Передо мной расстилалась бесконечная пустыня, и песок, белый, раскаленный, до самого горизонта, казалось, убивал всякую надежду на то, что в этом месте или где-нибудь вдали, за этим местом, может быть что-то иное. Унылый до отчаяния пейзаж нарушался только присутствием некоего устрашающего объекта, от которого тянуло отвратительной сыростью и могильным холодом - черным замком, в котором вместо окон зияли темные провалы. Этот ужасный монстр возвышался над безрадостной равниной как воплощение безнадежности, несокрушимости судьбы, которая все равно перемелет тебя на свой манер, как бы ты ни старался избежать этого. Замок притягивал к себе совершенно неотразимо, хотя я знал, что это будет - смерть, причем не в обычном ее понимании: нечто убийственное, постоянно повторяющееся, дежа вю, -- вечный, идущий по кругу кошмар.
-- Как же вы непоседливы, господин Связной, -- раздался рядом со мной негромкий ироничный голос. - Можно подумать, мне совсем нечего делать, -- только бегать за вами троими, как нянька. Удивительные вы существа, люди! Но как было бы в мире скучно без вас, без ваших трагедий, ваших метаний, вашей любви и верности...
Я обернулся и встретился глазами с золотоволосым солнечным богом.
-- Белен! - радостно воскликнул я. - Не знаю, в чем вы меня упрекаете, но на всякий случай - извините. Так ведь у французов принято: каждую фразу начинать с "excusez-moi". Вероятно, просят прощения заранее, быть может, сами не зная, что совершили. Но нам всегда есть за что просить прощения, это точно.
Белен слегка улыбнулся и чуть наклонил голову, что, вероятно, должно было означать: "Ваши извинения приняты".
-- Если бы вы не были избранными... -- он уточнил (как бы специально для особо непонятливых) - вы лично, господин Связной, Даниэль и Гийом, я бы и шагу не сделал, чтобы вытащить вас из того дерьма, в которое вы вляпались... Но вы - мои избранные, покорившие меня силой своей любви. А, как известно, за настоящую любовь и верность можно простить все грехи на свете.
Я, словно помимо воли, снова посмотрел на безобразную черную громаду посреди пустыни и, несмотря на жару, почувствовал холод, как будто находился в леднике. Не сумев сдержать невольной дрожи, я спросил Белена:
-- Что это? Не видел никогда такого омерзительного сооружения. Оно может соперничать только с айсбергом грязи, который... -- я невольно осекся.
-- Это вещи одного порядка, господин Связной, -- ответил Белен. - Но одному вам здесь делать нечего, так что не торопитесь. Конечно, это ад, но порой приходится пройти и через ад, чтобы найти дорогу к свету.
-- Он как-то связан с Даниэлем и Гийомом, -- уверенно сказал я.
Белен ограничился легким кивком головы.
-- Вы приведете их сюда, к разлому. Только здесь вы все вместе сможете уничтожить вашего давнего врага - Мару. Но имейте в виду, что легко она не сдастся, и это совсем не значит, что она пошлет вслед за вами войска монстров. Напротив, она предоставит вас самим себе, а это, возможно, самое страшное - уметь бесстрашно заглянуть в себя, отделить правду от неправды, найти в себе силы не возненавидеть себя, принять себя, полюбить себя и снова найти дорогу друг к другу. Все это вы и постараетесь объяснить Даниэлю и Гийому. Вы ведь Связной - между одним и другим. Без вас они бы потеряли друг друга во времени. Жаль, что они пока не осознают этого, особенно Гийом. Даниэль - писатель, поэтому он чувствует гораздо острее. Помогите ему, Связной. Уходите отсюда, идите к нему как можно быстрее, приведите их сюда и, как я надеюсь, вам удастся вместе вернуться обратно. Честное слово, мне очень хотелось бы этого.
-- Я сделаю это, Белен, -- сказал я. - Я бы всю кровь отдал за того, кто придумал меня, благодаря кому я продолжаю жить...
И снова Белен непонятно усмехнулся.
-- Кровь, говорите?.. Ну, ну... Тогда - удачи вам, Связной. Идите назад, я приказываю вам вернуться. Ради вас, ради того, кто придумал вас, ради любви и красоты, -- того, что может спасти этот прогнивший до основания мир. Запомните: вы должны победить зло силой любви. Сила - в слабости, в прощении. Передайте это и Даниэлю, потому что Гийом и так все знает: победить можно все на свете только любовью.
Его светлая стройная фигура начала медленно таять в звенящем мареве пустыни.
-- Белен! - спохватился я. - Постойте! Вы не сказали мне, с чем придется иметь дело! Что это за строение? Как хотя бы называется этот черный замок?
В ответ блеснул только отблеск золотистого луча, а затихающий вдали голос произнес:
-- Это воронка, Связной, черная дыра. Это царство Кривых Зеркал.
Первым моим чувством, когда я открыл глаза, был холод, мертвящий ледяной холод. Он пронизывал меня насквозь, я чувствовал, как внутри все замерзает, превращаясь в ледяную глыбу, готовую разорвать меня изнутри. Свистящий ветер откинул рваный серый полог платки и яростно хлопал им, как брошенным в бою флагом - символом никому больше не нужной власти. Ветер проникал во все щели, бил наотмашь, как будто хотел привести в чувство, пусть грубо, но зато действенно. Снаружи слышался нескончаемый шум: хлестал бесконечный дождь, и его мертвяще холодные капли попадали на мое лицо.
Возвращение, я имею в виду собственное тело, как всегда, было, мягко говоря, болезненным, но на самом деле - просто адским. Жизнь вернулась ко мне бьющим насквозь ветром и хлещущим осенним дождем; она заставила вспомнить о саднящей боли в груди, -- как будто в сердце загнали напильник, о разламывающейся от боли спине, куда впивалась солома. "Что за черт! Какая-то китайская пытка у вас, господа!" - хотел я произнести, но голос пока отказывался повиноваться, а потому мне поневоле приходилось наблюдать за двумя знакомыми силуэтами, склонившимися друг к другу. Их слова я слышал очень четко. Видимо, на меня уже давно перестали обращать внимание, сбросили со счета. Так свободно могут разговаривать только санитары в морге.
-- Надо что-то срочно предпринять, Луи, -- мрачно говорил один из силуэтов. - Мы уже неделю торчим под его замком и, кажется, можем проторчать здесь до Второго пришествия. Наши люди устали, они больны, им уже нет ни малейшего дела ни до королевских лилий, ни до красного колпака. Спроси их, чего они хотят, и я знаю, что ты услышишь в ответ: "Мы устали и хотим отдохнуть". Да что он возомнил о себе в конце-то концов, твой Шаретт? Почему он не хочет выслушать нас, впустить в свой замок? У нас столько больных, скоро опять начнутся повальные смерти, эпидемии... Как в Нанте, когда там орудовал Каррье, помнишь?
-- Помню, Жан, -- тихо отозвался Луи. - Как хорошо, что и ты вспомнил это! Может, заодно вспомнишь и другое: как Шаретт в одиночку уничтожил этого людоеда Каррье?
-- Я тогда еще подумал: так уничтожить врага может только тот, кто знает его так же хорошо, как себя самого. Один дьявол уничтожил другого, один оборотень свернул голову другому, -- упрямо сказал Жан. - Я не понимаю, почему он не хочет принять нас? Он такой же безумный маньяк, как и Каррье, как мне кажется. После встречи с ним Каррье сошел с ума; он мог повторять только одно: "оборотни, оборотни спасли одного из своих". На суде, приговорившем его к гильотинированию, Каррье все искал глазами Шаретта. Он искал только его в толпе, когда его везли на казнь. С тех пор, как он увидел Шаретта впервые, он не мог даже думать о ком-то другом, всегда - только о нем. Даже вопреки естественному чувству самосохранения. Наверное, и под ножом гильотины он видел только глаза Шаретта. "Море, сводящее с ума", -- это были его последние слова. Слова о глазах Шаретта.
-- Неужели ты способен видеть в людях только плохое? - укоризненно произнес Луи.
-- Ты как рыцарь Круглого стола, Луи, -- усмехнулся Жан. - Последний рыцарь, обреченный на гибель в нашем проклятом мире. А я смотрю на вещи реально.
-- Если смотреть на вещи реально, тебе следовало бы бросить меня и перебраться куда-нибудь подальше из этой страны, например, в Австрию, в Англию, а еще лучше - в Россию. Там наших дворян принимают особенно охотно, с голоду умирать не дают. Даже и не знаю, за что русские нас так любят...
-- Я не уехал только потому, что, кроме меня, не осталось никого, кто сумел бы отомстить за мою уничтоженную этими революционерами семью, -- мрачно заявил Жан. - А сейчас я не намерен больше терпеть. Хватит разыгрывать сцены из времен короля Артура. Шаретт - король Артур, ты - Ланселот, а прекрасную Джиневру король Артур, наверное, и прячет в своем замке, зная, какую угрозу для нее ты представляешь. - Он расхохотался с явным усилием, а потом закашлялся. - А теперь, Луи, ты сделаешь так, как я скажу, иначе я сегодня же вечером поддержу тех бунтовщиков, что призывают взять штурмом замок Шаретта. Больше ждать мы не намерены. Сегодня же вечером мы пройдем под стены этого замка, чего бы это ни стоило; все равно, -- в конечном итоге - смерть.
Воцарилось долгое молчание.
-- Ты что-то сказал, Луи? - нетерпеливо произнес Жан. - Кажется, в последнее время я стал плохо слышать.
-- А разве я должен сейчас что-то говорить? - спокойно сказал Луи. - Ты дал мне понять, что на данный момент от меня ничего не зависит. Я на одном уровне с этим несчастным... с Даном, братом Шаретта. Ты, если захочешь, убьешь хоть меня, хоть его... А когда на меня направлено дуло пистолета, все мое красноречие куда-то девается. Мне нечего сказать. Да честно говоря, и не хочется...
-- Как угодно, -- пожал плечами Жан. - Я прикажу выбросить этот полутруп, который ты не дал мне сделать натуральным трупом, прямо под ворота замка, и тогда мы посмотрим, откроет нам твой благородный Шаретт или нет. Куда он денется? - И он снова расхохотался, как будто закаркала ворона.
-- Ты омерзителен мне, Жан, отвратительна твоя злоба, твой цинизм, -- устало проговорил Луи. - Но, поскольку я теперь твой пленник, нет нужды советоваться со мной. - Он отвернулся от собеседника, всем своим видом давая понять: разговор окончен бесповоротно.
-- Не беспокойтесь, господин Можирон, -- произнес я, почувствовав прилив ненависти к этому несчастному и озлобленному на весь мир человеку, -- Я смогу прийти к своему брату и без посторонней помощи. И уж без вашей помощи наверняка.
-- О, господин Связной изволили очнуться? - подчеркнуто иронически произнес Жан. - И где же вы прохлаждались всю эту неделю, что мы добирались до замка вашего брата или не знаю там кого... Чертова страна! Здесь даже замки сделались похожими на прибежища вампиров! Впрочем, что это я? Наверняка вы сможете нам рассказать какую-нибудь очередную байку о том, как посетили, к примеру, преддверие ада.
-- Вы недалеки от истины, -- коротко ответил я. - Но говорить с вами у меня нет ни малейшего желания, и если мой брат отказывается принять вас, то, кажется, я его вполне понимаю.
-- Хотите вы этого или нет, но вы, именно вы заставите его открыть ворота. Иначе будете валяться там под дождем и в грязи, как бездомная собака, -- злобно отпарировал Жан.
-- Дан! - радостно воскликнул Луи, бросаясь ко мне. - Как я счастлив, что вы, наконец, очнулись! - Его темно-карие, цвета темного меда глаза светились неподдельным счастьем. - Поверьте, я вовсе не хотел использовать вас в качестве заложника. На самом деле мне ничего не нужно ни от вас, ни от вашего брата. Просто увидев вас... я почувствовал... нет, не могу сказать... Это не выразишь на человеческом языке. Могу сказать только, что я понял: мы с вами существа одного порядка (ничего, что я так коряво выражаюсь?). Я вдруг понял, что все мы идем куда-то не туда, и только вы сможете помочь мне понять, куда же я стремился, куда бежал всю свою жизнь, и я имею в виду не только эту проклятую революцию... -- Он запнулся и как-то смущенно, слегка исподлобья взглянул на меня. - Вы же понимаете, что я хотел сказать?
-- Понимаю, -- я попытался улыбнуться, но не уверен, что получилось выдавить из себя хотя бы подобие улыбки.
Луи снял с себя плащ и укрыл мои плечи.
-- Поднимайтесь, Дан, -- сказал он. - Я помогу вам. Держитесь за меня. Я отведу вас к вашему брату.
Можирон неподвижно стоял за его спиной, давящим силуэтом, беспощадный, как судьба, и в этот момент мне стало пронзительно жаль Луи, последнего рыцаря, как назвал его только что Жан. Это было единственной правдой, произнесенной им. Бедный последний рыцарь, обреченный на гибель в стране, сошедшей с ума.
Глядя в его измученные карие глаза, я сказал, сам не понимая, что говорю:
-- Я помогу вам, Луи. Я сделаю все, что от меня зависит. Я сумею изменить прошлое, настоящее и будущее. Я хотел сделать это для моего брата и Гийома, но теперь вижу, что то же самое должен сделать и для вас. Я не смогу бросить вас. Я - Связной, и это мое призвание. Я, как и мои братья, -- астральный воин. Держитесь, Луи. Теперь ваша задача - только продержаться...
Держась за его плечо, я с трудом поднялся. Мне не хватало воздуха до такой степени, что хотелось разорвать себе горло и грудь руками, совсем как там... Где там? Услужливый голос внутри головы подсказал: "В разломе... В ледяном разломе, закрытая тема". - "Я ничего не помню", -- ответил я ему. - "Боишься... Ты просто боишься, Связной", -- прошептал он и умолк.
Вместе с Луи я вышел из палатки и остолбенел. Куда подевалось созданное Даниэлем место, когда-то больше похожее на райский сад? Ну, может быть, не на рай, но на покой, -- это точно. А что для нас всех могло быть лучше покоя? Но теперь ни о каком покое не могло идти и речи. Всюду я видел только бесконечную ледяную пелену дождя, скрывшую густые леса Единорогов. "Теперь там точно не встретишь единорогов", -- с грустью подумал я. Даже замок Даниэля, который я помнил изумительным сказочным дворцом, переливающимся на солнце, теперь был больше похож на заброшенное пристанище злых духов. Всюду царили запустение, бесконечная слякоть, непрерывный дождь, какой-то библейский, что шел сорок дней и сорок ночей. Дождь, предвестник разорения, гибели, конца всех надежд, всего самого светлого и прекрасного.
-- Какой ужас! - вырвалось у меня.
-- Да, - коротко ответил Луи. - У меня такое чувство, будто все мы оказались в ледяной ловушке. - Он опустил голову.
-- А... ваша сестра... -- сказал я, внезапно вспомнив хрупкий силуэт худенькой большеглазой девушки. - С ней все в порядке?
-- Со всеми нами все не в порядке, -- с неожиданно сильным чувством произнес Луи. - Сестра больна. Сами понимаете: эти бесконечные дожди, грязь, нескончаемые дороги, безнадежное ожидание. Мне уже стало казаться, что мы все умрем под стенами замка вашего брата. Назад идти - все равно умирать, вперед - некуда и невозможно. - Я почти физически ощущал боль и тоску, которая ясно читалась в его взгляде. Тоску затерянного во времени человека.
Бешено колотящееся сердце разрывало грудь. Я хватал влажный воздух ртом, как выброшенная на берег рыба.
-- Беспросветность... Безнадежность... -- Я ничем не смог бы сейчас ободрить его. Просто мы все оказались в одной связке, но у каждого была своя задача, и ни один из нас не смог бы пройти чужой путь. У каждого был только свой; главный же вопрос состоял только в одном: по пути нам или нет.
Мы уже десять минут стояли перед наглухо закрытыми воротами замка.
-- Я вернусь за вами, Луи, -- пообещал я. - Я не оставлю вас на съедение ему...
Луи невесело усмехнулся:
-- Ну да, ну да... Только если вас впустят.
-- Впустят, -- убежденно сказал я. - Меня ждут. Я нужен моему брату. Но я вернусь за вами.
Луи покачал головой.
-- Вы не согласны? - удивился я.
-- Вовсе нет. - Он вскинул голову и прямо посмотрел в мои глаза. - Я один... Для одного - невозможно. Я не смогу оставить сестру. Она больна. А мои люди? Как же они? Они доверились мне, они пошли за мной, я отвечаю за них.
-- И даже за этого озлобленного? - неприязненно поинтересовался я.
-- За Жана? - рассеянно сказал Луи. Казалось, его мысли витают где-то далеко, и он уже с трудом может оценивать значение моих слов. - Наверное, и за него в какой- то степени. Я - командир. А, как вы знаете, командир должен последним покидать палубу гибнущего корабля. Поэтому командиры, как правило, погибают. - Он снова склонил голову, безнадежно и покорно, словно перед ним маячил призрак гильотины.
-- Значит, я вернусь за всеми, -- сказал я. - Хотя на самом деле приду только за вами.
Луи нервно повел плечами, как будто от холода.
-- Если двери не откроют через пять минут, Можирон выстрелит в затылок нам обоим, -- сказал он без всякого выражения, и от его настоящего безразличия к собственной жизни мне стало немного не по себе, как будто я окунулся в бездну его отчаяния.
"У каждого из нас не только свой путь, но и свой разлом", -- прошептал чей-то голос внутри моей головы, и я не мог не согласиться с ним.
И в этот момент железные ворота со стоном приоткрылись, и я увидел Степана. Я узнал его несмотря на то, что с последнего раза, когда мне приходилось встречаться с ним, он разительно переменился. Куда девался тот здоровяк, мечтавший о собственном садике и ферме? Это был измученный, насмерть перепуганный, бледный, преждевременно состарившийся человек с трясущимися руками.
-- Господин Дан! - воскликнул он, изо всех сил пытаясь совладать с предательски дрожащим голосом. - Прошу вас, пройдите. Господа ждут вас.
-- Кажется, я больше вам не нужен, -- произнес Луи бесцветным голосом и отступил на шаг назад.
-- Вечером я вернусь, -- сказал я ему. - Обещаю вам. Я не отдам вас на растерзание этому маньяку Можирону.
Он склонил голову, и снова было непонятно: то ли он и в самом деле не верит в возможность благоприятного исхода для себя, то ли не доверяет, -- нет, не мне, а всей этой жестокой, нелепой, непостижимой ситуации. Не знаю, видел ли он даже меня в это время, или же продолжал зачарованно смотреть то ли в гипнотизирующее дуло ружья, то ли на безобразный силуэт гильотины, который никак не хотел оставить его мысли.
Степан протягивал ко мне руки приглашающим и почти умоляющим жестом. Я сделал шаг ему навстречу и вдруг, словно почувствовав невидимый толчок, обернулся. Луи по-прежнему не двигался с места, неотрывно глядя на меня, и в его взгляде я видел только бесконечное, беспросветное отчаяние и безмолвную мольбу, которую он ни за что на свете не произнес бы вслух: "Спаси меня, брат".
-- Я вернусь вечером, Луи, -- повторил я. - Что бы я ни увидел, с чем бы ни столкнулся... Жди меня вечером. Я не прощаюсь с тобой, Луи. Прошу тебя, продержись до вечера.
-- Скорее же, скорее, господин, мне нельзя держать ворота открытыми так долго. Господин Гийом мне запретил... -- нетерпеливо произнес Степан.
Я сделал еще один шаг вперед. Ворота захлопнулись за моей спиной.
Я смотрел прямо перед собой и не узнавал прежней картины, того великолепного парка, который был создан Даниэлем. Конечно, я не был здесь ни разу, но, зная Даниэля, не один раз во сне проходил по дорожкам из белого гравия, где, словно особы королевского происхождения, неторопливо прогуливались павлины, переливающиеся на солнце как драгоценные камни. Теперь же мне показалось, что я нахожусь на кладбище. Я видел перед собой только бесконечную пелену дождя, серую, безотрадную, и тополя, клены, платаны, кипарисы застыли как неутешные плакальщицы, и с их ветвей непрерывным потоком падали капли, нескончаемые серые, почти свинцовые капли, а над деревьями, по всему низкому небу траурной лентой тянулась темная лента облаков. Но от кого и кому? Кому? Всем, кто оказался в этом месте, наверное...
И кто-то так же - предательски - нанес мне удар в самое сердце.
-- Что здесь произошло, Степан? - спросил я. - Со мной тоже случилось много непонятного, но это место я всегда считал незыблемым, неподвластным переменам, тем островом, где можно скрыться, найти покой. Покой навсегда...
Дождь непрерывно стекал по лицу слуги, словно он плакал. А, может быть, так оно и было на самом деле? Кто знает?
-- Пойдемте, господин Дан, -- повторил он. - Там, -- он показал рукой наверх, на переплетающиеся лестницы и наглухо закрытые окна, -- вы все узнаете. Умоляю вас, не теряйте времени. Его у нас совсем уже не осталось...
Поняв, что ничего больше не добьюсь, я кивнул и пошел вслед за ним по каменным ступеням, усыпанным листьями платанов. Как они напоминали мне чьи-то отрезанные ладони, распростертые в последней немой мольбе! Мне даже стало немного не по себе. Я шел, стараясь не наступать на огромные листья, и даже смотреть на них было почему-то стыдно, неловко, как будто я слышал призыв о помощи, но делал вид, что не понимаю, не воспринимаю его. Это было совсем уж невыносимо, тем более что я действительно ничего не слышал! "Не хочешь слышать, Связной! -- жестоко и холодно произнес голос внутри головы. - Ты очень много знаешь. Тебе очень много дано, но тебе удобнее не знать, прячась за непониманием и беспамятством. Теперь твой двойник ответит за тебя сполна!" - И он расхохотался как сам дьявол. Кого он имел в виду, говоря о моем двойнике? Того человека, которого в моих кошмарах называли Сергеем? Или Даниэля?
Я шел за Степаном, как во сне, проводя пальцами по сырой штукатурке, думая о том, что от этого бесконечного дождя все вокруг пропиталось сыростью до самого основания. Меня пугала сырость, она напоминала нечто, что я успел благополучно забыть и совершенно не хотел вспоминать. И все же я чувствовал сырой металлический привкус во рту, и невольный ужас сковывал меня, как я ни пытался его прогнать. Я уже плохо понимал самого себя. Есть я вообще как отдельная человеческая единица или нет? Почему окружающие, и что самое страшное - я сам, -- называют меня не иначе, как Связным?
Кусочки штукатурки крошились под пальцами. Я проходил по длинной галерее, почти совершенно скрытой вечерним полумраком. Сиреневые тени заволакивали далекие стрельчатые окна, придавая им вид романтичный и загадочный. Внезапно я остановился, ощутив под своими пальцами уже не штукатурку, а нечто страшное: горячее, липкое, тяжелое; я готов был поклясться, что чувствую тяжелый, невыносимый запах крови. С ужасом отдернув руку от стены, как будто она могла обжечь, я внимательнее вгляделся в нее. На штукатурке я ясно увидел пятно, своими очертаниями напоминающее тело человека. Человека моего роста. Это был его кровавый отпечаток. Мгновенно стремительные картины одна за другой пронеслись в моем сознании: птицы, которых ветер швыряет на скалы, и я сам вижу, как от только что свободных живых существ остаются только коричневые граффити; как я сам становлюсь одним из таких ужасных граффити под медленно наползающим катком из черного льда.
-- Что это? - мне казалось, что я кричу, но на самом деле из горла вырвался только хриплый шепот.
-- Позвольте не отвечать вам, господин Дан, -- дрожащим голосом произнес Степан. - Мне кажется, при желании вы сами сможете все понять. Теперь и сейчас.
Я опустил голову. Неужели я и вправду боюсь? Да, я боюсь. Я откинул со лба намокшие волосы. Я не должен больше бояться, потому что только страх мог победить этот удивительный мир. Сюда проник страх; теперь я совершенно ясно понял это, и я первый должен победить его, хотя бы в малом. Только изменив себя, я смогу изменить других, и в первую очередь тех, кого я люблю. А потом все мы вместе сможем изменить прошлое, настоящее и будущее. Как? Неважно. Я не знаю последствий таких серьезных поступков, как внедрение в жизни своих двойников и тем более - в течение времени, к тому же этому есть одно оправдание, и мне будет чем ответить перед высшим судом. Все, что я когда-либо делал, все, ради чего я мог сломать этот мир, была любовь. Только любовь могла бы изменить и спасти мир. Любовь станет моим оружием. Она поможет мне понять все и победить.
-- Даниэль... -- произнес я тихо.
Степан только молча кивнул.
-- Он ждет вас, -- произнес он и толкнул дверь в один из кабинетов.
Я шагнул вперед и оказался в кромешном мраке, среди которого виднелось только желтое пятно ночника, крошечного, из тончайшего китайского фарфора, разрисованного тонкими экзотическими цветами и красными лентами. Такой источник света не способен был осветить хоть что-то даже в нескольких сантиметрах от себя, а не то, что часть комнаты. Однако он был несравненно изысканный и изящный - этот свет в самом себе. Через несколько секунд мои глаза немного привыкли к темноте, и я понял, что здесь, кроме меня, находятся еще два человека, силуэты которых виднелись около плотно зашторенного окна.
-- Даниэль? Гийом? - спросил я. - Я пришел.
-- Брат! - радостно вскрикнул Даниэль и бросился ко мне. Он обнял меня, прижался к моей щеке волосами, тонко пахнущими луговыми травами. - Как же я рад, что ты жив!
Он действительно был рад, счастлив, и мое сердце открывалось ему навстречу в ответном порыве.
-- Даниэль, Даниэль, -- повторял я, -- как же трудно было добраться до тебя! Правда, это такая длинная история, да и не очень интересно это. Ты знаешь, я так испугался там, в коридоре, когда увидел... -- я осекся, не зная, как продолжить дальше, -- Я думал... Я так рад, что вижу тебя, что ты здоров и весел. - Последние слова я произносил уже, сам себе не веря, как будто стоял рядом с постелью умирающего, когда говоришь: "Не унывай, старина! Через неделю вместе пойдем на лыжах кататься!"
И тут я внезапно почувствовал словно предупредительный толчок. Как же я мог забыть про Гийома? Он ведь так и не шелохнулся, когда я вошел. Он до сих пор стоял около окна, и, если бы я не был настолько сконцентрирован на Даниэле, почувствовал бы, какие волны напряжения, ужаса, безумного страха, доходящего до агрессии, исходят от Гийома. На мгновение мне показалось, что вокруг меня падают синие и алые светящиеся стрелы. Его лихорадочная дрожь становилась почти материальной, переходя за границы четырехмерности.
Я не мог понять, как поступить мне, что сказать?
-- Что случилось, Гийом? Что с вами происходит? - спросил я. - Почему вы так странно разговариваете? Что случилось с вашим миром? Наконец, почему вы стоите в комнате с наглухо закрытыми шторами?
-- Что ж, объяснять, так все сразу, -- сказал Гийом, и в его словах прозвучал металл.
Он вскинул руку и резко отдернул тяжелую штору. В эту минуту мне показалось, будто сноп безжалостного солнечного света хлестнул меня по глазам. Сквозь стену слепящего света я смутно видел его стройную фигуру, видел, как льются на его плечи черные волосы, похожие почему-то на расплавленное золото. Ослепительно, безжалостно прекрасный, он был воплощением жестокого солнечного бога. Еще мгновение, -- и я потерял бы сознание. Наверное, из моего горла вырвалось нечто, похожее на стон, потому что Даниэль быстро произнес:
-- Хватит, Гийом, так нельзя. Ведь Дан - брат нам, и он нисколько не виноват в наших проблемах.
-- Прости, Даниэль, -- глухо произнес Гийом, и в его голосе прозвучало такое отчаяние, что у меня сжалось сердце.
-- Я пришел помочь вам, -- сказал я. - Даниэль, Гийом, братья... Я люблю вас. Я - Связной, проводник, если вы еще не забыли. И теперь я намерен изменить само время, потому что я, кажется, начинаю догадываться, что здесь произошло, хотя мало знаю и еще меньше помню.
-- Скажи это Даниэлю, Дан, -- отозвался Гийом, снова плотно задергивая штору. - Ему, как и всем нам, придется все вспомнить. Ты уже увидел, наверное, что в целой стране у него одного сохранился оптимистичный взгляд на жизнь. Мы тонем, а он не обращает на это внимания. И знаешь, почему? Он просто ничего не помнит. Совсем ничего. Каждое утро он просыпается словно впервые. Словно заново рождается. Нет, конечно, он помнит меня, тебя... Но больше - ничего. А результат - ты видишь.
Я смотрел на Гийома и видел, как огненные ленты, похожие на змей, обвивают его со всех сторон, его страх становился видимым, пульсирующим, и в мое сердце все глубже и глубже вонзалась толстая игла. Надо же, -- подумал я, -- как давно уже я не испытывал чего-то подобного... А огненные ленты тем временем уже взметались вверх, и вскоре весь Гийом стоял в столбе жидкого алого пламени. Он весь дрожал, и меня в ответ тоже начинала колотить дрожь.
-- Ты считаешь, Гийом, что нам всем придется вспомнить... -- я с трудом выговаривал слова.
--Да, -- ответил он, и жидкое пламя, посреди которого он стоял, взметнулось еще выше. - Я больше не могу быть один. Нет, нет, молчи, Даниэль, я знаю, что ты сейчас мне ответишь, не говори ничего, или мы не поймем друг друга... Ты боишься вспомнить, я тоже боюсь, боюсь смертельно, да и Дан тоже боится... Но... у нас просто нет другого пути. Если мы не вспомним, то потеряем друг друга, -- каждый в своем разломе. А потому мы должны отправиться в этот разлом, все вспомнить, не возненавидеть друг друга...
Даниэль протестующим жестом вскинул руку.
-- Нет, Даниэль, -- сказал я. - Гийом прав. Тебе кажется, что любовь вечна, но, быть может, ты опять же - просто боишься встретиться с чем-то страшным? Я знаю место, где скрывается Мара, я знаю, что уничтожить ее можно будет только там, но только в том случае, если, несмотря ни на что, вы сохраните верность друг другу....
-- Ты знаешь? - живо спросил Гийом. - Где это? Как оно называется?
Как будто засушливый пустынный ветер повеял в комнате.
-- Оно называется Замок Кривых Зеркал, -- и я быстро взглянул прямо в глаза Гийому.
Он покорно склонил голову.
-- Я так и знал, -- прошептал он.
-- Что ты знал? - крикнул Даниэль почти в отчаянии. - Я вообще среди вас - как будто лишний! Вы говорите о чем-то с таким видом, будто все мы переживаем конец света, а я понятия не имею, о чем речь!
-- Я всегда боялся сделать тебе больно, малыш, -- сказал Гийом, и эта страшная боль отразилась бесконечным темным морем в его глазах и в отсветах пламени, плясавших вокруг него. - Как и тебе, Дан.
-- Я не боюсь, -- сказал я, пытаясь улыбнуться через боль в сердце. - Дай мне руку, Гийом.
Секунду поколебавшись, Гийом протянул мне ладонь, и я сжал ее обеими руками. А потом в моем сознании возник зимний город, по которому мела бесконечная, как бессмысленная жизнь, лишенная любви, снежная поземка. Северный ветер гулял по безлюдным улицам, шевелил полузамерзшие газетные листы на лотках возле какого-то вокзала. "Взгляни-ка, Связной, -- прошептал голос в моей голове. - Держу пари, ты не помнишь, какой именно сегодня день. Когда-то в этот день ты, а с тобой - и вся страна, -- отмечал день рождения, и каждая уважающая себя газета стремилась тиснуть статью, посвященную этому знаменательному событию. А ну-ка посмотри сейчас, увидишь ты хоть где-нибудь намек на это? Ну хоть малюсенький, хоть размером с объявление о пропаже собак? Нет? Хочешь знать, почему "сик транзит глория мунди"? А, закрытая тема? У людей, ах, прости, у не-людей, все по-серьезному! - Закрытая тема! Ты, мой дорогой, -- Закрытая Тема!" - И он истерически расхохотался.
На самом деле смеялся я. Гийом с ужасом смотрел на меня, отдернув руку.
-- Тебе смешно, Дан? - удивленно спросил он. - Нет, это не может быть смешно. Вот этого я и боюсь. Для тебя, для себя, для Даниэля... Одно неверное движение, один шаг, одно слово, -- и больше мы никогда не встретимся. Никогда! - Ты понимаешь, какое это страшное слово - никогда?
-- А разве лучше прятаться за закрытыми шторами? - возразил я. - Ждать, когда разлом доползет до вас и похоронит под собой или в себе? Поверь мне, Гийом, не стоит ждать. Я имею право сказать это, потому что это меня, -- слышишь, меня, -- раздавила ледяная глыба из снега и грязи, это на мне потом делали деньги, на мертвом, и никто не пришел на помощь, никто не перезаписал в следующее воплощение за секунду до смерти, предоставив во всей полноте почувствовать нескончаемый кошмар агонии. Через два года меня объявили "закрытой темой", словно я никогда не существовал и никогда больше не буду существовать! Просто потому, что так для всех удобнее! И только Даниэль дал мне возможность жить, говорить, сказать то главное, что я успел понять так поздно, и теперь то же самое я сделаю для вас. Для них - не-людей - я умер Связным. Для вас я - действительно Связной. Мы трое - Избранные, и мы можем многое, и незачем клясть богов, которые не желают нас слышать. Достаточно того, что я слышу вас, а вы - меня. Мы пройдем в Замок Кривых Зеркал для того, чтобы иметь возможность вместе идти и дальше. Вы согласны со мной? Астральное воинство невелико, но даже столь немногочисленное, оно изменит этот мир!
Пламя, плясавшее вокруг Гийома, медленно успокаивалось, снова серпантинными лентами ложась ему под ноги и медленно исчезая тлеющими оранжевыми искрами.
-- Браво, Дан, -- тихо произнес он. - Я не смог бы сказать лучше. Если ты в состоянии, давай немедленно отправляться туда.
-- Есть только одно "но", -- сказал я. - Мне помог добраться до вас один человек... Если бы не он, вряд ли Мара пропустила бы меня. Он - один из тех, заблудившихся...
-- Из тех, что держат нас в осаде? - спросил Даниэль.
-- Не совсем так, -- возразил я. - Просто им некуда деваться... Они шли искать помощи у Шаретта, а по дороге попали в облако Мары и очутились здесь. А теперь считают, что Гийом и есть Шаретт, который поможет им в борьбе против бесчеловечного правления санкюлотов, демократов или еще черт его знает кого...
Гийом с досадой поморщился:
-- Только этого еще не хватало! Опять мир спасать? Ну уж нет! Мне дай бог со своим разобраться! А тот мир сколько раз спасать приходилось, и то - только потому, что никого более подходящего под рукой не нашлось. - он помолчал секунду, а потом горько произнес, -- Избранные!
-- Гийом, -- мягко возразил Даниэль. - Но решать все равно нам что-то придется. Они ведь уже здесь, и мы должны что-то предпринять. И к тому же Дан говорит, что там есть человек...
-- Да, он... -- и снова я с трудом подбирал слова, -- одной с нами крови...
-- Крови?! - воскликнул Гийом и расхохотался. - Крови, говоришь?
Теперь уже я смотрел на него с ужасом и изумлением.
-- Даниэль... -- еле выдавил я. - Я ничего не понимаю. Вот уже во второй раз я произношу это слово, а в ответ слышу взрыв хохота. Мне иногда даже начинает казаться, что я схожу с ума...
Даниэль опустил голову, чтобы я не догадался, что он с трудом сдерживает слезы.
-- Прости, брат, -- прошептал он и, взяв мою ладонь, поднес ее к своему сердцу.
-- Стой, Даниэль! - крикнул Гийом. - Ты же убьешь его!
Но было уже поздно. Когти отвратительной рептилии, только что танцевавшей в облике обольстительной девушки, впивались в мою грудь, рвали ее на части, меня швыряло на холодную стену, от меня шарахались до безумия перепуганные лошади, меня заливал ледяной дождь, в мою шею впивались клыки вампира, а рядом расползалась огромная трещина, из которой поднимался отвратительный серный дым... А потом я умер, а потом почувствовал, как внутрь меня проходит оживляющая темная влага, пылающая любовью и жизнью, и я не сразу осознал, что эта влага называется - кровь. Свет взорвался в моей голове, а в этом слепящем свете стоял черноволосый и зеленоглазый, выжигающе прекрасный, -- как солнечный бог, -- Гийом, и его улыбка, похожая на луч солнца, пробивавшийся сквозь лед (лед отчуждения, предрассудков, лед проклятой жизни, -- подумал я), была воплощением любви, ее единственным светом на этой несчастной заброшенной земле, давным-давно забывшей о том, что же такое - любовь. Гийом и был любовь, я понял это. Он стоял передо мной, не сгорающий в жидком алом пламени, и мне захотелось опуститься перед ним на колени, но вместо этого мои ноги подломились, и я упал в полный мрак. Я потерял сознание; оно просто отказалось в полной мере принять этот шквал информации.
Я пришел в себя уже на кровати и, видимо, довольно скоро. Даниэль и Гийом сидели рядом со мной.
-- Дан, ты как? - сразу же спросил Даниэль, увидев, что мне удалось открыть глаза. - Тебе лучше? Ты прости меня, пожалуйста. Я как был неисправимым эгоистом, так и остался... Я должен был подумать о тебе... -- и он осторожно притронулся к моей перебинтованной груди.
-- А что, Даниэль? - голос Гийома звучал совсем глухо и отстраненно. - Это несчастье было бы легко поправить, как ты думаешь?
Даниэль даже отшатнулся:
-- Гийом, да как ты можешь предлагать такое, даже в шутку? Хочешь, чтобы Дан, как и мы, не смог ни есть, ни пить? Неужели мало нас двоих?
Гийом легко поднялся с постели, грациозный и стройный, подошел к окну и, не глядя ни на кого, меланхолично и немного рассеянно произнес:
-- Конечно, я пошутил. Неудачно пошутил, только и всего... Я всегда шутил и всегда за это платил. - он помолчал с минуту, а потом продолжал с трудом, -- Не шутка - лишь то, что я очень люблю тебя. Я не хочу тебя потерять. Но для этого одного моего желания мало, нужно еще и твое. Чтобы остаться вместе, нужно пережить одну (да, хватит и одной!) из самых важных для нас обоих прошлых жизней, понять, в чем состояла наша ошибка, а потом опять вернуться в это прошлое и изменить его, исправить. Ты понимаешь, о чем я?
-- Ты предлагаешь в очередной раз два раза подряд пережить смерть? - тихо сказал Даниэль.
Гийом кивнул:
-- Я не вижу другого пути, Даниэль. Знаю только одно: для тебя я сделал бы это, но не могу от тебя требовать того же. Это было бы нечестно. Ты не обязан помнить то, что не хочешь, ты не обязан оставаться рядом со мной, если в состоянии прожить и вдали от меня, и, конечно, ты вовсе не обязан любить меня. Что же касается меня... Я делаю это для себя. Я люблю тебя. Мне меньше всего хотелось бы ждать, пока этот разлом дойдет до замка, и тогда мы пропадем в нем. Навсегда. На все времена.
Даниэль подошел к Гийому, застывшему около окна, и обнял его за плечи.
-- Брат, -- сказал он. - Конечно, сейчас у меня совсем нет памяти, и в этом ты прав. Но правда и в том, что я люблю тебя больше всего на свете. Ради тебя я готов был бы заглянуть во все бездны ада по очереди, чтобы каждый раз сказать, что я люблю тебя; ради тебя я готов пережить не две смерти, а двести - подряд, -- чтобы перед каждой из них сказать, что я люблю тебя. Ты же знаешь, что перед смертью не врут. Я люблю тебя, на все жизни, на все времена. Без тебя меня нет, а потому я сделаю все, что ты считаешь нужным. Я мало знаю, но я верю тебе. Я верю, что должно все устроиться таким образом, чтобы мы не расставались никогда. Больше я не хочу ничего.
Я смотрел на эти два стройных силуэта - живое олицетворение скорби - приникшие друг к другу, они как будто готовящиеся проститься навсегда, и мое сердце разрывалось на части от почти физической боли.
-- Даниэль, Гийом, -- сказал я. - Даю вам слово, мы победим. Мы должны прорваться. Мы - все вместе. Главное, -- помнить не о том, что есть колдовство, которое кичится, будто может взять верх над всеми на свете. Не спорьте со злом, не возражайте ему, помните только, -- есть любовь и свет. Видеть свет, а, значит, свой путь, и любовь, -- выше которой не существует ничего, -- значит победить. Я проведу вас к Кривым Зеркалам и сделаю все возможное, чтобы вы вместе вышли оттуда. Клянусь.
Два силуэта, слившихся в один, даже не шелохнулись.
-- Степан! - негромко позвал Гийом слугу.
Я встал с постели и сделал несколько шагов по направлению к двери, которую уже открывал Степан, видимо, все это время находившийся неподалеку. Он застыл на пороге, не решаясь пройти дальше, совсем как там, в одной из своих прошлых жизней, когда он, командир отряда санкюлотов, пришел сжигать замок двух молодых аристократов. Движимый праведной классовой местью, он распахнул двери и увидел их - за несколько минут до прихода демократов успевших заколоть друг друга и лежащих среди вороха серебряных лилий, источавших душный аромат. Он до сих пор не забыл их полузакрытые глаза и то невозможно живое их выражение, в котором ясно читалась всего одна фраза: "Люблю тебя"...
Поняв, что Гийому сейчас каждое слово дается с огромным трудом, я произнес:
-- Степан, открой ворота и пропусти людей во двор. Пусть располагаются как могут. Сюда ты можешь впустить только одного человека - Луи де Ларошжаклена. Когда господа переговорят с ним, ты получишь дальнейшие распоряжения, но пока... Сюда не должен войти никто, кроме него.
Степан быстро взглянул на Гийома, но тот даже не поднимал головы, как будто все происходящее совершенно не занимало его. Восприняв его неподвижность как знак согласия, Степан молча наклонил голову и исчез за дверью, аккуратно прикрыв ее за собой.
-- Вот и все, -- медленно произнес Гийом. Не осознавая, что делает, он еще плотнее закрыл шторы, как будто хотел, чтобы снаружи до него не могло донестись ни одного звука - ни криков людей, ни ржания лошадей. Мне было страшно смотреть на него; я чувствовал всю пропасть его отчаяния и знал: в таком состоянии обычно выбрасываются из окна или режут вены, причем последнее - точно было "дежа вю".
Гийом подошел к кровати и, протянув руку к изголовью, достал нечто, напоминающее рукоять меча.
-- Дан, -- сказал он, поглаживая ладонью рукоять. - Там, где мы с Даниэлем будем, это мне, наверное, не понадобится. Это меч Белена, и я отдаю его тебе на сохранение. Думаю, именно им мы сможем уничтожить Мару. После того, как... -- дальше он не мог продолжать.
Я взял в руки адомантин, и он показался мне горячим, словно был нагрет летним полуденным солнцем.
-- Не только уничтожим Мару, -- уверенно сказал я, разглядывая рунические письмена нам рукояти. - Этот меч проведет нас к Кривым Зеркалам.
-- Тогда пошли скорее, -- Гийом плотнее закутался в плащ, как будто его знобило. - Даниэль, ты готов?
-- Погоди, Гийом, -- отозвался Даниэль. - Еще несколько минут. - Он прислушался к смутному движению в замке. - Слышишь, к нам идут. Ты даже не слышал, что сказал Дан? Надо переговорить с Луи де Ларошжакленом.
Гийом равнодушно пожал плечами. Наверное, именно так он выглядел бы, если бы конвой стражников вел его на эшафот, -- внешне безразличный, уже не принадлежащий этому миру, и только боль и отчаяние в глазах говорили о том, что он еще способен хоть как-нибудь реагировать на внешние воздействия этого мира, которые, впрочем, казались ему бессмысленными.
-- Что? - с недоумением спросил он, словно разбуженный от глубокого сна.
Даниэль хотел ответить, но не успел, потому что дверь уже распахнулась, и в светлом проеме возник человек, высокий, стройный, и с его длинных темных волос на пол стекала дождевая вода. "Дежа вю", -- чуть слышно прошептал Даниэль, но я понял, что он имеет в виду, вернее, кого - меня, -- в то время как я сам стоял в его комнате, потерявшийся во времени и в памяти, не понимающий, кто же я такой на самом деле. И бесконечная вода ледника стекала с моих волос на пол. Мне было холодно и страшно, и я тогда знал только одно, -- я нахожусь рядом с тем, кто придумал меня... Это придавало огромные силы; мне казалось, что я наконец-то нашел свой дом, который искал так долго, -- всю свою жизнь...
Луи де Ларошжаклен замешкался на пороге; видимо, не ожидал, что ему назначат встречу в кромешной темноте. Однако он быстро овладел собой и произнес с достоинством:
-- Добрый день, господин Шаретт. Прошу прощения, что приходится потревожить вас, но мне с моими людьми некуда деваться... Они больны, голодны, наконец, мы все, и я в том числе, -- совершенно запутались. Мы шли к вам как человеку, известному своей бескомпромиссностью и ненавистью к безбожному режиму. Мы думали, вы поймете нас, окажете поддержку. Я не смогу сражаться дальше один. Я чувствую, что остался совсем один... Что же касается вас, я нисколько не верю слухам, будто вы жестоки как дикий зверь. Просто люди на удивление суеверны: они и впрямь поверили, что Каррье сошел с ума после того, как убедился в том, будто вы - оборотень, и от его самосуда вас с братом спасли такие же оборотни - волки.
Гийом терпеливо выслушал эту длинную тираду, а потом сказал:
-- Быть может, вы все-таки пройдете в комнату, господин де Ларошжаклен? В дверях разговаривать не стоит. И, кроме того... Прошу вас, сядьте в кресло, потому что мне, вероятно, придется огорчить вас и сказать, что вы заблуждаетесь на мой счет.
Луи изумленно посмотрел на Гийома, однако послушно прошел внутрь комнаты и сел в кресло.
-- Итак, господин де Ларошжаклен, -- произнес Гийом, -- Я вовсе не тот, за кого вы меня принимаете. Я глубоко уважаю и вас, и господина графа Шаретта, но, увы, я - это не он. Меня зовут (или звали?) Гийом де Монвиль.
-- Что? - переспросил Луи. Смысл сказанного никак не доходил до него. - Что вы сказали? Я не ослышался?
-- Я - граф Гийом де Монвиль, -- спокойно повторил Гийом и горделиво вскинул голову. Он смотрел прямо в глаза Ларошжаклену, и тот чувствовал, что его сознание начинает раскалываться. Он видел перед собой, несмотря на темноту, те удивительные глаза, о которых давно уже ходили легенды: глаза цвета адриатических волн, холодные, беспощадные; глаза, в которых можно утонуть; при взгляде на которые сошел с ума обезумевший маньяк Каррье.
-- Нет, -- прошептал он. - Невозможно! При взгляде на вас Каррье сошел с ума, я слышал это, и, видя вас перед собой, я верю в это... Вы - Франсуа Шаретт, и я не понимаю только, почему вы так шутите со мной?
-- Я не шучу, -- серьезно сказал Гийом. - Разве я похож на шутника, господин Ларошжаклен?
Луи с усилием потер виски.
-- Погодите, погодите, -- пробормотал он. - Но если, как вы утверждаете, вас зовут Гийом де Монвиль... Нет, это невозможно! Граф Гийом де Монвиль погиб в сентябре 1793 года не без помощи тех, кто щедро расклеивал на всех парижских заборах листки, где его называли воплощением зла и разврата, -- "падшим Ангелом", который соблазнил своего брата, растлил множество женщин. В глазах не только простолюдинов, но и аристократов он был чуть ли не исчадием ада, и ненависть к нему росла стремительно, как лесной пожар. В тот солнечный, жаркий по-летнему сентябрьский день его разорвали на части; его голову швырнули на стол этой королевской шлюхе Дюбарри. Его брат Даниэль был казнен через два дня после этого на гильотине, и, клянусь вам, ничего страшнее видеть мне не приходилось!.. Что же происходит? Я не понимаю...
"Вот оно, начинается, -- подумал я. - Царство Кривых Зеркал уже совсем близко, и если мы не войдем в него, оно придет к нам само, но, сдается мне, уже на других условиях"...
Даниэль сделал шаг вперед к Луи.
-- Посмотрите на меня внимательно, господин де Ларошжаклен, -- сказал он. - Я и есть брат Гийома, Даниэль.
-- Кажется, здесь и вправду чересчур темно, -- почти равнодушно заметил Гийом. Он откинул в стороны шторы и распахнул окно. - Теперь вам хорошо видно всех нас, господин де Ларошжаклен?
Свет, ослепительный и безжалостный, хлынул в комнату, несмотря на то, что за окном по-прежнему продолжал идти бесконечный осенний дождь, а небо было сплошь затянуто тучами, похожими на траурные ленты. Гийом спокойно и прямо стоял в потоке белого света; его губы были тронуты легкой улыбкой, в прозрачных морских глазах можно было утонуть, а волосы падали на плечи волнами темного золота.
Луи непроизвольно вскрикнул и заслонил глаза рукой.
-- Господи, где же я? - вырвалось у него.
-- Я объясню вам, господин де Ларошжаклен, -- сказал Гийом. - Вот только бог тут, поверьте, не при чем. Запомните только одно, как истину: миров очень много, и на одной земле свет клином не сошелся. Так что сейчас вы в одном из таких миров, который, наподобие вашей земли, переживает нечто вроде Армагеддона. Небольшого такого Армагеддона, но от этого не менее болезненного. А вы с вашими людьми просто потерялись во времени. Это бывает, поверьте; это не так страшно. Только вот слушать вас (если вы, конечно, заведете разговор о судьбах страны или политических партиях) я не стану. Это, мягко говоря, здесь не актуально. Что кажется вам невероятно важным, для нас - астральных воинов, ничего не стоит. Короли и простолюдины, лилии и колпаки, -- это такая суета, господин Ларошжаклен. Возможно, вы и сами со временем поймете это. Возможно, вы поверите всем сердцем, что миров много, а истина для них всех - одна.
-- Какая? - оторопело произнес Луи.
-- Любовь. Свет и любовь, -- просто сказал Гийом. - То, что всегда спасало и будет спасать миры любого порядка, -- и верхние, и нижние. Вот и сейчас... Я, конечно, предоставлю замок в ваше распоряжение, и никакие санкюлоты из нижнего мира не потревожат вас. Единственная опасность, существующая здесь, -- это разлом, трещина, в которую, собственно говоря, вы и попали. И сейчас мы с Даниэлем и Даном уйдем, чтобы уничтожить этот разлом.
Кажется, Луи растерялся совершенно.
-- Я очень плохо понимаю вас, -- произнес он. - Наверное, мне просто ума не хватает говорить с вами... Лучше просто скажите мне, что я должен делать? Что мне говорить своим людям? Они же спрашивать будут...
Гийом обнял Даниэля за плечи.
-- Как я уже сказал, мы сейчас уходим. Вы можете сказать своим людям, что граф Франсуа Шаретт отправился за своим войском, отсутствовать будет не дольше двух дней. Пусть ваши люди располагаются где угодно, только не в этой комнате. Вы должны дать слово, что сюда не зайдет никто.
Луи стремительно поднялся и почтительно склонил голову:
-- Сюда не войдет никто, господин де Монвиль, -- сказал он. - Даже если мне пришлось бы держать оборону. Но сюда смогут войти только через мой труп.
Губы Гийома тронула легкая улыбка.
-- Луи всегда говорит правду, -- сказал я. - Поверь ему, Гийом.
Гийом снисходительно пожал плечами.
-- Я и не сомневался.
-- Господин де Монвиль, -- решился задать вопрос Луи, глядя в мою сторону. - А кем вам тогда приходится господин Дан?
-- А разве он не сказал? - небрежно отозвался Гийом. - Он проводник, связной. Связной с большой буквы. Он стал Связным после того, как погиб под лавиной, а Даниэль сумел навсегда ввести его в астральный план, сделать его своим двойником. Теперь мы неразлучны; мы - Избранные, Астральные воины, и мы идем в очередной бой, хотя и не знаем, вернемся ли оттуда. Так что на всякий случай - прощайте, господин де Ларошжаклен. Быть может, рано или поздно вы тоже присоединитесь к нам; я даже в этом уверен. Вы - прирожденный астральный воин, только пока не понимаете этого... Но и я в свое время не вполне это понимал, и для того, чтобы осознать, что именно со мной происходит, потребовалось достаточно много времени... А теперь помните о своем обещании и, чтобы не забыть о нем ненароком, проводите нас. Это не займет много времени, -- какую-нибудь минуту... Ну, что, Дан, пойдем? Нам пора. Я знаю, что перед смертью не надышишься, а потому... -- он бросил прощальный взгляд на комнату, на одиноко стоящего посреди нее Луи де Ларошжаклена. - Мы вернемся, Луи, верьте в это, и своей верой вы поможете нам победить и, быть может, стать таким, как мы. - Он обернулся ко мне: -- Дан, бери меч! Вперед!
-- Осталось только сказать: "Один за всех и все за одного!", -- рассмеялся я, вспомнив приевшееся выражение из знаменитого романа-фельетона Александра Дюма.
Даниэль и Гийом тоже не смогли сдержать улыбки:
-- Дан, ты прав, как всегда, -- сказал Гийом, и его глаза блеснули каким-то далеким, из прежней жизни, мальчишеским озорством. - Пусть господин де Ларошжаклен запомнит нас смеющимися, а не жертвами! Спасибо тебе за урок, Дан!
Я протянул ему руку, и он крепко сжал ее, а другой рукой прижал к себе Даниэля. Я взмахнул рукоятью из адомантина, и в то же мгновение из нее вылетел огненный клинок. Синие огненные искры заплясали на стене, обозначив дверной проем в совершенно гладком месте.
-- Помните о своем обещании, господин де Ларошжаклен! - крикнул я Луи. - Пройти к Кривым Зеркалам - целиком - смогу только я, в чем вы сейчас убедитесь. А заодно посмотрите, как выглядит астральный меч, и вы поймете, что играть им непосвященному, по крайней мере, опасно. Помните, Луи, миров очень много!
Я поочередно дотронулся острием огненного меча сначала до груди Гийома, потом Даниэля, и они мягко опустились на пол, покрытый пушистыми волчьими шкурами. Рядом со мной остались только два полупрозрачных, золотистых стройных силуэта, по-прежнему обнимающие друг друга.
-- До встречи, Луи! - крикнул я, и мы все вместе шагнули за дверь, очерченную клинком огненного меча.
Луи остался в комнате один. Он еще долго смотрел на пустую стену, на которой уже давно потухли огненные искры, и не мог заставить себя сдвинуться с места. Он даже не обратил внимания на то, что вскоре в комнате бесшумно, как привидение, появился Степан. Словно выполняя привычную обязанность, он по очереди перенес на постель безжизненные тела своих господ, укрыл их оленьими шкурами, а потом вынул из кармана ключ и обратился к Ларошжаклену:
-- Нам пора, господин.
-- Что? - встрепенулся Луи, как будто очнувшись от тяжелого сна. - Ах, да, мне же придется охранять эту дверь двое суток. Клянусь, сюда не войдет никто, даже сам король Франции... Если б он мог... -- Он тяжело вздохнул и, немного помедлив на пороге, вышел в коридор и плотно закрыл за собой дверь.
За порогом комнаты я снова увидел бесконечный и безрадостный до отчаяния ландшафт - мертвую выжженную пустыню без конца и края. Пески, коричневые, желтовато-красные простирались до самого горизонта, и всю перспективу не оживлял ни единый высохший кустик, ни даже лохматый шар перекати-поля. Здесь, видимо, не могли расти даже колючки. Даже солнце над этими песками не могло светить, даже безжалостно, и ни один палящий луч не падал на эту безнадежную равнину, над которой царила устрашающая, как пасть адского чудовища, громада черного замка с пустыми провалами бойниц. Небо над пустыней было серым, мертвящим, небом, в котором не было места для птиц. Я оглянулся назад, на дверь. Она еще какое-то время мерцала золотыми искрами, но потом ее очертания стали дрожать в знойном мареве и медленно, неотвратимо таять.
-- Кажется, это конец, -- произнес Гийом, привычным жестом откидывая со лба непослушную черную прядь волос.
-- Кажется, ты прав, -- прошептал Даниэль.
Он судорожно сжимал руку брата. "Как утопающий", -- подумал я.
-- Гийом, -- беспокойно сказал Даниэль. - Ты слышишь?
Он кивнул.
-- Это ее голос. Это она повторяет: "Иди ко мне". Но не бойся, Даниэль, я сделаю все, что от меня зависит, чтобы она не навредила тебе больше.
-- Я раньше тоже слышал этот голос, -- сказал я. - А теперь не слышу ничего.
-- Тебя защищает меч Белена, -- ответил Гийом. - Он останется с тобой. А нам придется встретиться с этим исчадием ада лицом к лицу. Дождись нас, Дан, потому что без этого меча мы не сможем уничтожить замок и нашу навязанную нам сущность... Ну, ты понимаешь, о чем я...
Я кивнул. Чем ближе мы подходили к замку, тем медленнее шел Даниэль, и я видел, что еще немного - и на ладони Гийома останутся синяки от его пальцев.
-- Не бойся, Даниэль, -- Гийом ласково улыбнулся брату. - Помнишь, когда-то ты клялся, что сумеешь найти меня, чего бы это тебе ни стоило. Тогда я не верил тебе, но ты сделал это, и тогда я понял, что единственное в этом мире ценное - это любовь. И теперь я даю тебе слово: я найду тебя, я узнаю тебя, я сделаю так, что мы никогда, -- слышишь? - никогда - больше не расстанемся.
Даниэль взглянул с отчаянной надеждой в его изумрудные глаза:
-- Я верю тебе, Гийом, -- сказал он. - Я очень хочу в это верить.
Темная тень от замка наползала все ближе, почти скрывая нас под собой.
-- Кажется, сейчас мы простимся с тобой, Дан, -- сказал Гийом. Он бросил на меня взгляд, как будто приговоренный к смерти с вершины эшафота на того, кто остается жить вместо него.
И тут словно что-то подтолкнуло меня:
-- Последний вопрос, Даниэль, Гийом, -- сказал я. - Это очень важно, а почему, я и сам не знаю... Но скажите, на сколько лет (я имею в виду внутренний возраст) вы себя ощущаете?
Даниэль заметно вздрогнул:
-- На пятнадцать лет, -- прошептал он.
-- Двадцать, -- тихо произнес Гийом, а потом решительно встряхнул головой, словно отгоняя случайное наваждение. - Все, пора. Я пойду первым.
Он шагнул в каменный пролом, -- единственный путь, через который можно было попасть в замок, и исчез.
-- Гийом! - закричал Даниэль, бросаясь за ним следом. Через секунду я снова услышал его крик: Гийом, где ты? Я ничего не вижу! Гийом, спаси меня! - А потом все стихло.
Я растерялся. Надо было что-то предпринять, но что? - Я не знал больше ничего. Я стоял, прижимая к груди рукоять меча из адомантина, когда вновь услышал рядом тихий, чуть насмешливый голос:
-- Проблема, Связной?
Солнечный бог стоял рядом со мной, мягко улыбаясь.
-- Что делать, Белен? - тихо спросил я. - Чем я могу помочь им?
-- Да в общем-то ничем, -- пожал плечами юноша, встряхнув золотыми волосами, и солнечные искры заплясали по безжизненным камням пустыни. - Я, конечно, понимаю тебя: вот так просто сидеть и ждать у моря погоды, -- что может быть хуже? Давай проведем время получше. Я, конечно, не гарантирую, что ты получишь массу удовольствия, да, собственно, кривые зеркала и не предназначены для того, чтобы доставлять удовольствие; скорее, наоборот, совсем для другого... Но, по крайней мере, ты сможешь увидеть, как твои братья пытаются выбраться почти из патовой ситуации и, кто знает, не случится ли так, что ты и в самом деле сможешь помочь им?
-- Я же говорил тебе, Белен, -- сказал я, сжимая рукоять меча. - Я готов всю свою кровь отдать за них.
-- Ну что ж, -- отозвался он, протягивая мне руку, -- Тогда пойдем туда, брат. Правда, никто там тебя не увидит и не услышит, но это не беда. Все могло бы быть хуже... Гораздо хуже...
В этой комнате, когда-то являвшейся воплощением изящества и прекрасного, самого изысканного вкуса, в этих апартаментах, достойных короля, где на обоях, тончайших фарфоровых вазах, тканях жили диковинные китайские драконы, легкие мотыльки и экзотические райские птицы, казалось, опустился серый плотный занавес болезни и умирания, свидетельствующий о том, что представление подошло к концу, и окончательного его завершения ожидают только те, кому вовсе некуда деваться. К этим скучающим зрителям относились слуги, бесшумно, как тени, скользящие мимо постели умирающей графини; священник, напрасно томящийся в коридоре вот уже третий день. Он больше не надеялся, что графиня придет в сознание и, как положено настоящей христианке, сможет принять последнее причастие.
Достаточно было взглянуть на нее, чтобы понять: все давно уже кончено. Удивительно подумать, всего неделю назад она была еще необыкновенно хороша собой, обольстительна; ее красота была поистине необычайной, так редко встречающейся у женщин: прелесть, с возрастом становящаяся все более яркой. Что могло случиться за эту неделю и почему она увяла так стремительно? Молодой человек, черноволосый и стройный, с удивительными изумрудными глазами, так напоминавшими прозрачные адриатические волны, теперь, казалось, потухшими навсегда, уже двое суток стоял на коленях около постели матери и бесконечно задавал себе один и тот же вопрос: "За что? Почему так сложилась вся его жизнь?"
Какое-то злое безжалостное чудовище убивало все прекрасное, что было в его жизни, все, что он любил. А свою мать он любил больше жизни, хотя прекрасно отдавал себе отчет в том, что она никогда не ответит ему такой же бесконечной любовью. Сколько лет он жил словно в аду, надеясь добиться от нее хотя бы одного ласкового взгляда, одного из тех, что она так щедро расточала Ему... Он не заслужил этого; и разве Гийом не делал все возможное, чтобы добиться ее расположения? И почему другие его ровесники знают, что такое - материнская любовь, а Гийом довольствуется жалким эрзацем? Она всегда была для него совершенством красоты, недоступной красоты небожительницы. Только ради нее он появлялся при королевском дворе, хотя ненавидел сплетни, интриги, весь дворцовый образ жизни. Карты, проститутки, бессонные ночи... Ради нее (только бы видеть ее!) он согласен был бы жить даже в аду!
Но все было бесполезно. Даже когда она скользила по нему взглядом, мягким и ласковым, Гийом видел только мимолетное удовлетворение художника, завершившего свою работу, но не привязанного к ней душой. Он красив как ангел, им можно гордиться, но любить... Вероятно, ее сердца просто не хватало для всех них. Впрочем, Гийом никогда не понимал женщин, да и не поймет никогда, нечего и пытаться.
Он стоял на коленях около ее кровати, глядя на посеревшие заострившиеся черты лица, на которых читал только бесконечное страдание. Но он знал, что это страдание - не о нем. Он не замечал, что проходящие мимо него слуги косятся в его сторону со все нарастающим беспокойством: в их понятии были налицо все признаки, свидетельствующие в пользу того, что еще одни сутки, -- и молодой господин сойдет с ума. Но подойти к нему было еще страшнее: всем известен его безумный характер. Он сначала действует, а потом думает. Сначала убьет, а уж потом раскается; и его изумрудные прекрасные глаза так легко могут превращаться в беспощадные глаза дикого зверя! Нет, лучше не говорить ему ничего, а предоставить обстоятельствам развиваться по воле божьей.
Пусть она не любила его; Гийом душу отдал бы за нее или ее душу удержал бы руками. Но в его голове звучала только одна фраза: невозможно, невозможно. Предметы расплывались перед глазами, и он не понимал, что этому виной - бессонные ночи или слезы, которые он не может сдержать? Он знал только одно: этот ужасный мир, эта жестокая жизнь отняли у него все, что он любил, и теперь, если только он переживет эту смерть, он будет мстить им всю жизнь беспощадно. Ничто не остановит его. Мысленно он уже успел написать целый список подлежащих уничтожению. И первым в этом списке значился король, этот старик, благоволивший к прекрасной графине; это отвратительное существо ответит за смерть его матери. У Гийома нет доказательств, но он уверен: его мать отравили, чтобы та не представляла угрозы для очередной королевской шлюхи. Уж ему ли не знать, что при дворе колдует едва ли не каждый второй! Вычислить виновного, конечно, сложно, но зато король обязательно ответит!
Мало того, что старый маразматик лишил Гийома общества недоступной и обожаемой матери; благодаря ему у Гийома была окончательно и бесповоротно отнята ее любовь, еще тогда, пятнадцать лет назад, когда у матери родился королевский ребенок, очаровательный белокурый ангелок. Это он тоже отнял у старшего брата всю любовь матери. Надменная королева всеми силами старалась показать, что ровно относится как к Гийому, так и к Даниэлю, но Гийом не мог не видеть, какой невероятной, -- небесной - нежностью светятся ее глаза, когда она смотрит на этого выродка, ублюдка, бастарда! Конечно, она не могла постоянно быть с ним: ее место было при дворе. Но как она страдала без младшего сына! Использовала любой мало-мальски подходящий момент, чтобы навестить его в монастыре под Тулузой, куда отдала его на воспитание. Едва позволяло время, она мчалась к Даниэлю; едва предоставлялась возможность, привозила его с собой в Фонтенбло или Версаль. Гийом с ревностью перехватывал ее полный любви взгляд, обращенный на этого красивого мальчика. Старший сын был уверен, что знает все ее мысли: мать мечтает, чтобы ее Даниэль блистал при дворе (А разве это не положено ему по его роду? Пусть он - бастард, но все равно - королевская кровь, берущая начало от Меровингов! Да уж, Гийом не может этим похвастаться...)
И вот теперь все кончено. Кончено? Для них - быть может, но не для него! Он еще отомстит этим тупым напыщенным господам, этим доморощенным колдунам, этим не-людям! И он даже догадывается - как!