Архив Каменского
Сервер "Заграница":
[Регистрация]
[Найти]
[Рейтинги]
[Обсуждения]
[Новинки]
[Помощь]
Юрий Устименко
АРХИВ КАМЕНСКОГО
Оглавление:
Глава 1. Загадочное письмо.
Глава 2. Поводок стал длиннее.
Глава 3. Он сказал: "Поехали".
Глава 4. Разбитое зеркальце.
Глава 5. Вначале стреляют, потом целятся.
Глава 6. В моде саперные лопатки.
Глава 7. "Говорите, вас слушают".
Глава 8. Разговор у камина.
Глава 9. С КГБ не соскучишься.
Глава 10. "Танки наши быстры".
Глава 11. А наши люди... Что уж говорить?
Глава 12. Послание с того света.
Глава 13. Заблудившийся аспирант.
Глава 14. Чудесные свойства зажигалки.
Глава 15. Прекрасная маркиза.
Глава 16. "Кому она нужна, ваша правда?"
Глава 17. Кто не ворует, тот не ест.
Глава 18. "Пилите, Шура. Они золотые".
Глава 19. По ту сторону холма.
Глава 20. В поисках сенсации.
Глава 21. Пора и честь знать.
Глава 22. Молодое дарование.
Глава 23. Частный детектив и душистое мыло.
Глава 24. Американский дядюшка.
Глава первая. ЗАГАДОЧНОЕ ПИСЬМО.
В столичном городе М тосковали в одиночестве гранитные и бронзовые памятники конным, пешим и бородатым вождям и предводителям. Чаще других встречался каменный указатель движения с поднятой рукой, в каждом районе направлявший в другую сторону, что вносило разнообразие в казарменную жизнь. Всех обучали ходить строем, сомкнутыми рядами, и шаг влево или вправо карался расстрелом. По команде придумывали лозунги, рисовали плакаты и выгуливали портреты партийных чиновников, мечтавших быть похороненными в кремлевской стене. Измученные муштрой люди угрюмо молчали на собраниях, громко кричали на митингах и тихо шептались на кухнях. С каждым днем жить становилось труднее, потому что нет таких трудностей, которые не могли бы создать большевики.
Время от времени подкрашивали фасады домов, обходя вниманием тыльную и боковые стороны зданий, которые могут увидеть только привычные к грязи жильцы и бесхозные пешеходы, а до них никому нет дела. Краску накладывали экономно, тончайшим слоем, чтобы себе кое-что перепало, а работы вели продуманно, строго по ранжиру, вдоль правительственных трасс. Городские власти хотели понравиться именитым гостям и высшим партийным чиновникам, когда им случится пролететь мимо в приземистых черных лимузинах, получивших в народе неблагозвучное прозвище "членовозы".
"Потемкинские деревни, - подумал Николай Чумак, наблюдая в окно за ленивой возней маляров. - Что бы ни строили в России, а получаются потемкинские деревни, реалистические по форме и социалистические по содержанию. Вид благопристойный, а внутри пустота и гниль. Снаружи кое-как подмазали, а люди живут по-прежнему в домах, где протекают трубы, потрескались стены, мокрые пятна на потолке и вокруг полное запустение. Единственное, что у нас хорошо получается, так это создать видимость благополучия".
Из-за границы, со стороны, Советский Союз представлялся могучим, монолитным и непоколебимым, но трухлявое нутро постепенно разрушалось. Если кому-то приходило в голову задуматься над тем, что творится в стране, получалась некая "перестройка", загадочная, как русская душа. Не зря западная печать никогда не переводила это слово на свои языки и писала латинскими буквами, а в России причуды номенклатуры окрестили точно и без прикрас "развалюцией".
Николай вздохнул, оторвался от окна и снова уткнулся в рукопись политического детектива, замешанного на фоне Африки. Автор за границей не бывал, знакомства с иностранными языками не водил и его представление о жизни на Черном континенте сложилось явно на основе сообщений ТАСС. Там расписывалось тяжелое наследие колониального прошлого, успехи национально-освободительной борьбы, происки империализма да бескорыстная помощь СССР, преданного друга угнетенных народов и оплота мира на земле. О жизни африканцев - ни слова, так что многое в рукописи приходилось переписывать заново, приводя казенный вымысел в соответствие с реалиями.
Автор детектива упорно называл африканцев "неграми", хотя даже многим школьникам, казалось бы, удалось втолковать, что так презрительно кличут только чернокожих американцев, которые в подобных случаях очень обижаются, и можно нарваться на крупные неприятности вплоть до рукоприкладства.
Николай покорно выправлял явные несуразности, но когда дошел до красочного описания встречи главного героя с тигром на морском побережье, глухо застонал и решил оставить все, как есть. Если автор считает, что полосатые хищники водятся не только в Азии, но и в Африке, ему ничем нельзя помочь. Разве только для полноты картины вписать сцену о трелях соловья под шелест листвы берез.
Издательство специализировалось на зарубежной литературе, хотя приходилось иногда обслуживать и отечественных графоманов, не причисленных к лику членов Союза писателей, зато обладавших влиянием или связями в московских верхах. Чумаку ничего не оставалось, как переводить чужой бред с русского на русский, злясь и чертыхаясь. Для того и взяли его в издательство, чтобы из навоза лепить нечто похожее на конфеты.
Неожиданно зычно рявкнул красный телефон прямой связи с директором. Николай поспешно сорвал трубку, чтобы не травмировать легко ранимый тонкий женский слух редакции, и коротко представился.
В ответ проскрипело:
-Зайди.
-Уже иду, - заверил Николай, положил трубку на рычаг и уставился на зловредный аппарат, обладавший рыком, который напоминал нечто среднее между колоколом пожарной тревоги и сиреной машины "скорой медицинской помощи".
Такой звук мог родиться только в дремучих недрах советского научно-исследовательского института, где чутко улавливают командные запросы.
Идти наверх не хотелось. Встреча с начальством предвещала пустую трату времени, очередное занудство, не больше. Директор издательства книг не читал и брал их в руки исключительно по долгу службы, когда счастливые авторы вручали ему свои труды с трепетной благодарственной надписью. После торжественной церемонии, обильно политой армянским коньяком, пахнущие свежей типографской краской тома отправлялись в вечную ссылку. Они пылились на застекленных полках, раскинувшихся вдоль двух стен обширного директорского кабинета, который украшал портрет очередного вождя и учителя народов мира.
Чумак вынул из ящика письменного стола заранее повязанный галстук, натянул на шею, поднялся, попросил редакцию считать его коммунистом, тихо закрыл за собой дверь и поплелся наверх, пересчитывая каждую ступеньку. Встречавшиеся в пути группы сослуживцев, окутанных табачным дымом, замолкали и сочувственно провожали глазами высокую фигуру Николая, щурясь от едкого смрада. Человек, бредущий по лестнице без сигареты в зубах, мог быть только жертвой.
* * *
Небольшую комнату перед кабинетом директора неуважительно прозвали предбанником. Видимо, сам кабинет считался парилкой. Посетители покидали его раскрасневшиеся, на ходу вытирая пот со лба. Виталий Никитич Гнатенко гонял подчиненных в хвост и гриву, твердо усвоив опыт советского руководства и науку сурового отца, который порол сына за реальные провинности и впрок, чтобы слова не смел пикнуть в присутствии старших. Гнатенко ценил только собачью преданность и беспрекословное послушание. Возражения воспринимал, как личное оскорбление, и не уставал внушать: "Если тебя не обругали, считай, что похвалили".
Злые языки утверждали, что в далекой юности обделенный вниманием сверстников хилый Виталик любил размалевывать стены общественных туалетов неприличными надписями и непристойными рисунками, чтобы другим напакостить и себя проявить. Но когда вознесся на номенклатурные высоты и заполучил личное отхожее место, Виталий Никитич принялся портить жизнь подчиненным. Это было его главное и, по сути, единственное увлечение.
Однако мог быть обаятельным и очень милым, если имел дело с начальством или родственниками сановников или знал, что его подчиненный непрост и пользуется благосклонностью власть имущих. В то же время слыл большим демократом среди работников издательства, с которыми не вступал в прямой контакт. Гнатенко понимал, что в смутные времена перестройки дело может дойти до гласности и тогда пригодится поддержка общественности.
Поэтому на собраниях всегда играл на публику, называл всех ласково "коллегами", щедро раздавал обещания, которые не собирался выполнять, и никого никогда публично не распекал. Приказы о выговорах и увольнениях неизменно подписывал заместитель - Герман Сидорович Туманов. Для того и переманил его из "Литературной газеты" хитроумный Гнатенко, за что сотрудники этого пухлого издания для посвященных в таинства жизни Союза писателей испытывали к директору издательства бесконечную благодарность.
ТумановазР не умел жить и не давал жить другим. Возможно, срабатывал синдром малого роста, вынуждавший карабкаться вверх по служебной лестнице, чтобы свысока смотреть на окружающих. Так бы и добрался Герман Сидорович, нареченный в честь главного оперного героя матери, до номенклатурных высот, но панически боялся ответственности и довольствовался вторыми ролями.
С недобрым чувством Николай открыл дверь и сразу окунулся в ароматное облако. В предбаннике пахло дорогими французскими духами. "Витька недавно из Парижа вернулся, - догадался Чумак, - и наверняка опять куда-нибудь поедет. Знает, кому и что надо дарить, чтобы увидеть Париж".
Секретарь директора Валерия Семеновна постоянно намекала, что шеф ценит в ней не только деловые качества и что кадровые вопросы решаются при ее прямом и активном участии. Она строго следила за собой, не жалела денег на модные наряды, фирменную дорогую косметику и парикмахера, обслуживавшего узкий круг избранных светских дам, не знавших счет деньгам своих мужей.
В редакции всем было наказано величать особу, входившую в директорский кабинет без стука, просто Валерией, без отчества, на западный манер. А за глаза ее прозвали Ва после того, как по-грузински экспансивный гость из Тбилиси в разгар банкета по случаю выхода его книги, увидел в дверях Валерию, неизменно опаздывавшую на подобные мероприятия, чтобы не затеряться в толпе, и выплеснул свои буйные эмоции в кратком восклицании "Вах! Какая фемина!"
Она считалась самой эффектной женщиной в редакции, чего ей не могли простить все остальные представительницы сильного своей слабостью пола. Однажды Чумака поймала в курилке дама, пробившаяся в профсоюзные вожаки, когда поняла, что осилить русскую грамоту ей не по зубам. "Вы знаете, - доверительно зашептала она, - что на самом деле Валерия не Семеновна, а Самуиловна?" "С чего вы это взяли?" - Искренне удивился Чумак, избегавший пересудов на тему национальной принадлежности.
"Да вы посмотрите на нее внимательно, - настаивала дама, - и сразу увидите, какая она хитрая, пронырливая, умная, деловая и энергичная. Типичная еврейка". "А разве русские такими не бывают?" - Спросил Николай с невинным видом, за что был сурово наказан. С тех пор ему был наглухо закрыт доступ к льготным путевкам с профсоюзной скидкой. Надо понимать, в санатории и дома отдыха ездили только особо отличившиеся на фронте борьбы с мировым сионистским заговором и прочие малограмотные.
Валерия Семеновна не могла пожаловаться на нехватку мужского внимания, скорее наоборот. Возможно, поэтому личная жизнь у нее не сложилась. Все ее мужья оказывались приходящими и преходящими, своей персоной долго не обременяли и потомства не оставляли. После четвертой безуспешной попытки создать первичную ячейку социалистического общества Ва проплакала две ночи, утром решительно вытерла слезы и целиком посвятила себя работе, что не могло прийти в кошмарном сне даже самому добросовестному сотруднику редакции
Она сидела в предбаннике бессменно. Кого бы ни назначили новым директором, он вскоре начинал понимать, что ему не обойтись без услуг вечной брюнетки с голубыми глазами, возраст которой не поддавался определению. К тому же Ва действительно знала стенографию и умела печатать без ошибок. Но воистину бесценным качеством Валерии Семеновны была способность быстро найти общий язык с женами сменявших друг друга директоров. Ей как-то удавалось убедить каждую, что на ее место секретарша не смеет даже претендовать, после чего в их отношениях воцарялись мир и взаимопонимание.
Чумак духов не дарил, намеков не понимал, даже на простое кокетство оказался неспособен, и в блистательный Париж дорога ему была заказана. В общем, социальная зрелость не наступила, что непростительно для советского человека, родившегося в обычной семье и начавшего отсчет шестого десятка.
Валерия безошибочно определяла цену и место каждого сотрудника. На невысказанный вопрос Николая молча мотнула головой в сторону двери, обитой траурной черной кожей. В табели о рангах, хранившейся в памяти секретариата, Чумак улыбки не заслуживал.
* * *
Широкий письменный стол, за которым восседал Виталий Никитич, был усеян бумагами, картинно разбросанными от края до края. По данным из хорошо осведомленных источников, бумажное изобилие предназначалось для посетителей. С порога они должны были понять, что видят перед собой крайне занятого человека, с большим трудом улучившего пару минут для решения чужих вопросов. Не поднимая глаз, директор скупо кивнул на приветствие Чумака, сухо кинул "Садись" и продолжал что-то увлеченно черкать красным фломастером, нахмурив узкий, как лесная тропинка, лоб. Такая у него была манера привечать подчиненных.
Вначале получаешь срочный вызов и летишь к начальству, сломя голову, а потом тебя должны несколько томительных минут выдержать на жестком стуле, чтобы остыл, осознал неповторимость минуты и проникся должным почтением к человеку в кресле, по уши загруженному делами государственной важности. Подобно многим советским чиновникам, Гнатенко обладал умением бездельничать, создавая вокруг атмосферу кипучей деятельности. Так и только так удавалось продержаться на высоком посту в системе номенклатуры.
Чумак смиренно дожидался своего часа, любуясь несмываемым загаром Виталия Никитича. Уроженец Сочи, он своим поведением опровергал присказку заядлых преферансистов "знал бы прикуп, жил бы в Сочи". Гнатенко предпочел Москву, а прикуп узнавал, регулярно навещая родной город, куда неодолимо тянуло людей власти, и многие каверзные вопросы решались легко и просто за бутылкой хорошего вина под мягкий шелест прибоя в обществе милых и отзывчивых девиц.
Навыки общения и приручения нужных людей Виталик приобрел в раннем детстве. Его семья чуть ли не круглый год прозябала в сараях и пристройках, а в доме селились дачники, за чей счет Гнатенки жили припеваючи. Приезжие, откуда бы их ни занесло на знойный юг, одиннадцать месяцев копили деньги ради купания в море, и когда дорывались до солнца и теплой соленой воды, будто теряли рассудок и расшвыривали свои сбережения, куда ни попадя.
Шустрый мальчик быстро постиг тонкую науку обслуживания залетных гостей, на лету ловил пожелания и предугадывал капризы, при этом скрывая свои чувства и мысли. Повзрослев, он значительно расширил сферу оказываемых им услуг и особенно преуспел в роли сводника. Одна сторона с удовольствием грешила, другая недурно зарабатывала, а Виталик вначале имел законный процент посредника и позже - двойную выгоду, когда свел знакомство с обитателями закрытых дач и санаториев. От близости моря они шалели, как обычные отдыхающие, забывали о возрасте и высоких постах и готовы были душу продать в погоне за яркой юбкой.
Маленькие шалости большого начальства Виталик заносил в специально заведенную общую тетрадь. Все честь по чести: фамилии, имена, отчества участников, дата и место пикника, некоторые живые подробности. Когда решил поступить в Московский университет, эти записи очень пригодились. Стоило напомнить чиновному сановнику о темной ночи в Сочи, как он тут же снимал трубку телефона и звонил куда надо. Общая тетрадь, извлеченная из портфеля, приводила хозяина кабинета в смятение и трепет. Он сразу понимал, что имеет дело с человеком, который слов на ветер не бросает, и проявлял желание во всем помочь бойкому абитуриенту из провинции.
Гнатенко зачислили в студенты без экзаменов и предоставили общежитие. Однако он не смог осилить толстые скучные учебники и ходить на лекции счел ниже своего достоинства. Оценив обстановку, целиком посвятил себя общественной работе, так что конспектировать, думать и вникать не приходилось. Достаточно было есть глазами вышестоящих и открывать рот только по их указанию. Знакомство с науками не состоялось, но знаний жизни и умения жить заметно прибавилось. Среди студентов и преподавателей уроженец Сочи слыл ушлым парнем, который мог достать что угодно когда угодно, и его прозвали Добытчиком.
Такие кадры ценились выше всяких отличников и талантов, а самое главное - Виталик стал своим человеком в суровых буднях и шумных праздниках райкома комсомола, где следовало строго соблюдать одно правило - не отрываться от коллектива. Все поют, и ты пой. Все пьют, и ты пей. Все морально разлагаются, и ты разлагайся. Маршируй в общем строю и помни, что шаг влево или вправо расценивается как предательство и грозит отлучением от вида на карьеру. После чего не поможет даже заветная общая тетрадь. Круговая порука гарантировала сплоченность рядов, и коллеги в совершенстве владели искусством писать доносы и наушничать.
Виталик радостно пел, жадно пил и с удовольствием разлагался. Такая жизнь была ему по душе, и грела надежда, что из райкома комсомола он плавно перетечет в райком партии или КГБ, а они давали путевку в большую жизнь избранным из числа великого множества претендентов на место у государственной кормушки. Именно среди райкомовских Гнатенко чувствовал себя, как рыба в воде, потому что его окружали родственные души, рабы по призванию. Они формировали становой хребет Системы, отвергающей свободно мыслящих, энергичных и инициативных чудаков, которые портили картину общей серости и усредненности, задаваясь трудными вопросами и предпринимая самостоятельные действия.
Виталик получил университетский диплом, хотя по-прежнему читал с видимым трудом, а писать так толком и не научился. Но это было и неважно, так как за него читали референты, писали под диктовку секретарши, а за ними подчищали и выверяли другие знающие люди. Единственной головной болью Гнатенко оставалась необходимость вовремя угадать, какому начальнику уготовано светлое будущее и кто погряз в настоящем, потом переметнуться в нужный лагерь и ждать дивидендов. Все остальное его нисколько не волновало, а уж текущая работа тем более.
* * *
Наконец, директор перестал марать бумагу, отложил ее в сторону и вперил в Николая взгляд, напоминавший щуку с блесной в пасти. Можно, конечно, допустить, что у пятнистой разбойницы теплые и нежные глаза, когда она сторожит добычу у коряги, но Чумаку не доводилось видеть щук под водой, только на дне лодки и обязательно с блесной в пасти.
Щучий взгляд давал понять, что начальство снизошло до посетителя, видимо, решив, что он проникся важностью момента, и его можно удостоить беседы.
-Тебе в Лондоне, это самое, приходилось бывать?
Всем заведующим редакциями Гнатенко говорил "ты" то ли по старой партийной привычке, то ли чтобы подчеркнуть, что на службе имеет значение не возраст, а должность, хотя "выкал" редакторам, переводчикам и техническому персоналу.
-Доводилось.
-Долго там пробыл?
-Три с лишним года. Работал в отделении ТАСС.
-Да, правильно, - вспомнил директор, - ты у нас, значит, новенький.
-Который год новенький и на той же зарплате, - не преминул вставить Николай.
-Да разве четыре года - это срок? - Возразило начальство, продемонстрировав недюжинные знания личного дела Чумака. - У меня есть, это самое, сотрудники, которые здесь по четверть века трубят и на судьбу, значит, не жалуются.
Чумак не стал спорить, хотя и очень хотелось. Можно было, к примеру, напомнить, что ни один из старых заслуженных работников с момента прихода в издательство Гнатенко не получил ни повышения по должности, ни рубля прибавки в зарплате, и такая же судьба ждала тех, кто не умел сдувать пылинки с пиджака директора.
-Это самое...- прервал невеселые раздумья Чумака скрипучий голос директора, - передали нам, значит, интереснейшее письмо из Лондона...
"Передали", а не пришло по почте, - мысленно отметил Чумак. - Видать, не простое письмо”.
-Пишет этот... как его? Ага, Каменский Иван Васильевич. - Запинался Гнатенко, с трудом осиливая печатный текст. - Предлагает рукопись своего отца и личный архив. Теперь это, понимаешь, модно: бывшие русские как бы вносят свой вклад в закрома отчизны. Он хочет, чтобы творение его отца обязательно опубликовали в России. Западным издательствам, значит, не доверяет, хотя жизнь прожил на Западе, а может, именно поэтому. Его отец уехал в Китай в первые годы после революции и там, значит, скончался, а сын перебрался в Лондон.
-Валюты у нас, сам знаешь, кот наплакал, - пожаловался по привычке Виталий Никитич, не испытывавший нехватки валюты для собственных поездок за границу, но экономивший каждый доллар на командировках сотрудников.
-Но есть мнение, - добавил многозначительно. Под этим разумелось, что поездка в Лондон планировалась где-то в заоблачных высотах, скорее всего, на Старой площади, в лабиринте кабинетов ЦК КПСС с именами их обитателей, но не занимаемых ими постов, на подчеркнуто скромных дверях, за которыми скрывалась казенная мебель без признаков излишеств. Предполагалось, что имени работника самого высокого в стране учреждения достаточно для того, чтобы вселить трепет в робкие сердца желающих попасть на прием. Посетителей с неробкими сердцами в ЦК не допускали, чтобы не мешали вершить судьбы страны.
-Ну, а наше посольство в Лондоне? - Не утерпел Николай. - Разве они сами не могут договориться с Каменским?
Гнатенко взглянул на Чумака чуть ли не с состраданием. Человеку предлагают поехать в Лондон, а он ищет себе замену. "Таких надо бы экспонировать в краеведческих музеях в глухих провинциальных городах", - пришла в директорскую голову веселая идея, но посвящать в свои мысли подчиненного он не стал и сказал:
-А что посольство? Они, значит, и рекомендовали, чтобы мы направили своего представителя. У них, это самое, своих забот полно. Так что, считай, тебе повезло, значит.
"Мне вообще повезло родиться в стране, где всем постоянно везет, - напомнил себе Николай. - Поступил в институт - повезло, приобрел новые штаны - очень повезло, принес домой колбасы - крупно повезло. У нас не жизнь, а сплошное везенье, бесконечный праздник. Все советские люди с энтузиазмом поют и танцуют". Делиться с Гнатенко радостями бытия не хотелось, и Чумак спросил:
-Так что же посольские труженики на месте ничего решить не могут?
-Выходит, значит, так. Этот Каменский чего-то недоговаривает, и поставил, это самое, непременным условием, что будет вести переговоры только с полномочным представителем нашего издательства. Не нравятся ему, значит, дипломаты. Рылом не вышли.
-Я бы и сам поехал, - обронил как бы невзначай Виталий Никитич, - но никак не получается: дела, понимаешь.
"Ты бы и в Буркина-Фасо поехал, если бы не повис вопрос о твоем новом повышении. А сейчас надо вертеться на глазах у начальства, создавать видимость напряженного умственного труда, чтобы не забыли и не обошли", - подумал Николай, но тактично промолчал.
Любил директор ездить за границу. Дипломатам и журналистам, всем без разбора обещал опубликовать их книги, если напишут, и встречали его по высшему разряду. Писать за рубли, пока зарплата идет в валюте, никто, естественно, не собирался. Не до творческих порывов, когда нужно решать главную задачу - не видеть родной земли как можно дольше. Но всем было приятно, что в них видят талантливых потенциальных авторов, и на подарки директору не скупились.
Издательством он руководил в основном из милого его сердцу зарубежья, по примеру многих других новых начальников, вынесенных наверх горбачевским "новым мышлением". Для них высокий пост означал возможность использовать его для прокорма семьи, завязывания новых и упрочения старых связей.
* * *
-Значит так,- продолжал Виталий Никитич, - мы здесь, это самое, посовещались ("С Валерией", - мысленно подсказал Николай.) и решили...
В этом месте директор сделал приличествующую случаю торжественную паузу и уставился, не мигая, на Николая. Сходство со щукой, неожиданно для себя оказавшейся в лодке, усилилось. Нет, явно не по своей воле Виталий Никитич снаряжал Чумака на Британские острова.
-Решили послать меня в Лондон, - догадливо закончил невысказанную мысль Николай.
-Правильно. Ты, это самое, спросишь, а почему, собственно говоря, тебя?
-Нет, не спрошу, - поспешил заверить начальство Николай. - Я готов и так поехать, не задавая глупых вопросов, в полном неведении.
-Шутишь? - Поинтересовался директор, лишенный чувства юмора. Смеяться, слушая анекдоты, во времена его детства и отрочества было не безопасно: сажали и тех, кто рассказывал (если, конечно, рассказывал не по заданию компетентных органов), и тех, кто смеялся. Потом была Высшая комсомольская школа, Академия общественных наук при ЦК КПСС, выпускавшая пополнение для номенклатуры, в общем, было не до смеха, особенно с похмелья. Пить приходилось по-черному, и в руководящие кресла пересаживались лишь те, кто сумел остаться за столом. На шутки Виталий Никитич реагировал с подозрением, ожидая подвоха или провокации.
-Нет, нет, я не шучу, - спохватился Чумак. - Какие могут быть шутки, когда речь идет об ответственном задании партии и правительства.
-Насчет правительства ты, это самое, хватил, но в целом мыслишь верно, - одобрил директор. - Шутки, как говорится, в сторону. Я тебе вот что скажу... И не перебивай, вопрос архиважный (учеба в университетах марксизма-ленинизма не прошла для Виталия Никитича даром, и в его речи часто проскальзывали странные словечки, полюбившиеся проповедникам единственно верного учения).
-В этом деле, - продолжал, понизив голос, - если хочешь знать, есть какая-то тайна.
-Ну, ладно, - поспешил добавить, уловив усмешку в глазах Чумака. - Ну, не тайна, а закавыка, так сказать. Сам знаешь, как легко, получить разрешение на загранкомандировку в наши дни. То денег, понимаешь, нет, то причины им недостаточно веские. А сейчас все, как сговорились. Я еще только, значит, начал согласовывать вопрос, а мне сразу говорят: пожалуйста, оформляй своего человека.
О том, что при этом назвали фамилию Николая, директор не сообщил. Пускай думает, что окончательное решение было принято здесь. Тогда за ним останется должок. Со временем, глядишь, и завалящий Чумак пригодится.
Не поделился Виталий Никитич и своими сомнениями после разговора по "кремлевке", когда долго сидел, думал, пытался понять, откуда ветер дует и кто прочит Чумака за границу. Даже позвонил в отдел кадров, спросил, не женился ли Чумак вторично, а то ведь его нынешняя жена, по меркам отдела кадров, - "сирота": родители - врачи, и даже не ведомственной поликлиники. Ну, о самом Чумаке и говорить нечего. Ни одного влиятельного приятеля, ни единого высокопоставленного знакомого. Впрочем, сам виноват: по слухам, не пьет, когда надо, и всю жизнь вкалывает, как одержимый. Впрочем, рассуждал директор, хорошие работники тоже требуются. Иногда их нужно поощрять.
Николай верно прочитал мысли начальства и, приободренный его благосклонностью, позволил себе некоторую вольность.
-Да, - протянул задумчиво, - не прошло и пяти лет...
-Знаешь, тебе грех жаловаться, - вскипел Виталий Никитич. - С твоей африканской историей вообще никуда не выезжают. Так что, значит, благодари небо или добрых людей...
-Я до сих пор не устаю благодарить товарища Сталина за мое счастливое детство, - ехидно вставил неисправимый Чумак.
-Ты при Сталине едва вылупился из яйца, - сурово напомнил Гнатенко, давая понять, что не в меру резвый подчиненный мог бы родиться раньше и тогда бы уж точно знал свое место, не перебивал бы начальство, в любой момент рисковавшее потерять нить беседы.
-Вы предлагаете благодарить Хрущева за мое счастливое и безоблачное детство?- Искренне удивился Чумак.
-Благодари партию, - нашелся выпускник партийных училищ.
-Партия - наш рулевой, ум, честь и совесть нашей эпохи, - отчеканил Николай.
-Правильно мыслишь, - одобрил директор, облегченно вздохнув. Наконец-то Чумак заговорил на понятном языке. - Командировка выписана на неделю. Не успеешь там без нас соскучиться.
-Будет сделано. Но почему все же именно меня?
-Ну, не надо забывать, что ты, значит, там работал и у тебя должны сохраниться, это самое, какие-то связи.
-С иностранцами? - съехидничал Чумак, намекая на лекции о бдительности и заунывные призывы строго соблюдать правила поведения советских граждан за границей.
Виталий Никитич, как и следовало ожидать, игнорировал неуместный вопрос, на который подчиненный сам обязан держать ответ, и шел дальше, по-сталински нумеруя свои мысли:
-Во-вторых, ты знаешь, это самое, город и тамошние законы, не потеряешься и не запросишь поводыря? В-третьих, у тебя, значит, найдутся знакомые в посольстве и в колонии (так и только так называли советскую общину в столице любого иностранного государства - видимо, по примеру "социалистического лагеря").
-Знакомые помогут, если надо, - убеждал директор. - Тебе, это самое, окажут содействие и по официальной линии, но знакомые, сам понимаешь, никогда не помешают.
-Уговорили, - сдался Николай. - Готов ехать.
-Все. Теперь беги, значит, в кадры, оформляйся. Скажи, чтоб заказывали, это самое, билет, а перед отъездом еще заскочи ко мне. Может, это самое, будут новые указания, - бросил на прощанье Гнатенко.
Глава вторая. ПОВОДОК СТАЛ ДЛИННЕЕ.
Чумак слетел по лестнице птицей и вошел в редакцию, мурлыкая "Правь, Британия, морями".
-На повышение от нас забирают? - Чутко уловила настроение Николая его заместитель Любовь Дмитриевна.
Она давно метила на пост заведующего, и когда место пустовало, так как заведующие редко засиживались, не только числилась исполняющей обязанности, но и вполне с ними справлялась. Однако никто не спешил назначать женщину руководителем. Не женское это дело, считали кадровики.
-От вас действительно забирают, - бросил на ходу Николай, протискиваясь к своему столу. - Но вот насчет повышения еще думают, окончательно не решили. Пока еду в Лондон.
-Как это в Лондон? Почему в Лондон? - Посыпалось со всех сторон.
-В Лондон еду обычным путем, до боли родной компанией Аэрофлот. Что могут предложить иностранные авиалинии? Комфорт и ненавязчивый сервис. А это строго противопоказано гражданам первого в мире социалистического государства, поскольку возможны нежелательные ассоциации и даже эксцессы. Мы обязаны довольствоваться малым, памятуя, что от малого до великого всего один шаг. В любом случае, утром сел на самолет в Шереметьево и спустя три часа с гаком (последнее слово Чумак произнес смачно, гэкнув по-украински) доставляют на место. С учетом разницы во времени - практически в тот же час, как и вылетел.
-А вот почему - вопрос особый, на который могут дать ответ только компетентные органы, - беспечно болтал Николай, не подозревая, что недалек от истины и что его поездка планировалась и решалась не в кабинете Гнатенко. Без ведома Чумака его снаряжали в путь в Ясенево, где в экологически чистом уголке Подмосковья колдовали на индивидуальных дачах лучшие умы советской разведки. Там проявляли большой интерес к личному архиву Каменского. Настолько большой, что уже и деньги немалые предлагали, не скупились на обещания и пробовали угрозы, но Иван Васильевич упорно отказывался ответить КГБ взаимностью. По-видимому, были у него свои счеты с этой организацией, не щадившей чужих и своих. Чужих не жалко, а своих бабы еще нарожают.
Всего этого Чумаку, по понятным причинам, не дано было знать. На том и держался КГБ, что никогда и никому не доверял своих планов и секретов, а подозревал всех всегда и во всем. Да и не зарекомендовал себя Чумак тесным сотрудничеством с органами, хотя его пытались завербовать еще в студенческие годы. Позже не раз намекали, что в полном отрыве от славных ребят из бывшей ЧК надеяться на приличную жизнь и карьеру в советской системе глупо и смешно.
Сходного мнения придерживалось, по-видимому, большинство сограждан Чумака, судя по реакции на его зарубежные командировки соседей по дому и случайных знакомых. Они были твердо убеждены, что Николай служит в КГБ в той или иной ипостаси. "Раз ездит за границу, значит, гэбэшник. Других-то не пускают", - гласила народная мудрость. И то же запечатлелось в умах всех иностранцев, с которыми довелось встретиться. Иначе, как "красного шпиона", его за границей не воспринимали. Правда, были на то у них основания, если учесть, сколько агентов КГБ бездельничало "под крышей" МИД, ТАСС, Аэрофлота, АПН и прочих заведений, уполномоченных вступать в контакт с иностранными гражданами и учреждениями.
Только в издательстве Николая ни в чем не подозревали. Он был единственным мужчиной в своей редакции, и этого было достаточно. За минувшие годы испытал на себе чары каждой своей подчиненной, но всем сумел отказать в деликатной форме. Нет, Николай никогда не мечтал уйти в мужской монастырь, и не боялся сплетен. Просто был твердо убежден, что служебные романы придуманы не для него, да и немало было горьких примеров среди близких приятелей, для которых любовные похождения на работе заканчивались весьма плачевно.
За моральным обликом и личной жизнью советского человека зорко следили все, кому не лень, - коллеги и соседи, комсомольская, партийная и профсоюзные организации, не говоря уже о начальстве и отделе кадров. Они не очень строго судили и наказывали тех, кто гулял на стороне, по принципу "с кем не бывает?" Но если женатый мужчина намеревался жениться во второй раз, на защиту неписаного брачного кодекса вздыбливалась общественность. Покусившегося на святость семейных уз начинали поносить и прорабатывать на собраниях, беззастенчиво копаясь в интимных подробностях его жизни, смакуя каждую деталь. В таких условиях только самые мужественные и упрямые могли выстоять и настоять на своей правоте.
Чумак не был обделен любовью в семье, никогда не задумывался, почему любит свою жену. Ведь любят не за что и не почему, а просто любят. В женском обществе чувствовал себя легко и свободно, ко всем относился ровно, не придирался и не делал поблажек. У него не было любимиц, и за это его все любили. А когда на первый день рождения, отмеченный при нем в редакции, новый заведующий пришел с женой, ничем не подчеркивавшей статус первой дамы, он совсем покорил сердца своих сотрудниц, и после того никаких трудностей на работе не испытывал.
* * *
В тот момент, когда Николай вернулся в редакцию, в Москве, видимо, нигде не выбросили дефицит, и вся женская команда была в сборе. Пили чай, наводили красоту, а самые сознательные занимались делом, за которое дважды в месяц их просили расписываться в платежной ведомости. Деньги, конечно, небольшие, но на жизнь как-то хватало и даже кое-что удавалось отложить на сберкнижку, летом - съездить на курорт и не задумываться о старости. Пенсия, понятно, скудная, но с грехом пополам покрывала все расходы на квартиру, и оставалось достаточно, чтобы поесть и одеться. Главная проблема - не деньги, а возможность рационально их истратить, купить, что хочется при всеобщей нехватке продовольственных и промышленных товаров.
Молодежь, особенно девчонки с университетскими дипломами, в издательстве не задерживались. Незамужние, быстро раскусив, что "хороший семьянин" проставлено в служебных характеристиках коллег не для красного слова, искали счастья вдали от рабочей суеты. А замужние пропадали в магазинах. С утра уйдет одна, позже позвонит подруге, что уже заняла очередь, и вся редакция срывается с места. Конечно, можно не отпускать, но кому охота портить отношения? Да и для своей семьи всегда что-то нужно.
Видимо, за эту вольницу и любили женщины издательство. А если здраво рассудить, чего здесь торчать? Ставки низкие, перспективы призрачные. Зато никто не лезет в душу, не следит за соблюдением трудовой дисциплины. Когда ты пришел на работу, когда и куда исчез - сугубо твое личное дело. Лишь бы вовремя выполнил задание.
Старослуживые в издательстве тоже водились - из тех, кого приняли на службу четверть века назад, остатки поколения, сохранившего верность труду и дисциплине. Стойко противостояли новым веяниям, заграничных сувениров нужным людям не дарили, пили в кругу старых друзей, а потому за рубеж их пускали лишь в краткие и максимально загруженные командировки, когда никак не обойтись модной вертлявостью, а требуются знания и опыт.
Им было заказано участие в бестолковых симпозиумах, тоскливых семинарах и шумных конференциях, которые организовывали и оплачивали любознательные иностранцы, донельзя озадаченные перестройкой и пытавшиеся понять, чем им это грозит. Их не допускали к теплым встречам с общественностью за границей, которые проводили общества дружбы, и прочим лакомым мероприятиям, где можно было отдохнуть душой и телом, не чувствуя никакой ответственности.
В равной мере не светило поехать переводчиком или руководителем делегации туристов, что предполагало бесплатный проезд и кормежку плюс командировочные в валюте. Все это - из кармана советских граждан, которым за их же счет родная партия оказала высокое доверие, отпустив поглазеть на враждебное и заманчивое зарубежье. Капиталистические страны разрешалось посетить раз в пять лет и прочие - раз в три года, чтобы не выработалось привыкания к хорошему и поэтому чуждому настоящему советскому человеку образу жизни.
Работники издательства могли, естественно, никуда не выезжать за государственный счет, но прожить на мизерную зарплату без иновалютной подпитки - затруднительно. Либо собирай оброк с авторов и переводчиков, либо подлаживайся к начальству и отправляйся в командировку. Третьего не дано. Да и нельзя готовить к печати переводы иностранных книг, не имея ни малейшего представления о жизни за пределами своей страны. Впрочем, о рабочих аспектах поездок за границу мало кто думал и меньше всех, судя по всему, в отделе кадров и вышестоящих инстанциях.
В цене были не знание и умение, в том числе способность изъясняться на чужих языках, а степень приближенности к сильным мира сего. Их родственники ездили в первую очередь, во вторую - приятели директора и его заместителей, вне очереди - КГБшники, без которых не мыслился трудовой процесс ни в одном советском учреждении, а потом уже все остальные, но предпочтение отдавалось тем, кто умел отблагодарить за оказанное ему внимание ценными подарками. Такой порядок существовал, насколько знал Николай, во всех присутственных местах, так или иначе связанных с зарубежьем.
Новость о грядущей поездке в Лондон была воспринята в редакции с ликованием, и Николай получил массу ценных советов.
-Завтракать будешь в гостинице, если стоимость завтрака включена в стоимость номера, а обедом и ужином тебя накормят знакомые, - втолковывали бывалые путешественницы, позабыв от радостного возбуждения, что их заведующий едет в Лондон не первый раз. - Обязательно возьми кипятильник, сахар, чай, колбасу и мясные консервы.
-Экономика должна быть экономной, как учил нас лично товарищ Леонид Ильич Брежнев, когда иссякли нефтедоллары, затраченные на построение коммунизма для одной отдельно взятой семьи генерального секретаря ЦК КПСС,- подытожил Николай. Раздал для читки рукописи и прочие бумаги, не терпевшие отлагательства, и побежал по делам.
* * *
Оставшиеся до отъезда дни крутился быстрее белки в колесе, и все успел, даже закупиться водкой, селедкой и черным хлебом для знакомых в Лондоне, а напоследок забежать к начальству. Там ничего нового не услышал, и поспешил домой, в уютную квартиру в девятиэтажном доме на набережной, о котором соседи любовно говорили: "Его строили пленные немцы", что, по их убеждению, гарантировало высокое качество.
Квартира досталась ценой огромных усилий и всех денежных накоплений за годы загранкомандировок. В ней проживала семья какого-то замминистра, с годами разросшаяся за все мыслимые пределы после того, как сыновья переженились и поселились с родителями. А когда появились внуки, стало ясно, что нужно разъезжаться. Но даже при согласии обеих сторон потребовалось доставать десятки справок и переварить кучу бумаги, чтобы удовлетворить аппетит чиновников, следивших за тем, где и как живут советские люди. Немало денег ушло на взятки и подарки, но Чумаки об этом нисколько не сожалели.
Не в пример своим сверстникам, после свадьбы они не записались в длинную очередь желающих получить бесплатно жилплощадь от государства и не стали обреченно ждать у моря погоды, а заняли денег, где смогли, и купили крохотную кооперативную квартиру. Там можно было только сидеть и лежать, а передвигаться - очень осторожно, дабы не нанести урона себе и окружающим предметам. Эту клетушку и обменяли на нынешние трехкомнатные хоромы с высокими потолками и видом на реку, за что, естественно, пришлось доплатить, и заодно расстаться с комнатой в коммуналке, доставшейся Николаю в наследство от родителей, погибших в автомобильной катастрофе.
Николай тихо прикрыл за собой дверь и прислушался. В доме царила тишина. Видимо, Сергей трудился над конспектами, а Лена творила чудеса на кухне.
Накануне отъезда решили провести тихий семейный ужин и пригласить родителей Лены, чтобы дать им возможность отвести душу по поводу нового поворота в судьбе Чумаков. Естественно, многое уже обсудили по телефону, но проводной связи по укоренившейся издавна привычке не доверяли. "Это не телефонный разговор", - бросали вместе с трубкой, как только выходили за рамки шаблонных фраз. Самым сокровенным предпочитали делиться с глазу на глаз, лучше всего на кухне и вдали от телефонного аппарата, который считался источником прослушивания.
Нет, Чумаки и их соотечественники не страдали манией преследования, и с психикой особых проблем не наблюдалось. Но в памяти довоенного поколения зарубцевалось необъяснимое исчезновение милых соседей после ночного визита мрачных парней в темных кожанках. Не забылись и жесткие публикации в центральных газетах, которым тогда слепо доверяли, о "врагах народа", не далее, как вчера слывших любимыми вождями.
Дети выживших и выстоявших после военного лихолетья мыслили и жили по-иному, многие воспрянули духом при недолгой хрущевской оттепели, но с появлением советских танков на улицах Будапешта и Праги вновь наступили заморозки, и опять пришлось таиться и помалкивать. Случайно или закономерно, мысли советских граждан не совпадали со словами, которые они произносили публично. Они говорили не то, что хотели, что накипело в душе, а то, что от них ожидали, что было принято говорить.
Доносы и анонимки - единственная область письменного и устного народного творчества, усиленно поощряемая властями, - в годы правления Брежнева были не в чести, как при Сталине, но все еще пользовались повышенным спросом. Расслабиться можно было только в кругу семьи или близких и давних друзей-единомышленников. При желании можно, конечно, поспорить с кем угодно, но при этом точно знать, что не имеешь дела с добровольным помощником компетентных органов, которые, если не упекут в психушку за непотребные высказывания ("антисоветский образ мыслей"), то уж наверняка напрочь сломают карьеру, а то и хребет.
Советские люди жили в двух измерениях. В одном учились и работали, растили детей и ходили в гости, копали картошку на шести сотках, отведенных властями каждому, кто дружил с землей и мог себя обеспечить ее продуктами, томились в очередях и глушили водку, чтобы затуманить сознание (не зря в народе говорят: "залить зенки"). В другом - ездили на комсомольские стройки, участвовали в социалистическом соревновании, заучивали кодекс строителя коммунизма, ковали нового человека, томились на митингах и собраниях, следили друг за другом и славили вождей. Им внушали, будто "советский человек - звучит гордо", "а смотрится жалко", добавляли они. Двуличность общества вела к раздвоению личности. На людях говорили одно, дома - прямо противоположное и ни во что не верили.
Николай обвел глазами близких и подумал: "Семья. Если использовать партийную терминологию, - надежный тыл, от прочности которого во многом зависят успехи на фронте".
Фронтом, конечно, считалась работа. При советской системе иного слова не подберешь, потому что "вся-то наша жизнь есть борьба", как пели по радио и показывали по телевидению изо дня в день. Песнями не ограничивались и создавали условия, когда с боя приходилось брать одежду и продукты. Просто купить все необходимое могли только избранные, номенклатура, в особо отведенных торговых точках и отделах крупных магазинов. Если Америку величают "страной равных возможностей", то Советский Союз можно было по праву назвать "страной упущенных возможностей", жизнь в которой походила на бесконечную полосу препятствий.
* * *
После ужина устроились в гостиной.
-Жаль с вами расставаться, - сказал Чумак, - но ведь это не надолго. Зато через неделю мне будет о чем рассказать.
-Лондон, говорят, красивый город? - Несмело предположила теща.
-Мне нравится, - уклончиво ответил Николай, не желая травить душу родственникам. По работе им заграница была заказана, а за свой счет, по туристической путевке, никак не светила. Родители Лены были призваны играть роль заложников, пока их дочь с мужем выполняют свой служебный долг за неприступными рубежами советской родины.
-Я бы с удовольствием поехала в Рим, - вдруг мечтательно произнесла теща.
-Рим очень красивый, - согласился Чумак, - может, даже слишком хорош собой. Бродишь по городу, как по музею. Вокруг не здания, а монументы. Неуютно как-то. Зато в Лондоне чувствуешь себя человеком, а не случайным гостем.
-Верю на слово, - вздохнула теща. - Но поговорим о деле.
Под этим разумелось, что овощи и фрукты нужно обязательно тщательно мыть, не пить сырой воды из-под крана и одеваться по погоде, но теплее. Не удержался от рекомендаций и беспартийный тесть. По привычке, выработанной годами промывания мозгов, он твердо следовал генеральной линии партии, призывал не ронять высокое звание советского человека и проявлять бдительность.
Тесть был не глупым человеком, высоко образованным и превосходным врачом, но нес абсолютную чушь. Николай поймал себя на мысли, что невольно испытывает острую жалость к старикам. Их поколение было искалечено и изуродовано до неузнаваемости постоянными "чистками", тяжким трудом без выходных с перерывом на демонстрации нерушимого единства партии и народа, посулами светлого будущего без какой-либо надежды на просветление настоящего и полной гарантией пересмотра прошлого. Люди, родившиеся до революции, прожили серую жизнь в постоянном страхе за себя и своих детей, за друзей, близких и соседей, и этот страх диктовал речи и поступки.
Только сын, спасибо ему, советов не давал и ни о чем не просил. Николай сразу решил, что при всех обстоятельствах за ценой не постоит и купит Сергею самые модные джинсы.
Настроение в семье царило приподнятое, и даже ленивый кот Лаврентий казался возбужденным, не спал, а посильно принимал участие в общей беседе, посидев на коленях у всех по очереди. Только Лена казалась задумчивой и чем-то озабоченной.
-Странная все же история, - неожиданно вымолвила она.
-Какая история? - Вскинулся Николай, делая вид, будто не понимает, о чем идет речь.
-Ты ведь невыездной, и вдруг тебе выпадает Лондон. Значит, тебя в лучшем случае используют, а в худшем - подставляют.
-Зачем им это?
-Не знаю. Просто не верится в байку о Каменском, который хочет приткнуть свою рукопись именно в ваше издательство.
-Может быть, мы ему очень понравились, - попытался свести разговор к шутке Николай.
-Чем же это?
-Ну, к примеру, директор у нас знатный.
-Гнусный тип ваш директор. Если верить Достоевскому, в смутные времена наверх поднимается всякая сволочь.
-Спорить с классиками отечественной литературы грешно, но Гнатенко ничем не хуже других. Человек системы, как начальники любого ранга. Партию, государство и все учреждения возглавляют люди среднего ума и схожего образования: из духовных семинарий и церковно-приходских школ, недоумки и недоучки, выходцы из глухих деревень и безвестных поселков. Еще одно непременное условие для советского лидера - рост ниже среднего.
-Рост здесь не при чем, - возразила Лена. - Но в принципе ты прав. Порядок назначения верховного правителя соответствует старой доброй традиции, освященной веками. Первая русская императрица Екатерина родилась в захолустье в самой что ни есть простой трудовой семье, легко переходила от мужика к мужику, работала прачкой, грамоты не знала, впервые вышла замуж за барабанщика или горниста, не припомню.
-Вот именно, - подхватил Николай. - Коренных москвичей и питерцев на самый верх не допускают, потому что провинциалы смирные и надежные. Наши вожди - сыновья крестьян и шахтеров, сапожников и мелких ремесленников. Вспомни Сталина, Хрущева, Брежнева. Да и нынешний, богом меченный, от сохи...
-Передергиваешь, - сурово одернула жена. - Это у вас в издательстве привыкли жонглировать фактами, а дома будь любезен не грешить против истины...
-Истина в нашей державе принадлежит государству, - перебил Николай. - Если помнишь, в 1930-х годах у нас провели две переписи населения. Итоги первой не понравились Сталину. Недосчитались восьми миллионов человек. Как же так? Страной правит самый мудрый и гениальный вождь, в песнях поют, что жить становится все лучше и лучше с каждым днем, а народ вымирает. Сталин, конечно, знал, как и почему исчезли эти люди. Только на Украине умерли от голода, по грубым подсчетам, шесть миллионов человек. Массовая коллективизация 1929 года, высылка и расстрелы, неурожай и засуха. Вот и недобор населения. Может, имеет смысл изменить политику? У нас так не бывает, потому что народа все равно много, а вождь один, и он никогда не ошибается. Значит, виноваты организаторы первой переписи. Их наказали, результаты их работы аннулировали и назначили новую перепись. Естественно, численность населения сразу возросла до требуемой цифры в 170 миллионов душ. Как видишь, советская власть умеет добиваться истины.
-Не надо истории, - взмолилась Лена. - Вернемся к Горбачеву. Он не от сохи. Бери выше - комбайнер.
-Все равно не лучше своих предшественников.
Лучше, - парировала Лена, питавшая слабость к Горбачеву. - Он МГУ закончил. У него диплом юриста.
-Да его диплому красная цена копейка в базарный день, - не унимался Николай, очень довольный, что сменили тему и не нужно обсуждать предстоящую поездку, при одной мысли о которой у него сосало под ложечкой. - Горбачев пришел в университет с орденом за работу комбайнером и партийным билетом, не учился, а горел на общественном поприще. Какие могут быть знания, если у него не было времени ходить на лекции? Он же постоянно готовился к собраниям да выступал с речами, хотя до сих пор не умеет грамотно говорить по-русски.
-Преувеличиваешь, - возразила упрямая жена. - Народ его прекрасно понимает.
-Какой народ? - Возмутился Николай. - Народ привык смотреть снизу вверх на своих вождей, внимает, а не слушает, твердо заучил, что инициатива наказуема, и смиренно выполняет приказы. Мне вообще кажется, что покорность в наших людях генетически заложена. В свое время народ поголовно принял христианство. Не потому, что уверовал, а по велению свыше. Князь Владимир распорядился, и погнали стар и млад в реку креститься. Позднее, после революции, всех, у кого были свои мысли и идеи, всех разумных и талантливых истребили либо выгнали за границу, чтобы под ногами не путались и не умничали. Под маркой коллективизации уничтожили крепких крестьян, коренников сельского хозяйства и основу благополучия страны. Поставили во главе колхозов болтунов и лентяев, а перед войной вырубили под корень цвет армии и добили последних образованных партийных руководителей.
-Подожди, - вмешался тесть. - Но войну-то мы выиграли.
-Или мы выиграли, или немцы проиграли, - мрачно изрек Чумак. - Сталин, по-моему, сделал все для того, чтобы накануне войны довести боеспособность армии до нуля. Замучил на Лубянке или расстрелял самых толковых командиров. Остались недотепы и мясники, не знавшие разницы между тактикой и стратегией. Бросали кавалерию против танков и батальоны пехоты - на пулеметы. Сотни тысяч, если не миллионы солдат оказались в плену или погибли только потому, что высшее командование, особенно на первом этапе, воевало числом, а не уменьем. Тупо твердили: "Пуля дура, штык молодец" и пропагандировали Александра Матросова, закрывшего грудью амбразуру вражеского дота из-за нехватки гранат. Но времена Суворова давно прошли. Сейчас нужна современная военная техника, а не героизм от безысходности. Однако дешевле угробить батальон, чем обеспечить его новым оружием. Победу одержали не благодаря, а вопреки воле Сталина.
-Сидел я как-то на скамейке на Тверском бульваре, воздухом дышал, - продолжал Николай. - Рядом пристроилась компания юнцов старшего школьного возраста, болтают о разных разностях. Вдруг слышу, один другому говорит: "Вот если бы немцы дошли до Урала, мы бы сейчас пили немецкое пиво". Наверное, шутил, не знаю, и шутка неудачная, но неприятная и очень показательная.
После небольшой паузы добавил: Надеюсь, вы согласитесь, что побежденные живут сегодня лучше, чем мы? И не за счет американских долларов. У них руководителей избирают, а у нас назначают. Яркий и доступный пример - Гнатенко. Безграмотный и тупой, не знающий своего дела, на Западе он не смог бы претендовать на место посыльного, а здесь - директор. За какие, спрашивается, заслуги? А все просто: угождает вышестоящим и помыкает подчиненными, собственного мнения не имеет. Это номенклатура, и всегда будет занимать руководящие посты.
-Ведь что обидно, - продолжал Николай более спокойным тоном. - Номенклатура - не руководители, это кормушка. А пробиться туда могут только люди, не обремененные знаниями, умением мыслить самостоятельно и желанием сделать добро для своей страны. Каждый думает о себе, заботится о собственных интересах и всю жизнь помышляет об одном - как потрафить начальству, удержаться на достигнутом и при возможности шагнуть выше.
-Так заведено на Руси со времен Ивана Грозного, жаловавшего верным людишкам земли и государевы службы "на кормление", - заключил Чумак. - С тех пор любой чиновник тянет одеяло на себя и на остальных ему плевать.
-С таким настроением ехать в Англию... - протянула Лена. - Ты уж, пожалуйста, там лучше в разговоры не вступай.
-Не буду, не буду, - рассмеялся Николай и обнял жену. - Я им буду рассказывать только о преимуществах развитого социализма. Или какой у нас сегодня с утра социализм? Ярлыков нынче много, всего не упомнишь. В общем, обещаю быть паинькой.
-Может, курить бросишь? - С надеждой спросила Лена.
Это была давняя затаенная мечта всей семьи. Не первый год Чумака уговаривали, убеждали, запугивали, а он не поддавался. Возможно, сказывался украинский характер. Ведь не зря герой известной народной песни Сагайдачный "променял жену на табак и трубку", рассудив, что с женой ему "не возиться, а табак и трубка казаку в дороге пригодятся".
-Если следовать твоей логике, - сказал Николай, - вначале нужно бросить курить, потом - выпивать, не успеешь оглянуться, как в жизни не останется ни одного удовольствия.
Из перечисленных им пороков Чумак не страдал пристрастием к спиртному, что заметно подрывало его авторитет в глазах общественности, чуть ли не ежедневно устраивавшей попойки в разных редакциях по поводу и просто так за здорово живешь. Недопитая рюмка или пропущенный тост на очередных посиделках провозглашались оскорблением и выпадом против коллектива. Николай пытался отшучиваться или ссылался на якобы строгую жену, потом придумал язву желудка, но оказалось, что именно для лечения этой болезни все усиленно рекомендуют регулярно пить русскую водку.
-Вот если бы ты хоть раз мог выпить с Гнатенко на равных, у вас сложились бы совсем другие отношения, - посетовала Лена.
-Так противно же, - упорствовал Николай.
-А жить на нищенскую зарплату не противно? - Язвительно парировала практичная жена.
Такой вопрос не нуждался в ответе. Чумаки жили не бедно, но скудно. Деньги, вроде, водились, но купить-то нечего. Перспектив при нынешнем раскладе никаких. И вдруг долгий мрачный туннель, кажется, закончился и вдали забрезжил пока слабый свет.
На Старой площади по неизвестной причине Николаю решили простить грехи, которых он не совершал. Поводок, на котором Чумаков держали все последние годы, стал чуть-чуть длиннее. А на душе оставался неприятный осадок.
Глава третья. ОН СКАЗАЛ: "ПОЕХАЛИ".
В Шереметьево-2 было не протолкнуться. Международный аэропорт напоминал зал ожидания захудалого железнодорожного вокзала времен минувшей войны либо красно-белого передела. Николай вначале подумал, что идут киносъемки, но тут же отказался от этой мысли. Отсутствовал важнейший в подобной ситуации ингредиент - наряды милиции, обожающей охранять покой околоэкранной публики. Не слепили глаза мощные "юпитеры" и не выскакивали вперед бойкие девушки в брюках с "хлопушками", возвещая очередной дубль. В общем, не было атрибутов, присущих кипучей деятельности киностудии имени самого пролетарского "инженера человеческих душ", который на склоне лет предпочел комфорт и почести правде в своих писаниях, за что его полюбили вожди и почитал народ.
Кино у "воздушных ворот столицы" исключалось еще и потому, что не гремел прикладом человек с ружьем в пропахшей нафталином рваной шинели с георгиевским крестом на груди. Не видно было и его неизменного спутника - человека в потертой кожаной куртке с чужого плеча, приобретенной из последнего гонорара в комиссионном магазине по большому блату. Да и не разыгрывалась, судя по всему, главная сцена, без которой, казалось, теряла всякий смысл картина о событиях непредсказуемого прошлого Российской империи: никто не лузгал семечки, небрежно сплевывая шелуху на загаженный пол.
Участники массовки не походили на загнанных статистов или смиренных загранработников, шарахающихся от собственной тени. В одежде преобладали выношенные до белизны джинсы, толстые свитеры и темные рубашки без галстука, а дамская обувь - сплошь на практичных низких каблуках.
Гости или новые хозяева аэропорта вели себя так, что было ясно - они не проходили через отстойник на Старой площади и не томились в детстве в бесконечной очереди на поклон к мавзолею основателя первого в мире однопартийного государства. Они были слишком раскованными, нормальными, чтобы представить их покорно ставящими свои подписи под правилами поведения советского гражданина за границей.
Обосновались в аэропорту, видимо, всерьез и надолго. На грязный, давно немытый пол у входа и вдоль стен были брошены матрацы, одеяла и походные спальные мешки. Спали также на раскладушках и казенных стульях, расставленных рядами, чтобы расположиться удобнее. Отдыхали в невесть откуда взявшихся старых домашних креслах с плюшевой обивкой и на грудах набитых до отказа чемоданов и картонных коробок, туго перевязанных бельевыми веревками.
Гладко выбритые старики жарко обсуждали международную обстановку, упоенно разглядывали веселые книжки с цветными картинками для детей дошкольного возраста, лениво перелистывали газеты и журналы. Возможно, не по первому разу. Деловитые бабушки бережно раскладывали на серой оберточной бумаге нехитрую снедь явно буфетного производства, зорко присматривая за тем, чтобы хватило каждому едоку.
Женщины кормили грудью младенцев, не обращая ни малейшего внимания на окружающих. Видимо, привыкли. Отцы семейств сидели в глубокой задумчивости над шахматными досками или азартно перекидывались игральными картами, мирно беседовали о делах житейских или горячо спорили о политике. Не слышно только было стука костяшек домино и торжествующего клика "рыба". Зато в углу резались в нарды, а за игроками внимательно наблюдал одинокий милиционер, который никак не мог для себя решить - не запрещенная ли это игра и не следует ли ее пресечь.
В толпе не хватало лишь молодых людей. Вероятно, ушли на промысел за съестным либо толкаются в привычных очередях перед дверями кабинетов с жестким предупреждением "Прием от... и до...". Указывался единственный день недели, когда посетителей пускают за дверь, чтобы в очередной раз отклонить их просьбу. Все это походило на цыганский табор без цыган.
* * *
Чумак огляделся, слегка загрустил и горько пожалел, что отговорил семью от проводов. Найти носильщика или раздобыть тележку для перевозки багажа казалось бесполезным, и предстояло в одиночку тащить через огромный зал тяжелый чемодан и неподъемную сумку. Вроде, нечего брать с собой в Лондон, но перед отъездом, по заведенному обычаю, Николай оповестил по телефону о предстоящей оказии родственников самых близких знакомых по прошлой командировке. Они не постеснялись и натащили груду посылок, писем и передач.
Ведь знают, что работающие в Англии ни в чем нехватки не испытывают. Там торгуют, а не "выбрасывают" или "дают" товар, и в дефиците только деньги. Однако советским дипломатам и журналистам, в отличие от прочих иностранцев, платят по заниженным до голодного предела отечественным меркам. По сравнению с согражданами, не допущенными к работе за границей, они выглядят богачами, а рядом с западниками - бедняками.
Вот и приходится ужимать неизбежные расходы, так как на зарплату в ограниченный Старой площадью срок хочется обзавестись всем необходимым, в том числе бытовой техникой и машиной, на годы до следующей командировки. Хотя, как говорил знающий человек, на содержание одного советского служащего за границей трудится целый колхоз, валюты катастрофически недостает на удовлетворение неуклонно растущих потребностей зарубежных кадров.
Поэтому экономят буквально на всем, в том числе на нижнем белье, мыле и зубной пасте, а им стараются подбросить из Москвы родственники и друзья. В таких ситуациях Николай обычно вспоминал случайно подслушанный разговор на лондонской улице. Мимо кафе-мороженого шла семья знакомого дипломата. "Папа, купи мороженого", - канючил сын младшего школьного возраста, когда деньги требуются только на сласти и кино. "Молчи! - Зло одернула его мать. - С твоими аппетитами мы без машины останемся".
Чумак углядел среди посылок поношенные комнатные туфли и прочую дребедень, которую не то, чтоб за границу везти, дома держать стыдно, но промолчал и сунул в сумку.
Чемодан следовало ставить на контрольные весы при оформлении билета до посадки на самолет, а Аэрофлот разрешал не более 20 килограммов на пассажира. За лишний вес нужно было платить, а платить не хотелось, да и было не из чего. Оставалась надежда незаметно пронести в салон самолета как ручную кладь, раздутую за все мыслимые пределы сумку мимо строгой девушки за стойкой. Чумак был еще в том возрасте, когда можно рассчитывать на взаимность при случайной встрече.
Из нерешительности его вывел веселый окрик:
-Николай, куда это ты намылился на ночь глядя?
С первого взгляда Чумак не узнал в аккуратном и подтянутом мужчине, неожиданно вынырнувшем из непролазной толпы, вечно чумазого, вдоль и поперек перепачканного машинным маслом соседа по автомобильной стоянке. Альфред обычно приветствовал его из-под битого перебитого кузова своего видавшего лучшие времена "москвича" и для рукопожатия протягивал не черную от грязи ладонь, а подставлял сравнительно чистый локоть.
-Куда, куда... - засмущался Николай. - В Лондон, вот куда.
-Ну, ты даешь! Надолго?
-На неделю, по делам.
-В гости за границу советским людям ездить не положено, - назидательно заметил Альфред. - Исключительно по делам и с семьей, но чтоб дома все же кто-то оставался в роли заложника. Хотя партия и правительство направляют на работу за рубеж только лучших из лучших, самых проверенных и доверенных, всем в душу не залезешь, и кто-то может перемахнуть за бугор, как говорят в народе, или избрать свободу, как пишут на Западе. В обоих случаях перебежчика или свободолюбца можно прижать за хвост через родственников, оставшихся на родине.
-Да ладно тебе трепаться, - не выдержал Николай. - Лучше бы помог, что ли?
-Это мы можем, - с готовностью откликнулся Альфред, нисколько не обиженный тем, что его пылкий монолог был грубо прерван, возможно, на самом интересном месте.
Он легко подхватил объемистый чемодан, гордость Чумаков, подаренный женой ко дню рождения в Лондоне, и зашагал прочь, рассекая говорливую толпу синим мундиром Аэрофлота. Подвел Николая к стойке, где были разложены кипы таможенных деклараций, и велел заняться делом, а сам куда-то исчез.
Чумак сосредоточился над серым листком бумаги, отвечая категорическим "нет" на все каверзные вопросы. Кривить душой не приходилось. У него и в самом деле не имелось оружия, наркотиков и прочих редко встречающихся в быту предметов, запрещенных к вывозу, а об упомянутых в декларации "передачах для третьих лиц" он решил благоразумно умолчать.
Все так поступали, а успех или провал контрабандного почина зависел от настроения таможенника: он мог все отобрать, и дальнейшая судьба писем и посылок была неизвестна, или пропустить, не говоря ни слова. Это на Западе, не знакомом с социалистической законностью, руководствовались законами и правилами, а у нас - инструкциями и подзаконными актами или, что гораздо чаще, - интуицией либо настроем души.
Вопрос решался предельно просто: с какой ноги встал утром таможенник, так и решался. Многое зависело и от того, попадешь на досмотр к мужчине или женщине. Первые в той или иной мере просто несли службу, а последним, надо понимать, доставляло удовольствие беспрепятственно ковыряться в чужих вещах или раздирало любопытство: "А чего везут эти загранработнички?"
Всего этого можно было избежать, если оформить отъезд через депутатский зал, помещение повышенной комфортности с мягкой импортной мебелью и баром-буфетом с широким выбором еды и напитков, забытых москвичами и невиданных в провинции. Зал предназначался для официальных делегаций, высших чиновников и народных избранников, профессиональных болтунов, с началом перестройки особо зачастивших за границу. По их словам, "для обмена опытом", хотя трудно представить себе иностранца, которого мог бы всерьез заинтересовать опыт политиков "нового мышления", выплывших на поверхность именно из-за отсутствия жизненного багажа.
Но даже при широком наплыве номенклатуры высокого ранга всегда находили возможность пройти через депутатский зал, т.е. избавиться от докучливых таможенных и прочих формальностей, номенклатурные родственники и друзья, да и просто деловые люди с большими деньгами. Новые времена значительно упростили процесс доступа к депутатскому залу. Если раньше безотказно действовал звонок по "вертушке" либо красный мандат, теперь можно было просто заплатить, "дать на лапу".
* * *
Чумак не принадлежал к числу избранных или богатых и честно трудился над заполнением таможенной декларации. Не успел он проставить сумму суточных в валюте, которые кряхтя и стеная отслюнявил ему в бухгалтерии издательства старорежимный счетовод, как вернулся Альфред.
-Погоди секунду, - сказал он, переводя дыхание. - Надо коллег предупредить, что я встретил приятеля и буду провожать, а то еще ненароком запрягут в работу.
Альфред переговорил с кем-то по переносной рации и снова взялся за ручку чемодана. Конечно, мог бы доложиться и раньше, пока Чумак возился с таможенной декларацией, но видно, очень хотелось пустить пыль в глаза приятелю, продемонстрировать, что рация болтается на шее не для красоты.