Цитата из "Старой записной книжки" князя Вяземского достаточно известна, но уж больно она в тему.
"Однажды Пушкин между приятелями сильно русофильствовал и громил Запад. Это смущало Александра Тургенева, космополита по обстоятельствам, а частью и по наклонности. Он горячо оспаривал мнения Пушкина; наконец не выдержал и сказал ему: "А знаешь ли что, голубчик, съезди ты хоть в Любек". Пушкин расхохотался, и хохот обезоружил его.
Нужно при этом напомнить, что Пушкин не бывал никогда за границею, что в то время русские путешественники отправлялись обыкновенно с любекскими пароходами и что Любек был первый иностранный город, ими посещаемый".
Однажды поэт оказался на российско-турецкой границе, и вроде бы конь вынес его на турецкий берег. "Но этот берег был уже завоеван: я все еще находился в России".
Автор "Путешествия в Арзрум" горестно вздыхает. Он не поспевает за великодержавной экспансией.
Уличенный в незнании предмета Александр Сергеевич не полез в бутылку. Окажись на месте близкого старшего друга кто иной, мог бы со всей горячностью и полезть, как знать.
Брат Александра Тургенева был приговорен к смерти как декабрист. Царь изменил приговор на лишение дворянства и каторгу. К счастью, судили Николая Тургенева заочно. Он находился в Англии, и Англия его не выдала. Александр много делал для поддержки брата, оказавшегося за границей без средств. Пожалуй что и не стоило "громить Запад" в разговоре с человеком, который, как и Пушкин не так давно, не мирился с "барством диким" и брат которого теперь спасался на этом нехорошем Западе от высочайшего гнева.
Критик чуждых ценностей увлекся, допустил неловкость и понял это.
Вяземский не указывает дату.
Описанный эпизод не мог произойти раньше, чем открылось регулярное морское сообщение. Это подтверждается словом "обыкновенно" в воспоминаниях Вяземского. Он говорит об этом сообщении как о чем-то давно известном и устоявшемся.
Солидный источник напоминает, что навигацию открыли весной 1831 года два больших парохода "Александра" и "Наследник". Под "любекскими пароходами" князь вряд ли имеет в виду порт приписки. Речь идет о маршруте.
Цены высоки, даже с учётом того, что в 30-годах ассигнационный рубль обменивался на серебрянный по курсу три к одному. Проезд в одну сторону в каюте 1-го класса стоил 250 рублей ассигнациями, в каюте 2-го класса - 175 рублей, каюта для семейства из 4-х особ стоила 900 рублей. За слуг при господах платили 100 рублей.
Скорее всего ко времени разговора были уже написаны не только "Нет, я не льстец, когда царю хвалу свободную слагаю..."(1828 г.), но и "К клеветникам России"(1831 г.).
Он был женат (весна 1831-го г.) и, может быть, уже при мундире камер-юнкера (1834 г.).
Зато для 20-летнего Гоголя Любек оказался первым иностранным городом не в воображении, а реально. Отправился он туда летом 1829 года c тем, чтобы подлечиться на водах.
В письме к "маминьке" Гоголь нахваливает местных жителей за обходительность.
"Находясь несколько дней на пароходе и будучи окружен англичанами, которых ухватки и образованность не слишком тонки и исполнены приличий (что вообще бывает и у всех моряков), я был немного утешен в Любеке".
Из этого заключаем, что пароход был английский и скорее всего не пассажирский. Видимо, за пребывание на борту молодой человеку заплатил не очень большую сумму; учтивость экипажа обошлась бы ему дороже.
"Домы здесь небольшие, но чрезвычайно высоки - вышина тем еще разительнее, что они так узки, что на переднем фасаде имеется не более, как четыре окна в ряд на целой стене; но все по большей части этажей в пять, шесть, иногда и того более. Пишу к вам ночью, - окно у меня отворено, луна светит, и город кажется очарованным".
В том же письме маминьке ещё про "домы":
"Таковы домы в Любеке. Все сплочены тесно один к другому и не разделяются ни в одном месте забором. Чистота в домах необыкновенная; неприятного запаху нет вовсе в целом городе, как обыкновенно бывает в Петербурге, в котором мимо иного дома нельзя бывает пройти".
Через 18 лет будут опубликованы "Выбранные места из переписки с друзьями".
Ответ Белинского со словами: "Проповедник кнута, апостол невежества, поборник обскурантизма и мракобесия, панегирист татарских нравов - что Вы делаете? Взгляните себе под ноги: ведь Вы стоите над бездною" - не мог быть напечатан и рапространялся в тогдашнем самиздате.
***
Три нобелевских лауреата на один город. Если исключить мегаполисы вроде Нью-Йорка или Парижа, а также университетские Гейдельберг, Кембридж и им подобные, то очень может быть, что Любек окажется на первом месте в мире. Тем более что двое - уроженцы местные.
Рассказ об одном из уроженцев превратился в эссе среднего объёма. Оно не втискивается в трэвелог и живет теперь своей небольшой отдельной жизнью. Для порядка воспроизведу еще раз фото музея Вилли Брандта. Ещё есть в Берлине.
Другой лауреат - это, конечно же, Томас Манн.
В огромной библиотеке деда "Будденброки" стояли на видном месте. На суперобложке красовались две фирменные башни Любека - Хольстентор. Казалось, что они и есть эти самые Будденброки.
Семейная хроника на материале города, где вырос автор, роман-топос. С ним можно гулять по Любеку, как по Дублину вслед за Джойсом или Петербургу Достоевского.
Кажется, до Манна так не писали. Критический реализм, понятно, но к слову "реализм" хочется добавить еще один эпитет - "едкий".
Нобелевский комитет наградил автора за этот роман почти через тридцать лет после публикации. Все эти годы читающие Европа и мир поражались тому, что автору на момент выхода произведения в свет было 26 лет.
Я начал с "Волшебной горы". Она меня перепахала. Эта перепаханность мешала вполне насладиться книгой, написанной за четверть века до этого, снискавшей главные лавры и считающейся культовой.
Ранняя смерть отца семейства, весьма состоятельного коммерсанта и сенатора, вынудила вдову и детей перебраться в Мюнхен. Будущему классику стукнет тогда 18 лет. После ряда антигитлеровских высказываний путь домой был Томасу заказан до 1945 года. Потом он пару раз приедет уже после войны и даже однажды сфотогорафируется с женой на фоне того, что осталось от описанного в "Будденброках" родового гнезда. Осталась, собственно, одна-единственная фасадная стена. Позднее ее приведут в порядок и заново пристроят всё остальное. Теперь там музей Маннов - Томаса и Генриха.
Оба брата там никогда не жили, это был дом их деда. Отчий дом война уничтожила до основания.
Генрих тоже очень хороший писатель. "Молодые годы короля Генриха IV" были проглочены залпом.
Поучительна и история школьного учителя - блюстителя нравственности, женившегося на певичке из кабаре и впавшего в ничтожество. "Учитель Гнус". Невозможно удержаться от аплодисментов переводчику. В оригинале у несчастного - вполне добропорядочная немецкая фамилия - Raat. Это созвучно слову Rat -- "совет". Гимназисты за глаза величают его Unrat - "мусор". В русскоязычной версии Наталия Ман дала главному герою фамилию Нусс. Он приговаривает "ну-с", прежде чем изречь очередную высконравственную пошлость. Ну, и Гнус, понятно.
Оба писателя женились на еврейках в свое время. Генрих со своей потом разведется; известная актриса и когда-то первая красавица переживёт концлагерь и умрет через два года после войны. Жена Томаса, тоже красавица и умница Катя Прингсхайм. родит ему шестерых детей и будет заботливой "мамочкой" своему мужу. Это не я позволяю себе вольность, это дети так говорили о своем знаменитом папе и его супруге.
Оба писателя наговорили по еврейскому вопросу столько, что и "анти", и "фило" могут их наперебой цитировать. Хотя, по-моему, "фило" они наговорили больше. Чаще цитируют Томаса, как более знаменитого. Я было попытался проследить его эволюцию, но махнул рукой, когда понял, что буду просто своими словами пересказывать написанное Евгением Берковичем. Так что интересующихся отсылаю непосредственно к компетентному исследователю.
Музей оказался на ремонте. Как бы извиняясь за вынужденное неудобство, ремонтники вывесили у входа постеры-комиксы, на которых Томас и Генрих размешивают раствор и таскают кирпичи. Реплики в тактичной форме напоминают, что отношения между братьями-писателями были не всегда безоблачными.
Но тут же и хорошая новость. Основная часть экспозиции перенесена в музей Бенхаус неподалеку.