. Особенно его интересовали труды Макиавелли и Талейрана, Ницше и Мальтузиана. Их философия цинизма и полного презрения к человеческим судьбам были созвучны взглядам Накамури, еще с детства уверовавшего в исключительность японской нации и самого себя, как ее лучшего представителя.
Накамури всецело и бесповоротно увлекся разведкой. Он прочитал все, что написали об этом ремесле такие асы сыска, шпионажа, тайных доносов и убийств, как Видок, Свифт, Лю Ша Ци и другие. В их числе были заметки и замечательного в кавычках русского агента полиции Булгарина.
Русско-японскую войну он провел в Порт-Артуре. Под видом глуповатого и болтливого китайского разносчика овощей он добывал секретные данные о численности и вооружении русских военных частей, дислоцированных там.
В числе первых Накамури высадился на поверженный Корейский полуостров, удостоился чести присутствовать на церемонии подписания премьер-министрами двух стран соглашения об аннексии Кореи Японией. Это был триумф мудрой военной политики микадо, позволившей без единого выстрела захватить целую страну. Исполнилась вековая мечта самураев - расширить свое жизненное пространство. И Корейский полуостров - это только первый шаг на пути к мировому господству.
Тридцать лет, майор, начальник разведки первого экспедиционного корпуса, фактически тайный опекун корейского трона. Именно последнее обстоятельство особенно тешило самолюбие Накамури, доставляя острое наслаждение чувствовать себя негласным правителем целой страны.
Накамури догадывался, почему именно его - специалиста больше по европейским странам, нежели азиатским, генеральный штаб счел нужным послать в свою первую колонию - Корею. Да потому что и Англия, и Франция, и Германия и Соединенные Штаты не оставили территориальные притязания на Юго-восточный регион Тихого океана.
Охадзуки был не просто его подчиненным. Восемь лет назад, занимаясь отбором агентов для засылки в Корею, он побывал в деревне Инчон, что на острове Хонсю, где с XII века жили выходцы из Страны Утренней Свежести. Это были потомки мастеров гончарных, оружейных, ткацких, бумагоделательных и других ремесел, приглашенных, проданных, а то и просто подаренных корейским королем Японии. Годы размыли их обособленность и, хотя они по-прежнему ревностно придерживались своих обычаев и традиций, жизнь в чужой стране заставила их перенять многое из быта местных жителей, в том числе и язык. Но самым удивительным было то, что многие окрестные японские мальчишки, общаясь со сверстниками с Инчона, научились бойко болтать по-корейски. Именно среди них и приметил Накамури рослого подростка Кенто Охадзуки, который верховодил над местной детворой. Мальчика для начала определили в кадетский корпус, а по окончанию трижды посылали в Корею: вначале под видом послушника буддийского монастыря, потом - торгового агента и, наконец, бродяги-монаха. Последняя поездка была самой трудной и опасной, но зато и самой полезной. Личина бродяги позволила Охадзуки повариться в соку самой глубинной Кореи, познать быт, нравы и говор разных провинций. Ни один кореец не заподозрил бы в нем чужестранца ни по внешности, ни по языку. Охадзуки и поныне, часто переодевшись то простолюдином, то торговцем, болтался по базарам и харчевням, выуживая сведения и информацию, позволявшие объективно оценить умонастроение порабощенного народа.
Накамури чрезвычайно гордился своим воспитанником, но, следуя самурайскому этикету взаимоотношений между старшим и младшим, никогда не хвалил подчиненного. Лишь иногда позволял себе одобрительное хмыканье.
Сам Накамури знал корейский язык неважно, и поэтому Охадзуки оказался незаменимым помощником. Не раз майор с удовлетворением думал о своей прозорливости, которая позволила ему загодя угадать тигриный прыжок Японии на Корейский полуостров и подготовить такого классного разведчика.
- Что вы думаете обо всем этом, лейтенант? - спросил Накамури, выслушав подробный перевод подслушанной беседы.
- Или его величество не так прост, как мы думаем, или начальник охраны оказал такие услуги, которые не забываются, - задумчиво ответил Охадзуки.
- И то, и другое, - сказал майор. - И третье, такой человек, как Ким Чоль, сам по себе не может не вызывать симпатию и доверие. Честен, благороден и умен. Вот досье на него. Здесь есть и завистливая клевета, и злобные наговоры, и уважительные характеристики, которые во многом подтверждают, что мы имеем дело с необыкновенным человеком. Особого образования не получил, никогда не был за пределами Кореи, но его библиотеке можно только позавидовать. По нашим данным он неплохо владеет двумя иностранными языками. Скажите, Охадзуки, вы много встречали корейцев, владеющих испанским и французским?
Лейтенант покачал головой.
- И вот такой человек умудряется в течение двадцати пяти лет прослужить при дворе, где все пропитано продажностью... Я размышлял над этим, лейтенант, и пришел вот к какому выводу. Ким Чоль силен не столько умом, а сколько тем, что его не берет ни зависть, ни жадность, ни тщеславие. Это конфуцианское воспитание. А теперь вдумайтесь - если при дворе, при королевском дворе, могут быть такие, то, как много их может оказаться во всей стране? Неподкупных, храбрых и самоотверженных. Так что нам придется нелегко, все, что было до сих пор, покажется нам легким ветерком по сравнению с тем, что может быть. Уже сейчас мы должны предвидеть будущее брожение умов, открытого противостояния и даже восстаний. И такие люди, как этот офицер, не останутся в стороне. Вот почему я хочу, чтобы вы занялись им, - тон Накамури был многозначителен. - Сейчас мы нейтрализовали его. По нашему настоянию ему предоставляли двухмесячный отпуск, а теперь он и вовсе уволен в отставку. Если вам удастся каким-нибудь образом привлечь его на нашу сторону, то это будет громадная удача. Задача трудная, но разрешимая. У него - два сына. Старший весь в отца, служил в армии, которую мы в данный момент расформировываем. Характеризуется как один из лучших офицеров и, скорее всего, мы призовем его, когда будем создавать вспомогательные части из корейцев. Младший сын учится в лицее. Вот на него стоит обратить особое внимание. Сейчас среди корейской молодежи, как вы знаете, не без нашей помощи, бытует мнение, что аннексия является благом для Кореи, приобщением к более высокой культуре, выходом на мировую цивилизацию. Сын Ким Чоля полностью привержен этой идее, активно изучает японский язык и культуру, мечтает продолжить образование в нашей стране. И мы ему дадим такую возможность. И вполне возможно, что сын сможет убедить отца и привлечь на свою сторону. На нашу сторону.
Охадзуки в который раз поразился дальновидности своего наставника, умению собрать разбросанные факты и мастерски использовать их для достижения цели. Задача насаждения в умах и сердцах корейской интеллигенции, в первую очередь, учащейся молодежи идей "культрегерства" была хорошо знакома Охадзуки, ведь он участвовал в ее разработке, будучи сотрудником специального пропагандистского отдела при кабинете министров. Идея не новая, любая агрессия рядится в тогу прогресса, будущего процветания. Но для островной империи - это были первые шаги по захвату и колонизации соседних стран.
Ни в одном учебнике истории Охадзуки не читал о том, какую роль сыграла Корея в судьбе Японии, будучи связующим звеном последней с континентальной Евразией. В первую очередь, с Китаем. Но он и без книг знал об этом, ибо вырос среди потомков корейских ремесленников, еще в древности переселившихся на остров и передавших японским коллегам немало секретов производства керамики и стали, бумаги и пороха. Не секрет, что именно через Корейский полуостров в Японию проникла китайская письменность, религия и философия, оказавших громадное влияние на японскую культуру, искусство и литературу. Но Охадзуки знал также, что в последние полвека его страна сумела сделать качественный рывок в развитии экономики, чтобы встать вровень с такими высокоразвитыми странами, как Англия, Германия, Франция и Америка. Разве военное поражение России, этой громадной империи, чья территория в сорок раз превосходит Японию, не ярчайшее свидетельство успехов Страны Восходящего Солнца? Так что для Кореи, застывшей в феодальном полузабытье, аннексия действительно может явиться величайшим благом.
- Я внимательно ознакомился с вашим планом по созданию агентурной сети, системы слежек и доносов среди корейского населения, - сказал Накамури и одобрительно хмыкнул. - Мысль разбить их как в монгольской орде на десятки дворов с круговой порукой считаю перспективной, но проанализируйте ее еще раз с учетом психологии, воспитания и традиций корейского крестьянина.
С дворянством будет проще, если только... Если только среди них не будут на каждом шагу попадаться Ким Чоли. Изучите этого офицера и проработайте операцию привлечения его на нашу сторону. Учтите, никакой провокации, шантажа, ничего такого, что может унизить его честь и достоинство. Харакири он, скорее всего, делать не будет, это, конечно, привилегия только самураев, но бед натворить может.
И еще - в этой же папке находятся данные на лица, которые представляют для японской империи особую опасность. Некоторые из них вам уже знакомы, поскольку сами готовили донесения. Будете работать в той комнате.
Пухлая папка содержала десятки листов, каждая из которых была посвящена конкретному лицу. Откуда родом, возраст, чем занимался, где находится в настоящий момент.
Каждая анкета была собственноручно заполнена мелким и аккуратным почерком майора Накамури. Судя по оттенкам туши, записи регулярно обновлялись.
Охадзуки взял верхний лист. Пропуская биографические данные, он старался акцентировать внимание только на главном.
"Ли Бом Джин, год и место рождения... Дворянин, занимал ряд государственных должностей. Участник переворота 1884 года.* Прорусская ориентация. В 1896 году помог Ко Джонгу укрыться в русской дипломатической миссии в Сеуле. Являлся посланником Кореи в США, Франции, а с 1901 года - в России. В знак протеста против установления протектората над Кореей ушел в отставку и остался в Петербурге. Поддерживает активные связи с корейскими политическими деятелями на русском Дальнем Востоке, выделил им значительные суммы денег".
"Ли Бом Юн, год и место рождения... Бывший корейский губернатор Кандо (китайское название Цзяндао) в Маньчжурии. Во время русско-японской войны по поручению корейского императора организовал дружину в 1000 человек и оказывал помощь русским войскам в провинции Хамген. В данное время находится то в Приморье, то в Маньчжурии. Один из главных предводителей отрядов Армии справедливости ("ынбен"). По непроверенным данным под его началом находится до 4 тысяч человек. Очень опасен".
"Ли Сан Соль, год и место рождения... Бывший товарищ министра внутренних дел Кореи. Выступал против установления протектората, летом 1906 года бежал во Владивосток. Один из главарей антияпонского движения среди корейцев-эмигрантов Приморья и Маньчжурии. В 1907 году был в числе корейских представителей, посланных императором на Гаагскую международную конференцию. Очень опасен".
"Ю Ин Сок, год и место рождения... Наряду с Ли Бом Юном является одним из главарей корейских инсургентов Приморья и Кандо. В отличие от последнего занимается приобретением оружия и его переправкой за границу. Открыто заявляет о подготовке набегов на Северный и Южный Пхеньян, готовит нападение на Сеул".
"Ким Ин Сок, год и место рождения... Бывший офицер императорской гвардии. Доверенное лицо бывшего императора Ко Джонга. В январе 1909 года ездил со специальной миссией в Хабаровск, встречался с официальными лицами из ведомства Приамурского генерал-губернаторства. Хотел получить разрешение и помощь от русских властей в создании отрядов и приобретении оружия для набегов на Корею. Местопребывание в настоящее время неизвестно".
"Хон Бом До, год и место рождения... Служил в корейской армии. Один из первых организаторов отрядов Армии справедливости. Постоянно совершает набеги со своим отрядом на северные провинции Кореи. В настоящее время дислоцируется в районе Борисовской волости. Его цель - всеобщее восстание в Корее. В последний раз переправлялся через реку Туманг летом 1910 года. Очень опасен"...
До вечера просидел над папкой Охадзуки, еще и еще раз поражаясь тому, как много сведений собрал майор Накамури о врагах Империи. Здесь были фамилии не только тех, кто с оружием в руках покушался на японский режим, но и общественных деятелей, издателей газет и даже миссионеров. Район их действия был обширен - Китай, Россия, США, Корея и даже Япония. И это придавало кропотливой работе майора большую ценность, вызывала гордость за японскую разведку.
Охадзуки чувствовал, что ему не случайно дали возможность ознакомиться с этой папкой. И не ошибся.
- В скором времени вы отправитесь на север Кореи, чтобы детально ознакомиться на месте с ситуацией по переселению корейцев в Россию, - сказал майор Накамури, когда Охадзуки возвращал папку. - Помешать этому процессу очень трудно, для этого пришлось бы половину армии держать на границе. Наша задача - изыскать возможности использования уже переселившихся в Россию корейцев, направлять вместе с ними своих агентов. Кое-что мы делаем в этом направлении, детально я вас ознакомлю потом. Сейчас положение там более или менее спокойное: набеги корейских отрядов почти прекратились, поскольку мы стянули к границе значительные силы. Но не исключена возможность появления в самой Корее организаторов партизанского движения. Естественно, они будут стремиться на север. Набеги отрядов из-за границы носят стихийный и временный характер. Если же пожар разгорится изнутри, то потушить его будет очень трудно. Поэтому мне представляется исключительно важной предварительная работа с возможными кандидатами на роль таких организаторов. Не оставляя, конечно, без внимания местное население. Вы понимаете, о чем идет речь?
- Да, господин майор.
- Послезавтра я приглашен во дворец генерал-губернатора на празднество по случаю дня рождения наследника императора. Хочу, чтобы вы сопровождали меня. Идите!
Охадзуки вспыхнул, было от радости, но тут же сдержался. Японцу не подобало, открыто выражать свои эмоции.
Глава 3.
День близился к закату. Сеульский лицей, основанный еще в 1859 году, выплескивал на небольшую площадь своих питомцев. Одетые в однообразные чинные национальные одежды, состоящих из белых штанов, дурумаги и черных шляп, они степенно выходили через широкую дверь, спускались по лестнице и преображались. Тому причиной - конец утомительных занятий, пьянящий весенний воздух и, наконец, молодые лета. Лица учащихся оживлялись, голоса обретали звонкость, шутки и смех привлекали взоры прохожих, заставляя невольно улыбнуться и вспомнить свои вешние года.
- Донг Чоль, подожди! - раздался вдруг чей-то голос вдогонку группе лицеистов. Один из них оглянулся и с радостным изумлением поспешил назад.
- Это ты, Хван Иль?
Юноши обнялись, ласково похлопывая друг друга по спине.
- Где ты пропадал, Хван Иль? - спросил тот, кого звали Донг Чолем. - Не случилось ли что?
Хван Иль покачал головой:
- Все нормально.
- Но почему ты не приехал к началу учебного года? Месяц с лишним прошел, а тебя все нет и нет. Я так беспокоился...
- Потом расскажу. Ты куда сейчас? Домой?
- Нет уж, я пойду туда, куда ты скажешь, - засмеялся Донг Чоль и только тут обратил внимание, что одежда товарища покрыта пылью, а на спине висит дорожная котомка. - Ты что прямо с дороги явился в университет?
- Да, хотелось встретиться с тобой.
- И я скучал по тебе. Так куда мы пойдем?
- Пойдем в нашу закусочную, в "Ынби".
- Отлично! Давно мы там не бывали.
Они пошли рядом, обмениваясь смеющимися взглядами и, время от времени, обнимая друг друга за плечи.
Со стороны они являли собой разительный контраст. Донг Чоль - стройный, гибкий, с легкой подпрыгивающей походкой. Его худощавое лицо с живыми глазами чутко реагировало на смену чувств, мыслей, настроения. Хван Иль, наоборот, эдакий крепыш, ростом вровень с товарищем, но из-за коренастой фигуры кажущийся ниже. Лицо - смуглое, грубовато-скуластое и обветренное больше подходит уроженцу деревни, чем города. Но глаза, широко расставленные, светящиеся умом и спокойствием, могли бы подвергнуть сомнению расхожий образ крестьянина и горожанина. Образование и ум - вот что по-настоящему уравнивает выходцев из разных социальных слоев.
Донг Чоль и Хван Иль были однокурсниками: год совместной учебы был расцвечен для них крепкой дружбой. Такие разные с виду они роднились душами - чистыми, как детская слеза, готовыми в любой момент к самопожертвованию ради добра, чести и долга.
Закусочная "Ынби" пользовалась среди студентов популярностью по причине близкого от лицея местонахождения, умеренных цен и приветливости хозяина - дядюшки Пака, с давних пор понявшего, что ориентация на учащуюся может принести его заведению пусть небольшой, но стабильный доход. Здесь можно было и пошиковать - заказать, например, ужин в отдельном кабинете с приглашением кисен - девушек, специально обученных ухаживать за гостями, доставлять им удовольствие пением, танцами и еще кое-чем. Можно было пообедать и в долг: молодости ведь зачастую не знает бережливости и в этом, может, ее главная прелесть.
Не одно поколение лицеистов выкормила закусочная, многие из которых стали потом видными людьми. Бывало, к дверям "Ынби" подкатывал какой-нибудь сановник и, подозвав хозяина, наслаждался моментом - узнают его или нет. Дядюшка Пак, естественно, оторопело вглядывался в повзрослевшее лицо, а потом изумленно ахал: "Неужели, - тут следовали имя и сплошные восклицания. - Ах! Кто бы мог подумать (ах!), предположить (ах!), представить (ах!), что вчерашний студент станет таким вельможей (ах! ах!)". Вельможа улыбался, довольный произведенным впечатлением и в конце встречи обязательно совал деньги окончательно пораженному и потому как-то неуверенно отказывающемуся хозяину.
В основе этой игры, сотканной из тщеславия и наивной хитрости, была все же благодарная память за помощь в те далекие не всегда сытные студенческие времена.
Донг Чоль и Хван Иль не были завсегдатаями "Ынби", но дядюшка Пак все равно узнал их.
- Давненько вы у нас не были, - кивнул он, приветливо улыбаясь. - Особенно ты, Хван Иль. Видно, домой ездил на каникулы.
- Да, дядюшка Пак, - ответил Хван Иль и попросил: - Пусть подадут нам бутылочку содю* и закуску. (* - Корейская рисовая водка).
Друзья сняли обувь, прошли по желтым камышовым циновкам в угол, и уселись прямо на пол за низенький столик, уставленный стандартным набором специй в маленьких керамических посудинках - соевый соус, перец и уксус. И тут же проворная девушка-служанка положила перед каждым туго скатанный рулончик горячей и влажной салфетки. Не успели они обтереть лицо, руки, как появилось угощенье и деревянные палочки.
- Давай выпьем, Донг Чоль, за встречу, - сказал Хван Иль и разлил содю в белые фарфоровые чашечки. - Кто знает, когда нам еще доведется побыть вместе. Пей, пей, чего ты испугался? Пока еще ничего страшного не произошло.
Они выпили и закусили, ловко и в то же время деликатно выхватывая палочками закуску из общих тарелочек - острую маринованную редьку, шпинат в соусе и маленькие кусочки минтая с крапинками красного перца.
- Так почему ты задержался дома, Хван Иль? - спросил Донг Чоль.
- Давай еще по одной, потом расскажу, - сказал тот и снова взялся за тоненькое горлышко голубоватого кувшинчика.
- Давай я налью, - предложил Донг Чоль.
- Хорошо, наливай, -согласился Хван Иль.
Они снова осушили чашечки и закусили.
- Ну, рассказывай, что случилось,
- Как ты знаешь, мой отец всю жизнь был целителем и садоводом, - начал Хван Иль и сжал кулаки. - Своей земли у нас всегда не хватало, и поэтому лет семь назад отец арендовал у одного помещика около одного чонбо. В договоре указали, что срок аренды - пятнадцать лет, потому что на меньший срок нет смысла закладывать фруктовый сад. Все эти годы помещик не знал ни горя, ни забот. Отец исправно платил за аренду и сверх того ежегодно отвозил тому немало фруктов, бесплатно лечил всю семью. А какой сад у нас получился! Во всей Корее нет таких яблок и груш! Самому королевскому двору поставляли! Впрочем, что я об этом говорю? Ты же был у нас и видел все своими глазами.
Донг Чоль невольно улыбнулся при этих словах, вспомнив, как чудесно он провел прошлую осень в гостях у товарища.
- И вот все это теперь отнимают у нас! - сказал сквозь сжатые зубы Хван Иль.
- Как? - вскричал Донг Чоль.
- Все из-за проклятого хваленного Восточно-колонизационного общества. Помнишь, как его расхваливали на все лады. Что это, мол, лучший друг крестьян, с его помощью будет произведен переворот в земледелии, а всех, кто будет сотрудничать с ним, ждет процветание и богатство. Все это наглая ложь.
Осенью к нам приехали два человека. Сказали, что их направило это самое общество. Оба представились учеными-агрономами. Отец их встретил как дорогих гостей, показал сад, угощал фруктами. Рассказывал им секреты выведения новых сортов, ухода за деревьями, о способах сохранения урожая, борьбы с вредителями. А их интересовало не это, они приехали выведать, как можно отобрать наш сад. И что они сделали, эти собаки? Заключили свой договор с помещиком! Не знаю, может, посулили что-то или напугали, но вскоре отца вызвали к судебному исполнителю и объявили, что отныне он не арендатор. Отец - к уездному правителю, а тот уже ничего не решает. Вместо него - японский начальник, назначенный генерал-губернатором. Разве он заступится за корейца? Отец тык-мык и слег от огорчения. Еле отходили.
Новость потрясла Донг Чоля. И смутила. Ведь он не раз спорил с Хван Илем, когда тот утверждал, что аннексия Кореи Японией - позор и порабощение для корейцев.
- Общество-то может ни причем. Ведь договор нарушил помещик. Вот кто негодяй! Неужели на него нет управы?
- Нет, Донг Чоль. Тут все подстроено. То же самое произошло в соседних деревнях. Это целенаправленная политика японских властей. Скажи, что не так?
Донг Чоль ничего не ответил, хотя в уме носились возражения вроде того, что будущее сельского хозяйства за крупными землевладельцами, что на маленьком клочке так и будешь ковыряться дедовской мотыгой, тогда как на полях Европы и Америки вовсю используется различная техника, минеральные удобрения. Все это несут с собой японцы. Идет борьба между старым и новым, а в любой борьбе есть жертвы.
Но как выскажешь такие доводы, когда напротив тебя сидит твой друг - прямая жертва этой цивилизации. Утешься, мол, своим разорением ты прокладываешь дорогу новым прогрессивным методам ведения хозяйства?
Донг Чоль опустил голову. Хорошо рассуждать, когда ты находишься в стороне от житейских бурь. Кажется, в древней Греции был такой философ Диоген, поселившийся в бочке.
- Но самое интересное, что один из этих лжеученых явился снова к отцу и предложил работать смотрителем сада, - продолжил свой горький рассказ Хван Иль. - Представляешь, обобрали и еще предлагают работать на них! Стал рисовать картины будущего расширения сада, что отцу создадут все условия для выведения новых сортов. И отец... И отец...
- И что отец?
- Согласился, - выдохнул Хван Иль и недоумение застыло в его глазах. - Его обманули, обокрали, а он согласился.
Донг Чоль вздохнул с облегчением.
- Ты не прав, Хван Иль. Разве помещик не мог порвать договор, разве ты слышал, чтобы крестьянин выиграл тяжбу у дворянина? А теперь твой отец-специалист компании, где нет помещиков и крестьян, нет сословности, понимаешь? Есть только производственные отношения, конкуренция и конечная цель-прибыль.
- Знаем, знаем, что ты начитался западных социалистов-экономистов, - сказал Хван Иль, но в его словах была не наступательная усмешка, а примирительная констатация. - Ладно, что уж там теперь, давай, выпьем и поговорим о чем-нибудь другом.
Кувшинчик снова прогулялся над чашечками.
- Ты поэтому опоздал к началу занятий?
- Теперь это не имеет значения. Я ухожу из университета.
- Как? - опешил Донг Чоль. - Как можно бросать учебу?
- А что делать? У отца теперь заработок вдвое меньше прежнего. Буду работать с ним, может тоже, стану великим знахарем и садоводом.
От шутки товарища больше веяло тоской и отчаянием, нежели весельем. "И я тоже хорош со своим вопросом", - упрекнул себя Донг Чоль.
Он знал, как Хван Илю - сыну пусть зажиточного, но все-таки не дворянского роду земледельца, удалось поступить в привилегированный лицей. Когда-то его отец вылечил молодого человека, который спустя годы стал большим ученым, возглавил элитное учебное заведение страны и не забыл, что такое благодарность. Теперь этого ректора нет - с нового учебного года все руководящие посты в лицее заняли японцы. Так что самый верный шанс помочь Хван Илю отпал.
- Может я, поговорю со своим отцом, - предложил Донг Чоль, хотя и сам понимал, что возможности отставного офицера не ахти какие.
- Прошу тебя, не предпринимай ничего. Я сам принял свое решение и никому не дано отменить его.
У Хван Иля было несколько изречений о том, каким должен быть мужчина. Одно из них гласило - настоящий мужчина всегда принимает решение самостоятельно.
- Ты приехал, чтобы подать заявление об уходе?
- Нет, я приехал повидаться с тобой, - просто ответил Хван Иль и глянул другу в глаза. И долгие годы этот взгляд, полный братской любви и нежности, будет согревать душу Донг Чоля.
- Может, споем? - предложил Хван Иль и, не дожидаясь согласия, тут же затянул старинную крестьянскую песню. Донг Чоль взял палочки и стал отбивать ими ритм то по крышке столика, то по фарфоровой чашечке, с улыбкой глядя на поющего друга.
Провинциал Хван Иль с первых же дней учебы стал объектом насмешек у некоторых студентов-горожан, среди которых особенно усердствовал Ли Гон Сик - рослый юноша с красивым холеным лицом. Он был троюродным или четвероюродным внучатым племянником короля, а отец его занимал крупный пост в кабинете министров. Скорее всего, эти обстоятельства и плюс самолюбивый характер подталкивали Гон Сика к стремлению первенствовать в любом деле. И надо отдать ему должное - он преуспел в учебе, спорте и даже в насмешках над Хван Илем. Поводом для его остроумных шуток служило все - одежда, говор, манеры выходца из провинции. А недостатка в зрителях, готовых тут же рассыпаться в смехе, не было.
Донг Чоль, весь увлеченный учебой, поначалу мало замечал, что творилось вокруг. Однажды он зашел в аудиторию, когда Гон Сик, как обычно, будучи в центре внимания, читал вслух какую-то бумажку, мастерски копируя при этом провинциальный говор. Хохот стоял неописуемый. Донг Чоль тоже заулыбался, пока не понял, что они смеются над письмом Хван Иля, которое каким-то образом оказалось у насмешников. Он решительно шагнул вперед и громко произнес: "Дворянину не делает честь читать чужие письма!".
В аудитории на миг воцарилась тишина. Гон Сик побледнел и как-то неуверенно произнес: "Это... Это я нашел на полу". Но тут же выпрямился под взглядами сокурсников и с вызовом бросил: "Да кто ты такой, чтобы делать мне замечание?".
Донг Чоль, прямо глядя тому в глаза, принял вызов: "Я - человек, который не терпит подлостей!".
Краска смущения, стыда, вспыхнувшая на лице Гон Сика, сменилась отчаянной решимостью, и он ринулся вперед, выставив руки. Что хотел сделать этот привыкший быть в центре внимания юноша - оттолкнуть, ударить, схватить за горло? Донг Чоль увернулся и, пропустив нападавшего мимо себя, настиг его затылок ребром ладони. Этому и многим другим приемам научил его отец. В настоящем бою, конечно, надо действовать ногой и тогда удар пяткой становился поистине грозным.
Гон Сик, словно подкошенный, упал лицом вниз. И тут раздался возглас, полный восхищения: "Молодец, Донг Чоль! Его следовало давно проучить".
В дверях стоял Хван Иль, заставший момент схватки, но еще не знавший из-за чего она разгорелась.
Гон Сик медленно поднялся, обвел всех невидящим взором и вышел из аудитории.
Возможно, не заступись Донг Чоль за Хван Иля, между ними все равно возникла бы дружба. Тем более, как потом оказалось, провинциал и сам мог за себя постоять: через месяц на ежегодном праздновании "Оволь дано" Хван Иль занял первое место в борьбе "сирым", уложив напоследок прошлогоднего чемпиона университета, толстяка-старшекурсника по кличке "Тигр". Но случай разом сблизил их, таких непохожих с виду и таких родственных в душе.
И вот теперь их дороги расходятся. Печаль охватила Донг Чоля, душа тонко заныла, а глаза затуманились слезой. Что бы ни случилось, он всегда будет верен дружбе, и друг, что сидит напротив и поет самозабвенно, никогда не изгладится в памяти. В молодости нет ничего невозможного.
- Эй, Донг Чоль, ты живой или нет?
Голос друга заставил его очнуться.
- Так, задумался.
- Не о прекрасной ли девушке Чхун Нянь грезит твоя душа?
- Да нет, - засмеялся Донг Чоль. - Кстати, как поживает та девушка, о которой ты рассказывал?
И тут же пожалел о своем вопросе, вспомнив, что та девушка была дочерью помещика-арендодателя.
- Все у нее нормально. Скоро замуж выйдет, и пусть он окажется хорошим человеком.
Помолчали, повздыхали, протрезвились. Закусочная тем временем отразила два наплыва гостей и опустела.
- Совсем запамятовал, - вдруг сказал Хван Иль, - тебе большой привет от сестренки.
- От Ок Сун? - оживился Донг Иль. - Ее теперь, наверно, и не узнать.
- А я тебе ее сейчас покажу.
Хван Иль выждал паузу и довольный, что заинтриговал друга, достал из котомки листок бумаги.
- Вот, сама нарисовала.
Вместо девочки со смешливым лицом, какой запомнилась Донг Чолю сестренка товарища, с рисунка глянула на него настоящая красавица. Ее пытливый взгляд так и обдал жаром сердце юноши. Портрет был выполнен тушью и каждой мазок кисточки был мастерски выверен.
- Неужели сама нарисовала? - не поверил Донг Чоль.
- Конечно, сама, а кто же еще, - насупил брови Хван Иль. - И еще она просила передать, что, если рисунок понравится, то она дарит его.
- Мне он очень понравился, спасибо! - и Донг Чоль еще раз глянул на рисунок, прежде чем убрать. На миг показалось ему, что Ми Ок лукаво улыбнулась ему.
- Уже поздно, Хван Иль. Ночевать пойдем к нам, хорошо?
- Нет, нет, - запротестовал товарищ. - Мне с раннего утра в обратный путь, так что я в гостиницу...
- Никаких отказов, - решительно сказал Донг Чоль и вдруг весь засиял. - Слушай, а ведь завтра мы с отцом едем к моему брату. Он служит около Пханмунчжона, это же по пути к твоей деревне. Представляешь, еще целых три часа мы будем вместе!
Хван Иль хотел было снова отказаться, но последний довод сразил его, и он только молча кивнул в знак согласия.
Глава 4.
Крестьянская привычка дала себя знать: Хван Иль открыл глаза, когда рассвет чуть только забрезжил. "Где я?" - сразу подумал он, ибо первое, что бросилось в глаза, - незнакомый потолок. И тут же разом вспомнил все - встречу с другом, ужин в закусочной. Успокоенный, он повернулся набок. Рядом спал Донг Чоль, и так тихо, что даже не было слышно дыханья.
Когда друг гостил у него в деревне, они также спали в одной комнате, и еще тогда Хван удивлялся, как можно спать так ровно и безмятежно.
Сам он не раз по утрам обнаруживал, что опять сполз во сне с постеленного мата, что одеяло сбито к ногам, а подушка-валик, набитая рисовой шелухой, находится где угодно, только не под головой.
Было непривычно тихо: не слышно пения петухов, мычания скотины, колодезного скрипа. Хотя по крестьянским меркам уже пора садиться за завтрак.
"Ага, встают", - обрадовался Хван Иль звукам просыпающегося дома. Лежать и нежиться в постели - не для его деятельной натуры.
Он тихонько наклонился к другу, осторожно приподнял его косичку - мода на стрижку волос еще не коснулась Кореи, и неженатые корейцы заплетали их, - и кончиком стал щекотать тому лицо. Донг Чоль недовольно поморщился, чихнул и открыл глаза. Встретив улыбающийся взгляд Хван Иля, вскричал:
- Снова ты принялся за свои шутки!
И, приподнявшись, в стремительном рывке прижал шутника к полу. Но не тут-то было. Хван Иль перекатил друга через себя и оказался наверху.
- Сдаешься?
- Разве с тобой, с крестьянским сыном, справишься?
Друзья, посмеиваясь, встали, быстренько сложили одеяла и выскочили через раздвижную дверь прямо во двор.
Весенний рассвет пропах росой и зеленью. Небо на востоке смазано алой полоской зари. День обещал быть чудесным.
Туалет находился в конце двора, за сараем. Когда возвращались оттуда, Донг Чоль объявил:
- В "сирыме" ты, конечно, силен, Хван Иль. Но на палках я тебя проучу.
- Куда тебе, дворянскому сынку.
- Попробуем?
- Давай!
Из сложенной возле стенки сарая охапки нарубленных сучьев каждый выбрал себе кривую палку, стараясь при этом, чтобы она не оказалась длиннее, чем у соперника. Встали напротив и, придерживая у бедра импровизированные сабли, церемонно отвесили друг другу поклоны.
- Начали! - вдруг дико закричал Донг Чоль и, быстрым движением - словно клинок из ножен - выхватив палку, пошел в наступление. Хван Иль опешил от неожиданности и пока сумел отразить нападение, трижды почувствовал прикосновение к своему телу влажного дерева.
- Ты как самурай, исподтишка, да?
- Я как воин, неожиданно и быстро!
Стук деревянных сабель и воинственные крики юношей были особенно звонкими в утренней тиши.
- Ах, ты так! А я вот так!
- А я тебя тоже вот так!
Шум поединка привлек внимание главы дома - Ким Чоля, занятого сложным процессом облачения в походный дворянский наряд.
- Что это за крики? - спросил он слугу.
- Ваш сын с другом упражняются на палках, - сказал тот с улыбкой, выглянув во двор.
- Ну-ка раздвинь двери, - велел хозяин.
В корейских домах, особенно на юге, нет коридора, каждая комната имеет выход прямо во двор. Поэтому картина поединка сразу предстала перед взором Ким Чоля. Лицо старого воина тронула одобрительная улыбка, а глаза профессионально цепко оценивали каждый прием. "Поворот туловищем, так, ложный выпад, так, удар! Еще удар!" - пытался он мысленно упредить движения сына, за которым невольно следил более ревниво, чем за его противником.
Хван Иль сражался самозабвенно, но отсутствие техники ставило его постоянно в положение обороняющегося. А в любом поединке защита должна чередоваться с атакой: отразил удар - бей сам, уклонился в сторону - снова бей, выпрямляясь.
Донг Чоль прижал Хван Иля к стенке сарая и, резкими точными ударами заставив того раскрыться, приставил конец палки к груди соперника.
- Все, сдавайся.
- Сдаюсь, сдаюсь, - сказал, тяжело дыша Хван Иль. - Разве тебя, дворянского сынка, победишь на саблях?
Оба дружно рассмеялись и побежали к колодцу обливаться холодной водой. Ким Чоль с легкой улыбкой проводил их взглядом и сказал слуге:
- Передай сыну, чтобы он с другом явился завтракать ко мне.
Обычно по утрам он трапезничал один, но сейчас решил изменить своей привычке.
- Отец, разрешите войти? - раздался за дверью голос сына.
- Заходи, конечно.
Юноши переступили порог и поклонились.
- Проходите сюда и садитесь, - пригласил Ким Чоль, и снова улыбка тронула его лицо. - Давно не видел тебя, Хван Иль. Наверное, день и ночь постигаешь науки?
- Да, - ответил Хван Иль и опустил голову от стыда. Тяжко и грешно вводить старшего в заблуждение, но сейчас он меньше всего хотел, чтобы отец Донг Чоля узнал правду.
- Учеба - дело хорошее и нужное. Что бы ни случилось со страной, ей всегда будут нужны образованные и преданные граждане.
В словах старого воина не было и тени пафоса: это были скорее размышления вслух, констатация само собой разумеющегося факта.
Донг Чоль весь подался вперед, чтобы объяснить отцу истинное положение дела, но, посмотрев на друга, сказал совсем другое:
- Отец, Хван Илю надо съездить домой. Можно, он поедет с нами, его деревня ведь по пути?
- Конечно, можно. Твою деревню, Хван Иль, знают сотни людей, и в этом немалая заслуга твоего отца. Такие люди, как он, гордость Кореи. Надеюсь, он здоров?
- Да, - тихо ответил Хван Иль и еще ниже опустил голову.
Внесли низенькие столики с едой: один предназначался для главы дома, другой был накрыт на двоих.
- Давайте завтракать, - сказал Ким Чоль. - Приятного аппетита, молодые люди!
- И вам приятного аппетита! - дружно ответили юноши.
Ели молча, как было принято в корейских семьях. Молодежь быстро управилась с завтраком.
- Спасибо! Очень хорошо поели!
- Уже закончили? Может, добавки хотите? Ну, тогда идите и собирайтесь. Путь предстоит не ближний.
Через полчаса собрались во дворе. Среди провожающих была моложавая женщина с красивым и чуть печальным лицом. Донг Чоль с другом подошел к ней поклониться и попрощаться.