Глава пятая
Фурцев позвонил через три дня после похорон. Выразил со-болезнование и предложил встретиться.
- В три часа дня, в Привокзальном парке, на скамейке, что за памятником Ленину. Вам это место знакомо.
Мы подошли к скамейке одновременно. Он машинально подал руку, я машинально ее пожал. Долго не могли начать разговор, потом мололи какую-то чушь. Можно было подумать, что он забыл, где он и о чем речь.
- Зачем вы ее?.. - бросил я ему перчатку, но он не принял вызова.
- Жора... Позвольте мне называть вас Жорой? Она называла вас Жорой?
Что с ним произошло? Он был похож на фикус, который хозяева оставили на месяц без полива, а сами надолго уехали в Ялту.
- Называйте меня, как угодно, но скажите, зачем вы ее убили?
- Не я. И не мы.
- Я вам не верю.
- Я вас понимаю. Вы сами тоже прослушали пленку?
- Да, - зачем-то соврал я, не сразу осознав, как это было опасно.
Я заметил, что он был в гражданском костюме. Пиджак был, как с чужого плеча.
- Значит вы в курсе всего. Пленка уже на той стороне?
- Я думаю - да.
- Понятно. Сказать вам честно?
- А вы умеете?
Почему-то, когда я с ним, у меня всякий раз срывается с языка то, что лучше бы оставить при себе. Но он даже не заметил.
- Не хотелось бы, чтобы пленку использовали против меня, но если это случится, то... мне уже все равно. Делайте, что хотите. Я все эти годы надеялся. Восемнадцать лет. Теперь мне все равно. Теперь все равно. Все равно. Все.
Помолчали.
- Вы позвали меня для того, чтобы это сказать? Что вам все равно?
- Вам, вашей дочери и Евелине подписано разрешение. Пересечение границы в Чопе через месяц. Зайдите завтра к майору Абрамову.
- Спасибо.
- У меня к вам только одна просьба. Пусть Евелина будет с вами.
Вы действительно едете в Израиль? Или в Америку?
- В Израиль. Но меня незачем об этом просить. Евелина давно уже стала мне, как дочь, а Света ее очень любит. Мы будем вместе.
- Хорошо. Это главное. Если будут какие-нибудь трудности при оформлении документов, позвоните.
Никогда не замечал, чтобы подполковник Фурцев сутулился.
Поезд отходил с первой платформы. Собралось много друзей.
Теперь так не провожают. Теперь - расставание, как расставание, а раньше все знали, что - навсегда и, как у них там говорилось, без права переписки. Поэтому смех и слезы были особенно бурными, а объятия особенно запоминающимися. Я просил передать Леньке, чтобы не приходил, но он все равно пришел и всем испортил настроение. А когда мы, трое, стояли на площадке вагона и говорили провожающим последние слова, я случайно бросил взгляд в сторону станционного здания. За окном стоял Фурцев и смотрел в нашу сторону. Наши взгляды встретились, и он поднял ладонь на уровень лица. У меня на работе висел портрет Ленина. В такой же позе, с ладонью приветственно, но не высоко, на уровне лица.
***
Вскоре после нашего приезда в Иерусалим мне позвонили и попросили забрать пленку. Кассета была запечатана в конверт, и на конверте были написаны моя фамилия и имя. Я спрятал ее и ничего не стал говорить ни Свете, ни Евелине. Прошли годы, прежде чем я решился распечатать конверт и вставить кассету в окошко того самого диктофона, на котором делалась запись. В то время, когда все занялись разоблачениями, и когда у меня тоже было припрятано кое-что разоблачительное, мне не только не хотелось никого разоблачать, меньше всего Фурцева, мне даже прослушать эту пленку не хотелось. Однако на ней был ее голос, и я подумал, что в этой записи была запрятана какая-то правда, которую может быть кому-то следует знать.
***
- Здравствуйте, Евгения Александровна, - услышал я такой знакомый голос Фурцева, что даже вздрогнул. Уж очень этот голос был, как говорят по-английски "мисплэйст", иначе говоря, в этом месте, как на корове седло.
- С каких пор мы перешли на вы? - выстрелил голос Жозефины.
- Прошло много лет.
- С какого момента? С тех пор, как ты предложил мне поменять лицо, а я отказалась и поняла, что мне с тобой не о чем разговари-вать? Или с той исторической сцены, в гостинице.
- Ты поступила жестоко.
- Но все и всех поставила на место.
- Я тебя не сужу.
- Только этого не хватало! Ты не судишь, но издеваешься.
- Я не могу позволить тебе уехать.
- Можешь и позволишь. Виталий, ты причинил мне и людям так много зла, что мог бы сделать хотя бы одно доброе дело.
- Я тебя люблю. Я никогда не переставал тебя любить. Я женился, и у меня двое детей, но я все равно люблю тебя. Скажи только и я брошу семью, уйду из КГБ, поступлю токарем...
- То есть после всего, что ты натворил, после всех жизней, которые ты уже погубил, ты хочешь разбить еще сердца людей, которые тебя любят. Ради женщины, которая тебя ненавидит.
- Ты меня ненавидишь?
- А как может быть иначе? Ты хоть помнишь Сережу, которого ты сбросил с моста? За что? У меня с ним ничего не было. Я ему нравилась, и он ухаживал за мной. Славный был мальчишка. Разве одного этого не достаточно, чтобы...
- Никто его не убивал. Он покончил с собой, потому что ты его отвергла.
- Чепуха. Это был жизнерадостный парень, и он слегка волочился за мной. И мы с ним даже ни разу не поцеловались. Я не сомневаюсь, что это твоя работа. А Гриша?
- Прости меня, Гриша погиб пять лет назад. Я в это время давно уже в вашем городе не работал.
- Так откуда же ты знаешь про Гришу?
- Это известная история. Твой муж не был рядовым человеком, и я слышал о его гибели. В автомобильной катастрофе. Он не умел водить и погиб.
- Что ты такое говоришь? Он действительно не умел водить и брал уроки вождения. И на них наехал самосвал. Но я точно знаю, что за рулем сидел не он, а инструктор. Виталий, ты убийца. Кто на очереди? Я или твоя дочь?
- Моя дочь?
- А то ты не знаешь? Ты не знаешь, что Евелина твоя дочь? Ты не помнишь?
- Я помню, но...Ты это только что придумала?
- Тебе напомнить, как было дело? Вскоре после того, как я вышла за Гришу, меня послали в Москву на симпозиум и я остановилась в гостинице ВДНХ, а вечером ты ворвался, как бешеный. Ты провел у меня всю ночь. Я не сказала тебе ни слова. Я не сопротивлялась и не звала на помощь. Я была в шоке, как в тот раз, когда ты сказал, что я должна поменять национальность.
- Ты точно знаешь, что Евелина моя дочь?
- А тебе это в голову не приходило? Да ты посмотри на ее лицо.
- Женя!
- Дай нам уехать. Сделай хоть одно доброе дело.
- Не могу.
Эпилог
Пленку я уничтожил. Этот тип не будет ее отцом. По крайней мере, не с моей подачи. Пока жив, ее отцом буду я. Ради нее самой.
- Мне нужно кое-что тебе рассказать, - сказала Евелина.
- Что-нибудь случилось?
- Не то, чтобы... Но... Скажи, ты знал когда-нибудь человека по имени Виктор Львович Фурцев?
- К сожалению, да. Он работал в нашем облуправлении КГБ.
- Мама тоже была с ним знакома?
- Не знаю. Может быть. Почему ты спрашиваешь?
- Он позвонил и предложил встретиться. Ему, он говорит, нужно сообщить мне что-то очень важное.
Что делать? Как защитить ее от этого серийного убийцы? Какую еще мерзость из самых добрых побуждений способно отчебучить это животное?
- Послушай... - осторожно попробовал я.
- Я тебя прошу, говори сразу и прямо. Это какая-то гадость?
- Было бы лучше с этим человеком вовсе не встречаться, но можно предположить, что он будет настаивать, и в конце концов подловит тебя. Это очень дурной человек, и все, что я о нем знаю, очень дурно, а все, что он говорит - ложь. Я не знаю, что он тебе наврет, но это будет ложь.
- Есть, что-то такое, чего я не должна знать?
- Я бы сказал иначе: есть люди, которым нельзя ни верить, ни доверять.
А что если он ее все-таки убедит и при этом представит историю в собственной интерпретации?
До чего же я сед! - записал я в свою тетрадь и задумался, а потом добавил:
До чего же я сед!
Сколько лет! Каждый след,
Мне оставлен свидетельством
Радостей, бед
И тепла, мне оставленного напослед
Дорогими, которых - увы - уже нет.
Только желтый портал
На экране моем.
Что ни клик, то тропинка
В тот мир, где я рос.
Я еще не устал.
Только ночью и днем
Слышу крик. В этом крике
Безответный вопрос.
Тупиковый портал...