Он так громко радовался за меня, взахлеб, что я запомнил это на всю жизнь.С Виталиком мы оказались тогда почти на одной работе. Я был помощник декана русского факультета известного в США лингвистического колледжа в Мидделбери, штат Вермонт. Он - заместитель.
В принципе, мы делали одно и то же. Только я работал со студентами. А он на побегушках лично у декана. Но разница между нами была большая. Виталик приехал в Америку лет десять назад и уже огляделся. А я всего полгода. И оглядываться здесь мне было еще не на что. Кроме элементарного и жестокого выживания, борьбы за еду, поиски любой работы и ее самой. Разной и всегда для меня благодарной. Потому что она давала возможность оплатить комнатку, купить поесть, подешевле, и сесть в метро или автобус, чтобы, в перерывах, искать новую работу.
Но мне, наконец, повезло.
Помощником декана я неожиданно стал только на летний период учебной программы. Однако мне ясно дали понять, что это шанс отдышаться, зацепиться и идти дальше.
Что, собственно, и произошло потом.
Но тогда, в первый месяц, самым важным было то, что у меня появилось фактически двухкомнатное жилье. Отдельный кабинет. Полное обеспечение. И три тысяч долларов, по завершению. Это, в любом случае, был старт.
Тем более, что после привезенного в США рюкзака с печатной машинкой, нищеты, которую я, правда, не осознавал и нуля во всем, кроме того, что на мне надето, у меня почему-то засела в голове именно эта цифра. Я считал, не знаю откуда, что, если в запасе будут именно три тысячи долларов, как подушка безопасности, я смогу чуть расслабится и заняться более конкретно вариантами путей к нормальной работе по профессии.
На той же нью-йоркской Радио " Свобода", до которой, всерьез, у меня просто не доходили руки, постоянно занятые элементарным заработком на жизнь.
Именно три тысячи и оказались. Как тут не поверишь в мистику?
Я уже сообразил, что на Радио " Свобода", кроме белорусской редакции, шансов мало.
Хотя бы потому, что видел, как часами, на приставном стуле, сбоку- припеку, сидит у стола шефа службы, высотный и угловатый Сергей Довлатов, развлекая его и других бесконечными историями и байками. Чтоб не уйти. Ему давали подработать. Как, собственно, и мне белорусы.
Газета, которую он запустил с друзьями после приезда прогорела и выбора, несмотря на Нью - Йорк, особо, не было.
Это и я уже понял. Но надо было все время торчать в кампаниях, самому их организовывать, быть там активным, разливать и заводить друзей из круга уже устроенных. Нужно было стать нужным. Мне же тогда остро надо было искать любую работу, чтобы прикрыть угол и еду. На активную социализацию, кроме добрых, светлых и вполне земных, по запросам, знакомых, ни времени , ни сил не оставалось.Получать же, вполне возможное, социальное пособие от государство, молодому и отчаянному, было для меня оскорбительным.
Я не для того поехал в Америку, чтобы стать там никчемной содержанкой.
И тогда, уже в колледже, через короткое время я быстро вошел в круг своих несложных обязанностей. Быстро выяснилось, что после обеда, почти до ужина у меня, как правило, особых дел не было. Никто не мешал и ничего не навязывал. В Америке, как я заметил к тому времени, никто не лезет в твои дела и не вникает своими представлениями, что и как ты делаешь. Для этого есть непосредственный начальник. Каждый занят только своим и своей тарелкой.
Хотя присматривают и даже очень внимательно. И " стучат", пожалуй, больше и охотнее, чем в том же Советском Союзе. Без политики, правда. Скорее, чтобы показать начальству, что стараются и готовы бдительно присматривать за дисциплиной труда и поведения. Соседа.
Кроме того, я быстро увидел, что мой привычный легкий бардак на столе в кабинете, ключ от которого был только у меня, нарушался. А работник факультета, русскоговорящая американка, с прозрачными голубыми глазами первый месяц едва ли не выскакивала каждый раз за мной из своего офиса, расположенного через несколько комнат и спешила встать за спиной, когда я шел делать нужные для работы копии. Общаясь со студентами, не у себя, я не раз невольно ловил за спиной ее, откровенно повернутое ухо в нашу сторону.
А однажды днем, когда я был в кабинете, поскольку какое-то событие отменилось, закрывшись, чтобы не хлопала дверь от летнего сквозняка, кто-то постучал. Я не ответил. По распорядку студенты могли приходить ко мне в определенное, но не в это время. Вдруг закорячил ключ, дверь открылась и в комнату вошла та самая коллега. Как и зачем? Она растерялась, увидев меня у стола, извинилась и ушла.
После этого я все свои бумаги или записи, тех же стихов, аккуратно оставлял на столе. Пусть читает.
Трудно было только с русскими сотрудниками, которые поначалу откровенно игнорировали, не прощая, как мне пояснили гораздо более доброжелательные и открытые коллеги- американцы, что ты недавно приехал, без " крыши", а уже получил приличную работу. Такое легко не прощают.
Я чувствовал эту неожиданную "вату" вокруг, поскольку уже знал ее по своей юности и университету. Когда шли собрания по отчислению и многие старались не смотреть в глаза, замолкали, если я подходил или, наоборот, отходили в сторону, как от прокаженного, подальше.
Здесь, правда, было гораздо легче, потому что русских коллег было немного, а студенты тянулись к тебе, любопытные. И постоянно что-то спрашивали, заходили поговорить и приглашали в свои кампании "на пиво".
Кроме того, из русских, двое таких маститых и известных писателей, с их курсами, как Наум Коржавин и Юз Алешковский откровенно благоволили ко мне.
Я открывал для себя новую Америку, другого уровня и характера взимоотношений. Уже не выживания, с жестокостью примитивного капитализма. А иную. Американцы были более открытые и, как ни странно, понятные. Не все, конечно. Но по сравнению с бывшими земляками.
Два профессора - слависта, с которыми я быстро сдружился как-то пригласили в бар и, поговорив, впервые тогда, дали совершенно неожиданные для меня практические советы. Все-таки это Америка, а у меня о ней были в России свои представления. Слишком розовые и потому недалекие.
Не говори сам коллегам, что ты недавно приехал в страну, - сказал тогда Леонард - Это серьезный минус. Для одних раздражение. Мол повезло новичку. Для других сигнал. Хочет хорошее место, пусть сначала свое хлебнет.
- Не открывайся, - советовал уже Фредерик - Улыбаться - да. Но откровенность может тебе дорого стоить.
Не говори, что был активистом какого-то антиправительственного движения или был связан с советскими диссидентами. - продолжал Леонард. И видя мое удивление, объяснял - Лояльность в к власти и миропорядку - одна из основ системы. Если ты выступал против силы и правил, значит ты можешь быть неконтролируемым. Это не принято.
- А как же Сахаров или Щаранский? - я совсем запутывался в понятиях.
- Сахаров, ученый с мировым именем еще до начала своей деятельности. Академик. Других, немногих, поднимают и поддерживают. Пресса, встречи с лидерами, почетные гости. И у них не будет проблем. " Деньги идут к деньгам" Правильно?
Да - соглашался я.
- Так и в карьере. Большинство остальных, даже если сидели в лагерях за свои взгляды, не могут на что-то претендовать. Их поддерживали и помогали. Но пока они были в России. Для нас, для многих - это не мужество, как вы , русские, считаете. А скорее, глупость. Боролся с тоталитаризмом? Твое право. Пострадал? Знал, на что идешь. Тоже твое право. Приехал? Волен выбирать работу и занимайся теперь своим делом. Или на пособии, борись дальше, если нечем заняться. Есть варианты. Но на обычной работе тебя будут просто опасаться.Так что лучше никому не говори, что ты там был в подпольном движении. Не поймут, напугаешь и оттолкнешь. А земляки, обыватели, как у вас говорят, те же русские, решат, что хочешь поставить себя выше. Опять не как все. Ну и садись на велфер, на пособие, бери фудстемпы, талоны на продукты для бедных и делай, что хочешь. Мой посуду или таксуй, для начала. Прочухаешься, займешься собой. То есть работой на свою жизнь. Make for living.
- И еще, важное, - подхватил Фредерик - В Россиии опасно говорить против власти. Америка- свободная страна. Критикуй, ради Бога. Никто не обратит внимания. Твое право. Но, учти, Саша, никогда и никому не говори плохого о начальнике или о фирме, где будешь работать. Президент, может и мудак. Не удивишь. Но он не твой начальник. Перед ним. чтобы проявить себя с лучшей стороны и закрепиться на работе предадут чаще и подлее, чем за политические взгяды в твоей стране. Бывшей стране, - поправился он. - Донесут сами.Просигналят. Так что, принимай все, как есть. Не ты вводил порядки, не ты руководишь - не тебе и критиковать. Русские это любят. Можно,конечно, но только не с коллегами. И все равно не стоит. Недовольство тем , что имеешь и что тебя кормит - первый признак неудачника. А у тебя все получится. Это видно сразу. Просто будь осторожнее, в мелочах.
Они оба улыбались, по - доброму, глядя на меня, обалдевшего.
Позже я убедился и оценил эти советы. И этих людей за их прямоту и откровенность со мной. Легче было избавляться от иллюзий и возвращаться на землю. Чтобы , если выбираешь, то уже действительно делать это осознанно. А не по представлениям, принимаемым за реальность.
Уверен, если бы я жил в России, они бы так со мной не говорили. И я не понял бы их. Наоборот, разозлили бы.
Все было новым. Самым легким оказалось быстро привыкнуть к полным магазинам, технике и удобствам. Но жизнь, если жить, а не ковыряться в ней, была иная и для меня, хоть и непростая, но интересная.
Как первые компьютеры, при библиотеке, которые я увидел тогда в отдельном зале, куда студенты могли приходить, когда у них было время. Это были простейшие " Эппл-Макинтоши", до интернета. Но я просто сомлел, глядя, как на них можно набирать, править, переставлять и комбинировать текст. Библиотекарь показал мне, как они работают. Но не учил. Я мало что запомнил. И стал приходить туда в то самое послеобеденное тихое время, когда лекции меня не касались.
С Виталиком, заместителем декана, мы нигде не пересекались. Я уже знал, что он ненемного старше,хотя уже почти без волос. Приехал из Украины, кажется, из Черновцов и прорывается в славистику. О своей жизни в Союзе ему говорить было нечего - институт, потом какая-то невнятная работа. У меня тогда было ровно наоборот. Но Виталика это, естественно, не интересовало, да и был он из другого мира. Про Америку Виталик тоже ничего не мог конкретно рассказать, кроме общих фраз и восхищения, что здесь все есть в магазинах. Короче, мы обошлись ознакомительной беседой и занялись своими делами.
Только однажды он почему-то вдруг завел со мной разговор по поводу личной жизни. - Ты что. - спросил он - До сих пор один? - А кто мне нужен? - не понял я. - Ну, как... Молодой, симпатичный, глаза синевой горят, - подстелился он. - И что? А у тебя есть кто-то? - Конечно, - чуть не обиделся Виталик - Но не студентки. Это опасно. Я хожу в отель. Там , в баре, есть девушки. Недорого... - Гусары денего не берут, - отшутился я. Но он не отставал - Может тебе парни нравятся? В этом ничего здесь особого нет. А то ни женщины, ни мужчины... - замешкался он - Скользко это.
- Переживу, - обозлился я. Развернулся и ушел. Что-то фальшивое было в его, чужого, вопросах, а не обычный мужской совет. Словно, он меня щупал.
Затем произошло одно неожиданное и загадочное для меня событие, которое немного выбило из себя. Я даже не спал ночь, пытаясь его понять. Но потом просто выбросил из головы, не загружая себя лишним. Событие это было очень похожее на " подставу". Но не со стороны колледжа. А бери выше.
Виталик как-то постучался ко мне и вошел в кабинет с мужчиной средних лет, под сорок, упитанным и бесцветным.
- Вот, пришел этот человек со стороны, откуда-то, в студенческий кампус. Сам тоже из России. Хочет с кем-нибудь поговорить. Поговори...
Я напрягся. Если каждый издалека надумает приезжать в колледж с кем-нибудь поговорить, от нечего делать, то для таких есть служба безопасности и полиция, чтобы задержать, опросить и понять, что ему надо. А тут... Спорить не стал и мы беседовали с ним часа четыре, до вечера. Причем, я так и не понял, зачем он к нам приехал. Да и рассказывать ему оказалось о себе нечего. Пару слов. Зато обо мне он расспрашивал подробно.
Уже начинались сумерки, перед ужином, как снова зашел тот же Виталик и больше я этого чудака не видел. Но осадок тогда, непонятный, остался. До утра, не более.
И я снова с обеда пошел в библиотеку, к компьютеру, где мучился, методом тыка и проб, но с интересом, как на нем работать с текстами.
Вдруг туда прибежал Виталик. Он запыхался и радуясь, весь светясь от этого, взахлеб стал говорить, что меня ждет декан. Его буквально переполняло искреннее счастье, как бывает, когда фанат вдруг встречает своего кумира, певца или футболиста. - А в чем дело, не знаешь? - спросил я, невольно подключаясь к волне его радости.
Может, подумал, хотят поблагодарить, что отвлек на себя и занял странного гостя кампуса, то ли тронутого, то ли провокатора, пока начальство решало, как тактично от него избавиться? Это было одним из моих уязвимых мест, о котором я, шутя, говорил, как об издержках советского воспитания. Любой незнакомый человек априори, заведомо, даже чиновник, вызывал тогда только положительное отношение. Открытое и готовое к восприятию. Так, противоестественно, воспитали родители, книги и школьная мальчишеская дружба. Не по- человечески. За что мне пришлось постоянно расплачиваться всю жизнь.
- Узнаешь сам, зачем, - загадочно и многообещающе так же, светясь, сообщил тогда Виталик и буквально потащил за руку, как на праздник.
Так, улыбаясь оба, мы пришли в кабинет шефа факультета.
Но Дэвид, декан, впервые был неожиданно строг и резок. Он отчитал меня, напугав, за походы в библиотеку. - Ты должен быть на месте, в своем кабинете, даже в свободные часы. До вечера. Все равно это рабочее время. Чтоб больше не повторялось.
- Еще не хватало, - подумал я тогда - получить в файл запись о нарушениях трудовой дисциплины. Ни на одну приличную работу не возьмут. И знать не будешь, почему. Настучал кто-то. Но я не стал додумывать. Больше всего меня удивила и разозлила та откровенная радость, с которой Виталик тащил меня на нагоняй.
- Да , парень, - сказал я себе - Это конечно не Россия. Но, тем более, следует выбирать с кем и что говорить.