Победина Белла: другие произведения.

Прошло 15 лет...

Сервер "Заграница": [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Помощь]
  • Оставить комментарий
  • © Copyright Победина Белла
  • Обновлено: 17/01/2022. 26k. Статистика.
  • Эссе: Израиль
  • Иллюстрации: 5 штук.
  • Скачать FB2
  •  Ваша оценка:
  • Аннотация:
    И вся синагога дружно и радостно подхватывает "Хава нагила"! Улыбаются некрасивые, простые лица женщин, сидящих рядом со мной, и я, я тоже улыбаюсь и тихо пою вместе со всеми "Хава нагила..."

  •   Да, прошло 15 лет... 15 лет я ездила к Нине Елиной в Иерусалим и вот уже 15 лет - к ней на могилу. Увы, из-за короны пришлось пару лет пропустить...
      
     
     [] 
      
      Кто-то создал в Википедии страничку Нина Елина, где упомянуты многие её работы.
      Но ещё раньше я, совместно с Шуламит Шалит, опубликовали рассказ о её работах, которые не упомянули создатели странички в Википедии.
    https://berkovich-zametki.com/2009/Zametki/Nomer2/Pobedina1.php/
      А как вносить изменения в Википедию, я не знаю.
      За эти годы ко мне часто обращаются люди с просьбой уточнить ту или иную деталь из её биографии, прислать ту или иную фотографию...
      Вот и недавно, по просьбе звонившего, я обратилась к архиву покойной Нины Елиной. На его вопросы ответила, но ещё и нашла две её зарисовки, которые не вошли в её книгу "О давнем и недавнем".
      
     []
      
      
    "О Давнем И Недавнем". (Издание: Натан Брусовани, Иерусалим, 1997.)
      
      Не вошли, так как редактора-составители решили, что они несовершенны литературно, неприхотливы. Но сейчас, перечитывая то, что она писала в 1988 году, начинаешь понимать, какой огромный путь прошла Нина Елина: от досконального изучения всех тонкостей подвидов христианства (подозреваю, что она лучше многих христиан понимала разницу между протестантизмом [протестантством], православием и католицизмом) [для работы с трудами Данте, с западно-европейской литературой] до чтения лекций по истории своего народа в Центре еврейского образования на русском языке "Маханаим".
      И все это с тем же упорством, с каким прежде писала литературные статьи, защищала сначала кандидатскую, потом докторскую диссертации. Все это она, профессор Елина...
      Увы, так и не удалось "пристроить" неизданную часть её докторской диссертации, часть которой я опубликовала здесь
      http://world.lib.ru/p/pobedina_b/200817_pobedina_ninaelinaprozapira.shtml/
      Но был в жизни Нины Елиной и другой период.
      Вот как пишет Шуламит Шалит в своем очерке "Но я не Лотова жена":
       https://berkovich-zametki.com/2005/Zametki/Nomer1/Shalit1.htm/
      
      "Софья Филипповна Перельман - старшая сестра мамы, входила в кружок жены Иосифа Клаузнера, литературоведа, историка, сионистского деятеля.
      
      
     
     []
      
    Женский сионистский кружок в Одессе.
      В центре руководительница г-жа Клаузнер.
      1-й ряд, 2-я справа Софья Филипповна Перельман
      
      И там тетя Соня изучала еврейскую историю и литературу. После погрома 1905 года в Одессе она собрала еврейских детей-сирот и с большими трудностями вывезла целую группу в Америку. Ехали поездом, через всю Европу. Заезжали в Берлин и Вену, так что кое-кого из детей разобрали по дороге. Но большинство она довезла до Нью-Йорка и Филадельфии.
      
      
     []
      На фотографии, сохранившейся у Нины, я вижу и подростков, и совсем маленьких детей. Кто знает, может быть, их дети, внуки, правнуки живут сегодня здесь, в США, или Израиле? Сама же тётя Соня вернулась в Одессу. Она была бездетная и всю свою любовь перенесла на племянницу и других детей. Сначала Нина с мамой жили у неё, а потом она сама переехала к ним в Москву. Приехала и сразу повесила на стенку портрет Теодора Герцля. Умерла тётя Соня, когда Нине было тринадцать. Вот почему она говорит, что тогда-то и закончилось её сионистское воспитание".
      
      В её архиве нашла и это фото. Я сфотографировала Нину Елину в 1982 году, во время её второго приезда к нам в Батуми.
      
      
     []
      
     
    Нина Елина, Батуми, еврейское кладбище, 1982 г.
      
      Первый приезд она описала в рассказе "Поездка в Батуми", который вошел в книгу "О Давнем И Недавнем", где она пишет, как мы, по поручению её ныне покойного двоюродного брата Виктора Елина из США, нашли заброшенную могилу его покойной мамы. На этом фото она уже довольна, что выполнила свой долг перед кузеном - по её просьбе рабочие привели могилу в порядок.
      "Иудео-итальянская элегия".
      https://berkovich-zametki.com/2005/Starina/Nomer4/Elina1.htm/
      В этой её работе отражается, как глубоко она проникла в свою родную историю. Помню, как мы в библиотеке искали именно тот отрывок в Талмуде, который она упоминает в своём исследовании, (Гиттин - "Разводные письма", гл. 58а).
      Вот эти рассказы из архива Нины Елиной.
      
     
     Нина Елина
      
    В синагогах
      - Добрый день, здравствуйте, - услышала я в телефонной трубке протяжный голос, - говорит Миша, поздравляю вас с праздником Суккот. Я вас приглашаю пойти со мной сегодня вечером или завтра утром туда, где его празднуют.
      "Туда" означает Синагогу в Марьиной Роще, и употребляется это иносказание для конспирации. Впрочем, Миша не очень хороший конспиратор, хотя во время "застоя" просидел несколько лет в лагере и в тюремной одиночке за участие в тайной молодежной организации. Её членам не терпелось всколыхнуть этот застой, но нетерпеливые "колыхатели" не смогли вытерпеть и нескольких месяцев следствия: во всем сознались, всех назвали, от всего отказались и были помилованы. Один Миша устоял, и за свою стойкость отправился в мордовские лагеря, где главной добродетелью почиталось терпение. Там Миша, "истинный социалист", неожиданно превратился в правоверного еврея, за что его постигла дополнительная кара. Спас его милостивый указ об освобождении политзаключенных. Вернувшись в Москву, он надел тюбетейку (вместо ермолки), отрастил бороду, стал вегетарианцем, чтобы не есть трефного, и аккуратно по пятницам и субботам начал ходить в синагогу и постигать Тору, ее древнюю мудрость.
      А я? За свою жизнь, которая больше чем вдвое длиннее Мишиной, в синагоге во время всеобщей молитвы была два раза: один раз в детстве, а второй - во время войны. И мои познания в иудаизме ограничиваются поверхностным знакомством с Пятикнижием и с неканоническими книгами, включенными в христианский Ветхий Завет. Почему я не ходила в синагогу? Вовсе не из атеистических убеждений... А так... В молодости никто из моих друзей туда не ходил, не было принято, устарели религии... В зрелости меня останавливало вполне осознанное чувство страха (в институте узнают! Обвинят в сионизме!), такое же осознанное ощущение неловкости (не знаю идиш, соплеменники пристыдят), неосознанное, но постыдное стремление к мимикрии, весьма свойственное еврейской интеллигенции, и... может быть, главное - отсутствие внутренней потребности. Теперь в старости она появилась, а остальное я наконец преодолеваю.
      Встретились мы с Мишей на другой день утром на станции метро Рижская. Оттуда несколько остановок на троллейбусе. Незнакомая улица, старая, но застроенная новыми домами, разрытый, грязный переулок. Накрапывает мелкий сентябрьский дождик. Не холодно, но сырость забирается под пальто. Небо сплошь серое.
      - Жаль, - говорю я Мише, - что веселый праздник урожая попал на такой хмурый день.
      - Да, - соглашается он, - но Суккот всегда приходится на сентябрь - начало октября, всегда погода большей частью неважная. И добавляет: даже здешний климат нам чужой...
      - Гонит нас? - подхватываю я и привычно переиначиваю ответ давно умолкнувшего армянского радио "Хочешь, не хочешь, а ехать надо".
      Мы оба смеемся.
      - Прямо как в "Вампуке", - мысленно замечаю я, - бежим, бежим, и все сидят на месте.
      Впрочем, Миша уже подал документы. Сворачиваем в другой переулок и входим через калитку в узкий двор. В глубине синагога: старое двухэтажное деревянное здание, выкрашенное в блестящий ярко-голубой цвет (так в русских городишках красят действующие деревянные церкви, не подлежащие охране государства). Возле синагоги фанерная пристройка - "кучка" - с гордостью поясняет Миша. Внутри "кучки" столы, покрытые грязноватой клеёнкой, - на них остатки вчерашнего пиршества. Вдоль столов старые табуретки вперемежку со скамьями. Похоже на летнюю столовку. Такие бывают на юге, только здесь вместо потолка не вьющиеся виноградные лозы, а густые еловые ветви, сквозь которые просвечивает (как и положено по обычаю) небо.
      Заходим в саму синагогу. Маленькая прихожая. На стене висят напечатанные на машинке выдержки из Торы в русском переводе. Дверь налево - в молитвенный зал, направо - в другую пристройку, "постоянную", не как "кучка", между ними прямо - вход на лестницу, ведущую на женскую галерею. Здесь мы с Мишей на несколько минут расстаемся: я поднимаюсь наверх. На площадке второго этажа напротив галереи еще какое-то помещение. По легкому запаху догадываюсь - это кухня, где готовят кошерную еду. Выхожу на галерею. Старые деревянные скамейки, кое-где сломанные. Сбоку у правой стены узкая тахта, и рядом с ней на полу два пустых чемодана. Видно, здесь по очереди ночуют, сторожат синагогу от "памятливых" молодых людей. А сейчас тут кроме меня ни живой души, ни одной женщины. Кажется, Суккот больше мужской праздник. Странно, на первый взгляд. В христианстве, особенно в католицизме сильно женское начало, а наша более древняя религия - мужская. Но, вероятно, древность сама по себе не имеет особого значения, ведь в языческих культах богини играют важную роль. В общем, в очередной раз натыкаюсь на собственное невежество...
      Размышляя на эту тему, продолжаю смотреть по сторонам. С потолка свисает старая кривая люстра. Внизу, в глубине зала маленький алтарь (шкаф и стол для Торы - И.П.) с тоненькой горящей свечкой, в центре амвон (бима - И.П.), на ней что-то вроде кафедры, украшенной шестиконечной звездой, справа и слева скамьи, более приличные, чем наверху. Собралось уже довольно много мужчин, но молитва еще не началась, и они то входят, то выходят, небрежно бросая свои вещи на скамьи или на небольшой складной стол, стоящий перед амвоном (бимой). Спускаюсь вниз и сталкиваюсь с Мишей, он уже успел поздороваться со своими друзьями.
      - Хотите посмотреть, как делают лулав?
      - Конечно, хочу.
      Мы заходим в постоянную пристройку. Там сидят несколько молодых бородатых мужчин, они приветливо со мною здороваются. Один из них протягивает Мише лимон-этрог и готовый лулав - сплетенные вместе три ветки, пальмы, ивы и мирта, и показывает, как этим скипетром нужно действовать: протягивать его то в одну, то в другую сторону. Миша старательно повторяет движения. Они похожи на гимнастические, но имеют сакральный смысл. Молодые люди предлагают и мне проделать то же самое, но я отказываюсь. Хоть эта гимнастика священная, но со стороны смотреть на меня в такой позиции, боюсь, не будет ли смешно. Лулавов не хватает, и чернобородый молодой человек тщательно, по-ученически сплетает непокорные ветки. Оказывается, не так-то это просто.
      - А знаете? - спрашивает, обращаясь ко всем, его приятель, - что означает каждая ветка?
      Секундная пауза... и тоненький детский голосок:
      - У ивы нет ни вкуса, ни запаха, у пальмы есть вкус, но нет запаха, у мирта есть запах, но нет вкуса, и (только у лимона-этрога есть и вкус, и запах.
      - Молодец! - хвалит худенького мальчика в ермолке широкоплечий рыжеватый мужчина и добавляет:
      - Таких как ива - большинство евреев, остальные похожи либо на пальмовую ветку, либо на миртовую, что-то одно есть, а другого нет. И лишь немногие обладают и тем и другим. Но хоть и разные, вместе мы как лулав и этрог, одна связка - один народ.
      Тут кто-то зовёт в зал: началась общая молитва. Все уходят кроме нас с Мишей и чернобородого молодого человека, который никак не справится с лулавом.
      - Ведь вот кажется легко, а на самом деле вовсе нет, - пожимает он плечами. - Прямо как собрать деталь. Когда после института я пришел на производство, мне предложили собрать простейшую деталь, и к стыду своему я не сумел!
      - И у меня тоже сперва не получилось, - признается Миша.
      - Вот так, начинаем с нуля, - тихо замечаю я, но они, занятые своими производственными воспоминаниями, не слышат моей реплики.
      В конце концов, лулав благополучно связан, и молодой человек вместе с Мишей уходят в зал, а я опять поднимаюсь наверх. Подхожу к балюстраде. Смотрю вниз и ощущаю как будто легкий внутренний толчок. Вместо довольно шумной мужской толпы, снующей туда и сюда, лицом к амвону (биме) стоят люди в белых с черной полосой талесах. Они внимательно слушают старика, который перед самым алтарем громким речитативом поет молитву, и вторят ему, раскачиваясь, как некогда их прадеды. Раскачивается и мальчик в ермолке... А я здесь наверху не чувствую, что я в Храме Божием. Но ведь в диаспоре и не было настоящего Храма. Синагога не храм, а молитвенный дом, школа, где изучается Тора, место собрания общины и единственный центр религиозной и светской жизни евреев. Ведь у них не было ни своей ратуши, ни университета, ни даже городской площади, где они могли бы сообща обсуждать и самые отвлеченные понятия богословской, талмудической мудрости, и самые жгучие вопросы своего земного существования. И в синагоге, где перемешивалось мирское и духовное, Бог, не принимая человеческого облика, приближался к Своему народу. А от меня Он здесь далеко, и я не могу Ему молиться, как молилась на берегу моря, на вершине высокой горы, как молюсь на родительской могиле и в своем доме, где живу всю жизнь...
      Внезапно я замечаю, что я не одна наверху: сбоку, в полутьме, прислонившись к спинке скамьи, сидит, скорчившись, какая-то маленькая фигурка. С трудом различаю: это маленькая старушка.
      В руках у нее молитвенник. Как она в полутьме разбирает, что в нем написано, непонятно, но она молится. Тихо, углубившись в себя. И ей не нужен ни вольный простор, ни милые домашние стены... Входят еще две женщины, обе молодые. Одна хорошенькая, стриженная под мальчика, с тонким интеллигентным личиком, другая попроще, погрубее, в платочке. Они снимают модные куртки, бросают их на скамейку вместе с большими сумками, усаживаются рядом и начинают болтать о каких-то своих семейных делах, совсем как в кино в ожидании фильма или в очереди в мастерской. Потом та, что в платочке, уходит, а та, что похожа на мальчика, пересаживается подальше от меня и открывает молитвенник. Только что болтала о пустяках, а теперь вся ушла в молитву, так же как старушка. А вот ещё одна молодая женщина. Эта постарше, пришла с мальчиком лет двенадцати. Он в голубой куртке с эмблемой "Юность". Мать и сын смотрят вниз, ищут главами отца.
      - Вот достанем тебе сидур, - говорит мать, - будешь ходить с папой молиться.
      Мальчик молчит, он не против, ему видно лестно, что он будет на правах взрослого. Но пока что сидеть с матерью ему надоедает, и он куда-то убегает, а через несколько минут я вижу, как он влезает на крышу боковой пристройки. Мать тоже видит, но ее это не смущает: синагога - свой дом. Тут можно приготовить кошерный обед и можно залезть на крышу.
      Внизу между тем появляются все новые люди. Старик, который молился перед алтарем, устал, он ведь не кантор. Его сменил другой, еще старше, и голос у него совсем старческий, хриплый. Но и на это никто, наверное, не обращает внимания. Среди молящихся есть совсем мальчишки, а есть и глубокие старики. Один особенно выделяется: белоснежные вьющиеся волосы, длинная борода, тонкое красивое лицо. Глядя на него, вспоминаю испанских евреев, плативших за свое еврейство изгнанием или гибелью на костре... И задаю себе извечный вопрос: как устоял этот народ, как прошел через все испытания и муки? И не сделал того, что облегчило бы его участь? Об этом уже совсем недавно вопрошал один из его блудных сыновей, который никак не мог понять, в чьих выгодах это добровольное мученичество, кому нужно, чтобы веками покрывалось осмеянием и истекало кровью столько ни в чём неповинных стариков, женщин и детей?.. Почему этот народ не опомнился, не присоединился к христианскому Царству Божию, не внял призыву быть со всеми?..
      И правда - почему? Какой силой обладает эта древняя религия, что удерживала от искушения избавиться от вечного страха преследования, выйти из унизительного гетто, принять заветы, столь притягательные для большей части человечества, молиться не в голых стенах приземистых синагог, а в устремляющихся ввысь. храмах, где на молящихся смотрят строгие и кроткие лики святых и Девы Марии, где раздаются не плачущие песнопения одинокого кантора, а невидимый сладкоголосый хор и мощные звуки органа... Искушение красотой... об этом как-то мало говорили. Миланский собор и жалкая Марьинорощинская синагога... Непостижимая загадка души народной...
      Пока я думаю об этом, рядом вырастают еще две представительницы общины, две совсем маленькие девочки. Они прилипли к балюстраде, перевешиваются через нее. - Смотри, - шепчет та, что постарше, - вон мой папа!
      - А вон мой! - радостно восклицает младшая и громко зовет - папа, папа!
      - Тише, - останавливаю ее я, - здесь нельзя кричать!
      - Так я же шепотом, - оправдывается она, но умолкает.
      - Как тебя зовут? - спрашиваю я старшую девочку, у нее живые темные глаза и длинное узкое личико, довольно типичное, чего никак не скажешь о ее подружке, белокурой, круглолицей, курносой.
      - Меня Лина зовут, мне уже шесть лет! - А ее, - указывает она на подружку, - Ксюшка!
      Вот это да! Настоящая деревенская Ксюшка. И одета неважно, небрежно, и волосы кое-как заколоты.
      - А тебе сколько лет, Ксюшка?
      - Четыр-р-ре с половиной года! - неожиданно по-местечковому картавит она. И спрашивает:
      - Скор-р-ро они Тор-р-ру р-р-разворачивать будут?
      - Не знаю, - несколько смущенно отвечаю я.
      Девочки убегают, но через несколько минут Ксюшка возвращается.
      - Они уже разворачивали Тор-р-ру? - деловито интересуется она.
      Ксюшка явно образованнее меня и лучше знает порядок ритуала. Но Тору еще не развернули, и она конфиденциально задает еще один вопрос, который не меньше ее занимает:
      - Тут мальчик не приходил?
      - Нет.
      - Пойду поищу! С моей помощью она спрыгивает со скамьи, куда, было, залезла, и убегает. Но поиски оказываются тщетными, и она снова появляется и опять влезает на скамейку.
      - Они ее оттуда вынут и сюда принесут, - показывает она на кафедру, - и р-р-развернут.
      И действительно, старики заходят за шкаф, вытаскивают откуда-то свиток, держа его в руках, и чуть приплясывая, обходят синагогу, а затем приносят свиток на амвон (биму).
      - Сейчас будут р-р-развор-р-р-ачивать! - напряженно шепчет Ксюшка, а я вспоминаю далекое детство, когда я была с тетей в синагоге на Маросейке...
      - Лева! - доносится снизу старческий голос, - осторожнее!
      Лева что-то отвечает на чисто русском наречии (идиш забыли, современному ивриту не научились). Но вот свиток развернут, и начинается громкое чтение Торы. Ксюшка заворожено смотрит вниз, но тут раздаются чьи-то легкие шаги, она поворачивает головку. При входе на галерею остановился прелестный мальчуган.
      - Пр-р-ришел! - радостно восклицает Ксюша и быстро, без моей помощи, соскальзывает со скамейки, бросается к мальчику и крепко его обнимает.
      ...Я остаюсь одна. Кто она, эта Ксюшка? Откуда? Отец, по-видимому, благочестивый еврей, не слишком интеллигентный. А мать? В синагоге ее нет. Возможно, она русская, но как она уживается со своим правоверным мужем? Я этого никогда не узнаю, да и вряд ли когда-нибудь еще увижу Ксюшку.
      Читают Тору поочередно, чтение перемежается громкой молитвой. Нет священника, а здесь даже кантора нет. Этот странный народ, обращаясь к Богу, не нуждается в пастыре, постоянном посреднике. Нет мирян и нет духовенства. Поистине перед Богом все равны. В голом молитвенном зале раздается "Аллилуйя!", и что-то глубоко запрятанное в моей душе внезапно отзывается. А старики опять обносят кругом священные свитки... И молящиеся прикасаются к свиткам, а кое-кто целует их... И вдруг, незаметно для самой себя, я крепко сжимаю руки и тихо произношу молитву, которую твержу вот уже десять лет: "Господи! Услышь меня! Дай мне сил выполнить мое предназначение!"
      Смолкла общая молитва. Я спускаюсь вниз. Мы с Мишей заходим в "шалаш", выпиваем самодельное вино. Через неделю будет Симхас Тойре (Радость Торы).
      1988 г.
      
      ***
      И опять я иду в Синагогу. Только на этот раз не с Мишей, а с Ритой, и не в Марьину Рощу, а на Маросейку. Рита старше Миши, и ее вера для меня загадочнее, чем его. Миша на три четверти еврей (бабушка была русская), Рита - наполовину (отец русский). Миша обратился к иудаизму в тюрьме, она - на воле. Как-то объяснила мне, что на нее повлиял ее покойный муж, и она от христианства, в котором искала утешения после смерти матери, перешла в иудаизм. И все-таки не очень понятно, обычно бывает обратное.
      Встречаемся мы с Ритой тоже на станции метро, на площади Ногина, в семь часов вечера. Я удираю с научного заседания, точь-в-точь как когда-то с уроков. И как тогда никто не подозревал, что тихая, дисциплинированная девочка прогуливает школу, так теперь никому не приходит в голову, куда спешит, не дослушав доклад, старая ученая дама.
      Темный осенний вечер. В переулке перед Синагогой толпа. Окликают друг друга, машут руками, ищут знакомых. А мне искать некого, знакомых здесь у меня нет. Пробираемся через толпу и заходим внутрь. Большой молитвенный зал переполнен, совсем не ортодоксально перемешались мужчины и женщины. Включены громкоговорители и раздается пение кантора. Рита ведет меня в малый зал. Там нет такой театрализации, поясняет она. Но и там тесно. Впереди мужчины, сзади, отделенные скамьями, женщины. Многие мужчины без талесов, не все в ермолках. Но они молятся, один даже подпрыгивает (наверное, хасид). А женщины, шумные, простоволосые, те и не пытаются молиться, обсуждают какие-то новости, громко (громче, чем Ксюшка) зовут своих мужей и сыновей.
      - Ну, что вы так кричите? - одергиваю я не в меру крикливую молодую женщину. Она удивленно смотрит на меня: чего, мол, пристала?
      - Да, тут уж молиться совершенно невозможно!
      - Пойдем наверх, - прошу я Риту.
      - Не сердитесь, - говорит она, - ну что поделаешь, они здесь такие же невоспитанные, как повсюду. Хорошо, что они вообще сюда ходят.
      Наверху тоже полно народу, и не только женщин. Но дышать легче, зал высокий. Стены его украшены орнаментом. Правда, в духе не слишком изысканного модерна начала века, но все же это помещение больше походит на храм. Протискиваюсь к балюстраде и смотрю вниз на поющего кантора и пляшущих стариков. Но мне мешает пролезшая вперед девушка, которая возится с софитом и упорно хочет его отключить, ей от него жарко. Меня ее возня отвлекает, и потом я боюсь (по своему невежеству), что она устроит короткое замыкание. И я настойчиво прошу ее оставить шнур в покое. Она огрызается:
      - Чего вы так волнуетесь?
      Я умолкаю. Не могу ей сказать, что меня раздражает шум, болтовня, бесцеремонность, излишняя развязность этих моих соплеменников. Не нравятся они мне. Чужие. Вот так... Вот так уходили от своего народа те, кого называют интеллигентами. Не самые лучшие, но самые талантливые его сыновья. Одни приобщались к чужому искусству и к чужой словесности, усваивали чужой язык и забывали свой собственный. Становились поэтами, художниками, композиторами не еврейскими, а русскими, французскими, немецкими... Многие из них крестились и совсем порывали с отцами и дедами. Другие погружались в науку и с космополитическим равнодушием отворачивались от плебейского племени, от которого унаследовали свой талант. И те и другие вспоминали, что они евреи, только тогда, когда их начинали преследовать. И не стыдились своего отступничества. Неужели и у меня тоже, кроме паспортной, нет никакой связи с этими людьми - потомками наших общих прадедов, древних пастухов, кочевавших по Синайской пустыне и разбредшихся потом по всему свету?
      Внизу меж тем затихает молитва и внезапно раздается песня, которую когда-то привезла к нам в Москву израильская певица Геула Гил: "Хава нагила". И вся синагога дружно и радостно подхватывает "Хава нагила"! Улыбаются некрасивые, простые лица женщин, сидящих рядом со мной, и я, я тоже улыбаюсь и тихо пою вместе со всеми "Хава нагила..."
      Рита права. Хорошо, что приходят сюда. Пусть не молятся как в Марьиной Роще, пусть только для того, чтобы почувствовать себя евреями, не инородцами, которых терпят или не терпят, не россиянами сомнительного происхождения, и не безликими гражданами мира, а народом, самым обычным, как другие, народом, у которого есть своя вера, свой язык, своя земля.
      1988 г.
  • Оставить комментарий
  • © Copyright Победина Белла
  • Обновлено: 17/01/2022. 26k. Статистика.
  • Эссе: Израиль
  •  Ваша оценка:

    Связаться с программистом сайта
    "Заграница"
    Путевые заметки
    Это наша кнопка