Это телеинтервью к фильму с одним из последних реальных очевидцев героического восстания евреев в лагере Собибор - для меня одна из личных грустных историй. Как и крюк на машине в Польше для съемок в этом городе. Почему? Я пока не расскажу. Реальный - это значит правда. А она,как правило. ни в государственную мифологию,упрощенную аппаратчиками до пропаганды, ни в лекала компиляторов для того же ширпотреба не вписывается. Ну где вы вычитаете или услышите еще, например., вместо пафосного пустого позитива, что группу бежавших во главе с командиром восстания долгожданные партизаны сначала не приняли, забрали оружия и отправили погибать. Или вопрос,который мне задал польский коллега. когда я созванивался, предлагая эту тему - дОжил при путиных - А почему русские бросили в лесу поляков?
В данном случае. о восстании в Собиборе, "реальный" - этот тот. кто состоял в Сопротивлении. А их было всего около сорока человек. Из почти шестисот заключенных, не знавших ничего до начала операции уничтожения немецких офицеров. То есть за пару часов до прорыва...
- Война застала меня в Красной армии. Мы стояли тогда в летних лагерях, под Луцком, в Украине. Оттуда и отступали до Киева, где в ближнем бою я сломал ногу. Поэтому окружение города и его захват немцами пережил в санитарной части, лежа. Но немцы нас не убили, а зачем-то на машинах отправили довольно далеко, в Беларусь, в Минск. Там я оказался в больнице для военнопленных, в эвакуационном лагере, через который людей направляли на Запад, на работы в ту же Германию. Понятие " госпиталь для военнопленных" было довольно условным. Нас почти не кормили, давали по 150 грамм хлеба на человека утром и вечером, а днем - баланду. Пленные умирали от ранений и голода. Для нас был выделен первый этаж здания. Тех, кто уже умирал, переносили на второй. А оттуда - в ямы.
Молодой, я быстро шел на поправку. Нога срослась и меня оставили работать санитаром в тифозном отделении, потому что началась эпидемия и военнопленные болели и умирали здесь же. Сам я тоже заболел, но перенес тиф, работая, и выжил. Вскоре немцы обнаружили, что заместитель начальника госпиталя оказался евреем. После этого они провели проверку всех больных и сотрудников. Выяснилось, что почти половина врачей были евреями, а также многие раненые красноармейцы. Обнаружили и меня. Нас всех поместили в карцер, где давали один раз в день кусочек хлеба и через день - баланду. Каждое утро открывали дверь только для того, чтобы спросить - Умершие есть? Выносите.
Немцы сказали нам, что якобы была нота министра иностранных дел СССР Молотова, где Москва пригрозила: если расстрелы советских военнопленных не прекратятся, Красная армия будет уничтожать немецких пленных. Поэтому мол немцы решили нас не убивать, а дождаться, пока мы сами умрем от голода. Почти через три недели оставшихся в живых вывели на плац, построили и повели в Минск.
В городе, на улице Широкой, создали отдельный лагерь для военнопленных-евреев. Там были и мы, и часть мужчин из минского гетто.Кто мог выходить на работу, давали пайку. Кто болел или не мог - умирал с голоду. Силы меня тогда оставили и старший, пожалев, направил работать туда, где были немецкие евреи, привезенные из Германии. Они меня подкармливали, кто кусочек хлеба даст, кто баланды отольет. Я не работал, спускался в кочегарку и там отлеживался. Вскоре пошел на поправку и попал в бригаду грузчиков. Это считалось почти привилегированной работой. Мы таскали ящики на погрузку, в том числе с продуктами. И , конечно, что-то можно было незаметно украсть. Выжить в одиночку в лагере невозможно и люди объединялись в небольшие группы, часто по землячеству, " семьями", как мы это называли. Нас, например, было сначала четыре человека. Трое из Одессы , а я из Херсонской области, рядом. Старший из нас был уборщиком, а остальные - кто где. Вечером делились, что достали из еды - картофельные очистки, яблоко, всё,что можно было съесть. Мы были как браться. Так же группировались и другие.
Одна такая группа, большая и дружная, организовала побег к партизанам. Они даже достали какое-то оружие. Подкупили полицейского охранника, договорились, что выедут с ним на машине и он, если захочет, тоже может присоединиться к борьбе. Когда ребята уже садились в машину, их окружили немцы. Оказалось, что полицай их предал. Всех расстреляли на месте. Шестеро из них работали на пилораме, где я в тот день был седьмым. К вечеру друг из моей группы где-то пожарил картошку и пригласил меня прийти к нему. Когда меня не было, всех на пилораме расстреляли. Немцы знали, что было семеро и стали искать. Пришли и в здание, где были мы. Спросили у старшего, тоже немца, есть чужие? Он посмотрел на меня и ответил - Чужих нет. Так я, с ними же, вернулся в лагерь. Один из нашей " семьи" тоже погиб тогда. Он случайно оказался во дворе, где была машина для побега, а немцы расстреляли всех, кто был там и неподалеку.
Мы все знали, что рано или поздно немцы всех убьют. Но человек же устроен так, что, даже видя, что делается, применительно к себе,не хочет верить. Были случаи и побегов из лагеря. Но я и многие другие об этом или о каком-то сопротивлении не думали. Все хотели выжить. Охраняли нас, в основном, латыши и литовцы. Они издевались. Туалет, например, был не в барках, а на улице. И они нередко развлекались и заставляли ползти туда по пластунски в любую погоду. А я снова стал грузчиком и мог кормить остальных из своих.
В середине 1943 года от нас отправили два эшелона мужчин из минского и затем эшелон пинского гетто куда-то на Запад. Затем военнопленных, тоже погрузили и сказали, что едем в Германию на работы. А выгрузили в Польше, в лагере смерти Собибор. Потом оказалось, что предыдущие эшелоны из Минска тоже прибыли сюда и уже уничтожены.
Нас сразу построили и приказали строителям, каменщикам, ремесленникам сделать шаг вперед. Затем выйти тем, кто сможет переносить мешок свыше восьмидесяти килограмм. Тут я и вышел. Всего нас оказалось около девяносто человек. Нас увели в лагерь. А всех остальных, эшелон людей отправили на смерть. Мы не знали об этом, но, когда пришли к бараку и стали располагаться, к нам подошел один из старожилов и мы спросили у него - А куда повели всех? Он показал черный дым над трубой здания крематория и объяснил - Это горят ваши товарищи.
В нашем эшелоне, по моим прикидкам, было до трех тысяч военнопленных.
Собибор тогда состоял из трех частей. В одной были бараки , где спали заключенные. В другой - работы по сортировке вещей и даже золота. Шли эшелоны евреев из западных богатых стран и люди везли одежду, ценности и золото. И был третий лагерь - уничтожения. Если туда кто попадал, то уже не выходил.
Нас отбирали для строительства четвертого Северного лагеря. Все три зоны должны были ликвидировать и разрушить. А новая предназначалась для ремонта трофейной техники и оружия. ( Ps Перестаньте перепечатывать байку о том, что немцы испугались восстания, уничтожили лагерь и тем самым восстание спасло десятки тысяч людей,которых сюда не привезли на уничтожение. Восстание и было потому, что лагерь уничтожался вместе с оставшимися узниками)
По утрам нас гнали в новую зону, где мы пилили и кололи дрова , Когда прибывал новый эшелон на уничтожение, немцы и охрана почти все уходили, а мы продолжали работать. Охраняли нас полицаи. Это был украинский батальон. Я бы не сказал, что они особо издевались. Охраняли и всё. А вот немцы нас били. Как в Минске латыши и литовцы.
А потом нас стал отбирать и объединять Саша Печерский, бывший офицер Красной армии. Он стал лидером, потому что был даже внешне видным. Понимаете, люди-то разные. Кто-то незаметный, блеклый. А он был крупный, красивый и с сильным характером. К нему тянулись люди. Он пригласили взял меня в боевую группу подполья.
Надо сказать, что в Собиборе основная часть узников состояла из польских и голландских евреев. Гражданских. Они тоже хотели бежать, но понимали, что это не просто. Попытка такая голландцев провалилась. Лагерь охранялся. Вокруг него было минное поле. Комитет руководства подпольем понимал, что отдельно группе оттуда бежать не удастся. Только восстание и всеобщий побег имели шанс на успех.
Печерский связался с поляками и они стали координировать план. Мы узнали, своя разведка работала, что украинские полицейские, вооруженные винтовками, сдают пост и когда приходят в казарму, то сдают и патроны. Когда заступают на охрану - им их выдают снова. Значит, у остальных только "пустые" винтовки. Да и сколько людей можно убить из винтовки, когда все побегут? Но в лагере было и человек двадцать пять немцев, вооруженных автоматами. А на проходной - пулемет. Там же были офицерские бараки и мы считали, что вряд ли против проходной тоже будет минное поле. Значит, главный рывок надо делать от ворот. Оказалось, что и там были мины. А вот против офицерских бараков - нет.
Все уже понимали, что тянуть с восстанием нельзя. Чувствовали, что работа лагеря кончается и нас всех вот-вот уничтожат.
План состоял в том, чтобы человеческой массой броситься на пулемет, на проходную, убить побольше немцев, забрать, что можно, из оружия и оттуда вырваться на простор. Отдельная группа должна была напасть на склад боеприпасов и вооружиться.
Но не получилось. Мы не смогли сразу убить всех немцев, а только 11 из них. В частности, я вместе с товарищем, Лернером, убил двух немцев. В условленное время,ближе к поверке, мы пригласили офицеров в разные мастерские - примерить одежду, обувь и так далее. А там их ждали с топорами.
С этого и началось восстание.
Мы, в частности, по -моему, были в портняжной. Пригласили туда офицера померить, мол, хороший костюм. Когда немец вошел, не затягивая, мы зарубили его топором. "Погасили", а тут другой немец заходит - Что у вас за беспорядок? И идет вовнутрь. Портные начали разбегаться. Напугались. Он идет. А я за ним. Вдруг он увидел накрытого материей убитого. - А здесь что такое? Наклонился. Тут я его ударил снова. Друг добавил. Так мы двух немцев и убрали. Забрали два пистолета и я сразу пошел к Печерскому. Тот сказал, что надо бы еще разобраться с Францелем. Это был офицер, который " курировал" русскую группу на работах в Северном лагере. Он почему-то один не пришел, когда звали. Я ответил Саше, что уже не смогу. Это же не просто - человека, хоть и фашиста, топором бить. Страшное дело. Хоть я его и ненавижу, но топором... Так Френцеля и не убили. А он, еще с одним, чуть позже засели у склада с оружием и отстреливались из автоматов. Потому мы и не взяли склад.
Между тем, нас уже начали строить на вечернюю поверку и один из охранников, немец - старший над украинскими полицаями, стал кричать, почему так медленно. Все кинулись на него, забили быстро. Печерский призвал идти на ворота. Я и еще ребята, как планировали, топорами разрубили колючую проволоку и мы все и через ворота, и через дыру в ограде ринулись в поле, на мины. Позади были выстрелы, взрывы вокруг, но мы бежали, не оглядываясь и перепрыгивая через тех, кто упал. К лесу.
Более трехсот человек вырвались из лагеря. Почти половина. Другие или погибли, или вообще не присоединились к побегу.
Всю ночь мы бежали, как могли, по лесу. Не переставая. А утром, когда рассвело, оказалось, что мы возле лагеря. Такой вот ужас. Выходит, бегом кружили вокруг по лесу. Мы решили разделиться.
Понятно, что в лагере поляки держались с поляками, а русские - с русскими. У нас были разные дороги. Они уходили в лес и планировали уходить на запад. Лагерь-то был почти на границе с СССР. А нам надо было перейти реку Буг и идти на Восток искать партизан. Разные пути. И потом, толпой разве скроешься? Это вырваться на свободу мы могли только вместе.
Наша группа, и другие, часть русских, объявила, что мы уходим в разведку. Печерский взял с собой восемь или девять человек. Вскоре один из нас, Шабаев, из подпольщиков, как помню, сказал -Я обратно не вернусь. И мы , и они погибнут, если мы будем идти такой оравой. Каждый знает свою дорогу и пусть спасается, как сможет.
Печерский был умный человек и предложил идти на север. Мы удивились. Граница-то рядом. Но он объяснил, что мы перейдем Буг не в Западную Украину, а в Беларусь. Так и получилось. Те из наших, кто перешел Буг в Украину, погибли. Их убили бандеровцы.
Мы пробирались всего два дня на север,пока решили переходить Буг. Шли ночами. С нами были и два поляка. В смысле, польских еврея. Один из них даже оказался в Красной армии, его призвали,поскольку сам он из присоединенной в 1939 году Западной Беларуси.Парень свободно знал польский язык. Вместе с Печерским они зашли на приграничный крестьянский хутор и попросили показать, где брод через Буг. Оба были вооружены, так что крестьянин не перечил и отправил сына. Тот привел нас куда надо. Так мы оказались в Беларуси.
Но сначала нас не приняли в партизаны. Мы на них в Беларуси нарвались почти сразу после границы. Это был отряд имени Фрунзе Брестской бригады. Они сказали - Нам евреи не нужны. Идите на Восток, соединяйтесь с Красной армией и воюйте там.
Мы пошли по лесу снова. Но вскоре нас догнала и окружила разведка отряда. Пригрозили, забрали все оружие. Все наши три пистолета.
Так , уже безоружные, мы снова пошли лесами, пока не наскочили на обоз другого отряда имени Щорса. И уже другой, сталинской партизанской бригады. Там нас приняли и распределили: Александра Печерского и нашего парня, мясника по профессии, оставили при бригаде,а остальных в отряд. Приняли, опросили и всё. Никаких других проверок не было. Воевали мы все неплохо. Я стал командиром пулеметного отделения.
Была у нас в отряде и большая группа партизан - чеченцев. Один из нас оказался кавказским евреем. Они его приняли к себе и он стал разведчиком. Погиб,когда разведка пошла через реку Припять навстречу приближающейся Красной армии. Вообще, в нашем отряде национальных проблем не было. Беларусь же для меня вся была партизанская. Другой я просто не видел.
Из " наших" двое погибли в партизанах. Двое - уже в армии, когда мы соединились. Я тоже попал в армию и, когда мы вступили в Германию. озлобленность, конечно, была. Но не только на немцев. Моего отца еще до войны в СССР сталинисты репрессировали и расстреляли. И представьте, мне чаще всего отец и снится.
Самая сильная обида была за него, за отца, а не за себя. Немцы убили мою мать, сестренку, брат погиб на фронте. Но, понимаете, это была уже война. Такая участь.
А отца убили в мирное время и это обида осталась на всю жизнь. И за что? Когда-то, в 1921 году, он был сионистом. Вот его в 1938 году взяли и расстреляли, как сиониста.
Сегодня об этом уже не знают и не вспоминают даже, но у нас , в Херсонской области, был целый еврейский район, Калининдорфский. Самый крупный, потому что в Украине было несколько еврейских районов. Их создали на основе национальных крестьянских колоний. Мой прадед еще был крестьянином- колонистом. Они работали на земле.
Но тогда была и разнарядка от власти: расстрелять столько-то человек из этого села, столько-то - из другого. И расстреляли тогда самых умных, самых грамотных. У нас в десятилетней школе на еврейском языке, на идиш, был учитель физики и он как -то сказал - Какое несчастье происходит. У всех отличников школы отцы репрессированы.
Убивали-то самых лучших. А потом пришла война... Там тоже погибали лучшие.
Самое главное, на мой взгляд, в жизни человека - это чтобы совесть была чиста. Чтобы любить своих детей и они тебя любили. Тому, кто живет по- совести, лучше жить, чем тем, кто делает подлости. Не легче, может быть, но лучше. Это самое главное.
Некоторые ищут себя в Боге. Я с Богом не близок и, видимо, уже не буду. Воспитание у меня другое. И мне в религии нет потребности. А лицемерить - не моё.
Я считаю, что в жизни надо опираться на семью и друзей. Без друзей ничего не сделаешь. Даже в лагерях мы выживали только " семьями", группами. Объединялись и те, кто знал друг- друга раньше, и по духу. Жить легче вместе. Да и вырваться на свободу, как показал наш побег в Собиборе, тоже. А без свободы - это уже не жизнь, а так, выживание.