Жизнь не такая длинная, как кажется вначале, по недоразумению от рождения. Но и не столь короткая, как оказывается потом.
Я никогда не думал, что именно белорусский язык может стать для меня шансом выживания в Америке. Представить себе не мог. Даже в кошмарных снах первых месяцев свободы. Свободы подохнуть или прорваться.
Один человек мне сказал, что языки надо знать.
- Надо - ответил я и подумал, что сначала учишься говорить, а потом всю жизнь - молчать. Но к заработку это не относится.
В декабре в Нью-Йорке промозгло, как в овощехранилище. Но все- равно каждому найдется и место, чтобы спрятаться или высунуться, и морковка, чтобы съесть или приманить. Высокая влажность здесь даже несильный мороз превращает в холод, тягучий, как чувство голода, и переползающий изнутри - вовнутрь. Словно безысходность. Особенно, если у тебя легкая осенняя куртка, полушерстяной свитерок, а также текущие нос, ботинки и счета.
Я уже полтора месяца был в этом городе. И немного его знал: недостаточно для туриста, но приемлемо - для эмигранта. Мне не были чужим и южный Бронкс, похожий на полуразрушенный город, где даже днем опасно ходить по улицам, а "белые", залетевшие сюда по незнанию, сразу же панически проскакивали его на машинах, закрыв двери на все замки. И улыбчивые ребята из Шри Ланки, бывшие боевики из " Тигров Тамила Элама", с которыми мы вместе мыли посуду в небольшом итальянском ресторанчике в Квинсе. И еврейская забегаловка на несколько столиков в самом центре Манхеттена, где я подработал "басбоем" или, короче, уборщиком.
И даже магазин подержанной мебели в "черном" районе Бруклина, где жили в основном афроамериканцы. После работы, пятнадцать минут возвращаясь к метро, я уже не обращал внимания ни на холод, ни на темень, а просто стремился раствориться на полупустых промерзших улицах, сквозя мимо наркоманов и групп черных бездельников- переростков, в третьем поколении сидящих на государственном пособии и не знающих где и как себя занять. Это была их страна и мой выбор.
Я скользил мимо них, не оглядываясь и не поднимая глаз, с одной только мыслью - скорее в вагон подземки. До Брайтона. Который Бич. Что с английского на слух можно перевести и как "пляж", и как " сука", и еще, на уже русском сленге, как " бомж".
Я и был бомж.
Комнатка брайтоновского кирпичного курятника с маленьким окном, кроватью, зеркалом и табуреткой напоминала камеру или кладовку. Метров пять в длину и почти три - в ширину. Вдвоем - не разойтись. Но больше за полторы сотни долларов в месяц там ничего и не помещалось, хотя и помещать было нечего. Да и не на что.
В Америке мне сразу крупно повезло - и на жилье, и на людей. Но больше всего - с еврейской организацией "Наяна", которая сделала меня по- настоящему свободным на все четыре стороны американской мечты. Без нее, " Наяны", я бы может и не понял, что храмы строят для мазохизма попрошаек, офисы - для обеспечения занятости мудаков, дома - для пожизненного рабства выплат, а свою жизнь - всему этому вопреки.
" Наяна" сосала деньги из богатых американских евреев. Контора эта снимала несколько этажей в высотке центра Манхеттена и декларировала своей задачей первоначальную разнообразную помощь легальным собратьям- эмигрантам. Только в Америке на бедных умеют делать большие деньги. Законы США позволяют такую помощь списывать с налогов, поэтому средств у лавочки было немерено. Главная задача таких организаций - собрать деньги на якобы святое дело, а уж как их распилить, учить никого не надо.
Еще по дороге в их офис, за пару кварталов, в свой первый нью-йоркский день, я увидел забегаловку, на витрине которой было написано заветное " help wanted", " требуется" и нарвался на земляков. Мне явно везло в мелочах.
- Ты русский? - сразу спросила хозяйка - И мы из Союза. Только сначала по дурости попали в Израиль и еле - еле перебрались сюда. Три доллара в час, убирать столы и помещение - устроит?
Я был счастлив.
- Так вы хотите только работу? - уточнил в конце того же дня европейского вида религиозный еврей в кипе, уже в " Наяне".
- Только. Я просто никого в этой стране не знаю и как искать работу - тоже. И готов на любую - где возьмут. Понимаю, что сначала, после пересылки в Италии, меня направили в Филадельфию. И, спустя месяц, из другого города самостоятельно в Нью-Йорк обычно не перебираются. Поэтому пособия от общины и льготы, считай, потеряны. Но жить- то надо. А жить - значит работать ...
- Позвоните через несколько дней. Приедет моя начальница. Она сейчас на Багамах. Сам я ничего решить не могу - сказал чиновник.
- Так и решать ничего не надо. Подскажите просто, где нужны подсобные рабочие или грузчики...
Он пожал плечами.
- Без ее согласия не имею права. Я тоже держусь за свою работу.
Через пару дней, улучшив момент, когда в забегаловке не было клиентов и душевно, (чтоб, сука , ты до копчика понял, что такое свобода и сколько стоят три доллара в час), протерев снежные подтеки за очередным посетителем, я получил разрешение хозяйки позвонить по телефону.
- Можете не приходить - сказала сразу невидимая начальница из " Наяны" - Вас уже направили в Филадельфию, значит, вы и должны жить в Филадельфии. И мы ничем помочь не можем. Вот если бы вы сразу приехали в Нью - Йорк, тогда другое дело...
- Так я ведь ничего и не прошу. Только направление на любую работу. Я просто действительно не знаю где и как ее, эту работу, искать...
- Возвращайтесь в Филадельфию - сказала моя еврейская, но сытая, сестра.
- Да мне некуда и не к кому возвращаться. Ни там, ни здесь - никого, вы что, не понимаете? Я месяц - как из Советского Союза. Легализовался со статусом беженца, социальный номер свой получил, третий день в Нью-Йорке. И не прошу у вас ничего - только направление. Я не привык и не хочу спать на улице или под мостом...
И вот тут меня в одночасье сделали по - настоящему свободным.
- Встречаться лично нам нечего - сказала "Наяна". Не хотите возвращаться в Филадельфию - ваше дело. А, если не нравится, то забирайте свои вещи - и убирайтесь обратно в Россию....
- Ты уже десять минут на телефоне, - засвербила откуда-то сбоку хозяйка - Еще немного и я вычту разговор из зарплаты.
Но это уже было где-то не ко мне. На автопилоте, взяв расчет, не глядя и не оглядываясь, я уже хлебал открытыми ртами своих хваленых чешских туфель стреловидную мостовую Манхеттена - прямо и прямо. Я шел и шел, потому что останавливаться было нельзя. Останавливаться - значит "в никуда". Весь этот огромный мир, говорящий на ста языках, с магазинами, зазывалами, спешащими клерками, "торчками" у перекрестков и бомжами на вентиляционных теплых решетках подземки был не передо мной, как казалось чуть раньше, а, словно навалился сверху. Прямо на голову.
По промерзшим улицам Нью-Йорка уже сквозило мое первое настоящее Рождество и ряженные, в красном, Санта- Клаусы кивали из витрин, как на киношном карнавале какого-то отстраненно - потустороннего мира. Но это и была реальность.
Говорят, что люди, пережившие клиническую смерть, видят себя как бы со стороны. Странно, но я физически ощущал почти то же самое. Словно все это происходило не со мной. И я видел себя, идущего, то сбоку - рядом, то сверху - издалека.
- Ну ладно, - вдруг вырвалось вслух через час, или два, или три у бесконечных ангаров полутемной улочки почти на берегу Гудзона - Ну ладно... Значит, так и будет. Но, если какая-нибудь блядь еще раз скажет мне про еврейское братство, я размажу ее антисемитскую морду в крошку.
И стало легко.
И смертельно захотелось жить.
Для начала я нашел комнату на Брайтоне. Денег как раз хватило заплатить за первый месяц авансом, вместо положенных двух. Хозяева и не настаивали. Пластиковая баночка из-под йогурта стала на первые недели - чашкой для чая. Советский кипятильник, друг командировочного, чайником. Несложный подсчет - жесткой нормой. Два доллара - на метро. Два доллара - сигареты и газеты. И еще полтора - на слайс пиццы и стакан кофе в обед...Итого, 6 -8 долларов в день - уже не так голодно. Обращаться за велфером, социальным пособием, мне даже и в голову не пришло. Нужно было срочно заработать на хлеб и угол, а не тратить время на прошения и ожидания подачек.
"Они" - себе, я - себе...
И пошло- поехало. Мыть, убирать, таскать, укладывать...
Первые статьи в " Новое русское слово" взяли сразу, но рабочие места там были заняты. Вечера за полночь заполнили газеты с выписанными оттуда в тетрадку новыми словами. На выходные - подработка на свадьбах и торжествах. Это была песня без слов.
Случайно встреченный почти земляк, бывший еще до меня в Воркуте оператор тамошнего телевидения, здесь вместе с сыном снимал радости чьей-то торговой жизни. За тридцатку ребята пригласили меня держать им свет.
Самым трудным оказалось делать это в первый раз.
Крупные женщины с лакированными головами в нарядных блестящих платьях украинской глубинки, пузатые мужчинки с золотыми тяжелыми цепями и шестиконечными звездами, тринадцатилетний виновник торжества, справляющий по нужде местных приличий свою бар- мицву совершеннолетия - все, в одном коктейле понтового хоровода оживших бабелевских лиц.
Ребята дотошно снимали степенно входивших гостей и подсказывали, с какой стороны заходить со светом. Мальчик, в специально пошитом белом костюме, размеренно принимал поздравления и, вдруг ,единоутробно прокричав "лехаим", гости решительно и резко, как в последний бой, рванулись к еде. На эстраду вышла певица и запела какую-то популярную песню Пугачевой. Из тех, что тогда повсюду гремели в Союзе.
. - Саш, свети на зал, ты чего?
И действительно, а чего я здесь делаю? И как я вообще сюда попал...
Человек - не скотина. Он ко всему привыкает. Особенно, когда на приставных стульях, в углу, дают десять минут поесть мяса.
Первую приличную работу, найденную по объявлению в " Нью - Йорк Таймс", я провалил по- незнанию. В головной офис высотного здания Всемирной сионисткой организации нужен был специальный человек для работы на копировальной машине.
- Главное зацепиться хотя бы уборщиком, но в приличной фирме, а там разберемся....
В отделе кадров меня с интересом встретили и, расспросив, даже угостили кофе.
- Думаю, вы подходите, - сказали мне, но главное слово - у непосредственного начальника отдела.
- Так вы говорите, что были рабочим в России? - шустрый дядька, явно ашкеназ с недавними европейскими корнями, выразительно посмотрел на мои, уже огрубевшие, но генетически далеко не крупные руки.
- Конечно. Слесарем- сборщиком.
Я уже знал из личного опыта, что понятия " журналист" или университет - это гарантия немедленного отказа. "Богу- Богово, а слесарю - слесарево".
- У нас небольшая зарплата - надавил он - А работы много. Надо делать копии и разносить их по отделам.
- Главное - работа...
Попался я на нескольких дополнительных вопросах. Он спросил, как называется столица Китая, что такое " Варшава" и сколько будет что- то там из таблицы умножения, типа пятью пять.
Я, дурак, и ответил.
- Вы слишком квалифицированы для такой работы, - вздохнул дядька- Ну поймите сами, мне нужен работник на долгое время. Я возьму чернокожего парня и он будет работать здесь годами. А вы, согласитесь, через пять- шесть месяцев, оглядевшись, перейдете в какой-нибудь отдел или еще куда...
- Но мне нужна работа и деньги на жизнь сегодня.
- Ничего, это вопрос времени. Америка - для таких как вы, я же вижу.
Вторую из приличных работ я завалил в большом книжном магазине Манхеттена. Там нужен был грузчик и я пришел уже по рекомендации знакомого американца, с которым мы как-то разговорились на улице. Американец видимо слишком хорошо обо мне отозвался, потому что менеджер даже не стал прикидываться и тратить свое время. Он просто поднял со стола кипу заполненных анкет и тряхнул ими в воздухе.
- Вот здесь более пятидесяти заявлений на эту работу...
Шесть дней в неделю по утрам я долбил лед на тротуаре против магазина подержанной мебели, чтобы прохожие, поскользнувшись, не подали в суд. А затем сушил сопли у обогревателя в промерзшем насквозь помещении, отбиваясь не столько от редких в этом афроамериканском районе Бруклина покупателей, сколько от вьетнамского вида рекетиров, которые время от времени заходили и грозно требовали хозяина.
В ответ я предлагал им матрацы " кинг- сайз", видимо, украденные с фабрики, поскольку они были в упаковке. И вьетнамцы, ругаясь и грозя, уходили в темень улицы, обещая вернуться.
Как-то вдруг неожиданно, как все хорошее, реально засветилось настоящее дело. В Нью- Йоркском офисе радио " Свобода" на русском языке не было даже внештатных вакансий. Но в небольшой белоруской редакции, которая располагалась здесь же, заказали несколько материалов, без политики - о жизни эмигрантов, сумевших поднять свой первый бизнес. Вновь прибывшие в то время сплошь говорили по- русски, а уже небольшие вводные тексты, взяв словари, я составлял на белорусском. Проблема была даже не в отсутствии языковой практики - знакомую на слух с детства " мову" можно было восстановить - а в произношении. К тому же " основная" работа в магазине, английский и усталость выдавливали все на свете.
И тут произошел случай, после которого любой язык, который жизнь сама дает людям, живущим в той же Беларуси, Украине, Эстонии или Израиле , стал для меня столь же значимым, как и языки мировые. Никогда не знаешь, если ты в движении, что может поставить непростые шаткие обстоятельства на нормальные устойчивые рельсы.
Очень скоро, даже слишком, мне сказали, что в белорусскую редакцию " Свободы" в Мюнхене, при очень хороших условиях нужен молодой человек. И я вроде подхожу. Это уже был прорыв. С Америкой, за три месяца тамошней жизни, меня еще ничего не связывало, кроме как " не дай Бог такого дерьма моим детям".
Накануне интервью не спалось и , отпросившись, разумеется, за свой счет, с работы я до утра листал белорусско- русский словарь. Но произошло то, что и должно было случиться.
Язык, как женщина, прощает все или почти все - кроме высокомерного игнорирования.
Руководитель службы, интеллигентный профессор- филолог, разговаривал со мной, понятно, на чистом белорусском. Когда на нем говорят правильно, это слышится красиво и даже, как мне казалось здесь, в Нью-Йорке, тепло. Проблема, однако,была в том, что мне тоже надо было свободно отвечать.
Я старался отбиваться однозначными и отдельными фразами. Но они складывались, а не пелись. И грянул незабвенный финал.
- Ну что ж, мы подумаем и поставим вас в известность - сказал профессор по - белорусски - Я не один решаю этот вопрос. Конечно, вам надо серьезно работать над произношением, а в Мюнхене нужны, с точки зрения языка, уже готовые люди. Но желаю вам удачи.
Он протянул руку. Я подскочил и , глядя ему прямо в глаза, вдруг выпалил
- Дзенькую бардзо.
В смысле, " большое спасибо".
И на польском...
Мало мне не показалось. Ни тогда, ни потом.Кажется - это когда много.
Но еще через полгода, будучи заместителем декана летней школы одного из престижных американских колледжей, мне пришлось постоянно отвечать на одни и те же вопросы студентов - а как вы получили эту работу? И как вы к этому шли?
- Почему вы постоянно спрашиваете? - однажды не выдержал я.
- Что значит " почему"? - удивились студенты - Мы учимся, как правильно относиться к жизни и добиваться своего.