Мне повезло застать времена на российском телевидении, когда о войне и ветеранах можно было рассказывать не по разнорядке праздничных дат и по команде сверху. Как сегодня. Поэтому Бориса Гинзбурга, боевого партизана из Беларуси, живущего в израильском Ашдоде, я запомнил энергичной, несмотря на возраст, выправкой. Таким есть, что рассказать. О себе, о людях и нелюдях.
И о времени, которое, на самом деле, во- многом, вне времени...
- Немцы пришли в наше местечко уже в конце июня 1941 года, через несколько дней после начала войны. Это было на бывшей польско- советской границе, на реке Случ и районе Пинска.И называлось местечко... Ленино. Не больше, ни меньше.
Мы были с польской стороны и стали советскими только в 1939 году. Когда пришли немцы, то сразу поняли с кем столкнулись. До этого никто не верил в разговоры об убийствах. Старшее поколение помнило, что немцы в Первой мировой войне к евреям относились довольно хорошо. Поэтому все были уверены, что оккупация простым людям, в том числе и евреям, ничем особо не грозит. Хотя около нас были два пограничных моста через реку и, когда началась война, через них буквально хлынули потоки военных, выходившись из окружения, и беженцы. Среди них было немало евреев, бежавшие до этого из Польши, на которую сначала напала Германия. Они уже что-то знали и говорили людям правду. Но в нее было трудно поверить.
Мало того, уже 25 июня, через три дня после начала войны, "советы" взорвали эти два спасительных моста, так что и многие жители уже не могли убежать на восток. Вскоре пришли немцы. Они сразу мобилизовали евреев местечка восстанавливать эти мосты, белорусов не трогали. Выгоняли на работу до ста человек. Среди евреев было много ремесленников: плотники, столяры, рабочие разных специальностей. Мосты построили за две недели.
И сразу после этого всех нас согнали на центральную площадь и объявили, что теперь мол вы живете по правилам гетто. Каждый должен был сделать и нашить себе желтую лату с шестиконечной звездой Давида.Сначала на рукаве. По тротуарам не ходить, ночью свет не зажигать, то нельзя, это нельзя. За любое нарушение расстрел. И началось...
Пошли погромы. Немцы вместе с местными полицаями пошли по домам и стали грабить. Чуть ослушался - сразу в голову пуля и всё.
Белорусы встретили немцев сначала лояльно. Хотя мы совсем недавно оказались в СССР, новая власть смогла быстро нажить себе врагов. Кого-то уже репрессировали и вывезли в Сибирь, как " кулаков", зажиточных крестьян. Кого-то забрали в лагеря. Были и те,кто радовался немцам, без политики - потому что появилась возможность безнаказанно и открыто пограбить соседа, взять чужое добро.
В сентябре в местечке сформировали обоз, чтобы возить собранное зерно - война-то началась летом, перед урожаем. Надо было отвезти зерно на станцию Лахва. Это в тридцати километров от нас. Вокруг лесная глушь, полесские болота. У нас был конь и мой отец до войны занимался перевозкой бревен для богатого купца. У нас же вокруг большие лесные массивы. Лес и кормил многих. Нам сказали,что наш конь тоже включен в обоз для вывоза урожая на станцию. Отец приболел и мы решили, что с конем пойду я, шестнадцатилетний. Собрали более двадцати подвод, загрузили их мешками с зерном, овсом. Всё немцам. Они и сопровождали.
Но в обозе им тут же подсказали, что среди возчиков есть и еврей. Ко мне на подводу пересел молоденький эсэсовец. Что он со мной сделал...Это не забыть никогда. Все тридцать километров до станции, вместо коня, он хлестал меня. Всю дорогу. Тогда я лично убедился, один из первых у нас, что такое немцы и что такое СС. Спасения не было. Он заставил меня бежать вместе с конем и бил кнутом. Конь был голодный и начал отставать. Этот молоденький эсэсовец начал бил меня еще сильнее. И тут в одной деревушке, которую мы проходили, у дороги, я увидел, что в поле работает женщина с конем. Подбежал к ней и слезно стал просить - Тетушка, спаси, немец меня забьет. Давай поменяем коня.
И она меня, избитого, пожалела. Мы быстро перепрягли коней. Тот отдохнувший, молоденький. Но все равно я должен был бежать рядом с подводой. И это было не всё. На станции под вечер мы выгрузили мешки, а этот немец уже бегает между подводами и ищет - Где мой юде, еврей? И опять спасли белорусы. Соседка,здоровая такая женщина, увидела его и говорит мне - прячься под телегу, иначе он тебя найдет и убьёт. Я спрятался и немец меня не заметил. Тут снова команда - Обратно! Для меня это была явная и мучительная смерть.
Я на коня - и бежать. Кони дорогу запоминают и он понес меня к себе домой. Так я спасся. Вернул женщине коня, забрал своего и потом сути добирался домой, пятнадцать километров два дня. Конь в гетто был совсем голодный. Пройдет сто метров и я выпасываю его двадцать минут, поест немного - и опять ползем.
Но вернулся.
В местечке нас каждый день выгоняли на "черные" работы - убирать, строить, мыть немецкие казармы. Как -то жили. Весной 1942 года, как раз на еврейский праздник Песах, почти 200 трудоспособных и здоровых евреев местечка, мужчин и подростков, вдруг перегнали в Брестскую область, в Ганцевичи, где создали что-то вроде концлагеря для нас, при гетто. Там была каторжная тяжелая работа - и глину таскать на кирпичном заводе, и бревна - для дорог. Но люди начали готовить побег в лес. Начали организовываться.
Руководителем был начальник юденрата гетто польский еврей, между прочим, ученый - физик. Были созданы " десятки", но главное - надо было куда-то бежать, а не просто в никуда. Искали связь с партизанами, которых было еще мало. И на каких условиях уходить в лес? Мы-то были без оружия.
Не успели. В августе 1942 года две тысяч евреев гетто вдруг собрали, отвели к большой яме и расстреляли. Мы, из лагеря, а это почти шестьсот человек, были на работах. Когда узнали, то сразу решили бежать, не дожидаясь ночи.Потому что уже ночью могли прийти за нами.
Короче, порвали колючую проволоку и побежали, кто куда. Немцы и полицаи сначала растерялись, а потом началась стрельба. Лагерь находился в городе и бежать надо было мимо хорошо охраняемой станции. Половина из нас погибли. Многих, кто пытался спрятаться ловили местные антисемиты - сдавали немцам. Мы, четверо,двое мальчишек, ребенок и взрослый,подслеповатый портной, пересочили через железную дорогу и добежали до кустов. Так мы тогда спаслись. Восемь дней мы блуждали по лесам, двигались только ночью, в сторону дома, спрашивали на хуторах - где партизаны?
И наконец встретили. Брать без оружия нас не хотели. Но мы упросили - в первом же бою пойдем с голыми руками и добудем себе оружия. У нас выхода нет. Всё равно убьют. Костяк отряда,куда мы попали, составляли военнопленные красноармейцы, бежавшие из лагеря. Причем, тоже из Ганцевич. Поэтому они нас поняли и приняли. Так я стал партизаном в шестнадцать лет.
Вскоре наш отряд, вместе с другими задумал нападение на мое местечко. Так случилось. Дело в том, что у нас размещался гарнизон полицаев, человек сто пятьдесят. Полицаями командовали немецкие офицеры. Командование решило разогнать полицаев. Достали план местечка, а меня, как знающего местность, привлекли проводником. Уже на месте я должен был развести группы, показать им где конкретно дзот, казармы. Сам я шел с подразделением из девяти человек, которые должны были уничтожить коменданта гарнизона - гебитскомиссара и его помощника, которые жили в частных домах. Партизан было около двухсот.
Мы шли ночь и рано утром начали атаку. Тогда я сразу подобрал брошенную винтовку для себя. Это была винтовка Мосина с которой воевали в начале века. Больше меня в полтора раза. Но это и стало моим первым оружием. Мы обложили дом гебитскомиссара и пристрелили его. Я спросил соседей где его заместитель и первым ворвался в другой дом. Здоровый немец-офицер как раз вылезал из-под кровати с пистолетом в руках. Я выбил пистолет. Но он кинулся на меня, прижал к печке и начал душить. Силы были не равны. В свои шестнадцать я не был, по складу, здоровяком. Спас меня партизан,который влез в окно и я крикнул ему - Стреляй. Он прижал винтовку к голове офицера,чтобы не поранить меня и выстрелил.
Затем я пошел в наш дом неподалеку. Он уже был разграблен. А всю мою многочисленную семью, как я уже знал, расстреляли в яме за местечком. Я хотел сжечь наш дом, но выскочили соседи и отговорили. В том бою я набрал оружия и столько гранат, что сгибался под тяжестью железа. Так я стал уже и боевым партизаном, но, в основном,меня отправляли в разведку.
Оружие мы добывали сами и берегли буквально каждый патрон. Москва помогала. Самолеты присылали боеприпасы. Но главное - забирала раненных.
Дисциплина была довольно строгая. Некоторые местные сбивались в банды и под видом партизан грабили население. Мы с ними боролись. Помню однажды наши захватили двоих еврейских парней моих лет. Я узнал их. Они тоже бежали из гетто Ганцевичей, но то ли их не взяли партизаны, то ли они сами по себе болтались. Не хотели воевать. А есть-то надо. Парни грабили крестьян. Их поймали и расстреляли без суда прямо в доме. Вынесли мне их полушубок. Но я не взял. Не смог.
Немцев в плен не брали, а с полицаями разбирались персонально. Расстреливали или вербовали. Женщин в лесу почти не было, но в деревнях находили зазнобу. Одна меня все время уговаривала не возвращаться в отряд, а переждать войну с ней. Мы же живые люди. Но я не мог. Я думал только о том. чтобы отомстить за родных.
В нашей семье, бедняцкой, до войны было 12 человек. Остались только я и брат. Его репрессировали Советы. Он был малограмотный рабочий и верил в Советский Союз. А мы,напомню, до 1939 года были под Польшей. За год до этого брат с друзьями решили бежать в государство рабочих и крестьян. Переплыли реку. Их забрали пограничники и брата осудили, как польского шпиона. В 1939 году, уже в составе СССР, все наше местечко подписало прошение отпусть его. Он же хотел в Советский Союз. И ничего. Брат вернулся домой только в 1956 году. Больной, тихий и без зубов. Только мы вдвоем из всех и остались. Его, выходит, спасла тюрьма.
А я партизанил. Ребята мне говорили - Боря,ты не еврей. - Как не еврей? И нос у меня соответствущий, и фамилия. - Нет. Ты все время лезешь вперед под пули. А я не мог иначе - я хотел воевать за моих погибших.
Когда пришла армия, мне предложили, как боевому парню, остаться работать в милиции. Но я отказался и пошел на фронт солдатом. Я должен был мстить. Мы освобождали Литву и Латвию, когда немцы уже бежали. При штурме Риги меня ранило и пять месяцев я провалялся в госпиталях. Но успел вернуться в строй 22 апреля 1945 года - как раз под штурм Берлина. Нас предупреждали вести себя с немцами корректно. Но у ребят за спиной была война, гибель друзей и близких. Мы, при случае, мстили. И немкам тоже. Чтобы и они запомнили нашу боль и унижения. А потом я вернулся и начал все заново.
Если можно начать жизнь заново после всего, что называется войной...