НЕ СОСТОЯВШАЯСЯ ПЕРЕПИСКА
С БОРИСОМ ЧИЧИБАБИНЫМ
Мое знакомство с поэтом-диссидентом, бунтарем против бесчеловечной власти и политзаключенным Борисом Чичибабиным было даже не шапочным, а скорее застольным. Встречались в Харькове по разным случаям, чокались рюмками, может быть о чем-нибудь незначительном говорили. Обычно его просили прочесть новые стихи. Меня, как всех, всегда восхищала смелость его поэтического слова.
Неуместно говорить о технических достоинствах поэзии, когда поэт все время на баррикаде, а уместно либо идти за ним, либо отойти в сторону.
В 1990 м году в составе большой делегации, около ста политических и общественных деятелей Украины, Чичибабин гостил в Израиле, и случилось так, что в один из дней он с женой пришел в Яд Вашем, и мы провели там несколько часов. Помню, как его потресло увиденное и то, что я ему показал и рассказал в этом скорбном месте.
В 1993 году в Литературной газете были опубликованы его стихи, посвященные нашему Мемориалу. Я привожу их здесь.
KОГДА МЫ БЫЛИ В ЯД-ВАШЕМЕ
Мы были там -- и слава Богу,
что нам открылась понемногу
вселенной горькая душа --
то ниспадая, то взлетая,
земля трагически-святая
у Средиземного ковша.
И мы ковшом тем причастились,
и я, как некий нечестивец,
в те волны горб свой погружал,
и тут же, невысокопарны,
грузнели финиками пальмы
и рос на клумбах цветожар...
Но люди мы неделовые.
не задержались в Тель-Авиве,
пошли мотаться налегке,
и сразу в мареве и блеске
заговорила по-библейски
земля на ихнем языке.
Она была седой и рыжей,
и небо к нам склонялось ближе,
чем где-нибудь в краях иных,
и уводило нас подальше
от мерзословия и фальши,
от патриотов и ханыг.
Все каменистей, все безводней
в ладони щурилась Господней
земля пустынь, земля святынь.
От наших глаз неотдалима
холмистость Иерусалима
и огнедышащая синь.
А в сини той, белы как чайки,
домов расставленные чарки
с любовью потчуют друзей.
И встал, воздевши к небу руки,
музей скорбей еврейских -- муки
нечеловеческой музей.
Прошли врата -- и вот внутри мы,
и смотрим в страшные витрины
с предсмертным ужасом в очах,
как, с пеньем Тор мешая бред свой,
шло европейское еврейство
на гибель в ямах и печах.
Войдя в музей тот, в Яд-Вашем, я,
прервавши с миром отношенья,
не обвиняю темный век --
с немой молитвой жду отплаты,
ответственный и виноватый,
как перед Богом человек.
Вот что я думал в Яд-Вашеме:
я -- русский помыслами всеми,
крещеньем, речью и душой,
но русской Музе не в убыток,
что я скорблю о всех убитых,
всему живому не чужой.
Есть у людей тела и души,
и есть у душ глаза и уши,
чтоб слышать весть из Божьих уст.
Когда мы были в Яд-Вашеме,
мы видели глазами теми,
что там с народом Иисус.
Мы точным знанием владеем,
что Он родился иудеем,
и это надо понимать.
От жар дневных ища прохлады,
над ним еврейские обряды
творила любящая Мать.
Мы это видели воочью
и не забудем днем и ночью
на тропах зримого Христа,
как шел Он с верными своими
Отца единого во имя
вплоть до Голгофского креста.
Я сердцем всем прирос к земле той,
сердцами мертвых разогретой,
а если спросите: "Зачем?" --
отвечу, с ближними не споря:
на свете нет чужого горя,
душа любая -- Яд-Вашем.
Мы были там, и слава Богу,
что мы прошли по солнцепеку
земли, чье слово не мертво,
где сестры -- братья Иисуса
Его любовию спасутся,
хоть и не веруют в Него.
Я, русский кровью и корнями,
живущий без гроша в кармане,
страной еврейской покорен --
родными смутами снедаем,
я и ее коснулся тайн
и верен ей до похорон.
1992
Прошло время, пока эти стихи попали ко мне в руки. Потом долго думал о них. Потом пришла мысль ответить и не стразу решился послать... В конце концов узнал, что посылать уже некому.
Ерушалаим
Дорогой Борис Алексеевич!
Я хорошо помню Ваш с Лилей визит в Яд Вашем. А вчера мне принесли Ваше стихотворение, напечатаное в "Лит.газете".
Нет ничего ни удивительного, ни плохого в том, что глубоко уважающие друг друга люди имеют разные мнения по какому-либо вопросу. Поэтому примите эту реплику на Ваши стихи, как выражение глубочайшего почтения к Вам и Вашему таланту.
С пожеланиями здоровья и всех благ Вам и Лиле
Ицхак Мошкович.
***
Кто решил и послал, и устроил
Это утро и вечер затем,
Мы не знаем, но было нас трое
Среди стонов трагических стен.
Тесен мир. Снова утро и вечер,
Снова встречи, которых не ждешь
И внезапный из хлябей на плечи
--
Откровений спасительный дождь.
Вы, Борис, показались мне Ленским,
Познающим в могильной тиши,
В неизведанных дебрях вселенских
Всю жестокость нетленной души.
С Вами мы из похожего детства,
Позолоченного золой,
Нас воспитывали по соседству
И стегали похожей лозой.
В нашей яви, до жути убогой,
Мы лелеяли схожие сны,
Но к единому, вечному Богу
Каждый шел со своей стороны.
**
То ли был, то ли есть, то ли нету...
Если не был, то плачут о ком?
Я-то видел: Он шел по Кинерету
Не в баркасе, а так, босиком.
Уважали Его, потому что
Не смотрел Он на них с высоты,
Понимал, что на "ты" будет лучше.
(Можно, я буду тоже на "ты"?)
Он был добрым, простым, темнокудрым -
Слава Богу, не в городе рос -
И скорее душевным, чем мудрым,
И скорее Исус, чем Христос.
И не знал человеческой сути,
И не знал о грозящей беде,
И не думал, что добрые люди
Распинают людей на кресте.
А потом на Пути Долороса
Он смотрел им в глаза, между тем
Задавая им те же вопросы,
Что тебя привели в Яд Вашем.
Умер Он на людском пьедестале,
Умер Он, может быть, для того,
Чтоб другие потом распинали,
Славя светлое Имя Его.
Умер Он, не увенчан короной,
Руки вынули напрочь из плеч,
А наутро от скорби огромной
Из креста изготовили меч.
Меч и крест - даже выглядят схоже.
Погляди: суть и форма одна.
Только пусть тебя это не гложет:
Не твоя в этом, Боря, вина.