В свое время, в Заполярье, на телевидении Воркуты, шахтерского города, построенного сталинскими заключенными посреди вечной мерзлоты, на месте угольной тундры, я и начал работать в редакции молодежных программ. И первый прямой эфир остался навсегда незабываемым.
Не потому что он был первым, а из-а девушки Клавы - бригадира молодежной бригады животноводов.
Там, в тундре, были не только шахтеры , но и редкие фермы, где содержали коров и героически повышали надои.За здорово живешь - значит за награды и звания.
Система прямого эфира тогда была трехфазная. Сначала журналист должен был встретиться со своим героем, провести с ним разговоров - на магнитофон или в блокнот. Потом из этого разговора написать настоящую пьесу - по голосам. Причем, выстроено, правильно и без ошибок.
Эта " пьеса" проходила через несколько инстанций и на каждой, по- восходящей, ее правили, черкали, меняли местами, вписывали пожелания, а порой и вообще - заставляли полностью переделывать. Текст перепечатывался - и все повторялось снова.
Самое веселое, что этот принцип, включая скрупулезную стилистическую правку, распространялся и на прямой эфир. Участники передачи получали тексты заранее и должны были говорить своими словами, но " по сценарию".
Работа журналиста, кроме написания всего этого, состояла в том, что он должен был следить за ходом написанного и сказанного.
Доярка Клава оказалась моим первым заданием на студийный разговор.
Понятно, что я нервничал . Сценарий получасовой беседы и насущных проблемах заполярного животноводства, включая вставку кинорепортажа с фермы, был расписан, как и положено, по голосам пьесы, но без фамилий. Просто, корреспондент - доярка. Два человека, чего тут мудрить.
Вторая фаза прямого эфира называлась на сленге " тракт" или репетиция. Сначала прогонялась вся программа. Как в театре перед премьерой. После чего следовал короткий " разбор полетов" с обязательно присутствующим начальством и только потом - живой выход.
Все было хорошо. На репетиции, то есть на "тракте", никаких сюрпризов не произошло. Клава мне даже понравилась, особенно в профиль бюста.
И вот мы вышли в эфир. Я бодро поздоровался, прогнали кино, под которое зачитали написанный текст и мы снова вернулись в студию.
-А сейчас - заинтересованно продолжил я - Клава Н. поделиться с нами как она добилась, что ее коровы дают молока больше, чем другие. И на тех же кормах.
Возникла пауза.
Клава молчала.
Покраснев, как завоеванное ею переходящее знамя, она напряженно смотрела в одну из камер. Туда, куда ее попросили смотреть.
Мне казалось, что секунды стали превращаться в минуты и как ни в чем не бывало я снова повторил вопрос, вывернувшись по- другому.
Но Клава молчала.
Я понял, что на третий раз следовать написанному сценарию мне не удастся.
Вся студийка растерянно молчала вместе с ней. Старшие коллеги относились ко мне хорошо и я видел как оператор и помреж стали крутить руками, мысленно обращаясь к ней - мол давай...
Но Клава молчала.
И вдруг, когда я подумал, что " это все", она неожиданно, но спокойно полезла к себе сзади куда-то под юбку, закопошилась там немного и вытащила из- под складок спрятанные листки сценария. Затем, так же домовито расправила их рукой, сверху- вниз, глянула и внятно прочитала, почти по слогам -
- Доярка в кадре.
В студии было слышно как моргают мои ресницы.
Клава сначала победно посмотрела в камеру, потом на на меня, на онемевшее, словно под ледяным воркутинским ветром лицо и встрепенулась. И начала говорить как по- писанному. Дальше все пошло - лучше некуда
По ту сторону экрана никто ничего так и не понял.
А я понял, выпив по случаю первого эфира и затем на радостях прижав Клаву в темном уголке телецентра, что у коров не случайно выпучены глаза.
А какими они могут быть, ежели тебя постоянно кто-то дергает за титьки?
Если бы я знал...
Дергать будут всегда. И везде. И совсем необязательно недруги.В народе это называется жизненный опыт.
В офисе "Батальона Алия" с утра уже собрались крепкие мужчины, в основном, бывшие спецназовцы, десантники, офицеры, ветераны афганской, чеченской и еще каких-то войн. Почти все они были в зеленой военного покроя форме, многие в тельняшках. На рукавах рубашек алел красно-черный шеврон с изображением оскаленного волка - символа подразделения.
В 2002 году, в разгар палестинского восстания, интифады, когда бомбы постоянно взрывались то в автобусах, то в кафе, то просто на улицах Израиля, они соорганизовались в стремлении помочь армии бороться с террором.
Русские израильтяне в массе своей считали, что государство неспособно эффективно защитить своих граждан, а их предыдущий опыт и знания почему-то остаются невостребованными.
Народ, может, и быдло. Зато люди - нет.
В первые же недели по всей стране в " батальон" записались сотни добровольцев, эмигрантов из бывшего СССР. Они снова объединились здесь, в Израиле: и евреи, и русские, и белорусы, и даже татары - сионисты из поволжских краев. Знающие толк в военном деле мужчины, работавшие где придется, потребовали привлечь их и к охране, и к военным спецоперациям против террористов как единое подразделение русскоязычных репатриантов.
Задавить или приглушить движение власти не решались - в Израиле искренний жертвенный патриотизм исторически в почете. Но и терпеть полувоенное добровольное формирование, инициированное снизу, не хотели. Их не подпускали к армии и попытались расколоть, поссорив друг с другом.
На командира заказали компромат и запустили разные слухи о якобы личной материальной мотивировке создания " Батальона". Ничего не вышло.
Добровольцы настойчиво пробивались в армию и смогли договориться об охране нескольких еврейских поселения за " зеленой чертой". Это потом, позже, они смогут проходить вместе воинские сборы.
Это потом, в середине первого десятилетия нового века, их небольшую группу русских снайперов допустят в Сектор Газа для отстрела террористов. И они ощутимо подавят огневые точки боевиков.
Это потом, многие из них примут участие в необъявленной войне с "Хезболлой" на территории Ливана, будут вылавливать наркоторговцев в пустыне Негев и помогать полиции в центре страны.
Но тогда, они еще только охраняли поселение Офра от террористов и провокаций. Пока я брал интервью у командиров, надо было снимать и офис, и ребят, которые уже собирались в дорогу.
Оператор стал основательно выставлять камеру, полагая , что добровольцы станут позировать и ждать пока я их буду " выставлять" для кадра. Мы конечно же ничего снять не успели и я с ужасом почувствовал, что могу впервые в жизни " грохнуть" съемку, да еще - такую...
В нескольких миниавтобусах, арендованных батальоном, мы выдвинулись за пределы Израиля и поехали по холмистым дорогам западного берега реки Иордан, мимо палестинских деревень, еврейских поселений и армейских блокпостов.
Ребята поставили послушать свой гимн, специально написанную для них песню с внятным припевом " это наша земля..."
И надо же ... мне на мобильный телефон позвонили коллеги из " Немецкой волны" с просьбой через пару часов подготовить аналитический материал по тревожным на тот момент ближневосточным актуалиям.
Я работал, как стрингер, с этой радиостанцией к тому времени уже десять лет , сначала из Беларуси, потом - из Израиля, и старался не терять этой возможности - и заработка, и общения с приятной профессиональной командой русской службы " Немецкой волны" тех лет - девяностых годов прошлого века и начала - нынешнего.
Командир , услышав разговор и согласование времени следующей связи для эфира все понял и приглушил музыку.
Уже давно привычно, я вытащил тетрадь и на коленях начал писать трехминутную аналитику.
Поселение Офра, куда мы приехали, действительно оказалось в кольце палестинских деревень и колючей проволоки безопасности. Парни сразу же стали получать оружие и выстраиваться для инструктажа.
И здесь оказалось, что мой оператор стоит на одном месте и аккуратно снимает то, что само идет в кадр. Для полутораминутного новостного сюжета такой пошаговый ритм за сутки был бы достаточен, но для специального репортажа в десять и более минут картинки не наберешь.
А она, эта картинка, хватала автомат, выскакивала на улицу, закуривала, проверяла оружие, строилась. Это была катастрофа.
Ничего не говоря - а какой смысл, да еще при ребятах - я вытащил свою камеру и начал " рубить". И здесь, и тут, и там. Вместо предполагаемой первой учебно- ознакомительной съемки " на подхвате" надо было безвыходно как-то делать полноценный репортаж.
Израильское солнце уже в полдень парило вовсю, видеопланы, в первый-то раз, дергались и я выстраивал их снова и снова, сатанея от азарта и злясь на себя.
Это было для меня самое настоящее боевое крещение уже в новой ипостаси - одновременно и журналиста, и оператора, и звукооператора, и режиссера. Прыжок свершился неожиданно и без уложенного парашюта.
И тут - позвонили немцы.
Вчерашний напряженный день и сегодняшние впечатления под духоту уже прогретой земли, видимо сказались.
Когда я взял мобильник, вытащил написанный от руки в машине аналитический текст, забросил камеру на плечо, как автомат, и стал отходить в сторону от построения к каменной ограде, земля вдруг поплыла передо мной, зашатавшись и резко уходя куда-то вперед. Я стал терять равновесие, словно при землятресении.
- Ты готов? - спрашивал Кельн - Звук вроде нормальный, связь чистая.Давай, отсчитывай до десяти - и вперед...
Я присел на землю, потому что не мог стоять. Два исписанных каракулями листа легли на бордюр. Видимо удивившись необычной человеческой позе, недалеко, глазея и лениво лая, собрались несколько местных собак. Наклонившись с листкам, я запустил отсчет, одновременно думая только об одном - " Главное, не вырубиться. ..." Затем выдохнул - и начал читать. На автопилоте.
Вестибулярка восстановилась. Построение батальона тоже закончилось. Кто-то из ребят, уважительно поглядывая и , видимо, заметив бледность и испарину на лице, передал бутылку минеральной воды. Это было то, что нужно.
Хотелось жить и... делать все самому.
Когда я подумал об этом, меня словно отпустило. Все стало легко и понятно.
Так начался четырехлетний еженедельный журнал " Сегодня и сейчас".