- Есть повод выпить, журналист? Но сначала - по девочкам...
Водитель Коля, открытый, русоволосый, голубоглазый, очень похожий на Есенина, был у меня старшим. И за рулем, и разнорабочим. А я - просто грузчиком.
После отчисления из университета три-четыре месяца, до армии, надо было где-то работать. Не мог же я сесть на шею матери? В Минске ничего не держало. Скорее, наоборот. В могилевском городском управлении быта как раз и сгодился. Погрузи, отнеси... Руки заняты - зато голова свободна. Неизвестно, что лучше.
Повод выпить у нас был смешной. Я снова вступил в комсомол. Как грузчик. Без вопросов. Скрыл, что исключили. Объясняться, точнее, пугать не хотел. Евреи - они же хитрые. И, сука, живучие.
Два раза в неделю мы ездили по всем парикмахерским города и забирали стоящие там цинковые баки с остриженными волосами и разными склянками. Волосы просто сваливали в кузов нашего грузовика, стараясь стоять там поаккуратнее, чтобы не подцепить вшей. А потом отвозили эту гору человеческого мусора за город, на свалку, где лопатой и сбрасывали.
- Ничего, - говорила мама. И плакала.
Свалка произвела на меня страшное впечатление другого, параллельного, но реального мира. Я не про запах. От иных, с парфюмом, тошнит больше.
Когда любая машина прикатывала туда, то в небо, резко и напуганно, поднимались стаи черного воронья,плавно перелетая на новое место под солнцем, а со всех сторон медленно, почти лениво, появлялись люди, с опущенными плечами и металлическими крючьями в руках. У нас они выгребали стеклянные бутылочки. Но просматривали всё. Не разговаривали и даже не смотрели в нашу сторону. Они были заняты делом. Мне виделось здесь что-то от зоны из " Сталкера" Тарковского. Только не в кино.
- Это тебе не на лекциях сидеть и девок вумных щупать, - посмеивался Коля.
- Да, ладно, - лениво отбивался я - Какая разница? Вумные - глупее. Они не ценят свое счастье и торгуются...
В парикмахерских симпатичные девчонки делали нам бесплатную модную стрижку, поили чаем, совали флакончики одеколона в подарок, а одна, разговорившись о жизни, привезла из дома старую, военных лет, ухоженную печатную машинку. - Пиши, мол. У нас всё-равно валяется от бабушки.
Машинку потом, когда я ушел в армию, из нашего дома при обыске забрали. Вместе с моими детскими стихами и набросками. Что-то там сличали и выискивали. Тоже работа.
- И меня вызывали, - как-то рассказала мама - А я пошла в церковь, русскую, и поставила за тебя свечку...
- Ну, что, комсомолец, - сказал тогда Коля, повеселев, как обычно, к вечеру - Надо отметить.
И вытащил бутылек где-то прихваченного или подаренного спирта- денатурата. Синего, как наши глаза тех лет. - Привыкай к настоящей жизни. Не бойся, не отравишься. Травят люди, а не денатурат.
- Люди травят... - повторил я - Давай, ле-хаим!
- Это что?
- Это главный еврейский лозунг - За жизнь!
- Красиво. Всё -таки вы умные, - восхитился Коля - За жизнь! Это тебе не за Родину, за Сталина. Или там - за царя.
И вдруг затосковал...
Много позже я случайно узнал, что Коля, не дожив до пятидесяти, сгорел от водки. Есенины на Руси долго не живут...