Человек с красивым именем Богуслав живет в небольшом крестьянском домике на живописном склоне Судетских гор, почти на границе с Германией. Найти его здесь, на крутых поворотах и въездах было непросто. Но стоило.
Богуслав Бубник - последний еще живой боец сети подполья чешского Сопротивления, участвовавшего 27 мая 1942 года в покушении на Рейнхарда Гейдриха - начальника управления имперской безопасности нацистской Германии, создателя политической полиции, гестапо и фактически главу протектората Богемии и Моравии, бывшей Чехии.
Эта акция стала одним из ярких событий времен Второй мировой войны. Реальной символикой подлинного героизма и, не менее жизненного, предательства.
Гейдрих - создатель политической тайной полиции, гестапо. Организатор спецоперации по уничтожению советского генералитета руками Сталина - дело Тухачевского. " Архитектор" Холокоста.
За исключением двух добровольных изменников, погибла вся небольшая группа чехов,британских парашютистов, задействованных в той операции. В 1946 году предателей казнили в Праге. Нацисты показательно сожгли деревню Лидице, расстреляв всех мужчин, старше 16-ти лет, а женщин отправили в лагеря уничтожения. Разгромили и подполье. Сотни людей были арестованы, большинство расстреляны или уничтожены в лагерях.
Из тех, кто непосредственно помогал диверсантам, прятал их, случайно выжил только один,руководитель подпольной группы. При аресте он проглотил две самоубийственные капсулы с героином, немцы успели его " откачать", ничего не добились на допросах, приговорили к смерти, но ажиотаж к тому времени спал и он " дотянул" до Победы.
Богуслав - единственный из тех подпольщиков, связанных с " делом Гейдриха", доживший до наших дней. Тогда ему был 21 год.
- Почти все антифашисткой подполье, не коммунистическое, оказалось связанным со спортивной организацией Чехословакии " Сокол". Я пришел туда еще в пятилетнем возрасте. В " Соколе" молодежь не только занималась различными водами спорта, но и воспитывалась в любви к демократической республике и к Родине. Жил я в городке Мельник, рядом с которым проходила граница с Германией. И, надо признаться, немцев мы не любили. Дрались с ними. Но так и жили. Немцы, а их в Судетах было почти три миллиона, и чехи.
Оккупация в марте 1939 года прошла тихо и мирно, но у меня она вызвала резкое неприятие. В то время я был студентом, учился в институте и для многих из нас происходящее было унижением. Кроме того, учебу немцы сразу отменили и я успел сдать только два экзамена. Закончил я институт, кстати, только в 1968 году.
C приходом немцев закрылись и отделения спортивного "Сокола", где в местном филиале я был заместителем председателя.
Вскоре я встретил товарища по "Соколу", с которым выступал и завоевывал медали на соревнованиях гребли на каноэ и посетовал, что ищу работу. Товарищ предложил варить мыло. Выбирать не приходилось и так я стал рабочим мыловарни, а потом на мельницах. Но работали мы и держались вместе, потому что знали друг друга по занятиям в " Соколе".
И вот как-то, в сентябре 1941 года мой друг Вацлав Марачек получил письмо из Праги из которого понял, что "Сокол" связан с подпольем и есть боевая группа. Вацлав сказал и мне, и ребятам, что, если хотим, можем присоединиться. Мы согласились. Но не знали что делать. Все это было конспиративно. Затем получили первое задание: отслеживали какие поезда проходят через станцию, как выглядят, что перевозят. Дважды я носил пакет с информацией в тайное место. Боевых акций не предпринимали. Не было команды, да и условий. Они тогда были бы бессмысленны и опасны и для нас, и для населения.
В конце 1941 года в Чехии высадились парашютисты из Англии и связались с ребятами бывшего "Сокола". 27 мая 1942 года, в день покушения на Гейдриха, я был Праге - отвозил на явочную квартиру пакет, но не мог вернуться, потому что город уже был закрыт. Cвязной сказал, чтобы я переждал , потому что будут аресты. Немцы искали свидетелей покушения и вскоре вышли на нас. Дочка одного из подпольщиков отнесла с места покушения брошенный парашютистом велосипед, залитый кровью. Ее видели и описали бдительные и лояльные к власти чехи. Так гестапо вышло на подполье. С июня начались повальные аресты.
К тому времени я вернулся в Мельник и однажды, когда меня дома не было, к нам пришли гестаповцы, чтобы арестовать. По совету родителей мы спрятали мой пистолет в огороде, закопали. А я пошел в здание суда, где располагалось гестапо. Сам пошел. Мол, искали, что случилось? Все равно найдут. Бежать было некуда - в Праге людей арестовывали сотнями.
Из гестапо меня, понятно, не выпустили. Посадили в одиночную камеру, начали допрашивать, но я ничего не знал. Ни о подполье, ни о покушении на Гейдриха. Вскоре меня и еще троих ребят из "Сокола", уже арестованных, повезли в гестапо в Прагу. В центральную тюрьму страны Панкрац. Там на первом допросе сразу предупредили, что к ним легко попасть, но трудно выйти. А затем следователи заявили, что я передавал в одну пражскую семью, Новаков, продукты для парашютистов, которые там прятались. Так и было. Но я объяснял, что просто якобы давно знаю эту семью и привез продукты в помощь из провинции друзьям в большом городе. Гестаповцы не верили. Начали сильно бить. Новый допрос и новые пытки. И снова. Так продолжалось несколько дней. Но я стоял на своем.
Тогда они показали мне бумагу- написанные от руки показания, но закрыли лист с текстом и оставили только подпись. - Знаешь кто это? Я подпись узнал.Это был руководитель отделения нашего "Сокола". Немцы сказали, что он подпольщик и во всем признался. А поскольку я был его другом и помощником, то тоже должен был что-то или кого-то знать. Они провели еще четыре допроса и опять сильно били. Я был весь в синяках и крови. Спасло то, что был молод и с детства занимался спортом. Охранник,когда я оказался в камере, поделился, провокатор, что видел моего друга и тот советовал всем говорить правду. И как бы даже просил это передать. Но я ничего не признавал, что меня и спасло.
Мой друг, наш связной, тоже обо мне ничего не сказал. Его отправили в тюрьму в Терезин и вскоре он оттуда аккуратно написал письмо на третий адрес, так как знал, что адресат не будут отслеживать. Не за что. А те люди передали то, что касалось меня моей маме. Он также сообщил, что кто-то назвал Вацлава Марочека, руководителя нашего " Сокола" подпольщиком, а меня взяли, как его близкого друга. И у немцев на меня ничего реально нет.
Когда меня в конце концов освобождали, то гестаповец приказал снять одежду, а у меня все тело было в кровоподтеках и синяках. Он спросил - откуда это? Я ответил, что неудачно упал, когда водили в душ и еще раз, когда вели в камеру, в подвал. Гестаповец спросил также как ко мне относились у них. Я ответил - Замечательно. В Панкраце хорошо.
Тогда он сказал, что мне надо работать и думать о жизни. Но, если теперь никуда не возьмут, то вот его телефон - он с удовольствием готов встретиться и помочь. Меня в гестапо выручило, что был молодой, здоровый и упорный. Целый месяц допрашивали и били. Если бы признался, то не вернулся бы домой. Но таких, как я оказалось не много.
Гестапо к тому времени вернулось за женами тех, кого признали подпольщиками. Из Терезина их , 240 человек, потом отправили в лагерь Маутхаузен, где и убили. В живых тогда из всех осталось только несколько человек - немцы надеялись, что через них смогут еще что-то прояснить. Кроме моих нескольких знакомых по "Соколу" , пражские члены из нашей сети все погибли.
А в семье Новаковых действительно прятались диверсанты- парашютисты. Я дважды был у них, привозил продукты, прямо с поезда. Один раз видел двоих парней- парашютистов. Но не говорил с ними и не оставался. У нас было запрещено говорить при свидетелях. Только один на один.
Конечно, большинство и не помышляло о сопротивлении. Но у меня ненависть к оккупантам моей страны была такая, что не думал об опасности. Вскоре после возвращения домой в Мельник, на меня опять вышли подпольщики и я был с ними уже до восстания в мае 1945-го года. Мы всё начинали заново, потому что немцы взяли всех руководителей нашего "Сокола" в Чехии . Никто из них не не выжил. Репрессии выкосили подполье, но посеяли настоящую ненависть. Мы не шли на боевые акции и ждали, когда приблизятся Красная армия или американцы.
А пока обменивались информацией, старались достать и искали в лесу оружие. Руководил нами потом бывший капитан чешской армии Ленский. После оккупации он ушел в Россию. И оттуда его к нам сбросили на парашюте с передатчиком, уже в конце войны. В Мельнике стояла часть СС и размещались чешские рабочие службы.
Когда в мае 1945 началось восстание, мы вытащили оружие и осадили эсэсовцев. Но сначала взять не могли - у нас были в основном охотничьи ружья. Cо второй атаки эсэсовцы сдались. Всех разоружили и отвезли на сахарный завод.
Наши патрули блокировали дороги и переходы. Потом нам сдались и другие немцы - почти пятнадцать тысяч человек. Два часа они переправлялись через пограничную реку и потом подняли руки.
10 мая пришли советские и польские солдаты. Мы им и сдали немцев. Но накануне, девятого мая, город бомбили, хотя мы уже ждали русских.
Жаль, лучшие погибли. А после Победы все вокруг вдруг оказались патриотами и чуть ли не участниками Сопротивления. Они потом в один голос стали говорить, что мол не надо было убивать Гейдриха. Не было бы столько жертв. Конечно. Не надо сопротивляться - и при нацистах жить можно. Кому можно- а кому и нет. Они считают, что пусть только русские, англичане и американцы сражаются. А мы переждем и станем судить, кто что правильно или неправильно сделал.
После войны я женился на замечательной девушке Анне. Мы и сейчас с ней. Так вот она бегала на станцию через которую везли заключенных и, рискуя, передавала людям сколько можно еды. И мы оба так, как те, не считаем. Я выполнил свой долг, как мог и рад, что моя Родина свободная страна.
Они оба, по провинциальному, долго стояли у дома, провожая. Одни. Но это понятно - из-за возраста. И не одинокие - потому что вместе.
- А где вы это покажете? - не выдержала Анна - У нас брали интервью и наши, чехи, и англичане, и немцы. Хотя русским,тем более, близко. Столько вынесли...
Иногда просто невыносимо говорить правду. Лучше пожать плечами.
Я съезжал по дорогам вниз, на равнину Чехии и думал, что все-таки у каждого в этом мире свое понятие о состоятельности жизни. Тех, у кого она состоялась, нередко и не увидишь, и не услышишь. Особенно, когда всплывает время барабанов, как сейчас. Ничего, Пусть гремят.