Отдавая книгу на читательский суд, автор счел необходимым предварить ее предисловием.
Эта повесть, написанная в жанре ненаучной фантастики, ни в коей мере не претендует на историчность. При ее написании автор позволил себе использовать евангельские персонажи, однако хочет предостеречь читателя от восприятия этих персонажей в точном соответствии с евангельским сюжетом. Такое восприятие вызвало бы искреннее недоумение у серьезного читателя, хорошо знакомого с евангелиями. Описанные в книге события частично, а иногда и полностью не соответствуют евангельским. Автор взял на себя смелость, надеясь, что его простит великодушный читатель, совершенно свободно распоряжаться жизнью и судьбой евангельских персонажей и настоятельно просит относиться к предлагаемой книге только как к авантюрно-приключенческому произведению с занимательным сюжетом (он очень старался, чтобы это было именно так) и никак иначе.
В процессе работы над книгой автор следил за тем, чтобы не оскорбить чувства верующих, и надеется, что ему это удалось. Он заранее приносит свои извинения тем, чьи чувства, несмотря ни на что, окажутся задетыми.
События, описываемые в книге, происходят в Иудее. Имена персонажей и географические названия сохранены в их древнееврейской транскрипции. Поэтому имени 'Иисус' в книге соответствует 'Ешуа', имени 'Лазарь' - 'Эльазар', имени 'Симон' (Петр) - 'Шимон', вместо первосвященника Анны в книге действует Ханаан. Селение Вифания автор называет 'Бейт-Ания', Вифлеем - 'Бейт-Лехем' и т. д.
Иерусалим, 2006
Часть первая
РОЖДЕНИЕ ПРОЕКТА
Порвалась дней связующая нить,
Как мне обрывки их соединить!
В. Шекспир. Гамлет
Глава 1,
в которой я разговариваю с неизвестным.
Это был ничем не примечательный пятничный день середины октября. Погода в Тель-Авиве стояла прекрасная, было сухо и не жарко. Ярко светило солнце, отражаясь в синей глади Средиземного моря. Небо, такое же необъятное и глубокое, без единого облачка, сливалось на горизонте с морской поверхностью. Желтый песок сверкал и переливался на солнце. На пляже было многолюдно, взрослые загорали или играли с мячом, бегали дети, кое-кто купался.
Я сидел в маленьком кафе на набережной и пил пиво. Я любил это кафе, очень уютное и чистое. Здесь всегда можно было быстро и недорого перекусить. Хозяин, толстый смешной марокканский еврей Моше, всегда приветствовал меня улыбкой и привычно спрашивал: 'Как всегда?' Чаще всего я садился под большим портретом Ицхака Рабина*, висящим на стене перед входом. Этот портрет был одной из тель-авивских достопримечательностей. Он нередко служил причиной жарких споров между посетителями, длившихся порой часами. Я уверен, что хитрец Моше нарочно повесил его, чтобы привлечь в свое заведение спорщиков.
В тот день все было как обычно. Я молча наслаждался приятной погодой, предвкушением выходных и одиночеством. Я даже не сразу заметил, что ко мне кто-то подсел. Итак, сижу я, потягиваю свой 'Карлсберг', закусывая его хумусом с фалафелем*, и вдруг слышу:
- Шалом! Мар Слуцкий, им ани ло тоэ?**
Вопрос был задан с сильным русским акцентом, поэтому я ответил:
- Ата ло тоэ, аваль эфшар ледабер русит***.
Терпеть не могу, когда двое русскоговорящих общаются между собой на иврите, мне это кажется настолько нелепым и вычурным, что хочется крикнуть им: 'Слушайте, кончайте валять дурака'. Однако мой собеседник не смутился.
- Конечно, конечно, - продолжал он уже по-русски, - вы не могли бы меня выслушать, господин Слуцкий?
Не знаю как вас, но меня совсем не радует, когда незнакомый человек обращается ко мне на улице по имени. Мне сразу кажется, что я влип в какую-то историю и меня 'зацепила' полиция или налоговая инспекция.
Однако незнакомец совсем не выглядел официальным лицом, скорее он казался слегка свихнувшимся интеллигентом. На вид ему было за пятьдесят, голова и лицо его были тщательно выбриты, очки без оправы с тонкими дужками больше напоминали пенсне. Одет мужчина был очень скромно, но опрятно, впрочем, в Израиле многие так одеваются. Незнакомец был сухощав, скорее, худ, говорил довольно неприятным, надтреснутым голосом и постоянно склонял голову в полупоклоне.
Мне крайне не хотелось с ним разговаривать, я словно предчувствовал, что ничем хорошим это для меня не кончится, но из природной вежливости остался сидеть за столом, вместо того чтобы тут же встать и убраться подальше.
- Итак, господин Слуцкий... - начал мой собеседник.
- Меня зовут Михаил, вы можете обращаться ко мне по имени, - представился я.
- Благодарю вас, - незнакомец привстал и поклонился (тоже мне русский интеллигент).
- Итак, Михаил, начну сразу, как говорят, с места в карьер. Я знаю, над чем вы сейчас работаете.
А вот это уже вообще черт знает что! Моя работа, конечно, не относится к разряду секретных, но и афишировать ее я совсем не собирался.
- Ну и что, мне это тоже известно, - поджал я губы. - А собственно говоря, кто вы такой и что вам от меня нужно?
- Простите, что не представился, - снова начал расшаркиваться незнакомец. - Меня зовут Владимир Кравченко, я - филолог.
- Так вам нужно интервью? - догадался я.
- Нет, нет! - всполошился Кравченко. - Я совсем по другому поводу.
- У нас с вами есть общие знакомые? - предположил я, стараясь быть учтивым.
- Это совсем неважно, - отрезал Кравченко, - я бы хотел поговорить с вами о том, что косвенно связано с вашей работой...
Здесь, наверное, мне следует немного рассказать о себе. Меня зовут, как вы успели понять, Михаил Слуцкий (имя, разумеется, изменено). Я - физик, мне сорок пять лет. Уже больше половины своей жизни я - физик, и поэтому физика стала для меня не только профессией, но и способом мироощущения. Я отношусь к тому разряду ученых, которые не разделяют время на рабочие будни и выходные дни. Я не женат, вернее, был женат в течение короткого времени, но давно развелся.
В девятнадцать лет, в юношеском порыве, я женился на однокурснице, несмотря на резкое недовольство моих родителей. Наша семейная жизнь продолжалась около двух лет, пока мы в конце концов настолько не надоели друг другу, что без всякого сожаления расстались. Неудачный брак так сильно на меня повлиял, что в дальнейшем я старался избегать серьезных отношений с женщинами.
Постепенно я свыкся с холостяцкой жизнью и больше не помышлял о женитьбе. Как говорил мой учитель, профессор Шапиро, 'настоящему физику жена не нужна, он обручен с физикой'. Кстати, именно благодаря профессору Шапиро я начал работать над проблемой хроноволн. Позже, когда наука в бывшем Советском Союзе стала чахнуть, я вместе с ним переехал в Израиль.
Хроноволновая теория - это детище и смысл жизни профессора Шапиро. Еще студентом на факультативных студенческих кружках я заинтересовался этой темой и в дальнейшем уже не прекращал над ней работать. К сожалению, профессор Шапиро после переезда в Израиль довольно скоро умер, но фундамент, заложенный им, оказался настолько прочным, что мне удалось довести его идею до логического конца и выйти на уровень ее практического применения.
Еще лет сорок назад профессор Шапиро высказал предположение о существовании временных волн, которые пронизывают пространство нашего мира и одновременно находятся вне его. Мой учитель назвал их хроноволнами. Эти волны должны двигаться в одном направлении (от прошлого к будущему в нашем понимании), но это не значит, что при определенных условиях материальное тело не могло бы двигаться в обратном направлении или, наоборот, ускорять движение вперед. Таким образом, профессор Шапиро утверждал, что возможно перемещение во времени в прошлое и в будущее. Кроме того, с точки зрения профессора, прошлое никуда не исчезает, а существует одновременно с настоящим, точно так же как и будущее.
Я вспоминаю, как мы, молодые студенты, завороженно слушали профессора, когда он рассказывал нам о возможности движения по хроноволнам вперед и назад. 'Представьте себе, что вы плывете по Волге, - возбужденно говорил он, размахивая руками, - допустим, вы выехали из Рыбинска, проплыли Ярославль и Кострому и в данный момент находитесь на уровне Горького. Однако из-за того, что вы уже не в Рыбинске и не в Ярославле, эти города никуда не исчезли, так же как то, что вы еще не доплыли до Ульяновска и Куйбышева, не отменило факт существования этих мест. Просто Рыбинск и Ярославль в данный момент - это ваше прошлое, а Ульяновск и Куйбышев - ваше будущее, но для кого-то эти города - их настоящее.
Точно так же и движение по хроноволнам не отменяет прошлое и не создает будущее. Прошлое и будущее существуют и будут существовать всегда, потому что то, что для одного является прошлым или будущим, для другого представляет собой настоящее. Именно поэтому в данный момент в одной из пространственных реальностей Наполеон выигрывает Аустерлицкое сражение, в другой - он бежит из России, а в третьей - проигрывает битву при Ватерлоо'.
Все это производило на нас, студентов, очень сильное впечатление, мы были просто очарованы профессором Шапиро. Однако с годами большинство из нас стало относиться к его идеям как к чему-то несбыточному и фантастическому, и постепенно вокруг профессора образовался небольшой кружок энтузиастов, которые верили в хроноволны и готовы были посвятить им всю жизнь.
Прошло немало лет, многих из тех энтузиастов уже нет в живых, как и самого профессора, но только сейчас, в Израиле, нам, кажется, удалось воплотить идею учителя в жизнь и создать устройство, способное перемещать материальные тела по хроноволнам в прошлое и будущее.
Во всяком случае, первые эксперименты прошли успешно. Никто, конечно, не собирался забрасывать в прошлое или будущее людей, но нам удалось переместить сначала в прошлое, а затем в будущее молекулярные структуры, которые потом были успешно возвращены в настоящее. Фактически, мы стояли на пороге новой эры в истории человечества, когда путешествия во времени перестанут быть уделом научной фантастики.
Учитывая важность нашей работы, мы старались как можно дольше сохранять наши эксперименты в тайне, но жители Израиля прекрасно знают, что в этой стране тайн не существует. В любом месте найдется кто-нибудь, кто что-то знает или слышал, и этот кто-то обязательно поделится новостью с соседом, родственником или сослуживцем.
Именно поэтому меня нисколько не удивило заявление этого чудака, назвавшегося Владимиром Кравченко, что он что-то знает о моей работе. Без особого энтузиазма я приготовился выслушать его восторги или, наоборот, предостережения.
- Так о чем же вы хотите со мной поговорить? - со скукой спросил я.
- О судьбе еврейского народа, - торжественно заявил мой собеседник.
Хорошо, что к тому времени я уже допил свое пиво, иначе я бы точно поперхнулся.
- Вы что, шутите? - удивился я.
- Нисколько, - спокойно ответил Кравченко.
- Простите, но какое отношение имеет моя работа к судьбе еврейского народа? - начал раздражаться я.
- Позвольте мне это объяснить, - все так же спокойно и невозмутимо проговорил он.
Я посмотрел на часы и подумал, что нарвался на явного психа. Оставалось надеяться, что он не буйный, во всяком случае, он не выглядел возбужденным. Пожалуй, самым правильным в данной ситуации будет выслушать его и уйти при первой возможности. Очевидно, выражение моего лица настолько красноречиво отражало мои мысли, что мой собеседник глубоко вздохнул:
- Успокойтесь, я не сумасшедший. Если вы можете уделить мне пятнадцать минут своего времени, я вам все объясню.
И тут он начал говорить, я его почти не перебивал, тем более что я ничего в этом не смыслил. В его словах была своя логика, но меня эта проблема никогда особенно не интересовала.
Сначала он рассказал о том, что иудаизм - это первая и единственная монотеистическая религия, в том смысле, что объясняет суть мироздания активной творческой деятельностью Уникального Высшего Разума. Все остальные религии либо скопированы с иудаизма, либо не являются монотеистическими, либо вообще ничего не объясняют, а может быть, и то, и другое, и третье.
Потом он начал распространяться о том, что на рубеже нашей эры античное язычество дошло до полного вырождения и было обречено на исчезновение. Весь цивилизованный мир подошел к той черте, за которой следовало осознание существования Уникального Высшего Разума, творческая деятельность Которого создала наш мир. На мой вопрос, почему евреям на это потребовалось гораздо меньше времени, он ответить не смог, просто сказал, что не знает.
Итак, античное цивилизованное общество готово было принять монотеизм. Однако монотеизм - это и был иудаизм, ведь монотеизм бывает только один, он не бывает в разных проявлениях. Точно так же как вода - она и есть вода, она состоит из двух молекул водорода и одной кислорода, и другой воды с теми же свойствами не бывает.
Тем не менее, античная цивилизация того времени, греческая по духу, еще не была готова принять иудаизм, он был слишком сложен для нее. Переход от примитивного язычества к осознанию Уникального Разумного Творца не мог быть резким, для этого требовалось время. Со слов Кравченко, в то время язычники уже начали принимать иудаизм, но этот процесс еще не стал массовым.
Вот тогда на сцену и вышло христианство, которое как нельзя лучше подходило язычникам, так как сочетало привычные атрибуты язычества - божество, порождающее детей от союза с земной женщиной, умирающий и оживающий бог - с нравственными основами монотеизма: свобода выбора между добром и злом, приоритет нравственного начала над физическим. Таким образом, Кравченко пришел к выводу, что раннее христианство было упрощенным, адаптированным для язычников вариантом иудаизма. Так адаптируют или упрощают оригинальные книги для изучающих иностранный язык.
В принципе, меня это мало волновало, но если бы я был неевреем, то, наверное, возмутился бы. Дальше Кравченко стал говорить о том, что если бы христианство не появилось в то время, то иудаизму был бы дан дополнительный шанс и наверняка античный мир в конце концов стал бы иудейским.
В ответ на мое возражение, что вместо Иисуса мог бы появиться любой другой, Кравченко сказал, что трудно представить себе, чтобы в одно и то же время появился еще один столь же незаурядный человек. Кроме того, Кравченко считал, что Иисус совсем не собирался придумывать новую религию, и уж тем более не претендовал на роль сына Бога, это было бы для него как для верующего иудея просто нонсенсом.
Вся проблема была лишь в том, что его казнили. Это событие, с точки зрения Кравченко, стало фатальным для еврейского народа и привело к возникновению христианства, основанного на обвинении евреев в богоубийстве. Именно это и послужило причиной многовековой трагедии еврейского народа. Мне трудно было что-либо возразить ему, но я так и не мог понять, к чему он клонит.
- Я уверен, - продолжал Кравченко, - что тогдашние власти Иудеи не только не принимали участия в казни Иисуса, но, наоборот, всячески старались его спасти от рук римского прокуратора. Им казнь Иисуса была совершенно невыгодна, так как превращала их в глазах народа в явных пособников римских оккупационных властей.
- Все, что вы рассказываете, конечно, очень интересно, но я до сих пор не понимаю, какое это имеет отношение ко мне, - попытался я вернуть моего собеседника к действительности.
- Самое прямое! - вскрикнул Кравченко. - Неужели вы еще ничего не поняли? Вы изобрели машину времени...
- Послушайте, вы просто не понимаете, о чем вы говорите. Никакой машины времени я не изобретал, вы просто напридумывали себе Бог знает что. Я работаю над проблемой хроноволновой теории, и нам удалось произвести некоторые молекулярные перемещения в хроноволновом пространстве.
- Не пытайтесь запутать меня в дебрях научных терминов, - Кравченко спокойно положил ногу на ногу, - ведь ясно, что благодаря вашему изобретению человек вполне может переместиться в прошлое.
- Нет, нет и еще раз нет! - в запальчивости воскликнул я. - Об этом не может быть и речи. Было проведено лишь несколько экспериментов по перемещению в прошлое микрочастиц.
- Где микрочастицы, там и макротела, - уверил меня он.
- Так, давайте закончим этот пустой разговор, - сказал я с металлом в голосе и медленно встал из-за стола.
Тогда Кравченко стал хватать меня за руки и сбивчиво говорить, что мой долг как человека, как ученого и как еврея, наконец, довершить дело предков и спасти еврейский народ от дальнейшей трагедии. С его точки зрения, мы должны были срочно отправиться в Иудею начала нашей эры, разыскать Иисуса и спасти его от казни.
Ситуация была довольно странная, я просто не знал, что делать. Можно было, конечно, обратиться в полицию, но я с трудом мог себе представить, что я буду там говорить.
Кравченко воспользовался моей нерешительностью и усилил давление. Он стал доказывать мне, что, спасая Иисуса, мы совершаем акт милосердия, способный изменить историю человечества в сторону ее гуманизации.
- Представьте себе, что не будет ни крестовых походов, повлекших за собой гибель сотен тысяч людей, ни инквизиции, ни религиозных войн, ни средневекового антисемитизма в Европе, ни Холокоста, наконец, а я просто уверен, что Холокост был естественным продолжением средневекового европейского антисемитизма, - продолжал проповедовать он.
Уже тогда я понимал, что он говорит ерунду, но не чувствовал в себе силы серьезно ему возражать. А он был очень убедителен, более того, он явно обладал каким-то гипнотическим даром или, как сейчас модно говорить, экстрасенсорными способностями. Его голос звучал завораживающе, заставляя поверить ему, не сильно вникая в приводимые доводы.
И тут я совершил свою главную ошибку - я стал доказывать ему невозможность осуществления его проекта, исходя из технических причин. На это он вполне резонно возразил, что любое техническое препятствие можно устранить. Короче говоря, сам того не желая, я втянулся в обсуждение деталей этого бредового проекта.
Мы проговорили несколько часов. Наконец мне удалось закончить нашу беседу. Перед тем как расстаться, Кравченко взял с меня слово, что я прежде хорошенько обдумаю его предложение, а уже потом приму окончательное решение. Сказав напоследок, что через месяц он мне позвонит, Кравченко растворился среди гуляющей вдоль набережной публики.
Глава 2,
в которой я начинаю понимать, что моей спокойной жизни приходит конец.
Последующие дни были очень напряженными, мы много экспериментировали с нашим прибором, и все шло довольно успешно. Я почти не бывал дома, вернее, возвращался только поздно вечером.
В то время мне часто звонила моя сестра Ольга, пытаясь в очередной раз решить мои проблемы. Ольга была старше меня на пять лет и поэтому всегда считала, что несет за меня ответственность. Она уехала в Израиль сразу же после замужества, больше двадцати лет назад. В Израиле Ольга с мужем неплохо устроились, ее муж стал психиатром, хорошо продвинулся по службе и вел большую частную практику. В последнее время сестра даже перестала работать, хотя раньше преподавала в школе химию. У Ольги было двое детей: дочь Вита, которая родилась еще в России, а сейчас жила и работала в США, и сын Шурик, который родился уже в Израиле. Шуриком его называли, конечно, дома, а на самом деле он был Алекс. Мой племянник заканчивал службу в армии и собирался поступать в медицинский институт.
В Израиле я поселился рядом с сестрой, купив небольшую двухкомнатную квартиру в доме на соседней улице, поэтому мы много времени проводили вместе. Ольга помогла мне выбрать и благоустроить квартиру - у нее была необыкновенная способность создавать уют из мелочей. Она выбрала мне мебель, немного напоминавшую ту, которая стояла в доме наших покойных родителей, и развесила на окнах тюлевые занавески, которые так обожала наша мама.
Именно Ольге я обязан тем, что у меня дома висит картина, изображающая уголок старой Москвы, нарисованная бывшим москвичом, а ныне ностальгирующим израильским художником, которого моя сестра нашла и уговорила нарисовать дорогое его сердцу место родного города. С тех пор эта картина стала украшением моей квартиры, и я с удовольствием ее рассматриваю, находя в ней все новые и новые нюансы.
Однажды Ольга позвонила и стала рассказывать о том, что Шурик устроил ей очередную головную боль, принеся домой аквариум с рыбками. Вообще, Ольга и ее семейство были помешаны на всякой живности. Периодически у них появлялись разные экзотические животные: попугаи, хомячки, черепахи, не говоря уже об обычных домашних животных - кошках и собаках, которых моя сестра просто воспринимала как членов семьи.
- Миша, как дела, чем занимаешься? - раздался в трубке Ольгин бархатный голос.
- Вот, заварил чай в своей любимой кружке и собираюсь пить, - проворчал я.
Эту кружку я купил в Ялте, когда отдыхал там со своей знакомой. Вещица была довольно аляповатой, но навевала такие приятные воспоминания, что я даже захватил ее с собой в Израиль.
- Представляешь, Миша, Шурик вдруг взял и принес домой аквариум с двумя золотыми рыбками, - начала жаловаться Ольга.
- Оль, ну и что, рыбки - это очень хорошо. Говорят, что они успокаивают нервы, - объяснил я.
- Не знаю, не знаю. Мои нервы они наоборот травмируют. Я их совершенно не понимаю, не знаю, как с ними нужно обращаться. А вдруг они заболеют или умрут.
- Заболеют - вылечишь, умрут - похоронишь, - отрезал я.
- Ну и шутки у тебя, - обиделась Ольга. - Кстати, у меня вчера убирала Света, так она рассказала, что к тебе в четверг, в твое отсутствие, заходила какая-то женщина. У тебя что, новый роман? Почему ты мне ничего не рассказываешь?
Все, - подумал я - выгоню к чертовой матери эту Свету. Мало того, что она отвратительно убирает, она еще и шпионит за мной.
- Какой роман, Оля, это заходила соседка. Просто ей срочно нужен был учебник для сына. Ты же знаешь, что я занимаюсь математикой с ее сыном, кроме того, я всегда оставляю ей на всякий случай ключи от своей квартиры, - стал оправдывться я.
- Не рассказывай мне сказки, это была не соседка. Твоя соседка - блондинка с длинными волосами, а это была коротко стриженная брюнетка, - продолжала допрос Ольга.
- Значит, она постриглась и покрасилась. Все, Оля, я не могу больше разговаривать, полно работы.
- Кстати, ты сам-то постригся? - с учительским пылом сестра перевела разговор на другую тему. - Ты за последнее время совсем оброс, не забудь, что ты уже не юноша, и длинные волосы с проседью иногда выглядят странно.
- Я договорился с парикмахером на завтра,- вздохнул я, сознавая, что сестра права.
- Не забудь подровнять и усы, а лучше бы ты их совсем сбрил. Евреи в Израиле не носят усы, - поучала Ольга.
- Оль, без усов у меня будет слишком глупый вид, - усмехнулся я. - К тому же с усами, Олечка, я похож на Эйнштейна.
- Ладно, я позвоню завтра. - Возразить ей было нечего. От кого-то из наших общих знакомых я слышал, что она сама очень этим гордится и всем рассказывает о моем необыкновенном сходстве с всемирно известным физиком.
Такие разговоры, с одной стороны, сильно мешали мне сосредоточиться, но с другой, напоминали мне, что помимо хроноволн существует и другой, обычный мир, который временами начинал казаться мне призрачным.
Я уже начал забывать о существовании Кравченко и его проблем, тем более что по нашей договоренности он не беспокоил меня в течение месяца. Однако ровно через месяц после нашей встречи раздался звонок, и трескучий голос Кравченко спросил: 'Ну, как дела?'. Мы условились о встрече и спустя час снова сидели в том самом кафе под портретом Рабина.
- Итак, - начал Кравченко, - вы согласны на мое предложение?
- Поймите, от моего согласия или несогласия ничего не зависит, то, что вы предлагаете, просто неосуществимо. Неужели вы, взрослый и, кажется, разумный человек, не можете отделить реальность от фантастики?
- Уверяю вас, что я много думал над этим и примерно представляю себе весь проект, - сказал Кравченко, как будто речь шла о субботней прогулке за город.
- Вы не можете представлять все в деталях, ведь вы даже не знаете принцип работы хроноскопа, прибора, позволяющего перемещаться в хроноволнах, - с сарказмом хмыкнул я.
- Давайте назовем его по старинке: 'машина времени', - предложил Кравченко.
- Вы можете назвать его как угодно, хоть 'спаситель человечества', от этого мало что изменится.
- Хорошо, пусть будет хроноскоп. Скажите, принципиально возможно отправить человека в прошлое с помощью хроноскопа? - спокойно спросил мой собеседник.
- Не знаю, не пробовал, - съязвил я.
- Но хоть планы такие есть? - словно не замечая моей иронии, не унимался Кравченко.
- Конечно, нет. Единственное, о чем мы думаем, это начать переговоры с биологами, чтобы приступить к экспериментам с заброской в прошлое бактериальных культур.
- Вы что, их там всех перезаражать хотите? - удивился он.
- Речь идет, конечно, не о болезнетворных бактериях, - заверил его я и сам засомневался.
- Допустим, это удастся, следующим этапом, очевидно, будет отправка простейших организмов, а потом животных. Интересно, сколько времени могут занять эти эксперименты, - начал рассуждать он.
- А если вообще ничего не выйдет, если живая клетка разрушится при движении по хроноволнам? Ведь этого никто знать не может! - я уже почти кричал.
- Тогда придется работать над тем, чтобы она не разрушалась, и снова экспериментировать, - спокойно резюмировал Кравченко, как будто ученым был он, а не я.
- Вы готовы участвовать в эксперименте? - я не на шутку разозлился.
- Я бы не отказался, но нет смысла рисковать зря, - невозмутимо ответил он.
'Да, - подумал я и посмотрел на него оценивающе, - этот бы точно не отказался.'
- Вы можете мне объяснить принцип работы хроноскопа, разумеется, без технических деталей, которые я все равно не пойму, а общий принцип: каким образом предмет посылается в прошлое, и как он возвращается обратно? Кстати, а почему хроноскоп, а не хрономобиль, такое название более точно? - поинтересовался Кравченко.
- Прибор создает туннель из пространства нашей реальности в пространство прошлой или будущей реальности. Туннель проходит через хроноволновую субстанцию, - начал объяснять я, - а хроноскопом прибор назван потому, что предполагал только изучение хроноволн, а не перемещение тел по ним, кроме того, хрономобиль, на мой взгляд, звучит по-идиотски.
- Согласен, а сколько времени занимает само перемещение?
- Не знаю, но думаю, что в хроноволновой субстанции понятие времени очень относительно, может быть, вообще нет разницы между вечностью и мгновением.
- Хорошо, а как тело возвращается обратно? - продолжал расспрашивать Кравченко.
- На приборе заранее программируется время возвращения, и посланный предмет возвращается по вновь образованному туннелю.
- Значит, если тело в прошлом переместится, уйдя из точки прибытия, а потом опоздает ко времени возвращения, то оно навсегда останется в прошлом?
- Возможно, я никогда об этом не задумывался. Мы не экспериментировали с перемещающимися предметами.
- Да, интересно, этот факт сильно ограничивает возможности человека, находящегося в прошлом, если, конечно, он хочет вернуться обратно, - рассуждал Кравченко, - хотя к этому можно приспособиться, если увеличить время пребывания в прошлом, и возвращаться к месту прибытия заранее. Скажите, а место в прошлом точно соответствует месту в настоящем, то есть если человек, скажем, будет послан в прошлое из этого кафе, то и в прошлом он окажется на том же самом месте?
- Скорее всего. Это выглядит логично, - ответил я.
- Это тоже нехорошо. Ведь мы намерены оказаться в Иерусалиме начала нашей эры, а прибор находится, насколько я понял, в Реховоте, в институте Вейцмана*. Это в 56 километрах от Иерусалима. В те времена для преодоления такого расстояния мог потребоваться целый день, а ведь нужно еще заранее вернуться обратно.
Воцарилось молчание. Я вдруг увидел себя со стороны - вот мы сидим, пьем пиво, рядом море, вокруг солнце, над нами портрет Рабина - все так реально и обыденно. Но говорим-то мы о чем?! О путешествии в Древнюю Иудею две тысячи лет назад! И обсуждаем это буднично и по-деловому. Бред какой-то!
Кравченко наклонился ко мне и доверительно сообщил:
- Выход один, хроноскоп должен находиться в Иерусалиме.
И тут я не выдержал и расхохотался:
- А вот это совершенно невозможно. Я же не могу положить прибор в карман и перевезти его в Иерусалим.
- Да, это большая проблема, - нахмурился Кравченко, - об этом стоит серьезно подумать.
- О многом нужно серьезно подумать и, прежде всего, о необходимости самого проекта. Мне все это кажется полнейшим идиотизмом! - я не хотел так откровенно обижать своего собеседника - человек он вроде бы умный и на сумасшедшего не похож - но меня просто понесло: - Предположим, что само перемещение технически возможно, что с моей точки зрения, было бы чудом, но вы даже не можете предположить, с какими трудностями столкнетесь. Представьте себе, вы, современный человек, появляетесь в римской Иудее. Во что вы будете одеты, на каком языке будете разговаривать, как будете себя вести, на что будете существовать? Да мало ли вопросов можно задать по этому поводу. Согласитесь, что все это похоже на авантюру. Если вы действительно там окажетесь, то вас либо сразу арестуют, либо зарежут разбойники, - все больше распалялся я.
Конечно, я тогда еще плохо знал и понимал Кравченко. Не так-то просто было его обидеть или сбить с толку. Позднее я в полной мере оценил его целеустремленность, его веру в правильность своего выбора и огромное самообладание. Он ничуть не обиделся на мою реакцию, наоборот, стал еще спокойнее и убедительнее.
- Дорогой Михаил, вы, возможно, удивитесь, но я уже давно думал обо всем этом. Я проработал массу литературы, изучил, насколько возможно, бытовые условия тогдашней жизни и могу ответить на все поставленные вами вопросы. Одежда - это очень важный момент. Я примерно знаю, как одевались люди в то время, это можно выяснить точнее и пошить одежду на заказ, но, разумеется, возможны накладки, поэтому я решил, что по приезде одежду необходимо сразу поменять на местную.
- А где вы ее возьмете? - ехидно поинтересовался я, еще не понимая тогда, что уже включился в обсуждение деталей проекта.
- Куплю.
- На какие деньги, на шекели или, может быть, на доллары? - продолжал ехидничать я.
- Это, действительно, очень важный вопрос, - спокойно произнес он, - но я и об этом подумал. Мы должны взять с собой что-нибудь на продажу, причем необходимо тщательно продумать, что именно.
- Ага, вы собираетесь там заниматься мелкой спекуляцией!
- Теперь насчет языка, - продолжал он, не замечая моего выпада, - в то время в Иудее разговаривали по-арамейски. Этот язык я знаю плохо, вернее, недостаточно хорошо для общения, но зато я знаю древнегреческий и латынь. Мы выдадим себя за паломников издалека, скажем, из Трапезунда.
- Где это? - такое название я услышал впервые.
- Это город на севере Малой Азии, в Каппадокии.
- Мне это мало что говорит, - пожал я плечами.
- Сейчас этот город называется Тробзон, он расположен в северо-восточной части Турции на побережье Черного моря, не так далеко от современного Батуми. Когда-то он входил в состав Понтийского Царства, а в то время, о котором мы говорим, принадлежал Римской Империи.
- И что, там тоже жили евреи? - удивился я.
- Евреи жили везде, - пояснил Кравченко.
- А почему мы должны быть именно оттуда? - поинтересовался я.
- Потому что вряд ли кто-то из тех, кого мы встретим, будет знать, где это находится, как там живут люди, на каком языке говорят и так далее. Это даст нам свободу маневра, во всяком случае между собой мы сможем разговаривать по-русски.
Вот так! 'Мы встретим, мы сможем, мы будем...' - мысленно повторял я про себя.
Кравченко еще долго рассуждал о деталях путешествия, оказывается, он многое тщательно продумал. Самые обыденные бытовые мелочи вдруг стали превращать фантазию в реальность. Помню, когда я мальчиком читал 'Робинзона Крузо', я так увлекся тем, как герой обустраивал свою жизнь на острове, что к концу книги абсолютно поверил в документальность описываемых событий.
Кравченко планировал путешествие в два этапа. Первый этап - разведка. Необходимо было попасть в прошлое уже после казни Иисуса, чтобы точно установить дату события, затем вернуться в наше время и отправиться вновь в точно установленный год.
'А ведь если бы существовала машина времени, - вдруг подумал я, - то путешествие в прошлое было бы вполне реальным... Стоп, что значит 'если бы', да она уже фактически существует, и создал ее я, остались лишь мелкие, мало что значащие доработки. Уж с самим-то собой нет смысла лукавить.'
Только мне никогда не приходила в голову такая дикая мысль - испробовать хроноскоп для проникновения в прошлое. Я просто подходил к хроноволновой теории чисто теоретически. Вот если бы профессору Шапиро удалось построить хроноскоп, неужели он не попытался бы использовать его для путешествий во времени? Да он бы сам первый отправился куда-нибудь, к черту на рога, лишь бы поскорее испытать свое изобретение. Все-таки не хватает мне авантюризма. А настоящему ученому без этого никак нельзя.
Глава 3,
которая подтверждает, что ни одно дело не обходится без женщин.
Весь следующий месяц мы совершенствовали работу хроноскопа, а к концу месяца уже были готовы провести первый эксперимент с заброской в прошлое бактериальной культуры. Решили остановиться на кишечной палочке. Во-первых, это классический объект исследований, во-вторых, присутствует повсеместно и массовой эпидемии вызвать не может.
Заброска в прошлое и возвращение назад бактериальной культуры кишечной палочки никаких результатов не дали, то есть на самом деле результат был блестящий, потому что бактерии после возвращения из прошлого совершенно не отличались от тех, которые никуда не отправлялись. Они прекрасно 'себя чувствовали' и активно размножались. Очевидно, движение по хроноволнам напрямую живую клетку не повреждало, однако это еще ни о чем не говорило.
Однажды, вернувшись вечером домой, я вдруг обнаружил, что в моей гостиной стоит аквариум с двумя золотыми рыбками. Я долго таращился на них, а потом схватил телефонную трубку и набрал номер сестры.
- Оль, что за дела? Почему ты притащила мне своих рыбок?
- Миша, ты был прав. Рыбки действительно успокаивают нервы, поэтому я решила отдать их тебе. Ты много работаешь, очень устаешь, так что рыбки тебе просто необходимы. В выходные дни ты будешь смотреть на них и отвлекаться от своей дурацкой работы, - стала убеждать меня сестра.
- Слушай, мне не надо отвлекаться от работы, кроме того, я и мои нервы совершенно спокойны! - закричал я.
- Я это слышу, - ехидно заметила Ольга.
- Перестань передергивать, - рассердился я, - неужели ты не понимаешь, что при моей работе у меня совершенно нет времени заниматься рыбками?
Мы еще долго спорили, и в конце концов она уговорила меня оставить аквариум, пообещав, что Света во время уборки будет промывать его и менять воду. Мне останется только бросить вечером рыбкам щепотку корма. Сообщив напоследок, что рыбку, которая покрупнее, зовут Клава, а ту, которая помельче, Тоня, сестра повесила трубку.
В отличие от Ольги, Кравченко меня сильно не беспокоил, но тоже периодически позванивал. Он продолжал обдумывать план путешествия. Постепенно я так увлекся деталями, что затея уже не казалась мне нелепой и фантастической, а 'проект Кравченко' незаметно стал 'нашим проектом'.
Как-то Кравченко предложил интересный опыт, который позволял увеличить время пребывания в прошлом, сняв практически все ограничения. Он посоветовал не программировать хроноскоп заранее на возврат из прошлого, а назначить определенный час, в который прибор ежедневно будет включаться, и путешественник, прибыв к этому времени в исходную точку, всегда сможет попасть в образующийся временной тоннель. Если это технически возможно, то такой метод сильно упрощает путешествие во времени. Нужно лишь прибыть к назначенному сроку, как сегодня мы приезжаем к отправляющемуся поезду.
Однако возникала другая проблема: был необходим кто-то третий, кто мог бы запустить хроноскоп в нашем времени, а это значит, что нужно было в наши планы посвящать еще кого-то. Впрочем, я уже давно пришел к выводу, что тайно осуществить наш проект не удастся.
При очередном разговоре с Кравченко я сказал ему об этом. Он спросил, кого я думаю привлечь. Я объяснил, что над хроноскопом работают фактически двое: я и официальный руководитель лаборатории, Тали Халили, молодая женщина лет тридцати. Кравченко лишь поставил условие, что он сам поговорит с Тали и объяснит ей суть проекта. Я организовал встречу, которая состоялась все в том же пресловутом кафе. По-моему, оно уже превратилось в нашу штаб-квартиру.
Чтобы Тали согласилась прийти, мне пришлось ее заинтриговать, сказав, что у Кравченко как представителя бизнеса есть к нам деловое предложение. Сначала Тали не могла понять, чем наша работа могла заинтересовать бизнесмена. Я стал объяснять, что Кравченко все расскажет сам при встрече. Моя уловка удалась, и Тали пришла в назначенное время.
Она выглядела очень эффектно. Рыжеватые волосы, подстриженные в стиле Клеопатры, подчеркивали тонкие черты лица и придавали их обладательнице вид независимой и уверенной в себе женщины. Тали всегда очень умело пользовалась косметикой. Я, конечно, не знаток, но, как и любой нормальный мужчина, могу оценить стиль, вкус и умеренность. А вот украшения моя начальница любила, но и здесь чувство меры никогда ей не изменяло. Только серьги она почему-то носила всегда одни и те же - маленькие, изящные, которые так шли к ее безупречной формы ушам. Я не любопытный и не сплетник, но про серьги спрсить хотелось - почему она их никогда не меняет, но стеснялся.
Тали была чуть выше среднего роста и носила строгую, облегающую одежду, прекрасно подчеркивающую ее женственную фигуру. Когда она вошла в кафе своей легкой походкой, Кравченко посмотрел на нее с явным интересом, а хозяин Моше просто разинул рот от восторга.
Наши переговоры начались неудачно. Точно так же как и я в свое время, Тали начала возмущаться, узнав о предложении Кравченко. Как и я, она сначала пыталась уйти, прекратив разговор. Несмотря на свою женственную внешность, Тали умела проявлять твердость характера. Она сказала, что как взрослый и серьезный человек даже слушать не хочет о той авантюре, в которую мы пытаемся ее втянуть, но Кравченко умел убеждать. Причем, к моему удивлению, он совершенно свободно говорил на иврите, используя такие слова и выражения, которые я с трудом понимал. Этот человек обладал просто незаурядной способностью к языкам.
Постепенно Тали начала проявлять интерес к идее путешествия в Древнюю Иудею, однако ее все еще продолжало волновать то, что она как руководитель лаборатории несет юридическую ответственность за безопасность проекта. Наконец, Тали сказала откровенно, что не хочет попасть в тюрьму из-за нашей авантюры.
Я пообещал, что перед отправкой оставлю ей заявление, в котором напишу, что делаю все это самовольно, не поставив в известность руководителя лаборатории. В конце концов, я не ребенок, и за свои действия отвечаю сам.
Я понимал, что в душе Тали происходит борьба, ей явно хотелось ухватиться за это предложение. Тали ведь тоже была ученым, и азарт, присущий людям нашей профессии, все больше овладевал ей. Чувствовалось, что она не может устоять перед шансом оказаться участницей такого грандиозного проекта. Тали беспокоило лишь то, что, отсылая нас в столь опасное приключение, она выглядит не совсем достойно с моральной точки зрения.
Моя начальница в задумчивости теребила левую сережку - была у нее такая привычка, и это был хороший признак. Она всегда так делала, когда серьезно что-то обдумывала. Я давно заметил - когда мочки ушей у нее разного цвета, ее что-то волнует или тревожит, и лучше ее в этот момент не отвлекать пустыми разговорами.
Тогда снова заговорил Кравченко. Он объяснил Тали, что на нее возлагается самая ответственная миссия, от которой зависит успешный исход всего проекта. Мы просто отдаем свою судьбу в ее руки и не можем подставлять ее под удар, рискуя провалить все дело и фактически бесследно сгинуть в прошлом. Когда же Кравченко сказал, что нам не к кому больше обратиться, и Тали является нашей последней надеждой, я понял, что дело сделано.
Наши исследования шли успешно, и вскоре было решено забросить в прошлое животное. Мы выбрали кролика, снова как типичный объект исследований. Животное посадили в клетку и включили хроноскоп. На этот раз мы решили не программировать прибор на возвращение, а просто снова включили его через пятнадцать минут. К нашему неописуемому восторгу зверек появился в полном здравии, и казалось, что он вообще ничего не заметил.
Итак, мы приближались к завершающей стадии наших экспериментов. Настроение в то время у всех было приподнятое, казалось, что мы стоим на пороге великих событий.
Кравченко усиленно занимался подготовкой к путешествию. Он снова и снова обдумывал все детали, составлял список необходимых вещей и, как выяснилось в дальнейшем, старательно учил арамейский язык.
Кравченко долго не мог окончательно решить, что нам взять с собой на продажу. Он советовался со специалистами, копался в книгах и, наконец, пришел к выводу, что лучше всего взять пряности, которые всегда пользовались спросом на рынках древности и стоили немалых денег. Кравченко решил остановиться на корице, которая в те времена была хорошо известна, использовалась при богослужении в Храме для приготовления священного масла и ценилась на вес золота.
И вот, наконец, наступил день, когда все возможные эксперименты с животными были проведены и никаких отрицательных воздействий на живой организм не было обнаружено. Дальше оставалось только экспериментировать с человеком. Кравченко потребовал, чтобы его забросили в прошлое первым. Тали долго отказывалась, но Владимиру, как всегда, удалось ее уговорить. Во-первых, сам эксперимент будет проводиться еще очень нескоро: к нему надо тщательно подготовиться. А во-вторых - и это был основной аргумент - он, Кравченко, - совершенно одинокий человек. У него нет ближайших родственников ни в Израиле, ни в России, поэтому, если он исчезнет, этого просто никто не заметит. Мы, правда, не подумали тогда, а что будет, если из прошлого вернется его мертвое тело.
Я слушал их спор и думал - удивительный он все-таки человек, этот Владимир Кравченко. Просто одержимый какой-то. Мне сначала казалось, что он немного рисуется, выставляя себя этаким суперменом, презирающим опасности, но потом я понял - он настолько верит в свою миссию, что просто считает себя неуязвимым. Наверное, именно так поступали Цезарь или Наполеон. Они ввязывались в совершенно безнадежные, с точки зрения здравомыслящего человека, авантюры, словно заранее знали, что выйдут из них победителями.
Впрочем, мы все тогда находились в какой-то эйфории, это было легкое помутнение рассудка. Честно говоря, я всегда думал, что бесшабашность и склонность к авантюризму более свойственны ментальности русского человека, поэтому я очень удивился, когда понял, что Тали тоже потеряла голову.
Кроме того, Тали, как всякая незамужняя женщина, относилась с симпатией ко всем мужчинам, а уж перед таким человеком, как Кравченко, обладавшим поистине магнетической силой, она явно не могла устоять. Тем более что в тот период Тали рассталась со своим очередным другом, после того как поняла, что тот нагло ее использует.
Тали относилась к так называемому типу женщин со сложной судьбой. Впервые она вышла замуж в двадцать лет за внешне очень привлекательного парня, но очень скоро вынуждена была с ним разойтись, осознав, что, кроме красивой наружности, никакими другими достоинствами ее избранник не обладает. Потом, по-моему, было еще одно неудачное замужество, а затем уже многочисленные романы. Причем, несмотря на свои предыдущие разочарования, Тали все равно при знакомстве с мужчинами основное предпочтение отдавала их мужественному виду.
При всем при том она не была наивной дурочкой, попадавшейся в сети очередного искателя легкой наживы, скорее наоборот, она была умной и волевой женщиной. Очевидно, она просто жалела этих обиженных судьбой, неуверенных в себе мужчин и относилась к ним по-матерински. Впрочем кто их поймет, этих женщин.
Глава 4,
в которой Кравченко демонстрирует свою эрудицию.
Месяца за два до намеченного срока Кравченко потребовал встретиться и составить детальный план первого путешествия. На этот раз собрались у меня дома.
Тали уже бывала у меня раньше, а Кравченко попал впервые. Он с интересом обошел мою маленькую квартирку, похвалил картину и, я уверен, не из вежливости, потому что сразу понял настроение художника. Он так и сказал: 'Этот художник скучает по старой Москве.' Но больше всего ему понравились Тоня с Клавой. Кравченко даже попросил у меня разрешения самому покормить рыбок, а потом рассказал, что в детстве у него тоже был аквариум.
'Какое человек сложное существо, - подумал я - готов рискнуть всем, а, главное, своей жизнью за идею, пусть даже высокую, и одновременно умиляется при виде двух совершенно заурядных рыбок.'
Я пригласил гостей сначала выпить чаю, а уже потом заняться делом. Тали знала, что многие 'русские' израильтяне любят есть на кухне, и сразу пошла туда помочь мне накрыть на стол. Когда мы начали пить чай, произошел небольшой казус. Кравченко, увидев мою ялтинскую кружку, сразу подвинул ее к себе. Тали, зная мое трепетное отношение к этой реликвии, молча дала ему другую. Глупо, конечно, но из этой кружки всегда пил только я сам.
После чая я быстро убрал со стола, и Кравченко вручил каждому из нас список вещей, которые необходимо взять с собой в Древнюю Иудею. Кравченко предложил его обсудить, а потом каждый возьмет свой экземпляр и на досуге подумает, не упущено ли что-нибудь. Список был очень длинным, там встречались такие вещи, назначение которых для меня было совершенно непонятно.
- Скажите, Владимир, а зачем вы включили в список портативный проигрыватель ди-ви-ди и диски, вы собираетесь там смотреть кино на досуге? - улыбнулся я.
- Давайте разберемся. Какова цель нашего путешествия? Мы собираемся отправиться в Древнюю Иудею времен Иисуса, чтобы предотвратить его казнь. Вы задумывались над тем, как можно это сделать?
Последовала пауза, Кравченко явно ждал нашего ответа.
- Ну, возможно, предполагается каким-то образом нейтрализовать Иисуса или его врагов, - не выдержал я и тут же понял, что сказал глупость.
В то же время мне вдруг пришла в голову мысль, что мы были настолько одержимы задачей проникновения в Древнюю Иудею, что даже не задумывались о способах достижения самой цели проекта. Ну, в самом деле, как мы будем спасать Иисуса? Очевидно, Кравченко по нашим лицам догадался об обуревавших нас чувствах и усмехнулся:
- Что значит нейтрализовать? Ликвидировать? Мы же не банда наемных убийц, мы отправляемся спасать, а не убивать.
- Однако я заметил в вашем списке два пистолета и несколько обойм патронов к ним, - возразил я.
- Разумеется, оружие нам необходимо. Мы отправляемся в далекое прошлое, можно с уверенностью сказать, во враждебную среду. Вы должны помнить, что полиции в то время не было, а разбойники, наоборот, были, и дороги, по которым мы будем ходить, просто кишели ими. Кроме того, люди тогда были, по сравнению с теперешними, гораздо агрессивнее, а человеческая жизнь ценилась намного меньше. Тем не менее, оружие мы применять не должны, оно у нас будет для самоуспокоения и уверенности в себе. Еще раз повторяю, мы - не убийцы, и тот факт, что за совершение убийства в прошлом мы не понесем наказания, не должен снимать с нас моральную ответственность за наши поступки. Кроме того, мы не имеем права никого убивать и из практических соображений: никто не знает, какую катастрофу может вызвать исчезновение человека в прошлом, а вдруг мы непоправимо нарушим что-нибудь - словом, убивать никого нельзя ни в коем случае! - Кравченко даже привстал от волнения, но поскольку никто не возражал, он сел и продолжил. - Для целей активной самообороны я, если вы заметили, приготовил шокеры. Думаю, что в случае чего они будут очень эффективны.