Указатель на частную гостиницу мелькнул на дороге незадолго до поворота куда-то в сторону, к близлежащей немецкой деревне. Уже несколько часов я гнал по Баварии, солнце катилось к закату и надо было искать место для ночевки. Иначе, в любом городе она была бы, как минимум, на треть дороже. Для того и машина, чтобы ехать без проблем куда хочешь и останавливаться там, где понравилось или,если это касается ночи, выгоднее. Руль почти сам повернул к деревне.Тихой и , похоже, вымершей, хотя и большой.
Гостиница оказалась одним из крестьянских домов, каменных и двухэтажных. В этих краях, вокруг Мюнхена, хозяйства крепкие и " мерседес" во дворе не редкость. Сдаваемое жилье занимало полдома, из двух отдельных комнат, оборудованных под стандартные номера - кровать, телевизор, душ. Во второй половине жили хозяева, пожилая пара пенсионеров или, учитывая поздний срок немецкой пенсиии, вокруг того. Чистенько. Уютно. Умеренно. Сорок два евро, включая завтрак.
Я загнал машину во двор, в лоб добротному кирпичному сараю и предложил деньги сразу. - Зачем? - удивилась хозяйка - Утром после завтрака и отдадите. Немцы в западной части страны никогда не требовали оплаты вперед, но там, где когда-то была социалистическая Германия такое случалось. Люди с уголовным мышлением, вроде польской таможни или восточноевропейские чиновники,смесь бракованных овчарок и дворняг, пытливые,неизмено провоцировали внутренее раздражение и я старался их обходить. Но, чем западнее по карте - тем меньше подозрительных взглядов и больных вопросов. - Если хотите, - вышел из дома хозяин - Можете посмотреть сарай. Там лошади, моя слабость и гордость... Я извинился и пошел в номер. После долгой дороги хотелось только принять душ и выспаться.
Утром хозяйка предложила на выбор континентальный завтрак с кукурузными хлопьями и молоком или яичницу. Пока она затеяла копошиться на кухне, я огляделся.
В маленькой крестьянской гостинной, с двумя деревянными столами вдоль стен, висели несколько больших стендов, на которых так же аккуратно, как и все вокруг, размещались десятки любительских черно- белых фотографий. Словно домашние альбомы, развернутые для гостей. Но сразу бросалось в глаза одно - все снимки были старые и относились ко времени той, давно прошедшей, войны. Ни одного послевоенного фото. На стендах была живая биография деревни и, видимо, большой семьи только одного периода - сороковых годов прошлого века. С разных сторон на меня смотрели задумчивые мужчины в форме вермахта, их близкие, отмечающие праздники на улице, где тоже половина людей носили военную форму гитлеровских времен. Иногда они стояли, позируя на улице. Иногда, веселые, в шинке, за столом.
- Ваши родные? - у меня рябило в глазах от молний на шевронах и улыбок таких добрых и трогательных военных.
- Это наша семья, не только из деревни. Хозяйка поставила яичницу на стол и добротный черный хлеб с маслом. Почти как у меня дома, далеко отсюда.
- А почему вы выбрали именно этот период? - я подбирал слова, чтобы не показаться в чем-то нетактичным - Наверное , есть и другие снимки, полее поздние?
Она заулыбалась, виновато, ничего не понимая и позвала хозяина, который бегло говорил по- английски.
- Это не случайно. В то время мы все были едины, - пояснил дед - Мы праздновали вместе, и вместе хоронили. Мужчины ушли в армию, воюя по всей Европе, и мы жили этим. Надеясь на победу, - добавил он, запнувшись.
- А вы сами?
- Я был подростком. Но тоже мечтал пойти в армию, чтобы служить Германии.
- Наверное, не все из этих мужчин вернулись домой? - Я показал на снимки людей в военной форме.
- О, конечно нет. Вот мой брат, он погиб в Беларуси. Этот - в Югославии. Отец попал в плен и не вернулся. Но я гордился ими. Немцы были едины.
- Едины, чтобы умереть?
- Мы не думали об этом. Мы о многом не думали. Но это было, по- своему, великое для нас время. Не то, что сейчас, когда везде правит индивидуализм, каждый за себя и думает только о себе. В нас жила Германия, да и мы были другими.
- Но не все же оказалось тогда правильным и хорошим?
- Не все. Мы не знали,что происходит где-то. У нас была своя радость и свои песни. Дружно жили. А то, что было далеко - повторил он - Так на то она и война. В деревню потом многие не вернулись.
-А где здесь ваши дети? - спросил я, показав на фотостенды, когда хозяин, принес кофейник и даже налил чашку, уважительно.
- Здесь нет. Один сын в Гамбурге, инженер. Другой - в Трире. Дочь в Швейцарии. У них все хорошо.
- У вас - тоже.
- Это да, - подхватил дед - Правнуки уже есть. Но они все-таки иные немцы. Со мной не соглашаются. Живут по- своему. Германией не гордятся.
- А зачем? И так видят, как уважают Германию другие. Действительно, великая страна. Это и есть настоящая гордость.
- Не знаю, мы... - пробурчал он и вытер тряпкой фотографиию кого-то, в черной военной форме. Наверное,СС - Ешьте, остынет....
Он вышел, а я насел на яичницу из домашних яиц. Мне нравится немецкая кухня. Добротная,сытная и гостеприимная. Но почему так много людей, говоря о чем-то, прошлом или нынешнем, все время повторяют " мы"? " Наше время", " мы не знали" или " мы были...". Кто, поименно? Удобное это слово - " мы". Многоголовое, как дракон. Особенно, для освященных сверху преступлений. Перед человеком. И еще одним. И еще. И еще...
" Мы" легко поднимает над собой никчемного в чем-то конкретном и создает ему иллюзию силы и единства. Как строй солдат, марширующих в ногу. Так надо. Так положено. Но ведь у каждого из этих же солдат где-то в глубине, потом, после начинается свое " я". И желания, и амбиции, и болячки, и проблемы, и любовь. Разве этого не достаточно? Ладно, солдату нужен противник, который объединит, чтобы выжить и жить. Значит, победить. А не солдату? " Мы - это сила". " С нами Бог"... Хорошо, но почему Он тогда уже не с тобой. В твоем доме, рассвете, вещах, увлечениях, в твоей работе, в твоем сердце, наконец. Строить, любить, радоваться, защищать. " Мы" - это бегство от себя, ущербного. Неужели это не видно? Или инструмент, дудочка крысолова для обожания теми же, бездарными, но приобщенными как бы к... Вождю. Фюреру. Начальнику. Им тоже надо. У них " я" без " мы", как головка у младенца, не держится.
Конечно, " мы" - сила. Особенно, запоптать и поорать вместе, ощущая общность чего-то мистического, восторженного и одновременно болюче - сладкого, освобождающего. " Мы" - это безответственность за себя во имя ответственности за все. Люди бояться отвечать за себя. Еще бы, " я" обязывает. Не, вообще - а лично. " Я" - это ответственность. И за свои поступки, и за свою жизнь, и за пустой холодильник, и за женщину, и за детей, и за то, что происходит вокруг. Любое сопротивление злобе и, освященному " мы", злу начинается с " я". Потому его так не любят вожди и подручные. Которые - не подмастерья, мечтающие стать мастером. Или просто хорошо делающие то, что умеют. Подручные не способны строить. Они хотят быть или чувстовать себя хозяевами. И не в чем-то, а над кем-то. Иными себя не видят. Только охранниками, карателями, инквизиторами, офицерами, дворянами. А все остальные, те, кто жил или не хотел жить, обслуживая хозяев, где они? Куда ни плюнь сегодня - сплошь элита и потомки великих чего-то. Потому как сами - ничто. Подручные всегда сбиваются в " мы". Иначе себя не чувствуют. Иначе обидно. Как и кильке. Но у нее в стае немножно другое - только не меня. Но все- равно - "мы".
Те же немцы, пройдя через страшные испытания тогда, при Гитлере, смогли за какие-то пятнадцать лет после войны не просто восстановить страну, но и сделать ее самой богатой и сильной в Европе. Без маршей и хоругвей. Без химер в больных головах. И смогли очиститься от противостояния многочисленным врагам, которых делали сами же, унижая, убивая и ненавидя кого-то, другого. Сначала их придумали, сбросив с себя ответственность - потом с ними, врагами, и боролись, погибая и уничтожая. Другие, они тоже хотели жить. В конце- концов, пелену сорвали, кроваво и больно. И что? Огляделись, отряхнулись и занялись своей жизнью. И своей страной. И никто их на колени не ставил, чтобы поднимать. Потому как они и не становились. Поняли, что однажды Гитлер уже поднял. Ниже некуда. И тогда " мы", гнилое, ушло. Осталось "я ": построил, заработал, написал, сказал, вымыл, убрал. Из миллионов этих " я" и получилось " наше". Великая Германия. Они и так это знают. Без Гитлера. И еще то, что из миллионов нулей, безличностных , как " мы", выстраиваются только цепи. Для самих же себя, в первую очередь. Им, немцам, не надо себя накручивать, в оре " мы, самые - самые" или шлепать на солдатских пряжках " с нами Бог". Он и так с теми, с кем надо. Без напоминаний. На душу штампованную пряжку не наденешь. Как и на " я". Если оно, конечно, не мыкает в стаде, благодарное за кнут пастуха, утреннюю дойку и нарисованную для быка- осеменителя картонную задницу коровы. "Мы..." " Мы были едины..." " Мы видели, кто враги..." " Мы всего не знали..." " Мы - это гордость..." " Как один вздох"...
Я выдохнул, допил кофе, расплатился за себя и выехал опять на трассу. Черно- белую. Как старое фото. Хотелось скорее добраться до Ганновера, к Мишке, уехавшему туда жить лет пятнадцать назад. Дети его и живут. Посидим, тяпнем по рюмочке, вспомним, посплетничаем о жизни. Её для встречи и своей хватит - хоть залейся шнапсом.
Вскоре,мимо мелькнул еще один указатель, почему-то резанувший даже не глаз, глаз не успел, а что-то иное, глубокое. Я дал задний ход, благо недалеко проскочил. Так вот бывает, не среагируешь сразу, в потом вспоминаешь и жалеешь, что проехал мимо, пропустив, как выбросил. А зачем разбрасываться? Это в детстве не жалко - кажется, что всего интересного много, в куче цветного мусора. Потом, со временем, учишься отбирать. И в людях, и в надписях, и в подписях.
Машина рванула назад, пока нет никого, и встала перед предупреждающим знаком, закачавшись. На синем указателе было выбито, белым, для четкости - " Дахау"...