Рано утром "борт" забрал нас к Ледовитому океану. С оператором мы должны были снять как живут оленеводы. В смысле, хорошо и радостно. Но трудно. Короче, как все в России. И во веки веков.
- Аминь, - сказал оператор и протянул ноги, когда летчики спросили есть ли у нас собой лишняя бутылка водки.
Два чума, одиноких, как сожители, оказались где-то в нескольких часах полета от города.
- Заберем к вечеру, если погода продержится, - обнадежил в спину летчик и мы выскочили на поземистый снег вместе с сопровождающим, старшим по оленям в округе.
- Повезло с погодой, - сказал он, прижимая сумку со своим пойлом - Не замерзнем.
Голубоглазые лайки побрехали для приличия и успокоились.
Из чума вышла грязная малорослая женщина, вся в соплях, но в бусах и в малице, балахоне из олених шкур. На руках у нее болтался трехлетний малыш, так и не писнувший потом ни слова.
- Как партизан, - сказал я - но она не поняла, о чем.
За хозяйкой из-под шкур выступил такой же, но почище... милиционер. Без погон. Зато в галифе и в сапогах. Судя по запаху изо рта, мороз его уже не брал.
- Коля, - сказал он и взял меня за душу.
- А нормальная национальная одежда у вас есть? - я чувствовал себя разочаровнным, поскольку оператор уже приладился снимать " вживую". Типа, встреча старых друзей в снежной пустыне далеких от цивилизации ойкумен.
- Это же специальное парадное, для гостей, - почти обиделся Коля - Костюм нашел на рынке, когда однажды был в Воркуте.Торговался долго. Разве плохо?
Он одернул свой серый китель и пуговицы звякнули на морозе, словно медали за заслуги в голове похоронной процессии наконец-то сбывшихся надежд на светлое будущее идущих вослед поколений.
Это была первая командировка из Воркуты.
- Очень здорово, но ведь в этой красоте вы на оленях не прокатитесь. А нам надо...
Слово " надо" в те времена было магическим и бескомпромиссным.
- Но сначала попьем чаю, - примиртельно пригласил Коля и вздохнул. Мол что говорить с городскими ?
За стенкой неспешно подвывала поземка. На душе было тесно.
- Клаустрофобия, - подумал я, глянув через выход на белесый до горизонта простор.
Два чума посреди бесконечной и безликой тундры стояли около стада оленей, как когда-то охранники при заключенных, которые недалеко отсюда строили железную дорогу вдоль Северного Ледовитого океана.
Дорога из никуда - в никуда.
Она так и осталась - разрушенная, заметенная, постренная по приказу Сталина. Буквально на костях тысяч и тысяч людей. Безымянных, словно ржавые рельсы. Никому не нужных, как брошенные здесь же, на куцый ягель, шпалы. И забытых подчистую теми, кто остался где-то далеко, дома и кому " жить-то надо " там - в России, Украине, Беларуси, Балтии...
Нет их - и нет. Как и не было.
-Водки возьми, - сказали соседи - В тундру запрещено возить, но это лучший подарок. А вас осматривать не будут...
Мои соседи по общежитию, шахтеры, в большинстве своем были после лагерей, из болотистых лесоповалов респубики Коми, что где-то на юге. На " материке". Так называлась вся территория страны ниже Заполярья.
Здесь же, к нам,молодой паре из Минска, относились с заботой и почти трепетно.
- Ты что, собираешься лететь в ботинках? Другого нет? Так возьми у нас валенки, иначе отморозишь причиндалы.
Шахтеры были хорошие. Только лупили друг друга в аванс, получку и по выходным. Пускали кровянку долго и шумно. В паузу я стучался им в комнаты - -
- Ребята, побойтесь Бога...
- Напугал шлюху членом.
Но затихали. И, если начинали снова, то потише. На Севере не любят шума. И без него с голове неспокойно.
Мы тихонечко сели у маленького столика - табуретки , прямо на оленьи шкуры, уложенные на картон. Снизу круто тянуло морозом. Но в те времена рекламы не было и наше поколение не знало о простатите. Мы просто увлекались работой и тем, что позже назвали сексом. А в промежутках - думали о Родине и потому холода и трудностей не боялись.
Боялись быть никем - то есть как все. Как все и были.
Короче, яйца холодом не напугаешь. В воздухе пахло разреженным воздухом и прелой сыростью. Небольшая печка-"буржуйка" черной трубой тянулась в небо. Хозяйка быстро принесла солдатский чайник с засыпанной в кипяток заваркой, вытащила из-под шкур, из натурального холодильника, замерзший жирный хариус и поставила чашки.
Она хихикала, глядя на меня и вытирая сопли. А я с тихим ужасом думал - Понравился... А если предложат? Пора проставляться хозяевам.
Две бутылки водки сохли в сумке, переливаясь и радуясь жизни. Но не вышло.
Коля перехватил у жены, которая присела в стороне, у печки, серьезную емкость со спиртом и плюхнул его в чашки. - За гостей!
Я думал, переведя дух, что сейчас мы поговорим немного, распечатаем мое " алаверды" и начнем работать.
Но думать везде можно. А толку?
Почти вслед за первой плошкой Коля налил по- новой. Ледяной спирт шел как песня, которую мы потом все - таки запели. Чай, мороженный хариус и вяленая пресная оленина оказались слабой закуской.
- Давайте моё, - я попробовал было снова достать свою водку, но старший по оленям уверенно положл руку на плечо и внимательно посмотрел в глаза. Мол, ты - то должен понимать.
- Подожди. Тундра спешки не любит...
И я понял.
Прошло не более получаса, а хозяин разливал еще, и еще. Его чуть раскосые ненецкие глаза, которые слегка косили к носу, разошлись в разные стороны. Всем было тепло и хорошо.
- Только вот детей у нас забирают, - вдруг решил испортить праздник Коля и прослезился.
- То есть как?
- В интернаты. Чуть подрастут - и их забирают. Учиться, жить. А потом они не возвращаются...
- Есть такая проблема, - сказал старший по оленям - А что с детьми делать? Государство их опекает, выращивает. Но, если не для прессы, малые народы вымирают. Их выдавливают. Да и в тундру оленей пасти уже желающих не много...
Они рассказывали о том, что оленями в государстве никто не занимается - только давай. Что тундра с каждым годом становится все непригоднее для жизни. Потому что вездеходы, проезжая один раз,в основном летом, оставляют на земле следы, который, как шрамы, разъедают мерзлую землю и в местах традиционного кочевья расползаются разломы. И надо искать новые пастбища.
- Потом опять меня обвинят в злопыхательстве. Так вот, с первой командировки, - с тоской подумал я,вспомнив о съемке.
Мы выпили за детей, спели пару песен про солнце, которое будет всегда, про заснеженную тундру и Воркуту, откуда мы бежали, спасаясь от погони и от криков солдат.
Оператор профессионально молчал и закусывал. Его я не боялся. Он был старожил. Из семьи отсидевшего в эти краях после войны литовца. Он хорошо работал, говорил с легким красивым акцентом и оттдавал спокойствием и надежностью.
- На Севере люди лучше, чем на " материке". Теплее. И какая разница - где заниматься своим делом?
В Литву ему ехать было некуда. Те же - только снизу.
Вскоре я с ужасом понял, что работать уже никто не хочет. На счастье подскакал еще один оленевод и я вытащил Колю на воздух. И вовремя.
- Где, куда это делось? - кричал он, панически нашаривая рукой под малицей и пытаясь расстегнуть брюки - Украли?
Приехавший, назвавшись Сашей, предложил было выпить за нас, за тезок, но я уговорил его попозировать. И этим взял их всех голенькими.
Люди - они что? Их хлебом не корми - дай повыпендриваться друг перед другом.
Коля, сев в упряжку с большой палкой в руках, должен был с ветерком проехаться на своих оленях, но стал валится набок.И я, понимая, что моя первая работа грохается с треском, бежал по куцему снегу, держа его сзади в вертикальном положении и увертываясь от торчащей из-под локтя палки.
Затем,разогнавшись, оставлял в свободном полете на некоторое время, пока оператор выхватывал общие и средние планы счастливого такого, разухабистого, русского, можно сказать, пролета.
Вперед - и по кругу. Прямо как вся страна.
Сняли мы меньше, чем планировали. Но выпили больше, чем предполагали.
И снова в чуме я вытащил наконец свою водку - не везти же обратно две бутылки.
- Возьми рога, - вдруг пристал Коля - говорят, эти как раз для потенции хорошо. С чаем. Жене понравишься...
Я представил себя стоящим с напильником над рогами и трудолюбиво рубящим стружку для чифиря с шахтерами.
- Да нет - вмешался опытный старший по оленям - Дай корреспонденту шкурку пыжика. Пусть себе шапку нормальную сошьет вместо своей, кролечьей.
- Я не люблю пыжик. Это для заведующих магазинами и функционеров.
- Ну и пусть. Они носят, что заслуживают, - раскололся старший по оленям, - Настоящий пыжик - это почти, но еще не родившийся олененок. Из утробы.
- Зверство какое, - подумал я в пьяном угаре гуманизма, но шкурку взял. Удививился короткому ее ворсу. Еще бы - даже не младенца.
Наобещав, Коля вдруг затих. Оказалось, что в чуме все деловые вопросы решает женщина.
Хозяйка подарила мне еще и оленью шкуру. Видать, и вправду понравился. Водку спрятала, оглядыаясь, чтобы не видел муж.
- Хорошая будет шапка, - сказала, вернувшись - Шапка - это голова.
Чумовая баба...
Потом, уже на "материке", я с затаенной радостью смотрел на понтовое убожество пыжиковых номенклатутрных пошивов из ондатр и прочих водяных крыс. Свое к своему и тянется.
- Ну, вы еще ничего, ребята держитесь, - одобрительно хмыкнули вертолетчики, забирая на борт нас и оленьи шкуры - для кого-то там, кто сверху - над ними.
Отснятое кино я поставил к разговору о проблемах заполярной тундры в свете вечнорусской заботы очередного правительства о развитии народного животноводства.
Но, вылетая потом в тундру,к оленеводам, опыт учел и на первое приглашение в чум сразу же упирался рогами.
- Сначала - работа. Остальное - нагоним.
А зачем гнать?И - перед кем?
Все одно - тундра вокруг.
"Борт" когда-нибудь да заберет в небо.
Человеку всегда есть куда взлетать...