И все у него упало. Зависло, обмякнув, линялой картинкой прошлогоднего календаря, припертого скотчем к стене. Вместе с мухой. Они сидели в бетонном мешке маленькой комнатки, наедине, друг напротив друга. Рабинович и еврейский " особист".
- Ну, вот, - сказал он накануне, получив повестку в армию, израильскую, - Как Рабинович - так сразу схватились. Ладно, в России, где он родился и жил до своих двадцати шести лет. Там, то в школе, то на работе окружающие почему-то охотно называли его по фамилии, выделяя. Только интонации менялись.
- Не знаю, что во мне особенного? - возмущался он. Но... мама знала.
- Ничего и нет, - говорила она - Но они не верят. И тебе придется к этому привыкать.
Правда, в армию его не взяли, сославшись на плоскостопие. Даже в военкомате настаивать не стали. Только хмыкнули, просмотрев справки - А, Рабинович...
Когда в России коснулось, что можно говорить, о чем хочешь, все вокруг стали орать. А евреи вдруг вспомнили, что есть куда ехать. Им это долго не простят те, кому оказалось некуда. Лавина задышала и тронулась, как человек - от своего кромешного будущего. И вконец съехала.
Вскоре оставаться стало неприличным. Перед соседями, которые шептались - Что-то они там крутят, неизвестно что.
Но .. мама знала. - Если дураку нечем заняться, - говорила она - Он становится антисемитом.
В Израиль Рабиновичи эмигрировали втроем: он, его старший брат и жена брата. Тоже Рабинович, хотя в девичестве была блондинкой и Беловой. Она больше всех и агитировала за отъезд. Не могу, говорит, больше в этой стране жить. Устала от лицемерия и бюрократии. Думала, что в другом месте все по- честному устроено и вокруг одни Рабиновичи. Такие же, как эти. И их друзья. И они так же думали, ничего об окружающем мире не зная. Но мама... знала.
- Люди, они везде одинаковы, - сказала она, - Только национальности разные, чтоб не скучно было кучковаться. Если удобрение разбросано по всей земле, то оно ценно и плодотворно. Но, когда оно собрано в одном месте, то это уже просто куча... Так и евреи.
Она уже все повидала. Даже то, где не жила.
По повестке Рабинович должен был опять пройти проверку на пригодность в уже другую армию. И там начали с горячего.
- Так вы состояли в коммунистической партии? - выпытывал "особист." У него уже имелись дом, жена и дети. Но хотелось чего-нибудь настоящего.
- Подожди, - сказал Рабинович - Сначала я был звеньевым октябрьской "звездочки". Каждое утро становился у двери и проверял у одноклассников внешний вид и руки, чтобы они были незапятнанными, как совесть безработного. Это считалось ответственным заданием и я им очень гордился. Чистые руки, горячее сердце, холодная голова. Ну, ты знаешь. Должен знать. И еще, я следил, чтобы в моем звене никто не забывал носить звезду с барельефом Ленина.
- Звезду? - напрягся " особист" - Это что, какой-то особый значок коммуниста?
- Подожди, - сказал Рабинович - Затем я был старшим пионерской группы. Это как взвод, где каждый должен выполнять общественную работу, выписывать газеты, отдавать салют и носить шеврон на рукаве, с веселым другом, барабаном. И еще, красный галстук на шее.
- Какой галстук, партийный?
- Подожди, - сказал Рабинович - Потом я стал комсомольцем. Как все. Коммунистический союз молодежи, знаешь? Отвечал в своей ячейке за членские взносы. Тоже ответственно, но мне доверяли. Еврей, говорили, посчитает правильно. А, если нет, то всегда есть с кого спросить. И я собирал деньги каждый месяц, а потом сдавал их на нужды организации и её активность.
- Коммунистическую? - уточнил "особист".
- Подожди, - сказал Рабинович - Потом я хотел вступить в партию, поскольку стал зубным техником и не хотел оставаться один, если вдруг придет полиция с дурацкими вопросами по социалистической экономике. Все-таки золото в руках. Что-то и на руки перепадало. А в партии " крыша" посолидней, чем в зубном деле.
- Золото партии, - понимающе кивнул особист.
- Подожди, - сказал Рабинович - Партия считалась золотым фондом общества. Это, как мафия, понимаешь? Лучшие из лучших, но по идее. Чуть что, было куда и к кому обратиться. Мне дали выучить устав в красной обложке. А когда учить? Зубы вставлять - не заговаривать. Вот и не приняли. Погодите, сказали, Рабинович, ваше время еще не настало. А, когда пришло, они сами все поделили, без меня.
- Значит, вы в партии не были, - успокоился особист и что-то отметил у себя в тетрадке. - Прямо как писатель, - подумал Рабинович, но промолчал. Ночью у него был плохой сон и стул. В животе крутила рваная музыка, праздник жизни. Но сегодня явно не его.
- Знаете ли вы военные секреты? - снова прицепился особист.
- Секреты? - Рабинович прислушался к себе, замирая от перепевов. Он любил современную музыку - Я не знаю. Но... мама знает. Она до пенсии работала на заводе детских колясок, а на самом деле, кроме них, там делалось оружие.
Возникла пауза. Рабинович почувствовал, что в чем-то не прав. И потому продолжил, доверительно наклонившись вперед - Какое оружие, мне не известно. Но... мама знает. Она осталась в России, не захотела на старости лет менять хорошую квартиру на свободу. Если надо, могу позвонить и спросить.
- Не надо, - испугался особист и стал растирать большой палец на левой руке,возбуждаясь - Последний вопрос: вы вспомните кого-нибудь из приехавших в страну, кто имел до эмиграции контакты со спецслужбами?
- Какими? Нашими?
- Русскими, - смешался особист.
- Лично не знаю. Но... мама знает.
- Если на человека нет " дела" - говорила она - Значит он бездельник. Мама еще Сталина в гробу видела.
Так они и поговорили. Правда, еще немного пришлось задержаться на медицинской комиссии. Армии всегда нужны люди для свободных ружей.
- Вы наркоман ? - спросил его в новом кабинете озабоченный, но нерусский, доктор.
- Нет, хотя и пробивает. Иногда такое вдруг кажется. Живешь день или два. И вдруг, кругом враги и все лезут, лезут... А внутренний голос говорит - Надо держаться, стоять до последнего патрона.
- Патриотично. Это хорошо для солдата, - примирился доктор - Патронов у нас хватит на всех. А пьете ?
- Не много, но по- русски. Могу литра два.
- В месяц?
- Я что, больной? За вечер. А в праздники - подряд.
- Ну, это как кто рассчитывает, - доктор задумался, пошевелил губами и вписал к себе в таблицу - пьёт 150 грамм. В неделю.
- Загребут, как пацана, - смалодушничал Рабинович и пожалел, что открестился от компартии. Может с ней, как с судимостью, в армию не берут? Иначе, зачем спрашивать? И зашевелил дальше по кабинетам.
До плоскостопия он так и не дошел, поскольку самым внятным оказался психиатр. Пожилой и грустный, как еврей. Или русский - после праздника.
- Вы "там" уже служили ? - спросил он, безнадежный.
- Меня не взяли...
-Тогда идите, - оживился доктор. - Следующий...
И Рабиновичу дали 31-ый израильский профиль. " Белый билет". Освобождение. Живи, но кое-куда на работу не возьмут. А на государственную службу он и так не собирался. Сам не знал - почему? Но... мама знала.
- Береги честь смолоду, - говорила она, начитанная.
Жизнь пошла своим чередом, в полосочку. И он уже совсем забыл обо всем этом, пока однажды жизнь не напомнила, что будущее нередко так и остается на поруках у прошлого.
Жена его брата решила, что хватит учиться на разных курсах и пора искать серьезную работу. Точнее, решила не она, а обстоятельства хронической нехватки денег.
Будучи биологом по образованию и прежней работе, ей повезло наткнуться на объявление, что в какую-то лабораторию нужен сотрудник . Правда, в Димону. Израильтяне и арабы знают - это такой маленький городок пенсионеров в центре пустыни Негев, но рядом с ним... Здоровее вслух не вспоминать. Один бывший тамошний лаборант, Мордехай Вануну, уже сказал об этом на весь мир, четверть века назад. И с тех пор сидит не то, что не выездной - а безвылазно. Короче, это как с женой. Есть вещи, которые лучше не знать.
Но... мама знает. - Чем короче память, - говорила она - Тем длиннее жизнь.
Однако Рабинович, она же Белова, решилась. Зная, что теряет многое, особенно, покой. Но он-то ей и снился в виде стабильной работы и уверенности в завтрашнем дне. А это не дешево.
Для начала у нее потребовали полный курс анализов. Оказалось, что лаборант должен быть здоровым, как никто. После общения с чиновниками и десятком ненадежных рабочих мест оставалось много наболевшего. И здесь пригодились родственники, больше десятка, что еще раз свидетельствовало о необходимости не только плодиться и размножаться, но и поддерживать человеческие контакты. А вдруг приспичит?
По всему Израилю, благо, что недалеко, Рабиновичи с подарками и бутылками спиртного делали визиты вежливости к родне и возвращались оттуда, бережно уложив пробирки и склянки с полученными анализами. Прозрачными, как моча младенца. Все близкие ходили в туалет для Рабиновичей, особенно их дети. Чего только не сделаешь для своих. В целом, получалось идеально. И медицинский этап она прошла легко, на удивление и зависть врачей. - Не знаю, - сказали ей, - Как взрослый человек может сохранить здоровье ребенка.
Но... мама знала. - Родня, - говорила она - Как и друзья, всегда готовы помочь, если им это ничего не будет стоить. С остальными так не получается.
Но затем жену Рабиновича- старшего пригласили на беседу куда надо. Причем, не одну, а вместе с мужем. И деваться уже было некуда. Сами полезли в клетку. К дрессировщику.
В учреждении с невнятным названием их вежливо встретили и вскоре развели по разным комнатам. Одновременно, чтоб не сговаривались. Рабинович страховал на улице в машине. У него уже был местный опыт после повестки в армию и легкая растерянность, переходящая в беспокойство.
- Говорите правду, - сказал он напоследок - Всё равно не поверят. Правду никто не знает.
Но... мама знает. Это то, что нельзя рассказывать.
С Рабиновичами беседовали индивидуально. Так доходчивей. Её особенно дотошно распрашивали, с кем она встречалась, кроме мужа.
- Ни с кем, - честно моргала она - Иначе у меня уже была бы приличная работа.
- А ходили ли вы в ресторан с мужчинами?
- Если вы имеете с виду Рому из Ашдода, то он не мужчина, а подруга.
- Учитывая, что вы привлекательная женщина, кто-нибудь пытался вас завербовать?
- Конечно, пытались. Но - не туда ...
Через час, почти одновременно, Рабиновичи снова встретились в коридоре.
- Не возьмут тебя на работу, - только и сказал он, погрустневший.
- Это почему? Со мной очень мило побеседовали.
Она не хотела легко сдаваться. Даже не потому, что очень стремилась на эту работу, а так, по - женски, из принципа.
- Дело не в тебе, а во мне, - устыдился он - Целый час они мне задавали какие-то идиотские вопросы.
- У них идиотов не бывает. Это тебе не "СОХНУТ". А что за вопросы?
- Да все одно и то же, вокруг какой-то октябрятской "звездочки". Объясните систему, структуру, знаки...
- Какой еще звездочки?
- Октябрятской.
И они оба замолчали, скомканные. Не зная, что и думать.
Но... мама знала. - Думайте о хорошем, - говорила она - Все равно этого не случится, но ощущение останется.
Вскоре к ним вышел сотрудник, вроде нормальный - в рубашке и джинсах, без галстука - и объяснил, что они могут идти, о решении, станет ли она лаборантом, ее поставят в известность позже. И еще, засеменил он, обращаясь к Рабиновичу - Мы извиняемся за беспокойство, но,так получилось, что на беседу с вами коллега, по ошибке, взял папку допроса вашего брата. Думал, что это вы. Перепутал. Фамилия-то одна...
- Выходит, я за брата- октябренка ответчиком был? - вздохнул Рабинович - старший, И повел жену домой, подальше. Они не знали, что и думать.
Но... мама знала. - Если вас не приняли на работу, - говорила она - Значит вам там нечего делать.
- Как вы считаете, - спросил их уже в машине Рабинович-младший - Стоило ли обрываться из большого почти европейского города, чтобы потом до конца жизни сидеть в пустыне Негев, в бункере?
- Не знаю, - ответила она - Но... мама знает. Помните? - У каждого в этом мире свой угол, но жить надо дома.
И мужчины кивнули, освобожденные. Они уже точно знали, чего не хотят, во всяком случае, сегодня.
А на работу в Димону ее так и не взяли. Запутались, наверное в братьях. Да и Белова, как ни крути, здесь уже не совсем Рабинович.
А как думают те, кто решает за нас что, где и зачем жить - кто их маму знает?