Наша няня Сима.
Моя незабвенная няня Сима! Какое счастье, что она была моей
няней.
Не проходит и дня, чтобы я ее не вспомнила, хотя прошло вот
уже 20 лет со дня ее смерти, да и детство уже " далече" -
типичное нянино выражение.
Вообще-то, она сначала нянчила мою маму, а потом Митю
Орбели. И самое странное, что в раннем детстве я ее не
всегда любила. Она вовсе не была "дряхлой голубкой", как у
некоторых. Мучила она меня очень, слишком суровая была. У
нее был настолько тяжелый характер, что во время войны, в
эвакуации, моей бабушке Александре Ильиничне Вощининой
пришлось переехать в другой город, и оставить мою маленькую
маму в Уфе с няней. Насколько я знаю, маме тоже от нее
доставалось, хотя в то время, что няня растила меня, я все
время слышала:
- Вот Настасья была рябенок - это да-а! Уж такая послушная,
что чужие хвалили!
Как-то в наказание, няня выгнала маму ночевать на сеновал,
и сама же жалела об этом:
-Гляжу! Идет! Сянца взяла!
Тут ее начинали душить рыдания.
Но это только насчет мамы ее мучили угрызения совести, меня
она наказывала со всем размахом! Даже, вернее, ласка ее в
раннем детстве и не запомнилась, а запомнилось ее постоянное
присутствие, суровые методы воспитания и - бесконечное
ворчание. Но какие это были методы! И какое ворчанье!
С самого рождения я жила с няней на даче академика
И.О.Орбели, в Комарово. Няня Сима, перешедшая к Орбели от
моей, уже ею вынянченной и ставшей взрослой мамы, вырастила
и Митюшу Орбели, и стала членом также и их семьи. Иосиф
Обгаровича не было уже в живых, а Антонина Николаевна
Изергина ( я звала ее тетя Тотя) еще была весела и здорова,
моя бабушка Шура (А.И.Вощинина) тоже, они и дружили - и
работали вместе в Эрмитаже. Вот поэтому и стала дача в
Комарово - моим родным домом. Оттуда и первое мое
пробуждение сознания - я сижу в коляске и реву от страха, на
меня с дерева спрыгнули белки. На мой рев на веранду
выбегает няня, и я знаю, что я - спасена! Перила веранды
выкрашены в белую краску, сам дом - розовый, а няня -
крупная и темная фигура, в глубине веранды. Запомнилось, как
кадр из фильма.
Няню я вспоминаю все время в наклонной позе. То она
молится, то разжигает котел в ванной, то сгребает сугробы,
то подметает аллею, то с половой тряпкой лазает под
кроватями и шкафами. Одевалась она всегда в ситцевые платья
в мелких узорах, на голове у нее была неизменная белоснежная
косынка в черную точечку. Так и помню ее большой "ситцевый"
круп, постоянно мелькавший вровень с моим лицом, я же была
так мала. Я часто на "круп" наталкивалась в тесной ванной,
чем неизменно вызывала нянино ворчанье. Даже Митюша Орбели,
будучи маленьким, звал ее "Цупа ситцевая". "Цупа" -
неизвестно кто и что, но ужасно ей подходило. Второе слово -
"ситцевая", свидетельствует о тех же самых нарядах и в его
детстве.
Мне няня запомнилась крупной и древней старухой. У нее была
тяжелая, вразвалочку, походка. Если она уходила по
скучнейшим, хозяйственным делам в комаровскую "контору", то
я ее поджидала у ворот дачи. И уже издали, видя массивную
фигуру, раскачивающуюся, как пароход в шторм, узнавала ее.
Как сейчас, ощущаю ее шершавые ладони и вечную бородавку на
указательном пальце. Когда она завязывала мне тесемки на
шапке, то всегда царапала меня немного этой бородавкой, но
это было совсем не противно, а привычно и уютно. В печке
трещали поленья, по комнате разливалось тепло, и я, крепко
укутанная, собиралась строить снежное жилье в громадных
сугробах. Я очень любила разглядывать ее родное и суровое
лицо во время процедуры зимнего одевания, и смешила ее
разными наивными вопросами, касающиеся ее внешности.
Разглядывала я ее снизу-вверх, конечно...
Увидеть улыбку на ее лице, а тем более услышать смех -
удавалось не часто! В основном, няня состояла из
хозяйственных хлопот и ворчаний. А я была ее единственный
слушатель, т.к. в зимнее время жители дачи и ее гости были
заняты в городе. Летом бывало много народу и шумных
компаний, но я все равно была единственной няниной
"поверенной".
Она была чрезвычайно обидчивой, и держала меня в курсе всех
своих обид. Однажды она до слез обиделась на мою бабушку,
которая, наверное, и не заметила этого. Няня, утирая слезы
концами своего головного платка, жаловалась мне:
- Иду по колидору, кашу нясу, а навстречу мне Ляксандра
( А.И.Вощинина) :
-Зачем вы это приготовили Симочка, не надо
счас!
- А я што, откудова я знаю когда Ляксандре есть вздумается?
И ишшо Симочкой называт!
Вот на такое могла обидится.
У тети Тоти часто бывали компании, и конечно, за обедом
выпивали. Смех тети Тоти раздавался громче всех, чем вызывал
праведный гнев няни. Она приходила ко мне, почти спящей,
тяжело усаживалась на мою кроватку, и жаловалась:
-Ева! Антонина-то! Страм-то потяряла! Такая пьяная, что
иттить ня может, и в колидоре кул дверей валяецца!
Я, под предлогом ночного туалета, выглядывала в коридор, и к
своему изумлению видела тетю Тотю, лидирующую во главе
светской компании, а вовсе не валяющуюся на полу возле
дверей.
Ох не любила няня пирушек и гостей! Но кормила всех наславу!
Готовила она - по словам многих - замечательно. Но мне
явства были не впрок - еда в ту пору была для меня
проклятием. Для растивших меня - тоже, т.к. я почти ничего
не ела.
И вот вспоминаю рассказ Лидии Николаевны Браудо:
"Как-то летом приезжаю в Комарово. Дверь открыта настежь, но
в доме пусто. Только где-то в глубине раздаются тихие
всхлипывания. Прохожу на кухню, и вижу такую сцену - сидит
маленькая Наташка за столом, и глотает слезы. Перед ней
стоит тарелка с едой, а рядом с тарелкой лежит громадный
топор. Напротив восседает грозная няня Сима. Я в ужасе
спрашиваю: "Симочка! А топор-то зачем?" - она отвечает:
"Известно зачем! Для Натальи! С ей иначе нельзя!"
Вот как меня няня воспитывала. И естественно после таких
крутых мер, для меня был приезд мамы и других взрослых -
настоящим праздником! Нянина бдительность и террор
ослабевали, т.к. она хлопотала на кухне. В основном, я
вспоминаю летние пиры на веранде. Я лежу в гамаке под соснами, растущими рядом с верандой, а оттуда постоянно слышаться
взрывы смеха, лидируют или т.Тотя или Митя, а няня только и
знает, что бегает с дымящимися кастрюлями по коридору, и
сердито ворчит себе под нос. Я млею среди взрослых. Кроме
мамы и бабушки, совершенно боготворю и обожаю - дядю Митю,
т.е. Митю Орбели. С ним было так весело, так празднично! Он
был и красивый и элегантный, но самое главное - очень
ласковый. Помню, как он спокойно спас моего котенка, который
засосал пипетку с молоком. Котенок задыхался, мы все были в панике, а Митюша молниеносно пинцетом вытащил ее, и котик шумно задышал. (Потом-то этот трогательный котик превратился в злобную кошку-террористку по имени Дрыська. Злая Дрыська проживала у нас в течении
многих лет, нападая на гостей и прочий честной народ.)
А однажда и сам Митя принес в дом черного кота, и няня была в
совершенном отчаянии. Отреагировала она вот таким образом: "Эва
адиот! Прянес в дом ишшо адиота!" Митюша не обижался, а
хохоча рассказывал всем о няниной реакции. Домашних животных
няня не любила, и кота Локиса кормила плохо и небрежно. Я
ему завидовала. Один только раз жителям дачи удалось
услышать похвалу коту : "Вишь! Кот делом занявши - лягушку
прянес."
И о об этом коте у меня осталась память на всю жизнь - в
виде маленького шрама на бедре. Кот сидел у меня на коленях,
а я - в соломенном кресле на открытой веранде. Вдруг я вижу
неожиданно приехавшего Митю, и ликуя вскакиваю ему
навстречу, а кот зависает на мне, вцепившись когтями. Было
больно, и много крови утекло - зато какая память!
А однажды, взяв пример с любимого кота, Митюша тоже наловил
лягушек, и попросил няню приготовить. Она чуть не умерла от
ужаса и гнева! Пришлось Мите готовить их самому. Блюдо
удалось ему на славу - так я, благодаря Мите, попробовала
французкий деликатес, лет так-этак в шесть, да притом в
СССР.
С Митей на дачу приезжало всегда много молодежи, и шумели
они до рассвета. Няня несмотря на мои мольбы загоняла меня
спать, и пока она молилась, я забиралась в ее пышную, с
громадными подушками кровать. Я обожала эту ежевечернюю
процедуру. Няня зажигала лампадку около иконы, с кряхтеньем
становилась на колени и долго-долго, бухаясь глухо лбом об
пол, молилась. Я в это время, лежа в пуховых перинах,
хулиганила таким образом:
- Няня! говорила я -а я завтра не буду есть! Вообще! И уйду
завтра на море сама. И буду там долго-долго. А потом сяду в
поезд и уеду в Ленинград. И еще - вот встану сейчас, и пойду
на веранду к гостям. Вот ты что на это скажешь?
А няня только бормотала слова молитвы, и если и слышала мои
крамольные планы, то лишь мычала в ответ. Я с изумлением
слышала ее просьбы к Богу - помиловать и послать здоровья
рабам Божьим Антонине, Ляксандре, Настасье, Наталье, ну и
рабу Дмитрию, конечно. Вот - думала я - странно, она на всех
только и ворчит, и осуждает, а о милости и здоровье просит.
Почему это она?
Но вот нянюшка тяжело поднималась с колен, совершенно
умиротворенная распускала свои волосы, а потом заплетала их в
узкую, на конце похожую на крысиный хвостик косичку. И кряхтя
грузно укладывалась рядом со мной. Из-за стены слышались
взрывы смеха, а я засыпала рядом с теплой, верной, тихо шептавшей
слова очередного ворчанья или молитвы, няней.
Когда я стала постарше, няня и меня заставляла молиться
рядом с ней, и мне нравилось стоять на коленях, и повторять
за ней мудреные слова. Особенно - "помилуй мя". Такое
игрушечное слово "мя" - а призносится суровой няней на полном
серьезе.
Иногда няня возила меня "причащяцца в церкву". Мне кажется,
я ездила с ней в Никольский собор, где она заставляла меня
тоже бухаться лбом об каменный пол, а потом в награду (как
мне показалось), священник угостил меня вкуснейшим
церковным вином, да еще и побаловал моим любимым лакомством -
"просвиркой". "Просвирка" у няни была дома всегда, и лежала
рядом с ее чайной кружкой. Кружку помню - белая с
васильками, и всегда в ней остатки чая, и древний - уже без
запаха и вида - лимон. Чайные чашки, которыми я пользуюсь сейчас - очень похожи на нянину.
Гости, приезжавшие на дачу, часто дарили няне конфеты и
шоколад. Она почти никогда не ела сласти сама, а
припрятывала их. И вдруг, совершенно неожиданно, на меня -
откуда ни возмись - летели шоколад или конфеты, иногда
больно ударяя в какие-нибудь нежные места. "Сьешь
конфетину!" сурово приказывала няня и тут же удалялась,
чтобы не проявить (не дай Бог!) свою любовь и
сентиментальность. Ее любимыми конфетами были скучнейшие и
плебейские "Старт". А еще она варила упоительные варенья из
всего, что расло в саду. Самое вкусное было из райских
яблочек - ранеток. А также рябиновое. А
изумрудно-прозрачное из "кражовника" - мечта любого гурмана!
На застекленной веранде стояло много-много зеленых
эмалированных ведер, заполненных солеными грибами и квашеной
капустой.
Няня была на все руки мастер - крыла крышу угольного сарая
толем, рубила и пилила дрова, красила ставни, окучивала
"смороду" и "кражовник", стирала, гладила, прибирала, делала
сьестные заготовки и растила меня. Всю свою деятельность,
она считала настоящей работой, а занятия т. Тоти и моей
бабушки, и мамы - это все была ерунда! Про тетю Тотю
говорила что " где у людев мозги - у Антонины кот наклавши"
И это - про блистательную и умнейшую Антонину Николаевну
Изергину! Звезду искусствоведения!
У нее были кое-какие приятельницы в Комарово - няни и
домработницы на соседних дачах. Все дачи принадлежали
маститым академикам, и для простоты няня Сима и своих подруг
окрестила этими знаменитыми фамилиями. Помню визиты к Нюре
"Крачковской", весьма мрачной особе, к Нюре "Фокиной" -
особе повеселее, прямо-таки лелейной. Как увидит меня, так и
запоет - "ой-ты-слатенький-ты-мой". Няня не верила этой сладости и
ворчала потом -жутко! Ходили мы и на дачу к "Шишмарихе"
(Т.В.Шишмаревой). Напротив находилась дача знаменитого астронома Линника, и там на участке стояла крошечная обсерватория. По-видимому, няня не раз видела академика, когда он, нагнувшись, проникал туда. Комментарий был таков:
"Эва! Глядикось Линник в будку опять полез!".
Подруги принимали нас с няней совершенно классически - на
кухне, на месте своей работы. С бабушкой и мамой я ходила в гости
на те же дачи, но к "хозяевам", и тут уж нас принимали в
гостинной или столовой.
Однажды на дачу проникли грабители, и кажется нанесли
большой урон. Была вызвана милиция и следователь допрашивал
няню. На вопрос следователя, что делал один из воров в
такой-то момент, няня отрезала:
" Чаво!? Чаво!? Бляны пек!".
Няня была суровая деревенская особа, которая ни в коем
случае и ни при каких обстоятельствах - не должна была
выявить хоть малейший намек на ласку или умиление. И не
только с мамой, Митюшей и со мной она обращалась сурово, но
и с русским языком. Ну не могла же няня назвать маленькое
окно - форточкой! Ну как же, что это за ласковое слово с
нежным окончанием? Приказ был лаконичен - "закрой фортку!"
Или - "сьешь печенину!" А также на всю жизнь нам
запомнились: "тубаретка, колядор, не лезь пальцам, транвай".