Матерью Филиппа I была потомица вещего Олега, дочь Ярослава Мудрого Анна. После смерти мужа, Генриха I, она восемь лет de facto оставалась главой государства при коронованном отроке. Мы знакомы с ее сестрой - Елизаветой Ярославной, супругой норвежца Харальда. Тот принял на себя удар, предназначенный Гарольдом для Вильгельма, и был убит. Затем и Гарольд был убит.
Анна Ярославна еще жива, когда покончивший с Гарольдом английский монарх, он же нормандский герцог, с одной стороны, и ее сын, киевлянин во втором поколении и король Франции Филипп I - с другой выясняют отношения по поводу города Мэн и провинции Вексен.
Круг замкнулся.
Не спрашивать, никогда не спрашивать, по ком звонит колокол.
30-летний Филипп прилюдно шутит, зная, что шутка дойдет до адресата: "Слышал я, английский король вот-вот разродится в Руане? Представляю, сколько свечей зажгут, когда младенца понесут крестить!" Все очень смеялись.
К этому времени Вильгельм так располнел, что без посторонней помощи не мог обуться или забраться в седло. Это было стыдно в те времена. Рыцарь должен был оставаться рыцарем: пусть не участвовать в турнирах, когда тебе под шестьдесят, но охотиться, вольтижировать, выполнять упражнения с мечом - что угодно, но держать себя в форме. Толстяка уважают меньше, он это понимал. И что придворные и слуги за глаза потешаются, тоже понимал. Он весил 280 фунтов (около 130 килограмм), безобразно выпирал живот. Шутка была обидной донельзя. Вильгельм впал в дикую ярость.
Но почему жители Мэна должны оплачивать остроумие своего короля? Они-то в чем виноваты? Однако пришлось оплачивать. Вильгельм обязался "зажечь сто тысяч свечей за счет Филиппа", это уже он ответно шутил. Запылали дома, церкви. Неистовствуя, носился верхом взад и вперед, призывая не жалеть ничего и никого, жечь, жечь, жечь. Лишь однажды он вот так разъярился - когда громил Алансон, и тоже в ответ на злобный личный выпад ("Кожа! Кожа").
Не отпускающую тоску по покойнице жене, нелады с детьми, двусмысленную вассальную зависимость от Филиппа при собственном королевском достоинстве, голодомор, который он учинил некогда северянам, даже убиенного Уолтофа - кажется, все вылил Вильгельм в это страшное зарево.
Жеребец на полном скаку приземлился на раскаленные головешки и резко остановился. Всадник всей тушей налетел на твердую луку седла. Он ударился, да так, что от боли потерял сознание. Упал на землю. Прободение, перитонит.
Но еще три недели промучился в монастыре Жерве под Руаном. Король Франции не насылал войска, не мешал умирать. Вильгельм успел покаяться, собороваться. Объявил амнистию, сам испросил у всех прощения.
Вспоминал, вспоминал без конца. Явился из детства, казалось, напрочь забытый вещий старец, которого отец не велел убивать тогда. А ведь сбылось странное пророчество. Наперекор всем Нормандия досталась Ублюдку. Выходит, Роберт-Дьявол через сына и впрямь навек прославил свой род. Что-то еще кричал старик, когда его выталкивали со двора, но что, что...
В пылу главной битвы своей жизни уберегся, отобрал скакуна у подвернувшегося рыцаря. Рыцарь тот погиб, жаль парня. И в ублюдочной юности четвероногий друг не раз уносил от погони. Добрый ангел столько лет одерживал верх над демоном неудачи, покровителем лузеров - и обессилел. Костлявая пришла в лошадином образе. Когда склонилась над ним и, осклабившись, властно потянула за ворот рубахи, Вильгельм вспомнил, что кричал кудесник напоследок.
Все исполнилось. И принял он смерть от коня своего.
Слуги ворчали: "Когда же ты сдохнешь", а едва испустил дух - разбежались, унося, кто сколько мог, обстановку, одежду, утварь. Мертвому все это не нужно было, живые претенденты не объявились. В обезлюдевших покоях лежал неприкаянный нагой труп.
Но и бездыханного Вильгельма не оставлял мерзкий демон, наверстывал упущенное.
Мертвеца перевезли в Кан. Эрлуин, муж покойной матери, позаботился. Добрый человек был этот Эрлуин и помнил добро. А мог бы и зло припомнить: его сын, а Вильгельму сводный брат, епископ Удо, долгие годы на основании королевского указа провел в тюрьме и выпущен был только по амнистии, объявленной на смертном одре.
Вся Нормандия вышла к берегам Сены от Руана до самого устья. Смотрели вслед погребальному баркасу. Простая девушка, из местных, нагуляла ребеночка, а он, вишь, в какие люди выбился. Только вот хоронят не по-людски, как преступника какого.
Еле сторговались с владельцем пустующего саркофага, после чего принялись запихивать туда огромное, вздувшееся от газов тело. Оно не помещалось, налегли посильнее - кожа лопнула со страшным треском. Газы взорвали труп изнутри. Давно накопившийся гной оказался везде: на хорах, оконных витражах, алтаре. По церкви распространилось невыносимое зловоние. Мессу еле-еле завершили скороговоркой.
Не было полагавшегося по чину бальзамирования, потому и вышла такая неприятность. Да что там, скорее всего, и обмыть было некому.
Фантасмагория усугублялась пожаром, вспыхнувшим в Кане одновременно с похоронами. Все бросились спасать свое добро. Отпевали короля несколько простых монахов.
Могилу, позднее обустроенную сыном Руфусом, кальвинисты в XVI веке разорили, разметали прах. Затем, надо верить или не верить, все же одну берцовую кость вернули на место. Но Великой французской революции и эта кость мешала. Снова разорили могилу.
Попалось в одном путеводителе: "Мы думаем, что там хранится бедренная кость Вильгельма Завоевателя". Путеводитель английский, и сказано очень по-английски.
Нам с вами истина дороже: под могильной плитой ничего нет.