Гулинская экспедиция

Вадим Литинский

Денвер, Колорадо

ГУЛИНСКАЯ ЭКСПЕДИЦИЯ

Фотодокументальная байка.

Осенью 1953 года я и ещё три молодых инженера-геофизика из нашего выпуска геологоразведочного факультета Ленинградского Горного института (Лев Цывьян, Борис Гусев и Галина Генко, впоследствии ставшая Бориной женой) получили распределение в Ленинградский НИИ геологии Арктики, что на Мойке,120. Начали мы свою трудовую деятельность с создания проекта геофизических работ на Гулинском массиве, одном из крупнейших в мире комплексов ультраосновных и щелочных пород с карбонатитами. Его площадь, с учетом погребенной части, оценивается в 2000 км². Гулинский интрузив - гигантское месторождение флогопита (слюды), апатита и титаномагнетита, там есть и золото, и платиноиды. Теперь там открыта уникальная россыпь осмия - самого дорогого металла на Земле, который во много раз дороже золота. Гулинский массив расположен в пределах Маймеча-Котуйской геологической провинции на севере Сибирской платформы, в 120 километрах к югу от Хатанги. В начале 50-х ещё только начинались первые геологоразведочные работы на Гулях. В НИИГА была создана геофизическая партия при Гулинской разведочной экспедиции. Партией руководил коммунист Борис Александрович Александров. Мы, молодые беспартийные специалисты, пообщавшись с ним, поняли, что он не шибко большой специалист в "наземной" разведочной геофизике. Оказалось, что он был каротажником - специалистом по скважинной геофизике (геофизическим исследованиям в буровых скважинах), и, вероятно, многое подзабыл о наземных геофизических методах. Хотя Александров в прямом и переносном смысле свысока смотрел на нас - салажат (он был плотный мужчина высокого роста), он полностью доверился нам, и мы спроектировали на этом массиве площадные магнитную и гравитационную съёмки и опытную электроразведку для картирования внешних контуров массива и различных слагающих его пород. Для гравиразведки мы предусмотрели разбивку опорной сети во время весновки, пока ещё не сошёл снег, и региональные магнитные профиля с выходом в немагнитные породы, чтобы определить уровень нормального магнитного поля для аномального массива.

Из Хатанги в расположение разведочной экспедиции для выполнения этих работ на весновке вылетели в начале апреля 1954 года инженеры-геофизики Борис Гусев и я, и техник-геофизик Роман Хаимов. Остальные участники геофизической партии должны были прибыть позже. Я был назначен руководителем этих весновочных работ. А потом оказалось, что начальник партии Александров заболел - в Хатанге у него, активного курильщика, обнаружили рак лёгких, нужна была срочная операция. Дирекция НИИГА прислала радиограмму на Гули, что я назначаюсь вр.и.о. начальника геофизической партии.

Сорок минут на самолёте, а дальше четыре часа на оленях. Эти олешки отвезут нас и наш багаж в посёлок Гули-2. Я тогда ещё не предполагал, что скоро сам стану каюром.

Выгрузив из Ан-2, привёзшего нас из Хатанги на Гулинский массив, расположенный в междуречье Маймеча-Котуй (ближе к Маймече) геофизическую аппаратуру, спальники, продукты, алюминиевые койки-раскладушки, оленьи шкуры вместо матрасов, и прочее наше хозяйство, мы пересели на нарты. На оленьих упряжках нас повезли в небольшой посёлок разведчиков нашего института Гули-2, состоящий из полутора десятков маленьких бревенчатых избушек.

Четвёрка оленей и я на фоне их поп. Здесь я пока ещё пассажир.

Вот мы и приехали!

Через четыре часа езды на нартах (это был наш первый опыт использования арктического транспорта) мы приехали в Гули-2 и стали знакомиться с вышедшими к нам несколькими заросшими и дурно пахшими аборигенами. С десяток рабочих проводили здесь зимой какие-то горные работы - "били" разведочные шурфы. Возглавлял их давно не бритый, с помятым лицом со следами частых пьянок пожилой руководитель зимних работ, представившийся Петром Ивановичем. Нас разместили в небольшом бревенчатом домике. Вечером к нам пришёл побрившийся Пётр Иванович, заглушивший шипром запах старого перегара и давно не мытого тела, и кто-то из его помощников. Ну, естественно, я выставил на стол пол-литровую бутылку спирта, мы сварили давно невиданную здесь картошку, открыли консервы, аборигены сбегали за мороженой рыбой и тут же приготовили строганину. Познакомились. Я рассказал Петру Ивановичу о задачах нашей геофизической партии - оконтуривание и картирование с помощью магнитки и гравики всего Гулинского массива, определение различных типов слагающих его пород, и прочее. Объяснил нашу ближайшую задачу - создание опорной сети гравитационных пунктов и выполнение гравитационной съёмки, для чего нам потребуется две упряжки оленей, небольшое стадо которых имеется у этой разведочной партии. Пришлось открыть вторую бутылку. Раздобревший от выпитого спиртного, Пётр Иванович обещал оказать нам всяческую помощь.

Посёлок горняков-разведчиков Гули-2. Вид с горки.

Наша избушка.

Утром я пришёл в его домик и еле разбудил - Пётр Иванович страдал от похмелья. Пришлось сходить за спиртом. Когда Пётр Иванович "поправился", он проводил меня в другой бревенчатый домик, где жил рабочий Василий, он же по совместительству каюр партии. Я предусмотрительно прихватил с собой ополовиненную Пётром Ивановичем поллитровку, которую он провожал любовным взглядом. Я полагал, что пастухом-каюром партии будет долганин или якут, но им оказался заросший и давно немытый русский мужик лет тридцати. Васька долго мычал - зимовщики не привыкли вставать так рано - в одиннадцать часов (как потом выяснилось, горняки далеко не горели трудовым энтузиазмом, болт клали на своего начальника и выходили на работу далеко не каждый день). Васька, не торопясь, оделся и с неохотой выслушал поставленную Петром Ивановичем и мной задачу. Вызвать в нём трудовой энтузиазм мне удалось только с помощью сбережённой початой бутылки. Через час восемь оленей были пойманы и запряжены в две нарты (я с интересом наблюдал за Васькиными действиями, что мне в ближайшие дни ой-ёй как пригодилось). Мы подъехали к нашему бревенчатому домику, где Боря Гусев и Роман Хаимов уже приготовили два гравиметра и отнаблюдали на них на нашем опорном пункте, заранее связанном нами двумя рейсами на Ан-2 с государственным опорным пунктом в Хатанге. Я сел на нарты с Васькой, Рома с Борей и гравиметрами сели на вторую нарту (четыре их оленя были привязаны к нашей нарте), и мы отправились на заранее намеченные на стотысячной топографической карте будущие опорные гравиметрические точки. Васька был весёлый и довольный, прикладываясь время от времени к бутылке. Усталые, но довольные, мы вечером вернулись в наше расположение. Васька распряг оленей, дал им под зад длинным шестом-хореем, и они бодро, закинув рога на спину, побежали в стадо, пасущееся где-то неподалеку. Я сказал Ваське, что завтра подниму его на работу в восемь часов. Васька неопределённо хмыкнул.

На следующее утро Васька категорически отказался подниматься на работу. Я пошёл к начальству. Пётр Иванович долго не мог вникнуть в мои объяснения. Когда мы с ним через полчаса заявились перед мутные очи каюра, тот послал начальника подальше. Начальник порекомендовал пообещать Ваське спирт. Васька сказал, что Москва слезам не верит, и потребовал бутылку вперёд. Я согласился. Васька оделся и пошёл за оленями. Поняв обстановку, я во все глаза следил за Васькиными телодвижениями по поимке маутом (арканом) оленей и запряжкой их в нарты. Когда мы подъехали к нашему домику, чтобы забрать аппаратуру и операторов, Васька напомнил мне о спирте. Я сходил в нашу избушку. И тут я прокололся - я засунул в карман, не подумав, последнюю бутылку спирта. Васька, увидев горлышко, торчащее из моего кармана, тут же прикарманил эту бутылку. Вечером, после возвращения из рейса, я попросил Ваську отлить мне половину, но Васька сказал, что это будет также оплатой за завтрашний рейс.

На следующее утро моя вера в честность рабочего русского человека была подорвана в корне. Васька был в дрезину пьян, и потребовал от меня, чтобы я налил ему опохмелиться. Я объяснил алкашу, что оприходованная им вчера бутылка была моей последней, и напомнил ему о вчерашнем обещании. В ответ Васька мне ничего не сказал, а только блеванул на мои унты - я еле успел отскочить. Начальника из меня не вышло, подумал я перефразированными словами Остапа Бендера, придётся переквалифицироваться в каюры. Не затребовать же мне из Хатанги присылки спецрейса Ан-2 с ящиком спирта для выполнения производственного плана.

Я подобрал валяющиеся около Васькиного домика хорей и маут и пошёл к нам, чтобы забрать с собой Рому Хаимова для помощи мне в поимке оленей. Метрах в двухстах от лагеря, в жиденьком лиственничном лесочке, мы обнаружили стадо голов в двадцать. Олени лениво копытили снег в поисках ягеля. Рома остался на месте, а я пошёл к оленям, размахивая над головой плетёным кожаным маутом, как заправский ковбой лассо. К сожалению, в отличие от Васьки, которого олени подпускали к себе достаточно близко, от меня они стали отходить с гораздо большего расстояния.

Ну, ладно, не буду вас утомлять нудным описанием поимки первого оленя. Ковбоя из меня сразу не получилось. Думаю, что за полчаса я с ним управился, в процессе поимки научившись набрасывать лассо на оленьи рога. Я надел на голову пойманного оленя кожаный недоуздок, предусмотрительно подобранный с нарты, и привёл его к Роману. Пока он отводил этого оленя в лагерь, привязал его к столбу и вернулся назад, я ухитрился заарканить ещё одного оленя. Часа через два все восемь оленей уже были в лагере около нарт. На запряжку их у меня ушло ещё полчаса. Наконец, мы, вызвав из домика Бориса, загрузили гравиметры, которые он и Роман, сидя на второй нарте, придерживали руками, и тронулись в путь.

К сожалению, с первой же минуты у нас возникли непредвиденные трудности. Передовой (правый) олень в моей первой упряжке категорически отказывался меня слушаться. Когда я смотрел, как Васька управлял упряжкой - всё было предельно просто: чтобы завернуть грамотного передового оленя направо, Васька просто натягивал вожжу - длинный ремень, прикреплённый к недоуздку с правой стороны оленьей морды - и олень поворачивал в нужную сторону. Когда надо было повернуть налево, Васька быстро несколько раз подёргивал эту вожжу, и олень охотно выполнял команду. Но сколько я не тянул или не подёргивал вожжу - олень корчил рожу полного непонимания и заявлял, что "моя твоя не понимай". Твою оленя мать! Значит, у Васьки был обученный передовой олень, которого он знал в лицо и запрягал, соответственно, правым в первую упряжку!

Вот уж, действительно, взялся за гуж - не говори, что не дюж! Это точно про меня было сказано! Пришлось мне учить глупого оленя, как стать передовым. Я бежал рядом с ним, и то тянул за недоуздок и поворачивал его направо, то подёргивал и заворачивал налево. Такая простая команда! Я, бывший в детстве инструктором служебного собаководства (см. докубайку "Отважные дрейфуньи" http://world.lib.ru/l/litinskij_w_a/dreyfuni.shtml), выучил бы своего Дымку, немецкого овчара с прекрасной родословной, этим фокусам за три минуты. Ну, ещё бы, в нём текла благородная кровь Абрека Первого, его сына Гимпфеля фон Берн и внука Ральфа фон Бендерсхое и других псов-рыцарей (мамочка в 1946 году продала своё единственное золотое колечко, принадлежащее её мамочке, чтобы купить мне щенка с хорошей родословной). А какой кровью могли похвастаться эти долганские парнокопытные пролетарии, не помнящие родства?). Короче, я вскоре взмок от быстрого бега, хотя и снял свою меховую куртку. Но через полтора часа я смог в изнеможении плюхнуться на нарты, взять в руки длинный тяжёлый хорей и управлять упряжкой этих тупых оленей, как настоящий каюр-долганин.

Когда вечером, вернувшись в лагерь, я распустил оленей, дав, как Васька, обученному передовому под зад хореем, и они бодро побежали в лесок, я вдруг опоментовался, как Козлевич после охмурения ксендзами, и издал клёкот подстреленной чайки, в усмерть напугав Борю и Романа своим криком. Твою оленью мать! Как же я завтра узнаю этого обученного долганского придурка?! Они же все на одно лицо! Хоть бы я пересчитал отростки на его рогах и копытах, идиот! Да. Ошибка вышла. После скудного обеда-ужина я направился к столбу, к которому мы привязывали упряжки, и до темноты тренировался, с остервенением набрасывая на этот столб лассо - маут.

На следующее утро при поимке оленей я применил военную хитрость. За завтраком я выпил три кружки чая и, взяв маут и Романа (пригласил поучаствовать в представлении также и Борю Гусева), отправился на охоту. Я уже замечал ранее, что олени, нуждаясь в соли, жадно поедают желтые следы нашего мочеиспускания на снегу.

Олень копытит ягель из-под снега. Тут я ему и показал своё достоинство...

Ты что, начальник, серьёзно писать собрался?!

Приблизившись к оленям, я расстегнул ширинку и показал оленям своё достоинство. Олени перестали копытить снег в поисках ягеля и настороженно повернули головы ко мне. "Вперёд, мадьяры!" - издал я боевой клич и начал длинной и упругой струёй крестить, как мечом, заранее выбранный сугроб. (Э-эх! Где мои семнадцать лет! Пистолетов у меня сейчас четыре, из них два чёрных, а такой струи на пять атмосфер уже давным-давно нет!). Боря и Роман заворожено следили за струёй, не понимая, чего ради я стал пИсать на глазах у оленей. Но эти долганские пролетарии меня сразу же поняли и, раздувая ноздри, направились ко мне. Я тут же в целях экономии горючего прекратил поливку и лихо, не застёгивая ширинку, как заправский ковбой, накинул маут на рога наиболее крупного оленя. Передав его Роману, стоявшему поблизости с недоуздком наготове, я снова обнажил свой меч. Олени потянулись прямо ко мне. Поливая их причмокивающие и облизывающие длинными розовыми языками морды (ко мне уже бежало всё стадо), я мог теперь выбирать любого прикормленного (припоянного? приписанного?) оленя, даже не используя маут, а просто хватая его за рога. Так что проблема поимки оленей была кардинально решена раз и навсегда.

То ли я случайно выбрал в качестве передового уже полу-обученного оленя, то ли я бегать стал быстрее, но на его обучение правилам поворотов у меня на этот раз ушло только около получаса. Когда после окончания работы мы вернулись в лагерь, я достал из нагрудного кармана авторучку и, свинтив корпус, выдавил пипеткой все синие чернила из авторучки на лоб моему умничке и размазал их ладонью в виде большого синего пятна на белом фоне. В благодарность за хорошую работу я щедро напИсал ему в подставленный раскрытый рот. На следующее утро процедура поимки и запряжки оленей была у меня в два раза быстрее, чем у алкоголика Васьки. Но бывали дни, когда мне просто не удавалось заарканить обученного и помеченного оленя, а напиться чаю я из-за самоуверенности не сообразил, так что мне приходилось проводить ликбез вторично. Всего у меня было три оленя с синим пятном на лбу.

Ты умничка, передовик производства, вот тебе синие чернила на лоб,

и сейчас ещё в награду написаю тебе полный рот!

Так мы, применив смекалку, выполнили план весенних гравиразведочных работ по разбивке опорной сети для летней съёмки.

На задних нартах специалист сможет разглядеть станину

от широкодиапазонного гравиметра СН-3.

Начальник, пописай и нам тоже! Чего тебе, жалко, что ли?

Так я стал заслуженным каюром, и горделиво держу хорей,

как рыцарь своё копьё, с полным правом!

Но на мне лежала ещё одна задача, пока не растаял снег - произвести магнитные измерения на точках через 100 метров на двух многокилометровых профилях. В качестве помощника-записатора я выбрал молодого рабочего Витьку-Тарзана. Палатку, спальные мешки, продукты, примус, две кастрюли, миски-ложки я отправил на оленях в заранее намеченную точку первой ночёвки. Командовал оленями не Васька, а специально нанятый в оленеводческом колхозе пастух-якут (или долганин?) по имени Ефстафий Аксёнов.

Знатные каюры Гулинской экспедиции - Ефстафий Аксёнов и Вадим Литинский.

Мы со Славой взяли два магнитометра (грубый Тиберг-Талена, М-1, и точный - Весы Шмидта, М-2), винтовку-малопульку и на лыжах отправились в многодневный маршрут к востоку от Гулей. Задача заключалась в выходе в "нормальное поле" - где кончаются сильномагнитные изверженные породы и залегают немагнитные известняки. Я прокладывал маршрут, ориентируясь по компасу, карте и аэрофотоснимку. Компас поначалу помогал плохо - сильнейшие магнитные аномалии в пределах массива только сбивали нас с толку, пришлось доверять только карте и фотоснимку. За нами увязался чёрный пёсик, которого все зимовщики звали Цыган Фаддеев (по фамилии его хозяина, рабочего-шурфовщика). Я сначала прогонял псинку, не желая огорчить хозяина, но Фаддеев отбегал в сторону, а потом всё равно бежал за нами. И он нам очень помог в дальнейшем.

Цыган Фаддеев на фоне Гулинского массива... На заднем плане столовая (она же клуб)

...И ещё два участника Восточного маршрута.

Всё поначалу шло хорошо, но на второй день появилось на горизонте в той стороне, куда мы шли, небольшое странное тёмное облачко. Мы шли к нему, а оно, быстро расширяясь, приближалось к нам. Подул ветер, солнце исчезло, вдруг закружился снежок. Слава Богу, мы успели до пурги добежать на лыжах до того места, где Ефстафий с оленями ждал нас в заранее намеченном на карте месте. "Витя, пулей ставим палатку!" - скомандовал я. И вовремя! Началась сильнейшая пурга. Пастух на оленях помчался в расположение экспедиции с тем, чтобы, когда пурга прекратится, прибыть за нами. Палатка ходила ходуном, ветер врывался внутрь, наметая сугробик сквозь щель в двери. Скоро мы стали замерзать в наших б/у (бывших в употреблении) спальных мешках со слежавшейся ватой. И тут нам помог Фаддеев. Пожалев повизгивающего и трясущегося от холода пса, я засунул его с головой к себе в мешок. В его шерсть набилось много снега, который вскоре растаял в моём мешке. Пёс перестал дрожать, но через какое-то время я почувствовал, что ему нечем дышать, и пёсик стал выскребаться наружу. Я разрешил ему высунуть нос. И тут я обратил внимание, что и я перестал дрожать - пёсик согрел меня! Тогда я передал эту эстафетную палочку Вите, который тоже согрелся и через час передал Фаддеева мне. Так мы и жили в спальных мешках трое суток, питаясь хлебом и консервами и запивая горячим чаем, вскипячённым на примусе в одной из кастрюль. Запасы продуктов стали сокращаться - мы же не рассчитывали на Фаддеева и на пургу, и я ввёл рационирование продуктов.

Потом ветер, непрерывно трясущий нашу полузасыпанную снегом палатку, стал стихать. Вдруг мы услышали приближающийся к нам крик гусей! Ну да, весна же, гуси с юга прилетели. Снег ещё валил. Неожиданно гусиные крики раздались совсем рядом! Я приоткрыл щёлку в дверях и увидел несколько гусей метрах в десяти от палатки, клюющих почки на кустиках карликовой берёзки! Показав Вите жестом, чтобы он молчал, я зажал мордочку Фаддеева и засунул его в свой спальный мешок, мешок скрутил и показал Вите, чтобы он придерживал в нём Фаддеева, а сам трясущимися руками зарядил малопульку-тозовку и высунул её дуло в дверь палатки. Я быстро сообразил, кто из гусей тут за старшего ("гусь в законе") и выстрелил в него. Мать твою, гуся, за ногу! Гусь "смотрящий", только крякнул и, слегка склонив голову, немного присел, но не упал или, если бы я его только подранил, не захлопал крыльями и не побежал. Остальные гуси покрутили головами на лёгкий звук выстрела, взглянули на спокойно сидящего с поднятой головой вожака и продолжали клевать почки на кустах карликовой берёзки. Я быстро перезарядил винтовку, прицелился поточнее в этого проходимца и выстрелил снова. Тот же результат! Он слегка поменял позу, но и не думал взлетать! Остальные гуси на этот раз забеспокоились. Да что же это за кривоствольная винтовка такая, у меня же третий разряд по стрельбе, подумал я, лихорадочно посылая в ствол третий патрон. После третьего выстрела все гуси вдруг захлопали крыльями и, разбегаясь, начали взлетать, а этот придурок, отец-командир грёбаный, и не подумал возглавить команду! Расстегнув дверь палатки трясущимися пальцами, я упал на него, пытаясь не дать ему удрать, и тут я вдруг осознал, что гусь-то мёртв! Значит, я убил его первым выстрелом, это голова его, оказывается, покоилась на развилке ветки карликовой берёзки, а я ещё две пули влепил в бедного мёртвого гуся вместо того, чтобы подстрелить ещё пару!

Я - убийца гуся!

Но не корысти ради, а токмо от голода!

Снег почти прекратился, мы сварили половину огромного, хотя и тощего из-за длительного перелёта с юга, гуся (сколько влезло в нашу кастрюлю). К сожалению, сварили почти без соли, которую я забыл взять - мы же не рассчитывали на гуся. Вскоре приехала оленья упряжка, мы вчетвером (включая Ефстафия и Фаддеева) нажрались с голодухи "от пуза" гусятины и пошли делать маршрут дальше. А олени поехали вперёд на точку нашей последней ночёвки...

Сначала я ощипал гуся наполовину ("шибко кусать хоцца"),

а потом вспомнил, что надо же сфотографироваться с трофеем.

После пурги - ждём нашу упряжку.

Но винтовочку надо на всякий случай зарядить...

Но на этой точке надо тоже отнаблюдать (магнитометр М-1 за ушами Фаддеева).

Пурга закончилась - за нами приехал Ефстафий Аксёнов (справа, маленький).

Ремонт нарты в пути. Похоже, что выхлопная труба отвалилась...

Кроме Восточного, мы сделали ещё Западный магнитометрический маршрут, но уже с Романом Хаимовым, а потом гравиметрический маршрут с другой командой. Ничего особенного в этих маршрутах не было, если не считать того, что мы с Романом тоже попали в пургу.

Измерение на магнитометре Тиберг-Талена. То ли Цыган Фаддеев поседел,

то ли это был уже другой маршрут, не помню.

Измерение на точном магнитометре М-2, "Весы Шмидта".

Его применение возможно вдали от массива, где магнитное поле сравнительно спокойное, иначе не хватает диапазона. А у низкоточного М-1 диапазона хватает везде.

Каюр уезжает на место следующей ночёвки, а мы остаёмся продолжать измерения...

Встреча в маршруте с другим видом транспорта.

Трактор тащит за собой балок буровиков в Гули-2.

Мой утренний туалет в маршруте...

Роман Хаимов следует моему примеру (или я его?). Западный маршрут.

Гравиметрический (и магнитометрический) маршрут Гули-2 - Делькан.

Тут уже много участников. Автор - четвёртый слева.

Аргиш - караван оленей.

Перекусон в дороге. Автор слева в шляпке.

Идёт весна... Но лебедя убил не я, я на такую подлость не способен.

Одинокий лебедь однажды в конце апреля стал с криком кружить, снижаясь над нашим посёлком. Народ выбежал из домиков, дивясь на необычное зрелище. Две гипотезы потом были выдвинуты на обсуждение коллектива. Первая - что лебедь потерял свою супругу, потому что когда охотник Алексей "подсвистнул" ему по-лебединому, он стал снижаться над нашим лагерем. (Гуси, наоборот, заметив лагерь и людей, взмывают вверх). Вторая гипотеза - этот лебедь был ручной (некоторые охотники на побережье летом приручают лебедей). Он увидел лагерь, людей, подумал, что мы его родственники, стал к нам спускаться - и попал под выстрел! Эх, люди, порождения ехидны! Фотографию Лёшки, убийцы, с его жертвой я даже приводить не буду! Да и лебединое мясо оказалось жёстким, в отличие от гусиного...

* * *

А потом в Гули прилетели Галя Генко и Лёва Цывьян и необходимые нам техники и рабочие. И мы приступили к основной работе картирования Гулинского массива геофизическими методами. Гусев с рабочим делал гравику, теперь уже пешком, по детальной сети. Лёва с Романом приступили к опытной электроразведке на отдельных профилях, а я с Галкой стал заниматься магниткой. Попытки делать измерения высокоточным магнитометром М-2 ("Весы Шмидта") закончились неудачей - магнитные аномалии были такими интенсивными и знакопеременными на соседних точках через десять метров, что диапазона шкалы совершенно не хватало. Мы с Галкой занялись перестройкой диапазона, сильно загрубляя приборы. Затратили очень много времени, выбились из графика, но всё равно гигантские аномалии разных знаков на соседних точках делали невозможным применение этих приборов. Хорошо, что я на всякий случай взял в поле грубый магнитометр М-1 Тиберг-Талена с практически неограниченным диапазоном, и с его помощью мы смогли завершить съёмку. Но работать пришлось днями и ночами (слава Богу, наступило сплошное светлое время), из-за того, что мы выбились из графика, пытаясь перестроить и использовать весы Шмидта.

Калибровка магнитометра М-2 в кольцах Гельмгольца.

Справа - Роман Хаимов.

Весна... Я переоделся в летнюю униформу...

Подо мной - посёлок Гули-2.

Объезд трёх геофизических отрядов.

Это были мои последние поездки верхом на лошадях.

В дальнейшем в Биректинской экспедиции я ездил только на оленях.

Галя оседлала своего будущего мужа - Борю Гусева.

В июле уже не стало житья от комаров - мы работали только в накомарниках.

Галя и я на безымянной высоте.

Экспедиционные будни - заготовка дров для кухни.

Автор, главный трудяга - слева.

Экспедиционные будни - очередь в парикмахерскую.

Как вы догадываетесь - автор ещё и парикмахер!

Ну, что бы делала экспедиция без меня?!

Экспедиционные будни - поход на охоту. Автор - позади (редкий случай).

Охотники на привале. Тепло, но комаров ещё нет.

Переправа через ручей.

Второй слева - Лёва Цывьян; Роман Хаимов держит дерево и ружьё.

Крайний справа в кепочке - главный геолог Гулинской экспедиции

Ефим Михайлович Эпштейн.

И ещё о буднях и праздниках. Мы выпускали стенгазету (главным редактором, художником и основным автором статей, как вы снова догадываетесь, был я, непоседливый). Была у нас и самодеятельность, на концерте которой я выступал в качестве солиста хора. Помню, что я пел тогда "Гимн демократической молодёжи Мира":

Дети разных народов,
Мы мечтою о мире живем.
В эти грозные годы
Мы за счастье бороться идем...

С таким припевом:

Песню дружбы запевает молодежь,
Молодежь, молодежь.
Эту песню не задушишь, не убьешь!
Не убьешь! Не убьешь!

Пел я и "Песню французских докеров":

Мы песню мира поём,
Её любой французский докер знает.
Она гремит словно гром.
Эй, берегись, кто бойню затевает!
Мы легионы труда -
На пакт войны народ наложит вето!
Мы никогда, никогда
Не выйдем в бой против родины Советов!

Причём, пижон, пел сначала на псевдофранцузском языке: Сэ ля шансон дю докер... дальше не помню, а в конце: Жаме, жаме ун франсез (чего-то там такое, не помню, как по-французски, не пойдём на) ля герр супротив Юньён Советико!

Как видите, в тот период я был весь преисполнен патриотизмом и борьбой за мир. На меня по началу даже не повлияло письмо из ГУЛАГа Наркому Обороны моего дяди капитана Николая Николаевича Литинского, умершего в СевУраллаге в 1942 году (хотя товарищ Сталин, как мне раньше казалось, убеждал меня при встрече с ним, что дядя Коля пал смертью храбрых в самом начале войны, выполняя особое задание Ставки, см. мою докубайку "Эволюция от дятла к человеку, или как я не стал отважным разведчиком" http://world.lib.ru/l/litinskij_w_a/evolyutsia.shtml). Это письмо мамочка показала мне через несколько дней после похорон ВВВВН (Великого Вождя Всех Времён и Народов). Но позже, после обсуждений с Николаем Николаевичем Самсоновым, нашим первым начальником авиадесантной экспедиции НИИГА, в которой мы проходили преддипломную практику, его работ по поводу труда тов. Сталина "Относительно марксизма в языкознании", а затем его "Мыслей вслух", я начал сомневаться в правильности нашего советского социалистического строя (см. докубайку "Обыск и допросы (Самсонов. Якир. Буковский) http://world.lib.ru/l/litinskij_w_a/obyskidoprosy.shtml). Конечно, помимо трагического письма дяди Коли, в котором он писал, как его, командира лучшего батальона дивизии БОВО, пытали и приговорили к расстрелу, заменённому потом лагерем ввиду отсутствия состава преступления, помимо Самсонова, на меня сильно повлияли хриплые от глушилок вражеские голоса из-за бугра, клеветавшие на наших дорогих вождей партии и народа.

Вследствие моей непоседливости меня избрали комсомольским вожаком нашего института на два срока. Ну, и в институтской стенгазете "Полярный геолог" я тоже принимал самое активное участие вместе с нашим геофизиком-поэтом Сашей Городницким и художником техником-геологом Валерой Васильевым. Но главной своей комсомольской заслугой я считаю создание кружка художественной самодеятельности, руководить которым я пригласил профессионального театрального режиссёра М.Ф. Шевченко-Глаголь. В театральном зале Василеостровского Дворца культуры мы поставили "Обыкновенное чудо" Шварца, в котором я, непоседливый, играл Короля. ("Себя в подходящем случае не похвалишь - три дня потом ходишь, как оплёванный" - говорят в народе).

А потом грянул ХХ съезд нашей родной Коммунистической партии, разоблачивший культ личности ВВВВН тов. И.В. Сталина. Это было последней каплей, и я стал антисоветчиком (с фигой в кармане - я же не вышел на площадь). Что, в конечном счёте, привело меня к невозможности жить в родной стране. Но это было через четверть века после описываемых событий.

К сожалению, в 1954-55 году мы написали только отчёт о полевых работах и о геологической интерпретации геофизических полей Гулинского массива, но не статью об этом, к которой мне можно было бы сейчас обратиться. Поэтому через 56 лет я не помню, что мы там наоткрывали, а доступа к отчёту в фондах НИИГА у меня нет. В дальнейшем все мои полевые работы сопровождались публикациями статей, так что теперь я могу сопровождать мой байки об экспедициях рассказами об их геологических результатах.

Закат на Маймече... Вот и конец моего рассказа о нашей работе на Гулях...

После завершения отчёта Гулинской экспедиции наша группа выпускников Горного института распалась. Галя Генко вообще ушла из НИИГА в ВИРГ (Ленинградский Всесоюзный институт разведочной геофизики). Борис Гусев и Лев Цывьян перешли в другие экспедиции НИИГА. В 1955 году я перешёл в Яральинскую (через год ставшей Биректинской) экспедицию, занимавшуюся поисками россыпных и коренных месторождений алмазов в бассейне реки Оленёк в северной Якутии. В ней я проработал шесть лет. Но это уже другая история.

Вадим Литинский 21 ноября 2010.

Комментарии: 9, последний от 02/06/2015. © Copyright Литинский Вадим Арпадович (vadimlit1@msn.com) Обновлено: 18/03/2015. 38k. Статистика. Байка: США Иллюстрации: 42 штук. Скачать FB2		Ваша оценка:

Литинский Вадим Арпадович: другие произведения.

Гулинская экспедиция