ЈАнсельма теперь я на порог к себе не пущу, - ибо я вижу теперь ясно, что он своим скрытым сумасшествием лишает лучших людей последней капли рассудкаЋ
Эрнст Теодор Амадей Гофман ЈЗолотой горшокЋ
сказка из новых времён
ЗОЛОТЫЕ ГОРШКИ
Сказка из новейших времён
Приглашают меня к обеду очень приличные люди. Она - врач по внутренним болезням, он - так вообще славный парень. Иду к ним и воображение рисует: стол ломится, грибочки, селёдочка, салат ЈОливьеЋ, всё, как говорится, согласно русскому гостеприимства. От фантазий пищевых даже слюнки текут. Приятно иногда в гостях отобедать. Редко здесь выпадает такая нечаянная радость.
Открывает дверь хозяйка Маша. Лицо у неё бледное, глаза бегают - в них тоска. Ни слова не говоря, она скрывается. А муж Машин тут же в прихожей, и всё как-то ужимается.
Прохожу в комнату и вижу представительное собрание, - бывшего московского начальника из Госплана, внесшего весомый вклад в развал советской экономики, профессора-гинеколога, любимца одесских дам, и ещё одного всегда мрачного господина, кажется, писателя, разучившего в здешнем ЈсветеЋ роль блюстителя моральных устоев. На столе - ни приборов, ни снеди. Он не только не ломится, но и вовсе не накрыт. А вокруг него колышется довольно странная бессвязная беседа. И каждый, как водится, другого не слушает, а произносит собственный монолог. Соотечественники на чужбине, превратившись в ранних ЈпенсовЋ на социальном пособии, часто совершенно спонтанно выплёскивают свою нерастраченную энергию. Вот и размахивают руками, возмущаются или же хвастаются.
- Ведь нет такого унижения,- стучит по безнадежно пустому столу маленьким кулачком ЈморалистЋ, - на которое бы не пошёл здесь наш российский человек ради самой ничтожной подачки, ради жалкого заработка! Пятки готовы Јпо-чёрномуЋ лизать, чтобы урвать лишнюю марку!
- Простите, - перебивает его ЈгосплановецЋ, - А сколько вы-то Јпо-чёрномуЋ ежемесячно имеете, если не секрет? Вот мой знакомый под 2 тысячи зашибает - совсем неплохо к социальному пособию - и ничего не боится. Такой смелый парень. А я всё опасаюсь как-то...
Надо полагать, вопросы экономические по-прежнему волнуют его больше, чем нравственные.
- Да что вы в самом деле! - возвышает на него голос писатель и краснеет, как помидор, - Разве в этом дело? Ведь мы тут все ото дня ко дню мутируем и не замечаем, как превращаемся в монстров.
- Кстати, в природе случаются удивительные вещи. Однажды к нам в больницу привезли 15-летнюю девочку с огромным животом, - вдруг ни с того, ни с сего ударяется в воспоминания профессор, - Все говорят - беременная, представьте, даже районный гинеколог. Мать её рыдает, отец в шоке. А я усомнился - ведь я был неплохим диагностиком в Одессе. И тотчас диагноз поставил...
Но никто не успевает узнать, отчего у несчастной девицы вырос живот. Кто-то звонит в дверь, а прихожей возникает суета, и через минуту Маша вводит огромного детину, обременённого горой массивных картонок. Ручищи торчат из коротких рукавов, а брюки же, напротив, широки и ниспадают великолепными складками.
- Господин Ансельм, - звонко и торжественно, как в цирке, объявляет Маша. Голос её дрожит.
- Господин Ансельм прибыл к нам, чтобы провести презентацию прославленных кастрюль из Швейцарии. На ваших глазах он сварит в них пищу...
- Сколько же я вам, хозяюшка, говорил, - морщится ЈпрезентаторЋ, - Это не кастрюли, это посуда!
Вся наша компания, в том числе профессор, ЈгосплановецЋ, писатель-моралист и я, начинает смекать, что обеда по законам русского гостеприимства не будет. Нас обманным путём заманили сюда в качестве статистов. О, и это не впервые! Мы уже присутствовали на демонстрации каких-то сверхзвуковых пылесосов, любовались распылением аэрозолей против моли, ржавчины и перхоти и участвовали в распространении чудодейственных американских косметических средств, омолаживающих даже мертвецов. И вот теперь кастрюли - извольте любить и жаловать.
- Безобразие шипит наш мрачный страж нравственности, - Используют нас - дураков. Готовы на всё, лишь бы сшибить деньжат.
Тем временем господин Ансельм благоговейно распаковывает блестящую утварь.
Ну, просто ничего нет общего у этого великолепного амбала с его однофамильцем - студентом Ансельмом из сказки Гофмана ЈЗолотой горшокЋ! Оба ведь немцы, а какие разные. Тот был нежный романтик из Дрездена, который мечтал завладеть волшебным горшком, чтобы навечно остаться в мире поэзии и грёзы. Наш же Ансельм - реалист из Павлодара, который ворочает Јзолотыми горшкамиЋ по цене 3 тысячи марок, мечтая об одном - наварить поскорей изрядный капиталец.
Занятно наблюдать, как наши парни сказочным образом превращаются из простодушных открытых ЈрубахЋ в хитроумных пронырливых западных акул-рекламщиков. Такое волшебство и Гофману не мечталось!
В широкое лицо нового Ансельма ввинчены маленькие проворные глазки. Это уже не те народные российские гляделки, о которых классик сказал, что они ничего не продадут и ничего не купят. Напротив, у нашего героя глаза человека, решительно порвавшего с социалистическим прошлым и смело вступившего на путь капиталистической наживы. Кажется, будто только вчера механизатор Ансельм, передовик какого-нибудь совхоза ЈСвет ИльичаЋ или ЈЛенинский путьЋ покинул кабину трактора и сменил промасленную спецовку на полуцивильный костюм, купленный ему супругой в сельмаге по случаю. Так и стоит сей великан, широко расставив крепкие ноги: одной (левой) ещё попирает он ЈЛенинский путьЋ, другой же, (правой) уже основательно увяз в капиталистических отношениях.
Я с завистью гляжу на мощную фигуру новой акулы капитализма и нерешительно примеряю на себя его роль. Ну, куда мне с моими отжившими взглядами!
Очень хочется есть, но надежды на обед пока никакой.
- Дамы и господа! Пить, курить во время презентации запрещается, - с ЈментовскойЋ безапелляционностью возглашает перековавшийся тракторист, - это притупляет вкусовые сосочки, которые расположены на языке...
- А я как выпью, - глубокомысленно возражает апостол нравственности, - мои сосочки становятся ещё чувствительней.
- Я попросил бы посерьёзнее, - сверкает глазами Јакула капитализмаЋ, и сим окриком, исполненным пролетарской мощи, приводит нас, инвалидов умственного труда, к повиновению. В наступившей тишине Ансельм затягивает оду швейцарской посуде, тыкая указкой в яркие плакаты.
- Хозяюшки завсегда огорчаются, когда портится их кухонная утварь. Наша же посуда не пригорает, не выкипает, программируется и саморегулируется. Хозяюшки! Обратите внимание, она шпарит электричество, воду и продукт.
- Я вам не хозяюшка, - обиженно бормочет ЈгосплановецЋ, - Я, между прочим, в Москве большим человеком работал...
- А можно посмотреть, что внутри у этой скороварочки? - неожиданно интересуется заслуженный гинеколог, которому, очевидно, стерильные изделия швейцарской фирмы напоминают нечто привычно медицинское.
- О! - восхищается профессор, со значением постукивая выпуклым, прокуренным ногтем по днищу посудины, не объясняя однако причину восторга.
Вносят труп курицы. Задремавший было ЈгосплановецЋ удивлённо таращит подслеповатые глаза. Ансельм ловко перебирает толстыми пальцами, демонстрируя чудеса научного приготовления пищи. А я бы, кажется, сжевала уж и недожаренную галошу!
Спустя действительно короткое время мы молча проглатываем мутную похлёбку и пареную курицу.
- За такую жратву надо платить едокам. А ведь мы ни гроша не получим. Да и этот супостат вряд ли что наварит! - злится ЈДостоевскийЋ.
Все начинают поглядывать на выход.
- А вы куда собственно? - предупреждает наше движение распорядитель, - репрезентация продолжается!
Тут Ансельм с недоброй улыбкой вручает всем памятные подарки (мне - солонку, ЈгосплановцуЋ - перечницу, писателю - моралисту - штопор, гинекологу - кухонный ножичек) и весьма прозрачно намекает, что наступает час расплаты - добровольной подписки на ЈгоршкиЋ.
- Ну, что, будем подписываться?- произносит он устало и грозно, как следователь УГРО: Ј Ну, что будем говорить или в молчанку играть?Ћ. Мы героически Јиграем в молчанкуЋ, не оставляя трактористу-капиталисту ни малейшей надежды выбить из нас подписи. В какой-то момент кажется, что он на самом деле сейчас пустит в ход кулаки. Детина обливает нас презрением и, кажется, с удовольствием сварил бы всех в своей экономичной скороварке. Но мы и так уже похожи на пареных куриц.
Тут хозяйка Маша покрывается красными пятнами, издаёт отчаянный крик и кидается, очертя голову, на подписной лист, как на амбразуру. Дрожа, ставит она свою закорючку. Это несколько смягчает гнев Јагента империализмаЋ, и он без особых церемоний сгребает товар и величаво удаляется. ЈГосплановецЋ, гинеколог и ЈДостоевскийЋ испаряются тотчас вслед за ним. Маша истерически рыдает, а я молча глажу её по голове...
Прошло менее года. Я уже забыла про Ансельма и его ЈзолотыеЋ швейцарские горшки. Но недавно на переходе близко от меня притормозил серебристый Мерседес. А за рулём шикарного дорогого авто, серьёзный, сосредоточенный, полный неизъяснимого достоинства, не сидел, - восседал господин Ансельм, кажется, всё в том же смешном пиджачке, всё с теми же тяжёлыми лапами, торчащими из коротких рукавов.
И я поняла, что этому Ансельму удалось-таки наварить кое-чего с помощью Јзолотых горшковЋ, и он попал в тот мир, который для многих так и остаётся предметом мечтаний.