Либкинд Борис Михайлович: другие произведения.

Между прошлым и будущим

Сервер "Заграница": [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Помощь]
  • Комментарии: 26, последний от 12/02/2018.
  • © Copyright Либкинд Борис Михайлович ( liebkind37@gmail.com)
  • Обновлено: 01/09/2015. 342k. Статистика.
  • Очерк: Израиль
  • Иллюстрации: 116 штук.
  • Скачать FB2
    • Оценка: 5.14*6  Ваша оценка:
  • Аннотация:
    Автобиографические заметки (2-я редакция). Исправлено и дополнено

    • Между прошлым и будущим
    (автобиографические заметки)

    Предисловие


    К
    		 огда-то я тоже оглядывался назад. И, бывало, ужасался: как же это так - уже 25, а ещё не кандидат наук! Теперь проще. Впереди ничего не светит, чем ни свети. Недавно в Интернете я наткнулся на методику определения даты собственной смерти. Методика американская, поэтому, кроме даты рождения туда входят данные роста и веса (естественно, в футах, дюймах и фунтах) и после этих нехитрых комбинаций ты получаешь то, что тебя интересует. Так вот, моя конечная дата определена: 29 марта 2010 года. Совсем рукой подать! Вот и лезут в голову всякие мысли. Вроде той, что щекочет сознание вопросом: а кем ты, брат, был? И немного не по себе. Уйдёшь, и никто не вспомнит, что был такой когда-то. Даже внуки о деде ничего узнать не смогут. Много, к примеру, я о своих дедушках знаю? Вот и задумался я. А не написать ли мне для своих внуков немножко о себе? Пусть от нечего делать прочитают. Может быть, что-то и впрок пойдёт. Дескать, на этом ещё мой дед "прокололся" когда-то. Так что, шалишь, брат, меня на мякине не проведёшь!..


     

    Глава 1-я. Дедушки и бабушки

    Дед мой со стороны отца звался Барухом Либкиндом (Liebkind) (или Борухом, как это звучало на идиш). Жил он, по нынешним меркам, недолго, не дотянув и до 70-ти. Однако, пережил всех своих жён, которых у него было три или четыре. Это если не считать последней Берты (Наумовны), на русский лад, моей бабки. Семья была большая. Жёны уходили, но их дети оставались. Так что моей бабке Берте довелось всех их кормить и растить. Своих детей у неё было двое - старшая Хася (по-русски Ася) и младшенький Моше (по-русски Миша), мой будущий отец. Промышлял мой дед Барух необычным ремеслом, он был, как выразились бы теперь, народным целителем или знахарем.

     

    []

    Местечко

    		  

    Жила семья в черте оседлости в еврейском местечке Лиозно, что находилось в Витебской губернии Белоруссии. Как я позднее узнал, земляком моего отца, оказывается, был знаменитый Марк Шагал. Вряд ли они были знакомы. Во всяком случае, отец об этом никогда не упоминал. Из документов известно, что в 1863 году Лиозно было местечком Оршанского уезда Могилевской губернии. Там проживали 985 жителей, было 123 двора, 2 православных церкви, 4 еврейских молитвенных дома, школа, больница, водяная мельница и 7 лавок.


    Дед был знаменит в округе. Вряд ли окрестные крестьяне платили ему за лечение деньгами. Скорее всего, расплачивались натурой - чем кто был богат. Кто - зерном, кто - птицей, кто - картофелем или овощами. Словом, чем бог пошлёт. А платить было за что, - дед знал толк в лечебных травах, владел элементами гипноза. Мог, к примеру, заговаривать зубную боль. Как ему это удавалось, никто, конечно, толком не помнит. Но целитель он был от бога. Стало быть, семья ни в чём не нуждалась.
    Тем не менее, детей рано приучали к труду. Даже самый младший - Моше - в 9-летнем возрасте уже работал в лавке местного купца счетоводом. Причём, не имея, кроме хедера (начальной 4-классной школы) никакого образования. Видимо, был просто способным мальчиком, так как школа мало чему учила. Учителя грешили рукоприкладством и были в целом невежественными людьми. Отец вспоминал, как на уроке русского языка (а занятия проводились на идиш) был такой показательный случай. Учитель спросил класс:
    -- Вот мы говорим "лошадь". А знает ли кто-нибудь как называется лошадиный ребёнок? Скажи ты, Моше!
    Отец думал недолго и ответил:
    -- Жеребёнок!
    -- Неправильно! Лошадь - это конь. А сын коня называется "конец". Вот так!

    []

    Герб Лиозно (наши дни)

    []

    Дом-музей Марка Шагала

     

     

    Следует признать, что в доме моего деда Баруха все неплохо владели русским языком, так как общаться приходилось и с белорусскими, и с русскими крестьянами, приходившими на лечение к деду. И то, что мой будущий отец знал слово "жеребёнок" вряд ли является его личной заслугой.
    Что касается бабушки со стороны отца, то она была простой, малограмотной женщиной, но на идиш писала сносно до глубокой старости. Умерла она в Москве в возрасте 96 лет.
    Отец не переставал всю жизнь с ней переписываться (на идиш) и помогать материально. А так как она жила вместе с его старшей сестрой, то помощь распространялась и на неё. Сведения о родителях мамы у меня более скудные. Её родной отец имел фамилию Дьяконов. О его профессии я не знаю ничего. Так же, как и о прочем. Известно мне лишь то, что он погиб совсем молодым человеком, попав под лошадь. Мама была его единственной дочерью. Но позднее у её матери родились две девочки от отчима Кутукова Василия Семёновича, который удочерил и её, дав ей свою фамилию и отчество. Это был бедовый мужик, прибывший в Баку вместе с 11-й Красной армией. Когда-то говорили, что она освободила Азербайджан от мусаватистов, установив там советскую власть. Сейчас считается, что она независимый Азербайджан завоевала. Василий Кутуков осел в Баку, женился на моей бабке Анастасии и окончил так называемую школу "красных директоров". По профессии он был рабочим-металлистом. Пролетарий имел все шансы сделать неплохую карьеру, и дед эту возможность не упустил. Он стал "красным директором" на одном из металлообрабатывающих предприятий Баку. Характер у него был крутой, и дела шли поначалу неплохо. Он быстро освоил азербайджанский язык и говорил на нём бегло. Но анархические наклонности давали о себе знать. То и дело дед ввязывался в какие-то авантюры по части контрабанды товаров из соседнего Ирана. Мама вспоминала о каких-то ночных погонях, стрельбе, бешеных скачках по степи (дед брал на рискованные операции и жену с маленькими детьми). Безнаказанно это пройти не могло. Кутуков на людях любил покрасоваться как рубаха-парень, был не дурак выпить и сболтнуть лишнее. В конце концов кто-то из дружков на него донёс, и он угодил на Колыму на 9 лет.

     

    []

    Колыма

    		 Бабушка осталась одна с тремя детьми, которых надо было на что-то кормить и одевать. Ей пришлось нелегко, хотя она не чуралась любой работы. Но тяготы и лишения не могли не сказаться на её здоровье. Она умерла в возрасте 54-х лет от рака пищевода. А через полгода приехал с Колымы дед. Лагерь полностью лишил его зубов и партийной принадлежности. Но характер у него остался такой же крутой. Колыма - не Гавайи, но она спасла его от фронта. А он приписал все эти чудеса вере в бога - лагерь сделал его убеждённым баптистом.
    Не обошлось без вызова в "органы". Деду сказали:
    -- Бросай это дело! Ты посмотри на себя: ведь ты был убеждённым партийцем, по-настоящему боролся за дело партии и правительства. А теперь? Ты не просто верующий человек, ты пытаешься вовлекать в ряды своих сподвижников всё новых и новых граждан. Если ты это не прекратишь, мы будем вынуждены возвратить тебя туда, откуда ты только что вернулся.

    Ему намекнули на возможность последующей реабилитации и восстановления в партии (при соответствующем поведении). Он отверг такую возможность, на словах согласившись подумать. И продолжал свою религиозную агитацию. Пришлось вмешаться средней дочери, моей тётке Любови. Она как раз заканчивала работу на строительстве Мингечаурской ГЭС, и её квартира освобождалась для проживания там деда - подальше от всевидящих очей КГБ. С большим трудом удалось прописать на этой жилплощади деда и его "сестру по вере", которой он обзавёлся очень оперативно.
    Но деятельность по увеличению числа баптистов дед упорно и успешно продолжал. КГБ в те времена был везде. Деда снова вызвали в "органы". И в очередной раз результат оказался нулевым. Тогда его вместе с гражданской женой и сестрой по вере Марьей Григорьевной сослали в Казахстан, в Кзыл-Ординскую область. Для незнающих скажу, что там неподалёку расположен сегодня космодром Байконур. Уже по одному этому видно, что за условия проживания их там ожидали. Нимало не переживая, они благополучно прожили там несколько лет. После этого, с большим трудом, им разрешили перебраться на Урал, в Курганскую область. По сути дела, ссылка продолжилась. Через некоторое время Марья Григорьевна умерла. Дед жил натуральным хозяйством - огород, коза. Моя мама с дочерью (моей сестрой) Ветой и внуком Илюшей навестила его в этом его уединении. Перед этим дед прислал ей приглашение, в котором были такие слова: "Надюша, приезжай! У нас здесь очень хорошо, своя картошка, капуста, много козлиного молока..." Впечатление от поездки у мамы осталось удручающее. Через несколько лет после этого визита письма от деда перестали приходить. Видимо, он скончался и был похоронен братьями по вере. Было ему немного за 80.

    Глава 2-я. Отец

    		   

    Жить в черте оседлости, по воспоминаниям моего отца, было не так уж и тягостно. Видимо, детские воспоминания всегда окрашены в розовый цвет. Важно лишь то, чтобы твоя ситуация ничем не отличалась от других. А кое в чём отличалась даже в лучшую сторону. Знахарь - на деревне профессия уважаемая. Тот, кто хоть когда-то лечился у деда, навсегда сохранял о лекаре самые добрые воспоминания. И местные крестьяне считали за честь первыми поздороваться с Моше и его сестрой Хасей, прокатить их при случае на своей повозке. Да ещё благодарили при этом за оказанную честь, снимая головной убор и долго маша им вслед детям. В детстве отец очень дружил со своей старшей его на пять лет сестрой. Не порывал он связи со своими близкими и тогда, когда был уже совсем взрослым человеком, постоянно помогая им материально.
    Как я уже упоминал ранее, работать мой отец начал когда ему исполнилось 9 лет. Это его не тяготило, так как другие дети тоже работали с раннего возраста. Купец, у которого работал маленький Моше, был добрым, порядочным человеком. Дела у него шли неплохо, и он часто выезжал на самые разнообразные ярмарки, проводившиеся далеко за пределами черты оседлости в российских городах. Моше всегда его сопровождал. И вот однажды, когда они были со своим товаром в Нижнем Новгороде, в городе случился еврейский погром. Черносотенцы громили лавки евреев и убивали самых непокорных. Купец и Моше физически не пострадали, но товар почти весь пропал.

    []

    Нижний Новгород

     

     

     

     

     

     

     

     

     

     

    		 Воспоминания у отца об этом событии были не из радостных. Но Нижний Новгород произвёл на него сильное впечатление. Вдобавок купец показал его своим знакомым музыкантам, и у мальчика неожиданно открылись скрытые таланты к музыке и обнаружился абсолютный музыкальный слух. Вернувшись домой, он стал пытаться играть по слуху на различных музыкальных инструментах, но дальше увлечения дело пойти не могло, так как не было настоящего учителя.
    А время шло. Грянула Первая мировая война. Отец по возрасту не подлежал призыву, но ближе к её окончанию его всё-таки мобилизовали и отправили на фронт в Бессарабию. Сохранилась фотография отца в военной форме царской армии, в фуражке с кокардой и большим палашом. Неизвестно, чем бы это всё закончилось, если бы не октябрьский переворот 1917 года. Разом рухнули границы черт оседлости, и евреи получили право жить там, где им хочется.
    Работая у купца, отец не терял времени даром и изучал на досуге бухгалтерские книги. Это позволило ему вести финансовую сторону бизнеса своего хозяина и со временем превратиться в настоящего бухгалтера. Изучил он самостоятельно и банковское дело, и правила ведения финансового баланса. Положив на полку свою винтовку и палаш, он решил податься в Нижний Новгород, где занялся бухгалтерской деятельностью. Его старшие братья и сёстры к тому времени уже стали самостоятельными людьми, отец умер. Только Хася с матерью были не у дел, и он им постоянно помогал.
    Нижний стал для моего отца не только источником дохода, но и музыкальной школой. Поначалу даже не зная нот, он самостоятельно изучил музыкальную грамоту и освоил игру на одном из самых сложных духовых инструментов трубе. Работая бухгалтером, он в свободное от основной работы время играл в духовом оркестре и через небольшое время стал первой трубой духового оркестра. Он не переставал работать над собой, изучал теорию музыки, основы гармонии. Видимо, природная склонность к музыке давала ему возможность быстро продвигаться в этом направлении. Уже через небольшое время он освоил основы инструментовки для оркестра музыкальных произведений (писал партии для всех, входящих в оркестр инструментов). Это позволило ему стать руководителем духового оркестра и его капельмейстером. Было это в 20-е годы прошлого века, период голода в городах и сёлах Поволжья. Отец выступил с инициативой организации благотворительной гастрольной поездки в фонд голодающих. Ему выделили для этой цели небольшой пароход. Так молодой еврейский музыкант стал со своим оркестром спасителем жизней многих голодающих Поволжья. Гастроль продлилась несколько месяцев. По возвращении в Нижний Новгород отец впервые задумался о серьёзном музыкальном образовании и обратился в нижегородскую консерваторию.
    -- Да, вы несомненно талантливы, молодой человек, - сказали ему, - но у нас в Нижнем вам не у кого учиться. Ехали бы вы в Москву...
    Недолго думая, отец подался в столицу. И его честолюбивым планам был нанесён первый удар - в московской консерватории правила приёма были не из лёгких. Для получения высшего музыкального образования требовалось иметь как минимум среднее, и хедер, естественно, никаких прав в этом отношении отцу не давал.
    -- Не горюй, Миша, - сказали ему его московские знакомые. - Тебе ведь не диплом, в конце-то концов, важен а практические навыки. Ты, вон, без всякой консерватории оркестром руководил и ноты для него писал. Не сомневайся, в Москве немало голодных профессоров, которые тебя обучат частным образом всему, чему ты сам захочешь...
    Так отец снова вернулся к бухгалтерской работе. Работал споро, быстро продвинулся, неплохо для того времени зарабатывал. Это позволило ему вызвать в Москву сестру с матерью, снять для них жильё. А через некоторое время он женился. Всё как будто налаживалось. Музыку он не забрасывал, учился частным образом у одного из профессоров московской консерватории и вечерами играл в симфоническом оркестре под руководством известного дирижёра Сараджева. Дома сохранилась рукописная характеристика (машинками тогда почти не пользовались), которую Сараджев написал на моего отца, отмечая его выдающийся дар как первой трубы теперь уже симфонического оркестра. Много позднее, когда я как-то раз услышал по радио "Полёт шмеля" из оперы Римского-Корсакова "Сказка о царе Салтане", исполнявшийся на каком-то инструменте (не трубе), отец сказал мне:
    -- На этом инструменте несложно сыграть такое. Я это играл на трубе!..
    		 

    []

    Трубач (художник Николай Резниченко)


    (Справка: САРАДЖЕВ, Сараджян Константин Соломонович [27.9(9.10). 1877, Дербент,-22.7.1954, Ереван], советский дирижёр, педагог, муз. деятель, нар. арт. Арм. ССР (1945), Герой Труда (1921). В 1898 окончил Моск. консерваторию (по классам скрипки у И. В. Гржимали и контрапункта у С. И. Танеева). В 1904-06 учился дирижированию у А. Никита в Лейпциге. В 1924-35 возглавлял самодеят. симф. оркестр в Москве (к-рому в 1926 присвоено имя С.). С 1935 жил в Ереване, был гл. дирижёром Арм. театра оперы и балета им. А. Спендиарова (до 1939), худ. руководителем и гл. дирижёром Арм. филармонии. С 1918 занимался педагогич. деятельностью (проф. с этого же года). В 1922-35 преподавал в Моск., с 1936 в Ереванской консерваториях. Награждён орденом Ленина, 2 др. орденами, а также медалями. Сын Сараджева Константин Константинович - известный звонарь, композитор звонарной музыки. Сопровождал в 1930 году в Америку колокола, проданные в Гарвард советской Россией и настраивавший их на новом месте установки в Гарварде. Умер в возрасте 42-х лет)

    Работа отца в бухгалтерии какого-то Всесоюзного объединения при Пищепроме была связана с частыми выездами на ревизию работы подчинённых организаций. Во время одной из таких поездок он познакомился с молодым бухгалтером (моложе его на 13 лет) Бакинского треста ресторанов и кафе Надей Кутуковой. Закрутился роман. Отец был пылкой натурой и часто увлекался. Жена смирилась с этими "походами на сторону", которые, как правило, заканчивались столь же внезапно, как и начинались. Но тут дело неожиданно приняло серьёзный оборот. Жизнь с женой, которую ему подобрали родственники, была серой и однообразной. Хотя условия сосуществования (по-другому не выразишься) были вполне сносными: со вкусом обставленная квартира на улице Неглинной, неплохой заработок обоих, пианино "Беккер", хрусталь - что ещё нужно благоверному еврею? Но где же любовь?
    А любовь была далеко - в приморском каспийском городе, в маленькой комнатке бухгалтерии, куда доносились из кухни пронзительные запахи шашлыков и люля. Надо было решаться. И он решился. Во время очередной ревизии в Баку он сорвал с места Надюшу и увёз её в Москву, чтобы представить своим родственникам как новую жену.
    Надо ли описывать, в какое бешенство все пришли?
    -- Миша, ты сошёл с ума! Бросаешь всё, что у тебя есть. И ради кого? Посмотри ты на неё: что у неё есть кроме смазливой мордашки? Не говоря уже о том, что она русская!..
    Отец был непреклонен.

    Глава 3-я. Отец (продолжение)

    Было ясно, что устроиться в Москве с таким же комфортом, к которому он привык, не удастся. Отец попробовал вернуться с молодой женой в Лиозно. Но, к счастью, там не было работы. "К счастью" - потому что, окажись там работа и будь подружелюбнее родственники, молодые остались бы в Белоруссии. А на дворе был 1936-й год, до начала войны - рукой подать, и что сталось бы с моими будущими отцом и матерью в оккупации ясно без всяких слов. Они вернулись в Москву.
    То была романтическая пора освоения Севера и Дальнего Востока. Можно было завербоваться на 3 года, получить "подъёмные", оплату проезда и в два раза большую зарплату. В ту пору ещё существовало Акционерное Камчатское Общество (АКО) по крабо-рыбодобыче - совместное предприятие Российской федерации (51 процент акций) и частной японской фирмы (остальные 49 процентов). Ознакомившись с документами отца, в АКО дали "добро", обещали жильё и интересную работу. И, что вызвало настоящий восторг отца, - ему выдали форменную фуражку с крабом, как у настоящего полярника!
    Добираться до Камчатки в то время было непросто: 10 суток в поезде Москва-Владивосток, потом неизбежный карантин от вшей, когда в бане мылись тысячи людей (иногда вместе с зэками) и ожидание парохода по 1,5 - 2 недели. Пароходы ходили регулярно, иногда с заходом в "места не столь отдалённые", где выгружали заключённых. Так что путешествия порой длились по 10 - 12 суток. Да и в самом Петропавловске приезжих никто особенно не ждал, особенно таких, у кого не было с собой ни достаточного количества вещей, ни самой необходимой мебели, ни жилья. Но родителям удалось получить комнату в бараке и кое-как устроить быт в этом заваленном почти по самую крышу снегом гнёздышке.
     

    []

    Петропавловск-Камчатский

    []

    Камчатский пейзаж
    Работать начали чуть ли не на следующий день после прибытия. Оба - в бухгалтерии АКО. Бухгалтерия располагалась в одном - двух громадных залах, где постоянно стоял сильный галдёж. И, пытаясь утихомирить своих не в меру крикливых сотрудников, главбух периодически кричал:
    -- Ша, евреи! Не даёте работать!..
    Уже по одной этой фразе можно сделать вывод о том, что за персонал являла собой бухгалтерия акционерного общества.
    Тем не менее молодожёны не падали духом, на всё смотрели через розовые очки. Это была пора становления молодой советской власти, и ныть было не принято. А через небольшое время выяснилось, что на свет должен появиться третий член семьи. Произошло это в серое дождливое летнее утро следующего, 1937-го года. Мама вспоминала об этом событии так:
    -- Тебя унесли и уложили где-то спать. А мне не спалось. Я лежала и мечтательно представляла себе, как мой сын вырастет, станет выдающимся музыкантом и напишет какое-нибудь великое сочинение, посвящённое нашему вождю и учителю великому Сталину...
    Хоть коллективизация в стране "победно" завершилась уже к 1930 году, на Камчатке всё было в стадии становления. Земледельческих колхозов было очень мало, в связи с климатическими условиями. Но зато рыболовецких организовали великое множество - от юга Камчатки до севера Корякии. За этими хозяйствами нужен был твёрдый и чёткий надзор, чтобы от государства ничего не утаивалось. Поэтому местные власти с одобрения Москвы организовали совсем не колхозное, а , скорее, государственное предприятие с мудрёным названием "Облрыбакколхозсоюз", подчиняющееся вначале краевому управлению в Хабаровске, а позднее - непосредственно Министерству рыбной промышленности СССР. Так вот, место главного бухгалтера в этом предприятии предложили занять моему отцу.
    Как он решился на это согласиться, для меня по сей день загадка. Площадь Камчатской области с входящим в её состав Корякским национальным округом была равна площади Великобритании и Северной Ирландии, то есть United Kingdom. Только Соединённое королевство сплошь опоясано сетью железных и шоссейных дорог, из конца в конец можно долететь на самолёте. А на Камчатке той поры если и были несколько самолётов, то авиалинии соединяли разве что несколько самых крупных районных центров, автомобили тонули в непролазной грязи, а железной дороги там нет до сих пор. Единственное средство передвижения - собачья упряжка с каюром-ительменом, едва владеющим русским языком. А ездить приходилось за сотни, а порой и дальше тысячи километров. У отца появилась кухлянка (куртка с капюшоном из оленьего меха), ватные штаны, заправленные в торбаза (сапоги из оленьего меха), и он стал надолго (порой на несколько месяцев) исчезать из дома в командировки.
     

    []

    Ездовая упряжка

    		 Теперь по статусу отцу была положена соответствующая зарплата и отдельная двухкомнатная квартира, в которую мы незамедлительно и переехали. Помню, как во время переезда на санях-розвальнях мне в глаз залетела песчинка, я был вынужден зажмуриться и незаметно уснул. А когда проснулся, обнаружил себя лежащим на кушетке в тёплой гостиной, освещаемой ярким солнечным бликом, играющим на красно-коричневом шкафу и такого же цвета полу. Этот блик был нестерпимо ярким, слепящим. Но мне было очень покойно и уютно в тепле моего нового дома.
    Через некоторое время у меня появилась младшая сестрёнка, рождение которой я воспринял очень враждебно и заявил отцу с матерью, что утоплюсь.
    -- Где же ты утопишься, мой дорогой сыночек? - целуя, спросила меня мама.
    -- Где-где, - недолго думая, ответил я, - пойду, найду речку и утоплюсь!
    Квартира, которую нам выделили представляла собой половину одноэтажного дома, а вторую половину занимала семья начальника "Облрыбакколхозсоюза", непосредственного руководителя отца. Отопление было дровяное. Плита находилась в помещении кухни, равной по площади каждой из комнат. Кроме непосредственно плоской плиты, на которой находились конфорки для приготовления еды, топка грела два высоких (во всю высоту стен) кирпичных обогревателя, выходивших в гостиную и спальню. По замыслу проектировщика так должна была обогреваться вся квартира. Но это была теория. А на практике тепла обогревателей хватало лишь на то, чтобы нагреть ладони того, кто их к нему прислонит. Нам приходилось укрываться чем-нибудь тяжёлым (например, зимними пальто), чтобы получить ощущение теплоты и защищённости. Спали, как правило, в той позе, в которой ложились в постель, потому что повернуться под таким тяжёлым одеялом практически не было возможности. С дровами были постоянные проблемы. За ними надо было ездить в лес и выбирать такие дрова, которые была возможность потом распилить и расколоть. Отец для выполнения этой задачи абсолютно не годился и привозил такие колбаны и коряги, которые потом сам же не мог расколоть. Поэтому мама сняла его с этой роли и занималась дровами сама - и ездила в лес, и нанимала таких пильщиков, которые не снимали с нашей семьи последние штаны.
    Но что было особенно примечательным в новой квартире, так это то, что ещё до нашего въезда в неё, туда привезли и установили прекрасное пианино "Красный Октябрь", которому было суждено сыграть важную роль в жизни всей нашей семьи. Отец в свободную минуту садился за инструмент и самозабвенно погружался в собственный мир гармонии и красоты. Не могло это не отразиться положительным образом и на нас, его детях. Я с детства привык к клавишам, играя практически всё, что слышал, по слуху, а моя сестра стала профессиональным музыкантом, закончив на Камчатке музыкальную школу-семилетку, потом (с "красным" дипломом) Краснодарское музыкальное училище и Саратовскую консерваторию.
    Глава 4-я. Отец (окончание)

    Отец сам занимался инструментом, настраивая его по свистку-камертону, издававшему эталонный звук. Ключ для настройки ему сделали в какой-то мастерской. Он не был в достаточной степени закален и потому со временем дал слабину, что очень мешало вращать колки. Но отец работал с этим ключом всю жизнь, и после его кончины я обнаружил ключ в вещах отца. Но пользоваться им так, как это делал отец, я так и не научился. Хотя и у меня неплохой музыкальный слух, но не абсолютный, какой был у моего отца. Мы с сестрой часто баловались, устраивая нашему отцу экзамен на узнавание какой-нибудь ноты: пока отец обедал в кухне, мы убегали в гостиную и ударяли по клавише.
    -- Какая нота?
    -- Си-бемоль третьей октавы.
    Я не помню случая, чтобы он хоть немного ошибся.
    Но всё-таки основной работой отца была и оставалась бухгалтерия. И теперь-то в России кадры никудышные, многие "грешат" пристрастием к спиртному, а в ту пору где было взять для только что организованных колхозов настоящих, грамотных счётных работников? А отчитываться надо было грамотно и в срок! Отцу приходилось выезжать в командировки в многочисленные, разбросанные на большой территории рыболовецкие колхозы и, практически, подменять собой незадачливых работников. А потом на базе этого материала делать сводный баланс по области и ехать сдавать его в Москву. Как ни странно, он с этим успешно справлялся! Надо учесть, что времена были тоже не из лёгких. Многие писали доносы на сослуживцев, на основании которых людей ни за что, ни про что могли посадить в тюрьму или лагерь. Я помню знакомых моих родителей, которые вдруг внезапно исчезали из поля нашего зрения и объявлялись через несколько лет похудевшими и до неузнаваемости изменившимися. Из средств информации у нас в доме была лишь чёрная "тарелка"-репродуктор, под которую мы засыпали и просыпались. Шла война, но отца в армию не брали, так как у него была бронь работника одной из важнейших (пищевых) отраслей народного хозяйства. Помню, как родители вполголоса беседовали о положении на фронтах, шуршали страницами английского газетного издания "Британский союзник", издававшегося на русском языке. Так незаметно пришла и победа. Мы жили далеко на востоке, и военные действия отстояли от нас на тысячи километров. Только война с Японией заставила почувствовать её близость заклеенными окнами и колоннами пленных японцев на улицах города. После окончания войны для моих родителей пришла пора подумать о переезде на "материк".
     

    []

    Символ Баку "Девичья башня"

    		 В 1946-м году отец перевёз нас с мамой в Баку, а сам вернулся в Петропавловск и посылал оттуда продуктовые посылки. Он не верил, что мы сумеем обосноваться в Баку и не хотел терять обжитое место на севере. Так и получилось. Я проучился год в третьем классе бакинской школы номер 164, где мне выбили передний зуб в одной из драк. А сестра ходила в детский садик. После этого мы, как и предполагал отец, вернулись на Камчатку, где я пошёл в 4-й, а моя сестра в 1-й классы. В материальном отношении жить в Петропавловске было легче, чем в Баку, где у нас не было ни кола, ни двора. Родители оба работали, а мы с сестрой были предоставлены сами себе. Сотрудники отца продолжали кляузничать на сослуживцев, что порой заканчивалось для многих из них тюремными нарами. Так начальник планового отдела по фамилии Гельвидес (с немецкого - "жёлтый, как ЭТО") написал в стенную газету заметку про бухгалтерию под названием "Тишь да гладь", что повергло моих родителей в настоящую панику. Если бы статья с таким названием появилась бы в городской газете, это бы точно закончилось тюрьмой. Но, слава богу, всё обошлось. Спустя несколько лет после окончания войны в Петропавловск приехала семья Израиля Григорьевича Хейфеца, профессионального скрипача из Одессы, и у моих родителей возникла мысль учить меня и мою сестру музыке.
    Усилиями Израиля Григорьевича и моего отца в Петропавловске открылась семилетняя музыкальная школа, которая существует и по сей день. Теорию музыки и гармонию в этой школе взялся преподавать мой отец, имевший, как ни странно, в этой области солидные познания, хотя никогда этому не обучался. Вот что такое тяга к знаниям и умение работать с книгой - всему этому отец обучился самостоятельно. Мы с сестрой сразу же поступили в музыкальную школу. Сестра на фортепианное отделение, а я - на скрипичное. Израиль Григорьевич привёз из Одессы ручной работы прекрасную скрипку, мне её купили, я помню, за 500 рублей. Он же (И.Г.) стал моим учителем. А моей сестре преподавала Елизавета Борисовна Берман, жена главврача местного роддома, профессиональная пианистка. А, так как фортепиано - обязательный предмет и для скрипачей, то учила она играть на пианино и меня. Я к тому времени уже сам научился играть по слуху (кое-что в части аккордов показал мне отец) и мог "изобразить" любую мелодию. Моя учёба у Елизаветы Борисовны заключалась в том, что я с её помощью разбирал по нотам какую-нибудь пьесу, запоминал её, и дальше мне ноты уже не требовались - я "шпарил" всё по памяти! Любому ясно, что от такой учёбы не было никакого проку. Учительница сердилась, делала мне замечания, пыталась поставить нюансировку, и у неё ничего не получалось, так как я даже не мог показать по нотам где я играю. "Сачковал" я и по своему основному предмету - скрипке. Израиль Григорьевич был человек крутой, заставлял меня играть одно и то же по нескольку раз. А я упрямо продолжал специально ошибаться в тех же самых местах. Учёба превращалась в пытку. Тем не менее, я был перспективным учеником и однажды даже играл по радио. Но нежелание учиться победило. В один прекрасный момент я заявил своему преподавателю, что больше он меня не увидит, и ушёл. Скрипку продали за те же деньги. Тем не менее, Израиль Григорьевич и Елизавета Борисовна оставались большими друзьями моих родителей, часто у нас бывали, музицировали. А мой отец вместе с Израилем Григорьевичем организовали в Петропавловске ряд просветительских лекций-концертов с участием воинского духового оркестра, местных музыкантов и певцов. Оркестровку всех классических произведений, почти не подходя к инструменту, а сидя за обычным столом, написал мой обладавший абсолютным музыкальным слухом отец. Лекции имели шумный успех в нашем далеком провинциальном городке. А моя сестра стала первой выпускницей Петропавловской музыкальной школы, а после этого, как я уже писал, с "красным" дипломом окончила Краснодарское музыкальное училище и Саратовскую консерваторию. Музыка стала её профессией. Она по распределению попала на работу в Тульскую областную филармонию, потом уехала в Сочи, а все последние годы работала преподавателем-концертмейстером при оперной студии Бакинской консерватории. Многие из её учеников сегодня работают в оперных театрах Европы и Америки, многие становились призёрами престижных музыкальных конкурсов и фестивалей. Во время обучения в Саратовской консерватории её профессор по фамилии, кажется, Гольдфедер, предложил моей сестре готовиться к участию в международном конкурсе имени Чайковского (тогда это был 2-й конкурс имени Петра Ильича, на 1-м блестящую победу одержал американец Вэн Клайберн).
     

    []

    Папа. Здесь ему 40 лет

    []

    Тётя Ася (старшая сестра отца)
    Мои родители были компанейскими людьми. Гостей всегда был полон дом, мама старалась, чтобы стол (или даже столы, так как их ставили несколько) ломились от яств. Так что детство протекало нескучно и без особенных проблем. Отец беспрекословно поддерживал во всём маму. Прилично зарабатывая, он старался помогать сестре и матери, а мама - своим сёстрам и находившемуся в заключении отцу. Вся ориентировка строилась в расчёте на мою школу: когда закончу учёбу, будет видно, что делать дальше. И вот он наступил, долгожданный день окончания мною школы-десятилетки. День последнего экзамена совпал с днём вручения аттестата зрелости, выпускного школьного бала и явился последним днём нашего пребывания в городе Петропавловске-Камчатском, так как уже в пять часов утра на материк отправлялся пароход. Уезжали мы всей семьёй. Где я буду поступать в институт, никто не знал. Решили для начала разведать как и что в Москве. Добрались до столицы, остановились у бабушки (матери отца) и тёти Аси и побежали по институтам. Бегали недолго, так как оказалось, что в технических вузах общежитие иногородним предоставлялось только с 3-го курса. Что было делать? Я был нацелен только на техническую специальность - все остальные казались мне в ту пору недостойными мужчины. Решили ехать в Баку, где был политехнический институт.
     

    []

    Говорят, Баку похож на Неаполь

    		 Я благополучно поступил туда на специальность "Автомобили", о которой по-мальчишески давно мечтал. Сестра пошла в 8-й класс бакинской школы. Но жить вчетвером в малюсенькой 12-метровой комнатке было просто невыносимо. К тому же, я внезапно заболел и слёг в постель с диагнозом "Туберкулёз кишечных желёз" (впоследствии он не подтвердился, когда подошла пора получать приписное свидетельство призывника в армию. Так что я до сих пор не знаю, что же у меня была за болезнь). Учёбу я не забрасывал, чертежи и задания по начертательной геометрии мой сосед Виктор Таран, обучавшийся в нашем же институте на соседнем факультете ("Гидромелиорация") на выпускном курсе, относил в институт и сдавал за меня. Так что с зачётами у меня всё было в норме, к экзаменам меня допустили, я их все сдал и даже получал всё время стипендию. Болезнь не повлияла даже на получение мною в конце курса учёбы в институте диплома с отличием.
    Отец понимал, что надо что-то решать с жильём. В Баку перспектив не было, и он решил ехать в Ригу. Там ему удалось приобрести за приемлемую для нашей семьи цену комнату в коммунальной квартире в центральной части города, на улице Лачплеша. В ту пору мало у кого были отдельные квартиры, и 25-метровая комната в центре Риги на троих (я - не в счёт) казалась неплохим приобретением. Так мои близкие уехали, а я остался один в чужом для меня городе. В Риге сестра окончила среднюю школу, родители оба нашли работу и получили возможность мне посылать какие-то крохи на съём жилья и пропитание. Это было непросто. Тем не менее, я успешно учился - получить даже четвёрку значило для меня лишиться четверти стипендии, что значительно подрывало мои материальные основы (отличники получали больше на 25 процентов). Так что мой "красный" диплом имеет меркантильную основу. Отец и в Риге работал по финансовой части, и в Баку, куда вся семья переехала, когда я заканчивал 5-й курс (обменяли квартиру), - тоже, в качестве бухгалтера-ревизора. Когда сестра поступила в Краснодарское музыкальное училище, он поехал к ней в Краснодар - помогать в бытовом плане. К концу жизни отец полностью отрешился от каких-то личных планов и отдал себя всего служению семье - ходил на базар, убирал, стирал. Видимо, даром это для него не проходило. В частности, выяснилось, что он на ногах перенёс инфаркт. Но он никогда ни на что не жаловался. Когда он заболел злокачественным белокровием (лейкемия), он воспринял это как досадную помеху своим близким, так как, уходя из жизни, он лишал их своей максимальной (заработанной на Крайнем Севере) пенсии. А то место, которое он занимал в их жизни, он считал настолько малозначащим и ничтожным, что никогда не придавал этому никакого значения. Похоронен отец на старом еврейском кладбище Баку.
    Глава 5-я. Мама
    О предках моей мамы известно только то, что это были обедневшие крестьяне из не то Рязанской, не то Пензенской губерний, сорванные с насиженных мест голодом и отправившиеся на юг в поисках работы и куска хлеба. В Баку им удалось добыть и то, и другое, и они, в конце концов, превратились в коренных жителей новых мест. У моей бабушки Анастасии и до, и после моей будущей мамы были дети, но выжили только трое: дочери Вера, Надежда и Любовь (в том числе, Люба и Вера от другого отца, о чём я уже писал). Мама росла самостоятельным ребёнком, потому что ею никто не занимался ни в части учёбы, ни в части образования. До всего приходилось доходить своим детским умишком. Позднее она вспоминала, как впервые увидела горевшую на дворе электрическую лампочку. Та поразила её своей красотой и яркостью. И вдруг (о, ужас!) стал накрапывать дождь. А малышка знала, что от этого тонкое стекло может лопнуть. Она стала прыгать и приговаривать: "Дождик идёт! Дождик идёт!..". Но взрослые не реагировали и не гасили свет. И... лампочка не лопнула! Ура! Это стало открытием.
     

    []

    1927 год. Здесь маме 17 лет

    		 Надо ли говорить о том, что никто не интересовался учёбой маленькой Нади да и вообще тем, где и чему она учится. Учится, и хорошо! Так она и решала сама, где ей учиться. Пошла даже на специальность по нефтедобыче, где полуграмотный рабочий читал "лекции" примерно такого содержания:
    "На промысл ест 3 красинавы и 2 мазутн лошаду. Сколка всиво лошад на промысл?" Всё-таки здравый смысл взял верх, и она окончила бухгалтерские курсы, избежав труда на нефтепромыслах. С моим будущим отцом, как я уже писал, она познакомилась в Бакинском тресте ресторанов и кафе. Они понравились друг другу, и когда в один из его очередных приездов в Баку он сделал ей предложение пожениться, она сразу же согласилась. Тем более, что поначалу они планировали жить и работать в Москве. То, что родственники отца враждебно отнеслись к русской невестке, было несовременно, времена были другие. Мама, конечно, была огорчена, но жить ей, теперь уже Либкинд Надежде Васильевне предстояло не с ними, а с отцом, которого она любила и уважала всю свою жизнь. Надо признать, что с такой фамилией жить в России было непросто, но моя мама была настоящим бойцом и до конца дней смело боролась со всякого рода антисемитами.
    Когда выяснилось, что жить в Москве негде, молодожёны поддались велению времени - решили ехать на Дальний Восток. И не куда-нибудь, а на самый крайний полуостров Камчатку. Они не представляли себе всей сложности поставленной перед собой задачи. Тем не менее, отправились в это не очень безопасное путешествие. Принцип был простой: люди живут, и мы не пропадём! А жизнь не баловала дарами. Поначалу было просто трудно из-за климатических условий, потом грянула война. Мама самоотверженно работала и в учреждении, и дома. Не было подходящей няни, не было ни в чём ни от кого помощи. При отсутствии дома (первое время) водопровода, надо было носить воду вёдрами из колонки, стирать, готовить еду, добывать дрова. Зимой, почти по пояс в снегу (а иногда даже на лыжах) она вывешивала сушиться бельё во дворе а потом, замёрзшее на морозе, тащила его в дом. Иногда простыни и другие вещи просто ломались как хрупкое стекло. И при всём при том надо было растить детей, воспитывать, проверять у них уроки. Частые пурги рвали электрические провода, заносили наш одноэтажный домик по самую крышу. Приходилось делать уроки при свечке. Мы всё это воспринимали как должное, не роптали - мы жили как все. И считали всё окружающее нормой. Хотя кое-кто счёл бы такое поведение в этих обстоятельствах подвигом.
    Главной чертой нашей мамы было самопожертвование. Отказывая себе во многом, она всю свою энергию, силы и саму жизнь посвящала нам, своим детям. Сколько я себя помню, мама всегда вставала чуть свет. Чтобы успеть растопить печь и приготовить еду на целый день. К тому времени, когда нам надо было вставать, в доме было тепло, на столе дымились вкусные горячие пышки или пироги, на плите дозревал обед, который ставился в духовку, и его даже не надо было днём подогревать - можно было сразу разливать по тарелкам.
     

    []

    Я и мама. Мне здесь 1 год и 3 месяца

    		 Впрочем, нам и этого делать было не нужно, так как мама прибегала в обеденный перерыв и нас кормила. Надо ли говорить о том, что время было тяжёлое, но мы этого никогда на себе не ощущали, так как нам всегда выделялись самые вкусные куски, покупались за любые деньги свежие фрукты и овощи. Надо сказать, что многие овощи мама выращивала на расположенном рядом с домом огороде. Ей приходилось прилагать для этого немало изобретательности и труда, если учесть суровый камчатский климат. Тем не менее, у нас была своя картошка, капуста (мама засаливала её на зиму целую большую бочку), редиска, зелёный лук, укроп, петрушка, репа. А вот огурцы и помидоры ей вырастить не удавалось - для этого был нужен парник, соорудить который наш отец был не в силах. Нам, своим детям, мама посвящала каждую свободную минуту. Утомившись за день, она всё свободное время, которого практически не было, старалась побыть с нами. Беседовала, рассказывала интересные истории и даже сочинённые ею сказки, в которых действовали выдуманные ею близкие нам герои.
    Помню, как в одной из сказок герои эти попали не то на Луну, не то на Марс и оказались в замкнутом пространстве, из которого не было выхода. Но безвыходных положений в маминых сказках не было - герои знали волшебные заклинания:
    - Ханчик гуторуну! - после этих слов все запоры отворялись.
    Когда я впоследствии напоминал маме о её изобретательности, она смеялась и говорила, что не помнит этого. И ещё один эпизод я припоминаю довольно характерный для нашей мамы. Зимой она сажала нас с сестрой на санки и таскала за собой, если надо было куда-то идти. Мы были уже довольно большие, и это, видимо делать было не очень легко.
     

    []

    Мама. Она всегда говорила, что ей 32 года...

    		 Как-то нам встретилась мамина подруга и поругала нас: "Как вам не стыдно! Такие здоровенные дылды, и заставляете вас таскать на санках. Вам самим пора маму на санках возить!". Но мама самоотверженно продолжила путь. Это была её главная черта - самоотверженность. Здоровье у неё никогда не было богатырским, но она трудилась всю жизнь, вкладывая в свою работу последние силы. Когда моя сестра родила сына Илью, то вскоре разошлась с мужем, а потом и вовсе уехала в другие города на работу. Вся работа по уходу за маленьким внуком (а был он тяжёлым, в буквальном смысле) легла на маму. Вырастила его фактически бабушка, а не мать. В это определение следует вложить и воспитание, и учёбу, и экипировку - всё ей приходилось тащить на своём горбу. И умерла она тоже, можно считать, на трудовом посту. Сделала как-то в один из ноябрьских вечеров 1986 года всю домашнюю работу, села смотреть телевизор, задремала, подперев голову рукой. И вдруг голова её упала на стол, и она скончалась. Блаженная смерть...
    Глава 6-я. Детство

    Родился я в недоброй памяти 1937 году, когда по всей стране прокатилась жесточайшая в истории СССР волна сталинских репрессий. Место моего рождения было не из лучших на земной тверди - Петропавловск-Камчатский. Здесь большую часть года либо мели снега, либо лили дожди, либо грунтовые улицы иссушались низко висящим над горизонтом солнцем и окутывались клубами пыли от проезжавших по ним машин. Осенью и весной улицы покрывались непролазной грязью, так что лучшим временем года была, пожалуй, зима. Из роддома меня принесли в бревенчатый барак, где у моих родителей была казённая комната. Спал я поначалу в ванночке, а днём меня выставляли на улицу, где в одну из зим я подхватил хронический бронхит. Младенчество в памяти моей, естественно, не оставило практически никаких следов. По рассказам мамы я рос болезненным хилым ребёнком и переболел всеми видами детских болезней, какие тогда существовали. Мама надо мной тряслась как над писаной торбой, то и дело пытаясь убедиться не помер ли я. Временами она меня даже будила, когда ей казалось, что я уж очень подозрительно тихо дышу. Отчётливо помню переезд в новую квартиру, о чём я выше упоминал. Этой квартире суждено было на долгие годы стать моим родным домом до той поры, когда детство кончилось и началась студенческая юность. Сюда же принесли и родившуюся примерно через 3 года после меня мою сестру Вету, ставшую моей верной подругой на весь детский период. Школа на меня поначалу произвела странное впечатление - я пришёл домой и заявил родителям, что нам сказали, чтобы мы больше не приходили. Родители, естественно, в этом усомнились, и я был водворён обратно в класс. Шёл 1944-й год.
     

    []

    Лыжи - лучший отдых!

    []

    Горы
    Учебников никаких практически не было, тетради родители делали из нарезанных полосками газет. Стоит ли удивляться тому, что успехов в учёбе у меня, как, впрочем, и у большинства учеников не было. Мама вспоминала, что у меня никак не получалось правильно написать цифру "2" - хвостик то совсем пропадал, то превращался в длинную вьющуюся ленту. Где-то завалялся табель за первый класс - большинство оценок тройки. Учёба меня не интересовала. Больше привлекала улица с её лыжами, коньками-снегурками - большая и любимейшая часть времени года ЗИМА. Напротив нас, через дорогу, жил местный начальник - председатель облисполкома. По меркам того времени это был чуть ли не самый главный на Камчатке человек. Во время войны он был представителем СССР по лендлизу в США и отвечал за поставки через Дальний Восток американской техники. Поэтому у него единственного на Камчатке был собственный "виллис", который он водил сам (это для меня делало его просто каким-то сказочным персонажем!). Однажды в пургу мы всей семьёй возвращались по льду Култучного озера домой из посёлка АКО. Мело так, что в шаге ничего было не разобрать. И вдруг сзади послышался звук автомобильного мотора и засветились яркие фары. Виллис остановился, и наш сосед любезно пригласил нас сесть в машину. Ехали, как в сказке! И, главное, доехали прямо до самого дома... За высоким забором жила эта семья, и все с благоговением смотрели краешком глаза в их сторону. У этого председателя была дочь, моя ровесница, поэтому я как-то раз был приглашён за забор с ней познакомиться и поиграть. Девочка меня поразила, во-первых, своей недоступностью и, как мне показалось, красотой. Я впервые в жизни влюбился. Впрочем, сейчас мне её не вспомнить. Зато помню её красный велосипед, на котором мне было позволено кататься. Так и не возьму в толк - то ли сама девочка меня привлекала, то ли её велосипед... Елизавета Борисовна Берман, преподавательница фортепиано тоже была вхожа в тот дом и давала уроки девочке. Я же не чурался пианино и без всякого стеснения играл хозяину всё, что мог (а мог я, действительно, всё, что слышал).Подвыпивший председатель облисполкома, указывая Елизавете Борисовне на меня, говорил: "Вот, Елизавета Борисовна, как надо играть! Вы можете научить мою дочь играть так, как играет этот мальчик? А то что прикажете - возить за нею вагон нот?.."
     

    []

    Клавиши рояля - моё увлечение с детских лет и до сей поры...

    		 Наш дом был двухквартирный. По соседству жила семья папиного начальника, председателя Камчатоблрыбакколхозсоюза Ливерия Гавриловича Горшкова. Его сын Артур (я звал его Арькой) был на год младше меня и стал моим товарищем на долгие годы. Вместе с ним лазали на близлежащую сопку и скатывались по противоположному склону, оказываясь километрах в пятнадцати от города. И потом бежали эти 15 км по прямой лыжне домой. Лезть на сопку приходилось долго - около часу, плюс сгон с горы и лыжный марафон. В общей сложности на всё это уходило почти полдня. Так что мы занимались этим, как правило, в воскресный день. Другим развлечением (уже домашним) была игра с сестрой в "дамуськи" или бумажные куклы, которые мы сами же и рисовали. Началось всё это с обычных бумажных карт. Короли, валеты и дамы (отсюда и название - "дамуськи") в наших руках оживали, говорили на разные голоса, затевали интриги и устраивали даже настоящие сражения.
    У наших "дамусек" был высший свет, балы, дуэли и настоящая армия с предводителями и обилием солдат. Устраивались настоящие баталии - мы качали стол и безжалостно рвали на кусочки падавших солдатиков. Проигравший король с семьёй и подданными попадал в плен и подвергался унижениям, а то и казни. Другой увлекательной темой детских игр были мушкетёры. Примерно в третьем классе я получил от отца подарок - роман Александра Дюма "Три мушкетёра". С чтением у меня проблем никогда не было, поэтому я буквально за несколько дней "проглотил" это занимательное чтиво. Оно меня буквально заворожило - сюжет сильно отличался от окружающей меня действительности. Я часами рассказывал содержание романа соседским мальчишкам, которые не имели ни возможности, ни желания читать нечто подобное. Мы делали из дощечек шпаги, распределяли роли и устраивали настоящие представления, разыгрывая на самодельной сцене отдельные эпизоды романа. А зрителями были наши родители и соседи. Не всё у нас ладилось. К примеру, ботфорты мы делали из газет - что из этого могло получиться? Но нам был интересен сам процесс, который поглощал нас без остатка. Я на правах главного режиссёра взял себе роль Атоса, графа Де ла-Фер. Арька был Арамисом, сын портового грузчика Вовка Ивин исполнял роль Портоса, а на роль главного, казалось бы, действующего лица Д'Артаньяна я пригласил не очень хорошо знакомого Витьку Сайкина. Сам не знаю почему, но роль Д'Артаньяна мне не очень нравилась, я больше всего ценил благородного и обойдённого судьбой Атоса.
    К тому же, и Вовка Сайкин меня не очень привлекал, а , скорее, отталкивал своей разнузданностью и наглостью. Вполне, впрочем, естественной. Помнится, играли мы как-то на крыше дровяного сарая. Дело было летом, было непривычно жарко и пыльно, а на ровной крыше сарая это скрадывалось. Все были в одних трусах. А какие были тогда у детей трусы? Сатиновые, или ситцевые. У девчонок они оттопыривались, так как конструкция была иная, чем у мальчишек. A у моей сестры Веты под оттопырившимися трусами было явно видно то, что у других девчонок и мальчишек было прикрыто. И вот подходит ко мне этот наглец Витька Сайкин и говорит: "Посмотри, какая у твоей Ветки п...а хорошая! Не то, что у моих сестёр Тайки и Ленки. Я пытался их е...ь, но не смог - у них п...ы очень маленькие. А у твоей Ветки - в самый раз. Спроси у неё - может быть, она мне даст?". Я ужасно разозлился и сказал, что если он ещё раз подойдёт ко мне с таким предложением, я с ним больше общаться не буду и отберу у него роль Д'Артаньяна. Впрочем, нравы улицы особой моралью в ту пору не отличались. То и дело мальчишки рассказывали о случаях, волновавших наше мальчишечье воображение. Например, брат Вовки-Портоса Витька Ивин поведал нам, что сестра Сашки Морозова Ленка отправилась с ватагой мальчишек 9-10 человек на сопку, они сняли с неё трусы и по очереди её "обработали".

    []

    Мушкетёры - детская мечта!

    		  
    И вон, ходит себе как ни в чём не бывало! Я не думаю, что эта история - нечто из ряда вон выходящее. Видимо, такое случается в любой деревеньке или маленьком городке России. Просто об этом не принято открыто говорить.
    Когда мне исполнилось 9 лет, мама предприняла попытку переехать жить в Баку вместе с нами, мною и Ветой. Вету устроили в детский сад, а я пошёл учиться в 3-й класс 164-й бакинской школы. Отец с нами не поехал и, на всякий случай, остался на Камчатке. Шёл 1946 год, жизнь в послевоенном Баку была очень дорогая, денег, которые присылал отец, ни на что не хватало. Учебников не было, они продавались на "чёрном" рынке по баснословным ценам. Например, хрестоматия для 3-го класса стоила 500 рублей. Но мне это не мешало - я мог легко читать с листа любой текст, и учительница приводила меня в пример остальному классу: "Смотрите, у Бори Либкинда книжки нет, а как он хорошо читает!" Нравы в школе царили дикие, хулиганьё устраивало потасовки почти на уроках. Усугублялось всё тем, что школа была мужская, в ту пору практиковали разделение по половому признаку. Я угодил ненароком в одну из свар, и мне выбили передний зуб. По бедности и обувь купить было не на что, я ходил на занятия в брезентовых тапочках (это в бакинские-то зимы, когда временами мостовые покрывались на неделю-другую снегом).
     

    []

    Угодить под эту штуку было в ту пору - пара пустяков...

    		 Мне было завидно, что мальчишки ездили до школы на подножках трамвая и лихо взбирались и спрыгивали с них на ходу. По дурости мне было невдомёк, что любое дело требует навыков и тренировки. Но охота пуще неволи - я решил тоже попробовать спрыгнуть с подножки трамвая на ходу. Помню только даже не сам прыжок, а свой лёгкий обморок после него: надо мной ярко-синее небо с плывущими по нему облаками, затихающий звук удалявшегося трамвая и фразу прохожего в свой адрес: "Вот дурак! Посмотрите на него - так руки-ноги дети и теряют!". Он был недалёк от истины. Что оставалось мне делать? Встал с мостовой и поплёлся, как побитая собачонка, домой. Осенью родители решили, что дальше так жить не имеет смысла - надо возвращаться на Камчатку, где у нас был свой угол и жить было сытнее. Так мы снова оказались на Дальнем Востоке. К началу занятий опоздали. Тем не менее, я пошёл в 4-й класс, а Вета - в первый. Учёба не вызывала у меня особого интереса, а вот Вета училась хорошо. Мне куда занятнее было после школы, сделав кое-как уроки, погружаться в мир книг или играть с сестрой в "дамуськи". Это напоминало знаменитую книгу "Кондуит и Швамбрания", о чём я, впрочем, узнал значительно позднее. А источником книг для меня была городская библиотека, где работала мать Вовки и Витьки Ивиных. Кстати, она стала невольной причиной некрасивой истории, в которой по её "милости" оказалась наша семья.
    Время было послевоенное, на Камчатке квартировали войска, участвовавшие в японской кампании. Были среди них и так называемые "рокоссовцы", люди с бандитским тюремным прошлым, которые на фронте обзавелись трофейным оружием как холодным, так и огнестрельным. И вот один из этих "рокоссовцев", как потом выяснилось, матрос с одного из торпедных катеров, увязался за мамашей Ивиных, возвращавшейся с работы, или ещё откуда-то (отца у Ивиных не было, так что мать распоряжалась собой как хотела). Не исключено, что она отозвалась на намёки моряка, а потом, испугавшись, сделала вид, что входит в наш дом и огородами ретировалась домой (они жили неподалёку). Моряк озверел и стал ломиться в нашу дверь, крича, что, мол, вот сейчас я вас всех перестреляю из автомата. Время было тревожное, впечатление было такое, что он стучит в дверь прикладом. Потом он вдребезги разнёс кухонное окно вместе с рамой и стал ломиться в гостиную. Для родителей создалась пиковая ситуация - надо было спасать детей, а то неизвестно, чем этот вооружённый, как думалось, маньяк ещё может "отличиться". Отец заложил дверь в спальню стулом, распахнул окно в огород, и мы все вместе в одном нижнем белье убежали в сторону 3-этажек (это были самые густонаселённые дома в ту пору) просить о помощи. В одной из квартир шла вечеринка, и мужчины охотно побежали вместе с отцом защищать наш кров. Моряка и след простыл. Как оказалось, его забрал случившийся неподалёку патруль. Оружия при нём не было, все свои безобразия он в пьяном виде творил при помощи булыжников, в обилии валявшихся на нашей улице. В общей сложности он поломал две оконные рамы вместе со стёклами, перебил и перепачкал всю посуду, разбил крышку пианино. Видимо, во время своих "подвигов" он порезался осколками стекла, так как клавиши пианино были перепачканы кровью. У входа в дом матрос обронил свою бескозырку, которую нашёл утром пришедший извиняться его командир. Только извиняться он пришёл не к нам, а к Горшковым, нашим соседям. И Арькин отец Ливерий Гаврилович сказал ему, что у него нет к флоту никаких претензий. Катер тут же снялся с якоря и ушёл в море вместе с надебоширившим членом своей команды.
     

    []

    Школа - место не то, чтобы ненавистное, но уж определённо равнодушное

    		Учёба в школе мне ничем особенным не запомнилась. Она слишком мало меня интересовала. В памяти лишь зимние впечатления - "чёрные" пурги, когда путь до школы занимал очень много времени, приходилось блуждать в снежном плену почти полчаса и казалось, что дороге нет конца. Школ тогда было мало, поэтому дети шли в школу издалека и некоторые в сильную пургу не рисковали выходить из дому. Так что нередко в классе оказывалось меньше половины состава. Я почти всегда приходил, пурга меня не останавливала. Но вообще-то я обожал пропускать занятия, когда погода была хорошая. Научился обманывать маму тем, что у меня температура: опускал на мгновение в чайник градусник, а потом стряхивал до значения 37,7 или 38 градусов и ложился в постель. Мама ни разу не усомнилась. А мне нисколько не было стыдно этого жульничества. Даже сейчас я этому улыбаюсь, так как в последующей жизни у меня были куда более серьёзные прегрешения. Что касается увлечений, то самым сильным из них было, пожалуй, увлечение чтением книг, которые я брал в городской библиотеке. Мне разрешалось заходить в книгохранилище, и я листал все книги подряд, выбирая подходящую. Дома я эти книги буквально проглатывал за день-два и отправлялся в библиотеку за следующими. Идти до библиотеки было не близко - полчаса по пыльной дороге.
    Поэтому я частенько цеплялся за попутные бортовые машины и возле библиотеки спрыгивал на дорогу на ходу. Дело это было небезопасное. Однажды, возвращаясь домой я неудачно спрыгнул с машины (она как раз прибавила скорость), и я прокатился на животе по каменистому грунту, разодрав рубаху и в кровь разбив грудь и живот. Это послужило мне уроком - делать любое дело, предварительно хорошо подготовившись: я не учёл, что при таком прыжке надо сильно оттолкнуться назад...
    Хотелось бы сказать пару слов о пионерском лагере в селе Паратунка, обладавшим горячими минеральными ключами. Природа Камчатки отличается богатым растительным и животным миром. Объясняется это тем, что климат в районе Петропавловска довольно мягкий - сказывается влияние проходящего мимо побережья течения Куро-Сиво. Мы часто выезжали с родителями в лес за ягодами, которых возле города растёт великое множество. Особенно вкусна жимолость, из которой мама варила отличное варенье, по вкусу превосходящее знаменитое черносмородиновое. Однажды в одну из таких вылазок мне довелось видеть настоящего медведя, навестившего наше место стоянки, когда взрослые отправились по ягоды, а я случайно вернулся со своей кошёлкой.
     

    []

    Паратунка

    		 Итак, Паратунка. Проще всего было бы пересечь на катере Авачинскую бухту до находящейся от Петропавловска как раз напротив Тарьи, а там до Паратунки - рукой подать. Но отец арендовал на работе машину "Додж", и мы отправились туда вокруг Авачинской бухты, что заняло 6-7 часов времени. По лесному бездорожью ехать так далеко было мучительно долго. Тем более, что это было сопряжено с нервотрёпкой, так как "Додж", несмотря на высокую проходимость, постоянно застревал в грязи. Лагерь размещался в больших палатках. Мальчишки и девчонки жили, естественно, порознь, но купаться в минеральные источники ходили вместе. Вот это и запомнилось более всего.
    Но что наложило отпечаток на всю мою дальнейшую судьбу, так это случавшиеся довольно часто на Камчатке землетрясения и цунами. Первое из запомнившихся извержений одного из крупнейших в мире вулканов Ключевская сопка произошло ещё до нашего отъезда в Баку - году в 1945-м. Помню, как мы с родителями шли по льду озера Култучное, и полнеба занимал шлейф вулканического пепла, хотя сам вулкан находится от Петропавловска на расстоянии около 500 километров. Зрелище было грандиозное. Но страха не было.
    Я давно заметил, что если человек находится вместе со старшими, на кого можно переложить ответственность за происходящее, ему не страшно. Он ощущает себя под защитой этого старшего. К этому же периоду относятся первые ощущения землетрясений - кровать ходила ходуном, стены трещали, по крыше грохотали прокатывавшиеся по ней кирпичи развалившейся печной трубы. Но страшно не было, так как дома были родители и мы, дети, ощущали себя под их защитой. Хуже было 5 октября 1952 года, когда мы стали свидетелями разразившегося на Камчатке мощного цунами. Эпицентр толчка находился между Командорскими и Алеутскими островами в Тихом океане. Мы ощутили этот толчок и не обратили на него особенного внимания. А между тем американские радиостанции передали сообщение о возможности цунами. Вода отхлынула от берегов и сконцентрировалась в зоне эпицентра в виде гигантской волны, расходящейся кругами во все стороны. По рассказам очевидцев, высота волны была около 50-ти метров.

    []

    Ключевская сопка (художник Николай Ушаков)

    		  
    Самый сильный удар последовал по восточному побережью Камчатки и Курильских островов. По слухам, город Северо-Курильск и все рыбацкие посёлки Камчатской зоны затопления были мгновенно смыты в океан. Долгое время целые дома с сидящими на их крышах обезумевшими людьми находили плывущими в открытом море. Только в Северо-Курильске погибли 13 тысяч военнослужащих, не успевших укрыться на сопках. Появились беженцы. Одну супружескую пару приютили мои родители. Вот из их рассказов, мне кажется, я и получил первую информацию о бедствии. Подземные толчки долгое время не унимались. Мне было 15 лет, и у меня уже не было детской веры в защиту взрослых. Уроки в школе проходили в постоянной тревоге. Помню, как на уроке литературы мы вдруг почувствовали, что пол под нами ходит ходуном, и сильно раскачиваются лампы на потолке. Учительница не удосужилась как-то нас успокоить и организованно вывести наружу. Она просто пустилась в бегство из класса, а мы все - за ней. Куда бежать? А некуда! Разве что в туалет, который находился на пригорке возле школы - уж туда-то падающие стены, видимо, не достанут. Так и простояли на улице в течение часу. А дело-то было на Камчатке, где в октябре уже выпадает снег. Кое как набрались смелости войти внутрь здания и, взяв вещи и одежду, разбрестись по домам. Толчки продолжались ещё долго. Учителя, не в пример "литераторши", успокаивали нас как могли и даже шутили. Но мы были "не в своей тарелке" со взвинченными до предела нервами. Тогда-то и появились у меня на голове первые седые волосы...
    Между тем, учёба шла своим чередом. В нашем классе, как обычно в гарнизонных школах, наблюдалась частая сменяемость учащихся - родителей переводят на новое место службы, и дети начинают ходить в новую школу. Появилось несколько серьёзных ребят, которые подумывали уже ни много, ни мало - о вступительных экзаменах в институт (мы учились в девятом классе, и стояли на пороге выпуска из школы). Задавали учителям математики, физики и химии нелёгкие вопросы и просили задавать задания по учебникам внеклассных занятий, соревновались в решении сложных задач - в основном, по геометрии с применением тригонометрии. Меня это тоже каким-то образом подтянуло и заставило задуматься. Мы с Ветой "похоронили" в буквальном смысле своих "дамусек", в которые так ещё и не перестали играть, и договорились, что жизнь нас теперь настраивает на взрослый лад. Не знаю, как повернулась бы моя судьба, если бы не появление в нашем классе Юрки Рыжевнина и Вальки Плотникова. Я посерьёзнел и взялся за ум. Соответственно, поползли вверх и отметки по всем предметам. Детство внезапно закончилось. Хотелось бы сказать несколько слов о моём увлечении женским полом. При взгляде на какую-нибудь новую девочку я, опираясь на прочитанные книжки, тут же её романтизировал и влюблялся до беспамятства. Так же было и в школе - в каждом, по очереди, классе я бывал постоянно влюблён в какую-нибудь из учительниц. В 10-м классе это была Нинель Давыдовна, учительница английского языка. Онa приехалa к нам в школу вместе с мужем, тоже преподавателем английского языка, который преподавал в соседнем классе. Из-за увлечённости Нинель я воображал себе, что ненавижу её мужа. Особенно после того, как она забеременела. И эта моя ненависть внезапно материализовалась - муж Нинель вскоре бросил школу и сделался журналистом. А потом бросил и Нинель. Уже обучаясь в институте, через несколько лет я, читая "Известия", встретил его подпись под одним из материалов с Дальнего Востока - собственный корреспондент "Известий" во Владивостоке Павел Демидов...
    Глава 7-я. Институт
    Как я уже писал, родители к моему окончанию школы приурочили завершение своих дел на Камчатке и окончательный отъезд на материк. Со мной никто не заговаривал о моей будущей профессии, никто мне ничего не навязывал. Рассчитывали на мою сознательность и то, что я не выберу что-то несусветное. И я, собственно, заранее не планировал своего будущего: вот поеду поступать, тогда и решу. Но всё-таки я знал точно, что не должен идти по гуманитарной стезе, это не мужское занятие. Техника - вот моё призвание! Когда мы прибыли в Москву, я с родителями отправился первым долгом в технические вузы. Увы, меня там никто не ждал, общежитие студентам давали лишь с третьего курса, конкурс был 6-7 человек на место. Мы приуныли и принялись листать справочник для поступающих в вузы. К моему удивлению, в Баку тоже было немало интересных институтов, в том числе, технического профиля. Но это был родной город моей мамы и хотя бы на первую пору было куда приткнуться. На семейном совете решили: всё, едем в Баку, и нечего больше голову ломать над этой проблемой!
    В Баку мы остановились у младшей сестры мамы Веры, которая жила в двухкомнатной квартире их родителей с мужем Константином Николаевичем Аваловым и маленькой дочерью Танечкой. Несмотря на то, что мама как старшая сестра всю жизнь помогала ей и Любови (средняя сестра) материально и вообще по количеству членов семьи (четверо) имела право на большую площадь, нам выделили 12-метровую спальню. А Вера с мужем и дочкой продолжала жить в гостиной, 18-метровой. Котик (так его все называли) вёл себя вызывающе, Вера всё время нарывалась на скандал и однажды даже запустила в маму ножницами. Маме потребовались недюжинные усилия, чтобы удержать меня, - я был готов убить свою тётку за это и с тех пор стал называть Котика дьяволом, а Веру дьяволицей.
    Обойдя бакинские вузы, я остановил свой выбор на политехе, где было тогда 4 факультета - строительный, механический, гидромелиоративный и транспортный. На механическом факультете было 2 специальности: "технология машиностроения" и "автомобили". Я по мальчишеству остановил свой выбор на автомобильной специальности, хотя быть технологом машиностроения было бы, пожалуй, практичнее. Но меня манила романтика и перспектива освоить в будущем специальность шофёра и автомеханика. Сдавать надо было 6 экзаменов: две математики (устно и письменно), сочинение, физику, химию и иностранный язык. По физике и английскому я получил пятёрки, а остальные сдал на четвёрки - итого 26 баллов. А проходной был на нашу специальность 24, а на технологическую - 26, то есть я попал бы и туда, и туда.Надо признаться, что отвечал на экзаменах я довольно бойко, и преподаватели часто спрашивали меня, какую школу я окончил. Они ожидали, что в ответ я просто назову номер какой-нибудь бакинской школы. Но я говорил, что приехал из города Петропавловск-Камчатский, и это производило настоящий фурор.

    []

    Баксовет - одно из красивейших зданий Баку

    		  
     

    []

    Альмаматер - Политехнический институт

    		 К этому же периоду относится моё знакомство с Жанной Таран, соседской девочкой, учившейся в 9-м классе. Училась она очень хорошо, поэтому родители договорились с ней о репетиторстве для Веты по математике и физике, в которых моя сестра была очень слаба. Я знал математику неплохо, но совершенно не умел объяснять. А Жанна не только блестяще владела школьным курсом, но имела настоящий педагогический дар, что проявилось в дальнейшем на протяжении всей её жизни - она стала профессиональным преподавателем. Наше знакомство быстро переросло в дружбу, а впоследствии и в нечто большее. Все студенческие годы мы поддерживали самые тёплые отношения, ходили на танцевальные вечера или в кино. Обладавшая острым умом и чувством юмора, Жанна частенько подтрунивала надо мной, и моя спесь бывала причиной необдуманных поступков. Так однажды я в шутку сказал, что вот возьму и подстригусь "на лысину". Жанна тут же сказала: "А вот и не подстрижёшься! Спорим?" - "Спорим!". И подстригся "под ноль". Естественно, это была простая дурость - все надо мной смеялись...
    Надо сказать, что привлекало меня в Жанне и то, что она, как и я была еврейкой. И тоже не стопроцентной - папа её был украинцем. Но по еврейской Галахе и она, и её дети считаются евреями. Её родственники не были урождёнными бакинцами - бабушка, дедушка, папа и мама приехали в Баку в 30-х годах с Украины, спасаясь от голода.

    Дедушка и бабушка Жанны (и, естественно, её мама) жили в местечке Сумы Черниговской области. Их родным языком был идиш, на котором они продолжали разговаривать и в Баку. Поэтому Жанна и её старший брат Виктор свободно им владели. Жаннин брат имел восточную внешность, всю жизнь носил усы, и окружающие всегда принимали его за азербайджанца. Это явилось косвенной причиной такого комичного случая, который с ним произошёл однажды в вагоне электрички. Следует отметить, что семья жила небогато, поэтому Виктор рано начал работать. Туда-то он и ехал как-то поутру. Напротив него в вагоне сидели два пожилых еврея и беседовали на идиш, не подозревая о том, что кто-то ещё кроме них знает этот язык. В ту пору в Баку жило немало евреев, и идиш можно было услышать везде - и в трамваях, и в магазинах, и просто на улице. Антисемитизма в Баку никогда не было, не ощущал его на себе и я в студенческие годы, если не считать нескольких русских преподавателей.

    Итак, один из этих пожилых людей спрашивает другого:

    - Ну, что твоя Сарочка - так до сих пор и не вышла замуж?

    - А за кого сейчас её можно отдать? - отвечает другой. - Разве вот за такого "зверя"? - и указывает на Виктора. Тот, естественно не подаёт вида, что их разговор для него не секрет. Зато, когда поезд подошёл к его остановке, и ему подошла пора выходить, он обратился на чистейшем идиш к своим обалдевшим от неожиданности соседям и произнёс такую фразу:

    - Друзья, если ваша Сарочка такая же умная, как вы, ей не видать замужества, как своих ушей!..
     

    []

    Дедушка Жанны Хаим (Михаил)

    []

    Бабушка Жанны Хася
     

    []

    Жаннин папа Пётр

    []

    Жанна в возрасте 5 лет

     

    []

    Жанна

    		 Учиться было непросто, особенно мне не давался математический анализ и вообще высшая математика. С иностранным языком получился казус - я сдавал английский, а его на нашем потоке не оказалось. Пришлось с нуля приступать к немецкому, который мне поначалу очень не понравился. Но потом я привык и учился лучше, чем те, кто в школе учил немецкий. Теперь я имею представление об этом языке и могу со словарём разобраться с любым текстом. Особую симпатию вызывал у меня такой предмет, как начертательная геометрия и всё, связанное с черчением. Я с упоением рисовал всё, что требовалось и с блеском сдал экзамен за первый семестр. С остальными экзаменами было сложнее, так как я на первом семестре обучения слёг с диагнозом "мезоаденит кишечника" или туберкулёз кишечных желёз. Позднее он не подтвердился, и мне выдали приписное свидетельство призывника, подтверждающее мою пригодность к военной службе. Экзамены за первый семестр я сдал без "хвостов", хотя на сдачу высшей математики мне пришлось делать два захода. Впрочем, это не помешало мне по окончании института получить "красный" диплом.
    Родителям было не по душе жить в таких стеснённых условиях, в которых мы оказались. Они попытались купить что-нибудь поприличнее (кое-какие сбережения у них после Камчатки были). Но в Баку цены были абсолютно неприемлемые.Поэтому отец отправился в Ригу, где ему с помощью маклера удалось приобрести 25-метровую комнату в центре города. Но как быть со мной? Я к тому времени сдал благополучно экзамены за 2-й семестр и получил с большим трудом справку о своих оценках за период обучения. Это было почти равнозначно отчислению (так относились к выдаче справке в деканате и учебной части). Но мы надеялись, что мне удастся устроиться в какой-нибудь вуз в Риге.

     
     

    []

    Рига

    		 Надеждам было не суждено оправдаться. Из имевшихся в рижских вузах специальностей ближе всего по профилю к моей была специальность "механизация сельского хозяйства" в сельскохозяйственной академии. Там мне заявили, что не признают полученных мною оценок за первый курс в каком-то там Азербайджане и предложили сдавать вступительные экзамены на общих основаниях. Это был удар. Мне купили билет на самолёт и отправили в Баку, где у меня не было ни кола, ни двора и вдобавок я не был уверен, что меня вообще не отчислили из института. Мама снабдила меня письмом к своему дяде Косте Кутукову (брату деда), в котором просила приютить меня на время, пока я не подыщу себе съёмное жильё. В моём распоряжении был и адрес маминой подруги Клавы Равжаевой, на всякий случай. Этот случай сразу же пригодился, так как дедушка Костя по прочтении маминого письма тут же указал мне на дверь.Так я очутился у Клавдии Петровны и её безумного брата Володи, у которого была белая горячка. Я этого выдержать не мог и переселился к бабуле-соседке, обещавшей меня ещё и кормить за небольшое вознаграждение. Это мне показалось немаловажным, так как я был маменькиным сынком и готовить ничего не умел.
    В институте меня, как ни странно, приняли хорошо, не помнили, как я с наглым видом (думая, что больше здесь учиться не буду) добивался справки о сданных экзаменах.
    Питание у бабули длилось недолго - я не мог переносить её приторной готовки и вынужден был от неё отказаться. Приобрёл судки (набор разнокалиберных кастрюлек) и стал ходить за обедами в столовую Баксовета (благо, жил неподалёку). С завтраками и ужинами каким-то образом обходился сам. Постепенно научился готовить различные каши, а по вечерам пил чай с бутербродом. Тем временем, учёба в институте шла своим чередом. Я занимался добросовестно, по выходным дням ходил в библиотеки и, сам того не замечая, превратился в круглого отличника, что давало дополнительно 25% к стипендии. Бабка моя оказалась сектанткой, к ней то и дело приезжали какие-то сёстры по вере. Мне, комсомольцу, это было не по нутру, и я решил переехать на другую квартиру. За время учёбы я сменил их немало. Но на результатах учебного процесса это не отражалось. После очередной экзаменационной сессии я посылал родителям короткую телеграмму: "Экзамены сдал как всегда". Это означало, что все оценки отличные. На летние каникулы я летал в гости в Ригу. Вета, тем временем, закончила рижскую среднюю школу, и родители задумались о том, где ей дальше учиться.
    Решили поменять рижскую квартиру на бакинскую. Так и сделали. Так что вторую половину 5-го курса я жил не на съёмной квартире, а дома. Наконец, пришла пора защиты диплома, с чем я успешно справился и получил диплом с отличием. Но на руки его не выдали, так как в ту пору действовало правило высылать диплом по месту распределения - не все являлись туда, куда их распределяли. А с распределением я тоже поступил нестандартно. Больше всего я боялся, что меня пошлют в какой-нибудь азербайджанский район и написал в министерство высшего образования заявление с просьбой распределить меня в город Норильск Красноярского края. Ответ пришёл незамедлительно. Мне ответили, что моим распределением займётся азербайджанское министерство и пошлёт меня туда, куда посчитает нужным. Это было ужасно! Я не нашёл ничего лучшего, как переправить копию этого ответа в редакцию газеты "Комсомольская правда" с возмущённым примечанием, что я прошусь не на южный берег Крыма, а в Сибирь. Через некоторое время газета мне сообщила, что моё письмо направлено в министерство высшего образования СССР, откуда я и получу ответ. Круг замкнулся. Вета, тем временем, с блеском сдала экзамены в Краснодарское музыкальное училище и начала свой краснодарский цикл жизни. Жила она у переехавших в Краснодар Веры с Котиком. Периодически на помощь ей отправлялся на месяц-другой наш отец. Училась она очень хорошо, закончила училище с отличием, что давало ей возможность поступления в консерваторию, но об этом я расскажу позднее.

    []

    Бакинская бухта

    		  
    Глава 8-я. Норильск
    Когда в институт пришёл список распределения молодых специалистов, в нём неожиданно оказалось два места в Норильск, заполярный город Восточной Сибири с горно-металлургическим комбинатом. Дело в том, что писать письмо в "Комсомольскую правду" я уговорил ещё одного студента нашей группы - Валентина Тиевского. И нам по нашей просьбе выделили-таки два места. Когда же надо было подписываться под этим распределением, то кроме меня желающих ехать в Сибирь не нашлось - Тиевского не отпускали родители. Кстати, я, в связи со своим отличным дипломом, мог бы выбрать себе любое место, в том числе в России. Но я решил остаться верным принятому ранее решению и подписался под Норильском. Кстати, Тиевский в последний момент тоже согласился ехать туда. Но его родители поставили перед ним условие - предварительно жениться. Он женился на девочке только что окончившей школу.
    Было одно обстоятельство, которое серьёзно заботило меня перед тем, как отправиться навстречу своей судьбе - моя уж слишком еврейская фамилия. Моя мама работала главным бухгалтером в ХОЗУ МВД Азербайджана и имела прямой выход на республиканского министра внутренних дел. Это помогло ей обратиться к нему с просьбой избавить меня от этой обузы. Министр внимательно отнёсся к просьбе своей подчинённой, сказав: "Пусть напишет заявление о том, что, дескать, в роду моей матери нет мужчин, поэтому для сохранения рода прошу присвоить мне её фамилию". Это было незамедлительно сделано, и я из Либкинда превратился в Кутукова. Уверен, что это во многом облегчило мне проживание в антисемитской России, так же, как, впрочем, и моим будущим детям. Отцу такой поворот событий был явно не по нутру, но он ничего мне не сказал, так как знал, что в каком-то смысле я прав. Но одновременно такая капитулянтская позиция с моей стороны его и не могла не огорчать. Впрочем, не все люди обладают достаточной смелостью, чтобы отстаивать свои еврейские права. К ним принадлежал и я. Переехав к концу своей жизни в Израиль, я немедленно вернул себе свою настоящую фамилию. Но это уже было, как говорит азербайджанская пословица, "после свадьбы барабан"...
     

    []

    Енисей, величественный и могучий

    		 Я уговорил Тиевского ехать в Норильск поездом и теплоходом (по Енисею), так как в нашей жизни больше такая оказия вряд ли представится. И не торопиться к месту работы - в любом случае успеем, а после института надо как следует отдохнуть - никто не знает, что нас ждёт впереди. Так что я вместе со своей средней тётей Любой, её мужем Львом Владимировичем Гостхоржевичем и дочерьми Лялей и Таней поехал на 3 недели в Кисловодск, где хорошо провёл время, много купался и загорал. Потом, по приезде в Норильск, меня в общежитии спрашивали: "Где это ты так загорел? В отпуске был?". В Норильске все выглядели, как бледные поганки - ни тени загара за короткое северное лето. Поездка на поезде Баку-Москва и Москва-Красноярск ничем особенным не запомнилась. Зато путешествие на теплоходе Красноярск-Дудинка произвело неизгладимое впечатление. Красота сибирской тайги, постепенно редеющей по мере продвижения на север буквально завораживала.
    Я много времени проводил на палубе, любуясь красотами проплывающих мимо берегов. Была на теплоходе и кают-компания, где стояло чешское пианино. Я подолгу сиживал за инструментом, отводя душу. Тиевские всё время уединялись в своей каюте, почти не бывая со мной - их можно было понять: медовый месяц. Наконец, мы прибыли в Дудинку. Дальше предстояла пересадка на самую северную в мире железную дорогу Дудинка-Норильск. Вагоны были старые, но колея широкая, поэтому уже через полтора года, когда мне довелось снова ехать "железкой" в Дудинку, я прокатился туда в самом современном купейном вагоне с локомотивом на электрической тяге. А пока мы с интересом наблюдали за меняющимся за окном пейзажем - простирающейся за окном бескрайней тундрой. К концу пути тундра вдруг сменилась высоченными горами. Это и была конечная цель нашего путешествия - Норильск. Наши с Тиевскими пути разошлись: им сразу же как семейной паре выделили комнату в бараке, а меня поселили в рабочее общежитие. Мне повезло - меня поселили в одну комнату с горными инженерами из Харьковского горного института, а не с простыми работягами. Их приехало пятеро, и они разместились в двух трехместных комнатах, где чужаком был только я один. Общежитие представляло собой 6-этажный корпус коридорного типа. В умывальник и душ надо было идти по коридору. Но там круглогодично была горячая и холодная вода, отопление работало отлично - мы постоянно открывали форточку, и было тепло. По утрам я просыпался рано и сразу же шёл в умывальную, где распахивал настежь форточку и делал зарядку, после которой умывался до пояса холодной водой. Это стало моим правилом на всё время пребывания в Норильске.

    []

    Я. Здесь мне 22 года

    []

    Мой верный "конь" МАЗ-525

    		  
    В направлении на работу, которое мне выдали в институте, было написано, что мне предстоит в начале трудовой деятельности трудиться на рабочей должности. В ЦАТК (Центральной автотранспортной конторе) комбината это подтвердили. Выдали рабочую робу, слесарные инструменты и присвоили квалификацию автослесаря 4-го разряда. Гараж, куда пришли мы с Тиевским, поразил нас своими размерами и обилием громадных, невиданных ранее машин. Нас прикрепили в качестве помощников к бригадиру Бурмаге, проинструктировали по технике безопасности и отправили валяться под машинами, об устройстве которых у нас было лишь самое общее представление. Когда распахивались огромные ворота, нас, валяющихся на полу в грязи и солидоле, обдавало потоками ледяного воздуха и окутывало клубами дизельного выхлопа. Казалось бы, всё это должно было вселять ужас. Отнюдь! Романтическое восприятие действительности, сознание того, что мы, комсомольцы, теперь работаем на передовом участке борьбы за светлое будущее страны лишь подстёгивало нашу прыть. Мы были по-настоящему счастливы, хотя даже теперь, по прошествии многих лет, мне делается страшновато и как-то не по себе от описываемых обстоятельств. Довольно быстро мне стало ясно, что становиться механиком (как было написано в направлении на работу) мне не только нельзя, но даже преступно. В институте мы крутили на стендах двигатели ГАЗ и ЗИЛ, ездить учились на допотопных ГАЗ-51, а дизелей - в глаза, как говорится, не видели. А тут приезжает с линии машина-махина МАЗ-525 и шофёр обращается к тебе с просьбой: "Ей, механик , мать твою, что-то у меня там где-то гремит, не пойму! Давай съездим, посмотри!" и уступает тебе место за штурвалом самосвала. Надо было что-то придумывать. И я решился. Написал на бумаге план, как я выразился, приобретения практических навыков и отправился к главному инженеру ЦАТК Юлию Григорьевичу Гершензону. "Вот, сказал я ему, моя программа по превращению молодого специалиста в настоящего автомеханика". Я думал, что он меня прогонит, но он выслушал меня очень внимательно и программу одобрил. На следующий день я приступил к работе в качестве слесаря-ремонтника в авторемонтном цеху ЦАТК. В соответствии с моей программой я должен был поработать по 2-3 месяца на всех постах разборки, дефектовки и сборки узлов ремонтируемых в цехе самосвалов, прощупать всё своими руками. А в завершение программы я запланировал работу шофёром на КрАЗе или МАЗе. И вот, когда я с увлечением был занят сборкой двигателя ЯАЗ-206, ко мне вдруг подошли работники администрации цеха и сказали, что меня ждут. Оказалось, что пришла корреспондент газеты "Заполярная правда" Людмила Слесаренко и намеревается взять у меня интервью. Я, конечно, стал отнекиваться, но потом всё-таки решил побеседовать с очаровавшей меня с первого взгляда корреспонденткой. Через день-два в "Заполярке" вышел "подвал", озаглавленный "Ты правильно поступил, Борис!" с моей фотографией у сборочного стенда. Главный инженер Юлий Гершензон при встрече спросил меня: "Ну, как она описала ваш римский профиль?.." Оказывается, это он пригласил корреспондента. Вообще отношения у меня с нашим главным инженером были очень тёплыми и, можно сказать, дружескими. Он не упускал случая рассказать, при случае, о моей инициативе: "Приятно, когда инженера не проведёшь на мякине! Скажут ему, к примеру, что что-то сделать нельзя. А он засучит рукава и сделает! Да так, что любо-дорого посмотреть!" Приехав из отпуска (из Одессы, между прочим), он встретил меня и, указывая на мою отросшую бороду, спросил: "Что это повергло вас в такой траур, молодой человек?" Я в тон ему ответил: "Ваше отсутствие, Юлий Григорьевич!"
     

    []

    Шапочка выглядела примерно так

    Как это со мной иногда случается, знакомство с очаровательной Люсей Слесаренко не прошло даром, а вылилось вот в такие строки:

    В далёком краю, где лютует мороз,

    Где ветер сибирский жжёт щёки до слёз,

    С глазами, лучащими свет и тепло,

    Ко мне в тёмной шапочке Солнце вошло.

    Одним только взмахом ресниц покорён,

    С тех пор безнадёжно в неё я влюблён.

    Она это знает, однако всегда

    Со мной холодна, как лесная вода...
    Так я проработал на большинстве рабочих мест в авторемонтном цехе около 8 месяцев и, наконец, оказался в одном из отсталых гаражей (Кайеркан, 30 километров от Норильска) за рулём 25-тонного самосвала. Это были самые захватывающие дни моей так называемой практики. Я полностью освоился, хорошо зарабатывал и чувствовал себя настоящим покорителем севера. К этому же периоду относятся и первые шаги в области журналистики. Под влиянием увлечённости Людой Слесаренко я начал писать в газету, познакомился с другими корреспондентами, ответственным секретарём редакции Борисом Руденко, который стал моим близким другом. Руководство ЦАТК было недовольно моими выступлениями в прессе, так как мои материалы были острыми и частенько задевали собственное начальство. Наконец, в один из приездов в Кайеркан Юлий Гершензон, встретив меня, сказал: "А не пора ли, молодой человек, и честь знать? Вы уже полностью выполнили свою программу приобретения практических навыков. Пора бы заняться тем, для чего вас сюда прислали - переходите-ка на работу сменным механиком!". И я перешёл. А что было делать! Работали мы посменно: 12 часов "в день", - 24 часа перерыв, 12 часов "в ночь" - 48 часов отдых. Выходных не предполагалось, праздников - тоже. Мы были связаны с предприятиями с непрерывным циклом производства. За то время, что я работал механиком, ни один из государственных праздников не попал на мои выходные дни - всё время я или был, или заступал на дежурство. Тем не менее у меня хватало времени и на учёбу (вечерний университет марксизма-ленинизма), и на культурный досуг (я был постоянным слушателем лекций по классической музыке, которые читали в Норильской музыкальной школе) и на концерты гастролёров (однажды я слушал Наума Штаркмана), и на спорт - я был активным участником лыжных вылазок на норильские сопки на настоящих, с железным кантом, горных лыжах. Иногда мы со знакомыми ребятами собирались у кого-нибудь дома, курили хорошие сигареты и слушали записи Булата Окуджавы. Мои заметки, корреспонденции и зарисовки в "Заполярной правде" создали мне имидж рабкора, мне даже выдали удостоверение внештатного корреспондента, которое до сих пор хранится у меня дома. Всё это было бы невозможным, если бы у меня не было мест в двух общежитиях - в Норильске и Кайеркане. Я ночевал то там, то там и повсюду успевал, так как в выходное время экономил на сне. Тем не менее, это не сказывалось на моём здоровье - за всё время пребывания в Норильске я лишь 2 дня отсутствовал на работе по больничному листу в связи с ушибом ноги при катании с горы на горных лыжах. И то - больничный был на 3 дня, но я вышел раньше на работу, так как была моя смена, и меня некому было заменить. В Кайеркане я жил в одной комнате с рабочим шахты, бригадиром проходчиков Владимиром Слюсарем, замечательным человеком, ставшим моим большим другом на долгие годы.

    []

    Володя Слюсарь (наши дни)

    		 Родился он в чеченском селении Семашки. Там прошло его детство. Окончив школу, он поступил в финансово-кредитный техникум и стал бухгалтером. Распределение получил в горное село своей родной республики. Всем известно, что в национальных республиках всё так называемое хозяйствование было построено на обмане государства. Каких только изощрённых способов ни изобретали! Но бухгалтер, главное действующее лицо по кредиту и финансам, не мог не быть в курсе этих махинаций. Володя в возрасте 17 лет вступил в партию и с энергией, достойной, возможно, лучшего применения, взялся за своих непосредственных начальников-чеченцев. Естественно, он их всех пересажал в тюрьму. От кровной мести его спас призыв в армию. Служил он далеко от родных мест - на Сахалине, куда не могла дотянуться вооружённая кинжалом рука чеченского мстителя. К концу службы в часть приехали вербовщики Норильского комбината, и Володя оказался в Норильске. "А! Нам позарез нужны бухгалтеры! - сказали ему в отделе кадров. - Пойдёшь работать по своей специальности?" Володя категорически отказался и потребовал, чтобы его направили в шахту. Простым проходчиком стволов. Кадровики долго не соглашались, но он настоял на своём. Через несколько месяцев он был уже бригадиром бригады коммунистического труда, и его показывали по краевому красноярскому телевидению. Всё бы хорошо, да случилась беда (это произошло уже после моего отъезда из Норильска, так что я расскажу об этом позднее). Пока же мы с ним делили двухместную комнату в кайерканском рабочем общежитии и не очень удивлялись тому, что поставленный с вечера на подоконник стакан с водой утром невозможно было оторвать из-за того, что он примёрз. "Хорошо! - говорили мы почти хором. - А ведь где-то сейчас люди купаются в тёплом море и едят мандарины с ананасами. И даже не подозревают, что мы здесь вместо них вкалываем на передовом рубеже коммунистического строительства!..." Между тем, работать в таком месте, как Норильск, определённый в 30-х годах как лагерная зона, было ох как несладко! Ремонтников из-за низкой тарифной сетки оплаты труда хронически не хватало. Гараж имел протяжённую форму с 18-ю воротами, которые зимой чуть ли не на половину высоты заносило снегом. Система отопления то и дело давала сбои - попросту замерзала, если вовремя не слить конденсат. Условия ремонта машин при отсутствии квалифицированных кадров и запасных частей были, как говорится, аховые.
    А между тем, карьер постоянно требовал на линию всё больше и больше самосвалов. А работа под 4-кубовыми экскаваторами постоянно вызывала трудовые конфликты из-за безобразного состояния подъездных путей, плохой работы карьерных бульдозеров. Шофёры, возмущённые условиями труда, останавливали машины и отказывались работать. Приходилось выезжать на какой-нибудь свободной машине в карьер и на месте разбираться с тамошним начальством. Однажды во время одной из таких поездок я едва не погиб. Было это во время ночного дежурства. Стояла ветреная погода при температуре -35 градусов и ветре 18 метров в секунду. Я взял машину водителя Калеухина марки ЗИЛ-164 с бензиновым мотором, которая днём развозила продовольствие по столовым и торговым точкам. Датчик наличия горючего был неисправен, и я точно не знал, сколько бензина в баке. Сунул в бак заводную ручку, и мне показалось, что бак не пустой. Над головой полыхало полярное сияние, перекидываясь с одной стороны неба на другую. Я проверил наличие масла и воды. Можно ехать! ЗИЛ бойко побежал по обледенелой дороге. Первые 20 минут всё шло хорошо, а потом двигатель чихнул и заглох. Я полез под капот, чтобы подкачать бензин ручкой бензонасоса. Ветер тут же сорвал с моей машины утеплительный чехол и унёс его в тундру. "Вот достанется мне утром от Калеухина!" - мелькнуло у меня в голове. Но дело было не в чехле. На ногах у меня были резиновые сапоги, а на руках брезентовые рукавицы, да и курточка, в которой я был на смене в гараже, мало подходила для такого мороза. Я стоял посреди дороги один на пустой дороге на полпути к карьеру, с остывающим мотором и вот-вот начинающим замерзать радиатором. Что делать? Попытался крутнуть двигатель ручкой. Он, естественно, не завёлся. Зато я начал коченеть от холода. Вдруг на горизонте замаячили качающиеся вверх-вниз автомобильные фары. Кто-то ехал, на моё счастье, в гараж. Через несколько минут возле меня остановился новенький 25-тонный самосвал, из вновь прибывших. Я нырнул в его тёплую кабину и только там пришёл в себя. Водитель Иван Букин не имел опыта работы на 25-тонке и встревожился, увидев, что прибор не показывает температуру масла. Я взглянул на манометр: "Что с тобой, Букин! Давление в норме, а это - главный показатель. На температуру можешь не обращать внимания. Но это хорошо, что ты приехал. Выручай! Трос есть?" - "Видел по пути сюда. Правда, уж больно здоровенный! Поехали, привезём!" Трос оказался чуть не в руку толщиной и метров 30 длиной. Но выхода не было - с трудом подцепили к буксировочному крюку МАЗа и отправились к моему ЗИЛу. На первых 25-ти метрах буксировки я включил скорость и зажигание, отпустил сцепление, и двигатель ЗИЛа завёлся. Как дать знать Букину, что я уже могу ехать сам? Я помигал фарами, - не заметил. Я безуспешно нажимал звуковую сигнальную кнопку, - никакой реакции. Тогда я сдуру решил тормознуть, чтобы Букин почувствовал рывок. На обледенелой-то дороге и при 300-сильном двигателе на МАЗе! Не успел я дотронуться до тормозной педали, как мою машину, как пёрышко, сбросило под откос. Дорога шла по насыпи высотой 2-3 метра, так что задние колёса ЗИЛа оказались внизу, а передние юзом тащились на тросу за буксировщиком. Я быстро сообразил, что ещё 10-15 метров, и машину перевернёт, вдавит кабину об откос внутрь, и мне конец! К тому же, Букин неотвратимо волочил меня по направлению к маячившей впереди опоре линии электропередач. Если рухнет опора, провода тут же замнутся, неминуем пожар, а посёлок и карьер останутся без электричества... Но тут Букин заметил, что за ним на дороге никого нет, остановил машину и вылез посмотреть, что случилось. На сей раз смерть меня миновала.
    Второй случай был не так опасен, как этот, но всё же достаточно неприятен. Не помню по какой причине, но мне приспичило опять побывать в карьере. Я взял на этот раз КрАЗ и поехал. Быстро управившись с делами, я беззаботно возвращался в гараж. Был конец смены, день, ярко светило солнце (дело было весной, полярная ночь давно закончилась, но выпавший накануне снег сильно слепил глаза). Впереди меня шёл самосвал той же марки. Дело было в конце смены. Работники карьера (особенно молодые женщины) любили возвращаться в посёлок на наших машинах. Так и на этот раз - КрАЗ впереди меня вдруг резко остановился для высадки пассажиров. Я нажал на педаль тормоза, но машина продолжала двигаться с прежней скоростью. Видимо, тормозные колодки обледенели. Я резко вывернул руль влево, чтобы избежать столновения и попытаться объехать впереди стоящую машину по обочине. Но обочины под снегом не оказалось - это был наметённый накануне сугроб. Мой КрАЗ левой стороной провалился туда и опрокинулся на крышу. Двигатель заглох. Я сидел на крыше кабины с сидением на голове и слышал, как булькают выливающиеся из радиатора и поддона мотора вода и масло. Вскоре подошёл возвращающийся из карьера бульдозер, и мы поставили КрАЗ на колёса. Но воду и масло пришлось везти из гаража...
    Как и везде в отдалённых местах, в нашей транспортной конторе запасных частей хронически не хватало, особенно для новых марок машин - 25-тонных самосвалов. Фонды были выбраны, но грузы, доставляемые северным морским путём, либо задерживались в дороге, либо сильно запаздывали. Кое-что изготавливал наш авторемонтный цех, но потребности превышали его возможности. Автопарк был на грани остановки. И вот нашему главному инженеру Юлию Гершензону пришла в голову идея использовать в этой ситуации меня. В номенклатуре я разбирался, опыт и знания, наконец, пришли. К тому же, я был внештатным корреспондентом норильской газеты "Заполярная правда" и комсомольцем. "Действуй через ЦК ВЛКСМ, - сказал мне Гершензон. - Подготовь письмо от норильского горкома комсомола, я договорюсь с секретарём, он подпишет..." Так я и сделал. В ЦК комсомола меня пропустили по комсомольскому билету, из Москвы позвонили в ЦК белорусского комсомола в Минск, куда я явился на следующий день, а из Минска - в Жодино, на автозавод. Так я стал "толкачом", добыв для родного комбината запасные части вне фондов. Пробыв в Минске и Жодино 2 недели, я каждый день отправлял Гершензону телеграммы с перечислением содержимого уходящих самолётами контейнеров с запасными частями. Вернувшись в Норильск, где наступил уже полярный день, я оказался перед необходимостью продлить срок командировки у главного инженера норильского комбината Владимира Ивановича Долгих (будущего члена Политбюро ЦК КПСС), с которым встретился лично. С тоской вспоминал места, где ночью не надо спать, заслоняясь от слепящих лучей полуночного солнца, и в столовых на обед можно взять не суп из рыбных консервов, а окрошку со свежими овощами и зелёным луком...
    Руководство комбината прилагало немало усилий, чтобы облегчить своим инженерно-техническим работникам продвигаться по научной линии, защищать диссертации и получать учёные степени. В частности, из различных вузов приглашались комиссии для приёма кандидатских экзаменов. К примеру, из московского института стали и сплавов в Норильск приехала комиссия для приёма кандидатского экзамена по иностранным языкам, а из томского политехнического института - по марксистской философии. Я некоторое время колебался: какой экзамен сдавать - по немецкому, который изучал в институте, или по английскому, который знал лишь в объёме школьного курса. Сдавать надо было по техническим журналам, содержание переводимых статей в которых надо было пересказать своими словами на иностранном языке. Всё-таки я выбрал английский. После экзамена подарил экзаменовавшей меня преподавательнице свою фотографию за рулём самосвала МАЗ-525, на обороте которой она своей рукой написала: "На экзамене по английскому языку лучшим проявил себя механик норильского гаража самосвалов Борис Кутуков" Так же на "отлично" сдал и экзамен по философии.
    В Норильск часто приезжали представители заводов-изготовителей как по рекламациям своей продукции, так и для изучения условий эксплуатации. Так я познакомился с шинниками из Ярославля. Расспросил о городе, об имеющихся в нём предприятиях, о возможности прописки и получения жилья. Пришёл к выводу, что стоит попробовать устроиться там на работу на моторный завод с перспективой поступления в аспирантуру, о которой давно мечтал. Срок моего договора с Норильским горно-металлургическим комбинатом подходил к концу. Можно было оформить отпуск за 3 года (примерно это составляло полгода ничегонеделания) с последующим увольнением - на севере такое было чем-то само собой разумеющимся. В Москву встречать меня приехали все - папа, мама, Вета и даже Жанна, с которой я переписывался все эти годы. Отец привёз даже купленный по моему заказу превосходный немецкий аккордеон Firotti на 96 басов (полнее, чем 80, но несколько меньше, чем полный 120-басовый). Я был в восторге. Мы с Жанной поехали на пару дней в Ярославль, где я побывал на моторном заводе и заручился поддержкой начальника экспериментального цеха и заместителя директора завода по кадрам о приёме меня после отпуска на работу инженером-испытателем в экспериментальный цех. Я сделал Жанне предложение, которое мы отметили в привокзальном буфете. После некоторых колебаний она ответила согласием. Потом мы вернулись в Москву и, так как время шло к осени и всем надо было на работу, все разъехались по своим местам жительства. С Жанной договорились, что распишемся, когда будет какая-то определённость. А тем временем я отправился в Железноводск, где "дикарём" рассчитывал привести в порядок свои внутренности после 3-х лет на Крайнем Севере.

    Глава 9-я. Ярославль
    Срок моего отпуска истекал в октябре. Но я решил не ждать его окончания и уже в сентябре приехал в Ярославль, чтобы приступить к работе в качестве инженера-испытателя экспериментального цеха моторного завода. Люди, с которыми я договаривался об устройстве на работу, меня вспомнили. С жильём, конечно, устроиться сразу не удалось. Мне сказали, что меня условно будут считать молодым специалистом, то есть человеком только что окончившим институт. Эта категория работников имела право на поселение в частном секторе, оплачивал проживание в котором завод. Мне предложили место в маленькой комнатке на Волжской набережной, которую мы снимали вместе с выпускником Московского автомеханического института (МАМИ) Валентином Ханиным. Он закончил литейный факультет и устроился на работу в один из литейных цехов завода. А родом он был из Калуги. Мы быстро нашли общий язык, сблизились, вместе утром вставали, делали зарядку на балконе, выходившем и нависавшем над рекой Волгой. Мне всё это казалось сказкой. Парки Ярославля в эту пору были устланы золотой листвой. В кафе "Молочная" всё казалось удивительно вкусным после скудного меню Норильска, где годами в столовой висел плакат: "Мясной бульон и слоёный пирожок - лучший завтрак, обед и ужин в условиях Заполярья!" Ханин балагурил и шутил везде, где бы мы ни находились, и мне это казалось верхом остроумия. Потом, когда я узнал его поближе, это впечатление несколько притупилось.
     

    []

    Я и Валентин Ханин

    		 Единственное, что меня удручало - это моя зарплата 110 рублей в месяц после норильских заработков. И всё-таки я не падал духом: "Ничего! Потом наверстаю! Вот дайте мне только войти в курс дел и поступить в аспирантуру!" Тем временем меня постепенно вводили в суть проводящихся в лаборатории доводки конструкции двигателей работ. Начальник лаборатории говорил мне: "У нас есть опыт работы с ребятами, пришедшими из эксплуатационных предприятий. Они почему-то считают, что при разного рода поломках двигателей, случающихся в процессе стендовых испытаний, самое главное - устранить поломку и пустить двигатель в строй. Зачастую даже скрывают то, что произошло. Это не оперативность работника, а просто настоящая беда, с которой надо бороться всеми доступными средствами. О поломке надо тут же известить, все поломанные детали тщательно исследовать даже с участием ведущих конструкторов вплоть до главного. А как же иначе! Ведь наша общая задача определить причины аварий и принять меры к исключению их в будущем даже не в масштабах завода, а в масштабах страны!"
    Это было для меня внове. Рабочий день 30-тысячного коллектива начинался с планёрки на главном конвейере, где главный инженер Евгений Артёмович Башинджагян собирал всех главных специалистов, чтобы поставить перед ними задачи в зависимости от ситуации на автозаводах и в целом по стране. На тот момент первоочередной задачей был массовый выход из строя тракторных дизелей ЯМЗ-238НБ, которые Ярославский моторный завод поставлял Кировскому тракторному заводу в Ленинграде. Лихорадило всё сельское хозяйство страны. Этот двигатель был новой разработкой ярославцев. Все считали причиной всех бед газовую турбину, форсирующую двигатель по мощности за счёт наддува. Прошу прощения у читателей за обилие технических терминов, но я не знаю, как без этих подробностей объяснить, чем мне с первых дней на заводе пришлось заниматься. Мне довелось оснастить двигатель измерительными датчиками для изучения температурных режимов клапанов, цилиндров, поршневых колец и гильз при работе в самых напряжённых по нагрузке условиях. Если бы опасения о перегреве подтвердились, мне следовало дать рекомендации по защите перегревающихся деталей методом металлокерамических покрытий. Это и стало темой моей кандидатской диссертации, утверждённой как Главным конструктором завода, так и Ярославским технологическим институтом, куда я поступил в аспирантуру. Моё поступление прошло довольно гладко после того, как я представил на кафедру двигателей внутреннего сгорания свой реферат, составленный с учётом опыта эксплуатации дизелей в Норильске, и сдал экзамен по теории ДВС (двигателей внутреннего сгорания), для чего мне пришлось повторить институтский курс, прочитанный нам, кажется, на 3-м курсе обучения. Работать над темой, столь важной не только для завода, но и для страны, было очень интересно. Мне на помощь придали ещё двух инженеров-испытателей, чтобы стендовые испытания шли круглосуточно. Когда цикл испытаний завершился, я засел за анализ результатов, которые оказались неожиданными для всех нас. Оказалось, что форсаж по мощности методом турбонаддува не влияет на тепловой режим деталей. В некоторых случаях они остаются даже более холодными, чем без наддува. То есть никакой керамики для их защиты не требуется. А, следовательно, моя тема лишена смысла. Позднее выяснилось, что повышенное нагарообразование, вызывающее заклинивание поршней в цилиндрах и обрыв клапанов, вызывалось плохой конструкцией масляного уплотнения вала турбины. После устранения этой причины дефекты двигателей прекратились. Зато стали "трещать" коленчатые валы 12-цилиндровых двигателей ЯМЗ-240, куда меня оперативно и перекинули. Как я уже писал, каждый день информация с главного конвейера завода и из эксплуатирующих организаций ставили перед коллективом конструкторов, испытателей и технологов всё новые и новые задачи. После испытания новой конструкции гасителя крутильных колебаний коленчатого вала, устранившего его дефект на 12-цилиндровых двигателях, пришла пора заняться выхлопными каналами головки цилиндров, которые стали давать трещины. Нет смысла подробно описывать все работы, которые мне довелось проводить в рамках своих должностных обязанностей инженера- испытателя. Всё это - рутина, и романтика всех этих занятий вовсе не является таковой. Разве что со стороны...
    Тем временем нам с Ханиным дали места в общежитии ИТР (инженерно-технических работников), расположенном на улице Автозаводской в микрорайоне Посёлок моторного завода. Теперь мы ходили на работу через вторую проходную. Было немного ближе, чем через центральную. Общежитие представляло собой две трёхкомнатных квартиры - одна на первом и вторая на пятом этажах пятиэтажного дома. Мы жили на пятом. У нас на двоих была отдельная комната. В проходной жили ещё трое молодых инженеров и ещё в одной - двое. В квартире на первом этаже жили ещё 7 человек. Мебель была казённая, скомплектованная по-казарменному: на каждого кровать с тумбочкой, в гостиной (проходной комнате) стоял обеденный стол, на кухне - маленький столик с парой стульев. Санузел представлял собой объединённые туалет с ванной. Вода была постоянно как горячая, так и холодная. В общем, жить можно. Мешало одно обстоятельство - с потолка постоянно капала вода, стекая по лампочке. Причину никто не мог объяснить. Предполагали, что во время строительства в железобетонной плите перекрытия скопилась вода, и вот теперь ей некуда деваться, кроме того, чтобы стекать в наше общежитие. Мы несколько раз коллективно ходили жаловаться в жилищно-коммунальный отдел завода, но никакой реакции не было. Тогда я решил написать фельетон "Над нами не каплет" в городскую газету "Северный рабочий". Подписались все. И только после этого у нас появились высокопоставленные гости из управления завода: главный инженер Башинджагян и заместитель директора по кадрам и быту (не помню фамилию, кажется, Карпов). Евгений Артёмович шутил с нами, молодёжью, рассказывал, что у него дома в половые щели проваливаются и теряются серебряные ложки, а сорочки на вешалках висят на дверных косяках и ручках. Мы тоже шутливо отвечали, что мы половым щелям находим иное применение, а серебряных ложек у нас (бог избавил) нет. Заместителю директора было дано указание срочно принять меры по ремонту крыши и оснащению общежития более современной мебелью. После этого к нам пожаловали работяги с ломом в руках и пробили в потолке большую дыру, из которой не капнуло ни капли воды. Зато на следующий день по лампочке привычно побежала тоненькая струйка. Жизнь в общежитии текла по известным богемным правилам - постоянный шум, пьянки, песни под гитару (мою, кстати). Словом, заниматься диссертацией было некогда. Я знал, что в нашем посёлке моторного завода были дома барачного типа с небольшими комнатами, в которых некоторые работники проживали по одному в комнате. Мне пришла в голову идея: почему бы не сходить на приём к Башинджагяну и не попросить, чтобы мне как аспиранту не выделили такую комнату? Тогда и Жанне было бы куда приехать! Так я и сделал. Башинджагян меня внимательно выслушал, потом спросил:
    - Слушай, это не у вас ли в общежитии мы недавно были?
    - У нас, Евгений Артёмович! Вода перестала течь. Видимо, кончилась...
    - Так ты, говоришь, аспирант? Ты женат?
    - Нет пока.
    - Плохо. Вот доживёшь до моих 38-ми, вообще не женишься. Если бы был женат, мы твою проблему быстро решили бы. Советую!..
    Я поговорил с ребятами, они отдали мне отдельную комнату. После этого из Баку приехала Жанна, и мы с ней поженились. В мужском монастыре появилась женщина. Поначалу ребята терпели, а потом взбунтовались: ни выразиться привычными словами, ни походить в одних трусах - что за жизнь! Тем более, что давать нам с женой отдельную комнату завод не собирался. Решили сходить с коллективным заявлением к заместителю директора по кадрам и быту - дескать, в общежитии невыносимая обстановка, примите срочные меры. После этого мне выделили отдельную комнату в центре Ярославля на Крестьянской улице в доме, где до революции была купеческая гостиница. Через всё здание шёл длиннющий коридор и по обе его стороны - комнаты. Газовые плитки стояли возле каждой двери прямо в коридоре. Туалет на 2 очка на всех один - в конце коридора.
    Неожиданно пришло письмо от моего приятеля по норильской "Заполярной правде" Бориса Руденко. Он продолжал работать ответственным секретарём газеты и поведал мне историю, приключившуюся с Володей Слюсарем. Во время проходки одного из новых стволов в шахте неожиданно начали трещать подпорки. Володя крикнул, чтобы ребята из его бригады быстрее выбирались вон, а сам плечом подпёр одно из опорных брёвен. Крепь, естественно, не выдержала и свод рухнул, погребя под собой бригадира. Когда его извлекли из-под завала, он не мог стоять на ногах. Начальство сказало, чтобы он шёл домой отдыхать, и попросило не составлять акт о травме. Так он и сделал, что явилось роковой ошибкой. Через некоторое время, не имея возможности работать, он подал заявление об увольнении по собственному желанию и в настоящее время лежит с травмой позвоночника в одной из московских клиник. Поступив ещё в Норильске во Всесоюзный заочный машиностроительный институт, он и теперь продолжает учиться, лёжа на больничной койке. У меня просто не было слов, чтобы описать своё возмущение. Я написал письмо Руденко, обругал его всякими нехорошими словами, пристыдил за то, что пресса, ранее превозносившая Слюсаря до небес, в трудный момент не помогла ему, не поддержала в беде и т.д. Руденко не остался в накладе, быстро ответил на моё письмо, написал, что он лично ни в чём не виноват, а виноват сам Володя, и прислал мне его адрес. Мы списались, и эта переписка стала регулярной. В одном из писем Володя попросил меня помочь ему в устройстве на работу, так как институт требует от него работы по машиностроительной специальности, иначе грозит отчислить. Мы договорились с нашей соседкой по коридору Клавдией Семёновной об аренде угла и прописке Володи. А с работой проблем никаких не было - он стал работать техником в бюро технического контроля нашего экспериментального цеха. Периодически отвлекался на очередную операцию - ему ставили рассасывающиеся вставки между позвонками, ходит он до сих пор, то есть всю свою оставшуюся жизнь, в жёстком корсете, не может сидеть, может только стоять или лежать. Тем не менее, успешно окончил институт, долгое время работал инженером-конструктором, имеет множество авторских свидетельств на изобретения. Женился. Его сын тоже окончил институт, живёт и работает в Мурманской области. В настоящее время имеет собственный бизнес, предприниматель. Володя Слюсарь живёт в городе Ростове-на-Дону. Здоровье - в прежнем состоянии, но он на него не жалуется, играет на бирже и вообще живёт полнокровной жизнью.
    Жанна по приезде в Ярославль продолжила свою работу учителем вначале в дневной, а потом в вечерней школе. В январе 1966 года у нас родился первенец Глеб. Это совпало с получением выделенного нам жилья - двухкомнатной квартиры в северном жилом районе Ярославля - Брагино. Володю мы решили переселить к себе. Когда встал вопрос о прописке, мы указали в бланке, что он является двоюродным братом Жанны. Вскоре из-за молочницы (есть такая болезнь молочных желез) у Жанны пропало молоко. Зато у жены одного из моих сотрудников по работе молока было в избытке. Она его сцеживала в бутылочку, и после работы я каждый день заходил к ним и забирал молоко и только потом ехал домой. Так продолжалось 2,5 месяца, а после этого Глеб перешёл на так называемое ионитное молоко, которое выдавали в детской консультации. Чтобы помочь Жанне в уходе за маленьким ребёнком, из Баку приехала Жаннина мама Дарья Михайловна. Обстановка в семье после её приезда обострилась. Постороннему это трудно объяснить: человек приехал помогать, что тут плохого? Сейчас и я признаю, что во многих ситуациях был неправ. Но тогда мне казалось, что я как глава семьи должен стоять на жёстких позициях. Но не до такой же степени!
     

    []

    Глеб

    		 Жизнь стала почти невыносимой. По любому поводу возникал скандал. Хорошо, что Володя дипломатично вмешивался и гасил разгоравшийся огонь. В целом же жизнь в Ярославле у нас была трудной. Особенно тяжело приходилось Жанне. Мне, северянину, особенно после Норильска, жилось и работалось в Ярославле почти комфортно. Жанне же, бакинке по рождению, в суровом ярославском климате, когда морозы зимой порой превышали 40 градусов, было очень несладко. К тому же, это был совершенно чужой для неё город, не было ни родных, ни друзей. Работать приходилось в вечерней школе, поздно возвращаться с работы при безобразной работе городского транспорта. Пользы от меня как помощника в уходе за маленьким ребёнком было мало. Между тем, когда он после 2,5 месячного возраста перешёл на искусственное вскармливание, это ещё более осложнило и без того нелёгкую ситуацию. Сейчас я с содроганием вспоминаю всё это.
    И всё же я нашёл себе отдушину в, казалось бы, этих не очень-то светлых буднях. Как ни казалось это безрассудным, с аспирантурой мне пришлось распрощаться. Моим техническим руководителем от института был старый профессор, защитивший свою докторскую диссертацию ещё на усовершенствовании системы охлаждения танка Т-34. С тех пор, так мне казалось, он слегка повредился в уме, так как технические проблемы его совершенно перестали волновать. Он женился на молодой девчонке, младше себя лет на 35. У них родился ребёнок, девочка, которой в мою бытность аспирантом едва исполнилось 4 года. Когда я приходил на кафедру, чтобы профессор подсказал мне, что делать дальше с моей темой, он начинал рассказывать о проказах своей дочки, потом предлагал выпить, и на этом техническая консультация заканчивалась. Так я "промыкался" два года и, наконец, не видя дальнейшей перспективы, решил оставить аспирантуру. На память об этом периоде моей жизни у меня остались свидетельства о сданных кандидатских экзаменах. Зато мне пришла в голову идея поступить учиться в Ленинградский университет на филологический факультет, который окончила Люда Слесаренко. Мне ещё в Норильске ребята говорили, что не стоит идти на журналистику, так как филологический факультет даёт более основательные знания. Я послал документы в Ленинград и довольно быстро получил ответ, что в их приёме мне отказано, так как у меня уже есть высшее образование и нужны веские основания для перемены профессии. Что было делать? Я решил пойти в очередной раз на приём к Евгению Артёмовичу Башинджагяну. Он отнёсся к моей идее скептически:
    - Решил начать писать детективы?
    - Нет. Просто хочу повысить свой интеллектуальный уровень.
    - Ну, хорошо. Пиши то, что я тебе продиктую, отпечатай, я подпишу: "Ярославский моторный завод нуждается в специалистах, совмещающих глубокие технические и литературные знания для составления проспектов и рекламных изданий, пропагандирующих достижения отечественной техники и науки за рубежом. В связи с изложенным, просим допустить инженера нашего завода такого-то к вступительным экзаменам на филологический факультет вашего университета".
     

    []

    Ленинградский университет

    У меня приняли документы. На вступительных экзаменах я получил всего одну четвёрку - по истории СССР, которую я в глаза не видел со дня окончания школы, остальные - все пятёрки. Началась учёба в ЛГУ, куда я с упоением ездил на экзамены на проходящем через Ярославль поезде Горький-Ленинград (в пути - ночь), дошёл до третьего курса. Экзамены, по старой привычке, сдавал только на пятёрки (только раз за всё время получил одну четвёрку на экзамене по античной и средневековой литературе, охватывавшем период 13 веков, - просто физически не сумел проработать за семестр такую гигантскую программу). С большим интересом учил латынь и старославянский язык. Приходилось долго просиживать в библиотеках за курсовыми работами. С рождением Глеба это стало невозможным, и я перестал ездить в Ленинград. Так закончилось очередное моё увлечение. На память остались зачётка и студенческий билет.

    После ухода из аспирантуры моё пребывание в экспериментальном цехе стало бессмысленным. Работа в испытательных боксах, хоть помещение инженеров отделялось от собственно бокса стеклянной перегородкой, была нелёгкой.
    Мотористы не всегда были в состоянии полностью обеспечивать потребности испытаний, часть функций испытателя ложилась на плечи инженера, хотя ему надо было следить за показаниями испытательных приборов, специфически отражающих задачи испытаний в каждом конкретном случае, будь то температура, деформация или напряжения испытуемых деталей. Плюс ко всему этому - рёв мотора, контроль нагрузки, показания параметров работы непосредственно самого двигателя. Это постоянно держало в напряжении нервную систему и не способствовало хорошему самочувствию. К тому же мне хотелось попробовать себя и в амплуа создателя сложной техники - конструктора. Я посетил невропатолога и запасся справкой, что моё состояние здоровья требует перевода на более спокойную работу, не связанную с испытаниями. Главный конструктор лично знал меня по моему участию в работах по исследованию выхлопных каналов головки цилиндров (он приходил каждое утро в экспериментальный цех и спрашивал, как идут дела), когда замеры производились с помощью сконструированного мною индикаторного нутромера. Поэтому он с пониманием отнёсся к моей просьбе и перевёл меня в конструкторское бюро дизелей с воздушным охлаждением, которое возглавляла его жена Лидия Николаевна Чернышёва.
     

    []

    Глеб с мамой

    []

    Глеб с папой
    Ей как раз был нужен конструктор по автоматическому регулированию охлаждения двигателя. Опять я не могу обойтись без технических терминов. Прошу извинить за это, но я просто не знаю, как без этого объяснить, чем я занимался в конструкторском бюро. Двигатель ЯМЗ-248 отличался тем от семейства остальных ярославских дизелей, что не имел "рубашки" водяного охлаждения. Охлаждение его цилиндров осуществлялось за счёт продувки воздуха через рёбра, которыми оснащался каждый цилиндр. При этом вентилятор имел привод через гидромуфту переменного наполнения, управляемую термостатом. Примерно на таком же принципе работала система охлаждения двигателей Владимирского тракторного завода.
     

    []

    В кроватке

    []

    Средство передвижения. А вы что подумали?..
    Гидромуфта была уже разработана и изготовлена, а вот термостатом предстояло заняться мне - сконструировать его, изменить конструкцию головки цилиндра под установку термостата и участием в процессе испытаний добиться, чтобы система устойчиво работала: когда двигатель ещё не прогрет, чтобы вентилятор стоял или вращался медленно, а при прогретом двигателе чтобы обеспечивались полные обороты. Термостат должен был представлять собой систему цилиндрических золотников, открывающих или закрывающих свои окна в зависимости от нагрева биметаллической спирали. Предстояло проявить себя и как испытателю, так как никто вначале не знал, как и чем измерить число оборотов ротора вентилятора, достигающее нескольких тысяч оборотов в минуту. Работа меня сразу же увлекла. Я теперь работал за кульманом Reiss, в чистой одежде, от меня перестало пахнуть соляркой, я посещал патентную библиотеку, изучал новейшие типы биметаллических термостатов, ездил в командировки в Москву, Владимир и Смоленск. Через некоторое время разработка была завершена, и по моим чертежам были изготовлены опытные образцы деталей. Проблема измерения скорости вращения вентилятора тоже была решена за счёт применения тахометра стробоскопического типа.
    Во время этой напряжённой работы произошло событие, о котором я долгое время никому не рассказывал. Но теперь другие времена, и кроме улыбки это вряд ли вызовет у кого-нибудь какие-нибудь другие эмоции. Однажды на столе заместителя главного конструктора Якова Борисовича Письмана, который сидел в нашем зале, зазвонил телефон.
    - Бориса Кутукова из КБ двигателей воздушного охлаждения просят зайти в отдел кадров! - объявил Яков Борисович.
    Все сразу переполошились - ещё бы, в отдел кадров обычно вызывают, когда хотят за что-то наказать, или, наоборот, поощрить: например, прибавить зарплату.
    - Кутуков, с тебя бутылка! - на всякий случай напутствовали меня товарищи.
    Письман подписал увольнительную записку - без неё в рабочее время меня бы не выпустили из проходной. Я вышел с территории завода и стал подниматься по лестнице в отдел кадров. На лестничной площадке 2-го этажа дорогу мне преградил грузный мужчина.
    - Борис Михайлович?
    - Да.
    - Это я вас вызвал. Пройдёмте!
     

    []

    Яблоко или шарик?..

    		 Мы прошли в одну из комнат 2-го этажа, и мужчина демонстративно запер на ключ двойную дверь. Я, признаться, оробел.
    - Борис Михайлович, расскажите о себе всё: где учились, где и кем работали. Не утаивайте: мы знаем про вас всё!
    "Если всё знаете, так зачем же рассказывать?" - подумал я. Но всё-таки рассказал обо всём, начиная со школьных лет. Не утаил и того, что я вовсе не Кутуков, а Либкинд. На это мужчина лишь слегка улыбнулся: дескать, нашёл чем удивить, мы всё знаем! - Вас, видимо, интересует то, для чего это я всё так досконально расспрашиваю. Прежде всего, я должен вас предупредить, что о нашем разговоре никто не должен ничего узнать. Не стану скрывать - я из органов МГБ. Мы занимаемся подбором специалистов для работы заграницей. Сейчас нам нужны люди для поездки в Англию, где мы закупаем станочную линию по изготовлению швейных машин. Я знаю, что вы специалист в другой области. Но ваши анкетные данные, ваш трудовой путь нам идеально подходят. Вы хороший инженер и разберётесь, если потребуется. Мы вам придадим "узких" специалистов по машинкам, не бойтесь. Единственный минус - у вас не было никогда разговорной практики в английском языке. Нас это не смущает. Сейчас в Ярославле есть человек 8 цейлонских студентов.
    Я вам скажу, где с ними можно "случайно" встретиться. Подойдите и проверьте, что у вас получится. Наша следующая встреча - на конспиративной квартире на Красном Перекопе. Знаете? Садитесь ровно через 3 недели после работы возле своего завода на трамвай номер 3 и едете до конечной. Сойдя с трамвая, вы сразу же увидите меня, я буду вас ждать. Ко мне не подходите! Идите за мной на расстоянии 10-15 шагов и войдите в ту же дверь, в какую войду я. Дальше я вам всё объясню. Ясно? Всего хорошего!..
     

    []

    Папа, повыше!

    []

    Предстоит сытный обед!
     

    []

    С мамой зимой

    		 Не могу сказать, что такой оборот дела меня не смутил. Конечно, приятно, когда говорят, что ты такой выдающийся специалист и рекомендован для поездки за рубеж. Но ситуация, в какой всё это происходило, не могла не настораживать. Несмотря на запрет "особиста", я решил посоветоваться с главным инженером завода. Пока я рассказывал, Башинджагян выкурил несколько сигарет. Потом испытующе на меня посмотрел и спросил:
    - А ты, случаем, не фантазируешь?
    - Нет, Евгений Артёмович, всё именно так и было.
    - Ну, хорошо, я всё выясню. Свяжись со мной дня через три.
    - А на "свидание" с особистом мне пойти?
    - Пойди, что тут такого? Потом расскажешь, что этот идиот от тебя хочет...
    Я сделал всё так, как мне было объяснено. Но на конечной остановке трамвая 3-го маршрута никого не оказалось. Я позвонил главному инженеру.
    - А, это ты! Можешь спокойно заниматься своими делами. Они уже нашли специалиста по швейным машинам. Будь здоров!..
    Так закончилась эта детективная история.
    Между тем, работа на предприятии автомобильной промышленности всё более и более казалась мне бесперспективной. Заработная плата была такой мизерной, что нам едва хватало денег на оплату коммунальных расходов и пропитание. Да и думать о дальнейшем продвижении по службе не приходилось: в центральной России (в том числе, в Москве, о чём я узнал много позднее) люди работали на своих местах десятилетиями, и вакансии открывались только в случае смерти этих кадровых работников или ухода их на пенсию, что они делать никогда не торопились. К тому же, Ярославль был для нас чужим, климат - особенно для Жанны - довольно суровым. Поэтому мы стали думать о перемене места жительства, тем более, что у нас была отдельная двухкомнатная квартира, которую можно было выгодно обменять. К этому мы, по некотором размышлении, и приступили. Осмотром предлагаемых квартир в Баку занимались старший брат Жанны Виктор и моя мама. В конце концов, выбор пал на добротную двухкомнатную квартиру недалеко от места жительства моей мамы, в центральной части города, рядом с автобусной станцией.
    Комнаты имели раздельный вход, туалет и ванная были раздельные, полы - паркет. Это выгодно отличало эту квартиру от нашей ярославской. Недостаток тот, что обе квартиры находились на 5-м этаже. Но тут уж ничего, как говорится, не попишешь.
    Так закончился ярославский период нашей жизни. Нас ждал солнечный Баку.
     

    []

    Первая в жизни девушка - Тая

    []

    С мамой весной
    Глава 10-я. Баку
     

    []

    Наш дом

    		 Дом, в котором мы поселились и прожили 30 лет, был построен после войны немцами-пленными. Долгие годы его называли генеральским домом, потому что в нём жил генералитет, командовавший одним из самых больших округов ПВО (противо-воздушной обороны), границы которого oхватывали Закавказье, Северный Кавказ и даже Ростовскую область. Назывался он Бакинским округом ПВО с центром в городе Баку. Параллельно ему существовал Закавказский военный округ с центром в Тбилиси. Уже само название говорит о том, что он по охватываемой площади был значительно меньше (примерно четверть). В чём был смысл этих параллельных структур, знало лишь руководство министерства обороны страны. Видимо, таким образом было легче не утерять контроль над охраняемыми территориями - не одна, так другая структура могла сыграть главенствующую роль. До нас в квартире проживала семья начальника связи 4-й Воздушной армии подполковника Федосова. Дом был с цокольным этажом - первый этаж занимали когда-то рестораны с очень высоким лепным потолком, поэтому практически высота, на которую нам приходилось карабкаться к себе домой (учитывая, что квартиры на каждом из этажей тоже имели высокий потолок), соответствовала примерно седьмому этажу стандартного дома.
    Но лишь один из блоков (высотная часть - она хорошо видна на фотографии) имел лифт. Все же остальные жильцы имели "удовольствие" мерить лестничные марши своими шагами. Как выяснилось впоследствии, высотность проживания имела и ещё один минус - постоянные перебои с подачей воды. Жильцам пришлось вскладчину купить водяной насос и содержать рабочего, который должен был в строго определённые часы его включать. По прошествии нескольких лет мне пришлось поставить под потолок туалета водяной бак, который хоть как-то мог скрашивать постоянное отсутствие в кранах воды. Но этот бак, вместимость которого была всего лишь 360 литров, лишь частично решал проблему водообеспечения.
    Первое, с чем я столкнулся в Баку после приезда, был поиск подходящей работы. Я не знал, куда ткнуться, так как после длительного отсутствия в Баку не имел здесь никого из знакомых или друзей. Брат Жанны Виктор, занимавший в Баку важный пост управляющего трестом "Азводопроводстрой" мог мне посодействовать в устройстве на работу в какую-нибудь из строительных организаций, но я не был строителем, а о машинах для строительства имел весьма смутное представление. К тому же я гордился своим опытом работы в автомобильной промышленности и не желал размениваться на мелочи. Через одного из своих бывших однокурсников Норика Багдасарова, который как-то раз приезжал к нам в Ярославль для согласования применения в разрабатываемой бакинцами установке ярославского дизеля, я узнал, что в Баку есть два предприятия авиационной промышленности - агрегатный завод, носивший официальное название "Завод кондиционеров" и самостоятельное конструкторское бюро, филиал московского завода "Наука", занимавшегося жизнеобеспечением авиационных и космических полётов. Я с подачи Норика встретился с руководством этого "почтового ящика" (так раньше шифровали засекреченные предприятия), и беседа с ними закончилась для меня положительно - я был принят инженером-конструктором 2-й категории, то есть на ту же должность, какую я занимал в отделе Главного конструктора Ярославского моторного завода. КБ (конструкторское бюро) и завод порознь подчинялись одному и тому же Главку министерства авиационной промышленности СССР, но друг с другом общались как разработчик с изготовителем. К тому же КБ было частью крупного московского объединения, располагавшего солидной промышленной базой с 10 тысячами рабочих. Так что все финансовые вопросы, отчётность, планирование, взаимоотношения с заказчиками решались "под крылышком" Москвы. Для условий Баку такая ситуация была очень выгодной, ибо местные органы, занимавшиеся подчас грабежом подчинённых им предприятий (всякого рода поборы в Баку были нормой), не могли дотянуться до своих привычных "кормушек". Впоследствии завод и КБ объединили, и ситуация сразу же стала напряжённой. Мы стали именоваться Бакинским агрегатным производственно-конструкторским объединением. Иначе выражаясь, завод поглотил КБ, и местный райком КПСС стал безраздельно властвовать над находящимся на его территории предприятием. Но это произошло не сразу. Довольно долго мы существовали параллельно, и это давало работникам КБ неоспоримые преимущества.
    Нашим генеральным заказчиком были ВВС (Военно-Воздушные силы) министерства обороны СССР, Главное Управление которых находилось (видимо, и сейчас находится) на улице Пироговской в Москве. Курируемый нашим КБ завод кондиционеров изготавливал для авиационных заводов страны агрегаты самолётов - шар-баллоны, гидроаккумуляторы, контейнеры бортового питания, самолётные кипятильники и другие изделия бортового кухонного хозяйства. Позднее были освоены и успешно поставлялись на авиазаводы ВВР (воздухо-воздушные радиаторы). Со временем, когда завод и КБ объединились, к этой номенклатуре добавились некоторые элементы бортового вооружения класса "воздух-поверхность", о чём мне не хотелось бы распространяться. Всё это было потом. А в пору начала моей работы в КБ легальной продукцией завода были бытовые кондиционеры "Азербайджан" и "Апшерон", а реальными разработками КБ были аэродромные кондиционеры воздуха на автомобильном шасси. Создание этих громоздких установок было вызвано тем, что бортовая система кондиционирования воздуха на самолёте включается только после запуска его двигателей. То есть, если самолёт-истребитель или штурмовик стоит на аэродроме зимой, когда температура окружающего воздуха может доходить до -45-50 градусов, или летом, когда с тем же успехом его отсеки (особенно приборные) могут прогреваться на солнце до +60-70 градусов, проверить его техническое состояние по приборам практически невозможно. А если объявлена готовность к взлёту номер 1, когда пилот должен находиться в кабине в высотном снаряжении? Вот на этот случай и предназначались наши аэродромные кондиционеры воздуха, подающие в приборные отсеки, кабину и высотное снаряжение пилота воздух требуемой температуры и давления. Можно легко догадаться о том, что при предполётной подготовке космического аппарата к его системам подаются множество специальных гидросмесей и газов со строго заданными параметрами, и всё это обеспечивается аэродромным оборудованием самых разных типов.
    Вначале, учитывая моё автомобильное прошлое, меня направили в конструкторскую бригаду, в задачи которой входили непосредственно автомобили, то есть база, на которой монтировалось специальное холодильное и теплообменное оборудование. Эти рамки мне были тесны. Я стремился к большему - к непосредственной разработке конструкции спецтехники. И через некоторое время мне удалось перейти в конструкторскую бригаду Марка Геннадиевича Цыпкина, в задачу которой как раз и входила модернизация уже прошедшего государственные испытания аэродромного кондиционера 1711Б с устаревшего шасси ЗИЛ-157КЕ на новую базу ЗИЛ-131. Компоновку этой модернизации, то есть разработку сборочных чертежей нового изделия поручили мне. Тем временем, у     нас в семье произошло знаменательное событие - родилась дочка, которую мы назвали Витой (полное имя Виктория). Я пытался уговорить Жанну назвать дочь Анастасией, в честь бабушки. Но эта попытка не увенчалась успехом. Между тем, по моему глубокому убеждению, это имя очень красивое: Анастасия Вертинская... Увы!
     

    []

    Виточка-малышка

    		 Жанна по протекции старшего брата устроилась на работу в научно-исследовательский институт водных проблем в качестве математика. Этот институт тогда располагался на территории Академии наук, то есть не очень далеко от нашего дома, добираться на работу ей было недалеко. Впоследствии министерство мелиорации, к системе которого принадлежал институт, субсидировало строительство для него большого здания в новом жилом районе на Баладжарском шоссе. Здание не соответствовало размерам и значению института, поэтому водных учёных периодически уплотняли, уменьшая ассигнованную им полезную площадь. Впрочем, на Жанне это никак не отражалось - она в конце своей производственной карьеры несколько лет проработала на должности Учёного секретаря института, у неё был отдельный кабинет. Но до работы добираться стало сложнее из-за неудовлетворительной работы городского транспорта - троллейбусов и автобусов. А она всё-таки была женой и матерью и была вынуждена по пути домой заходить на рынок и в магазины, а потом с полными сумками торопиться домой, чтобы приготовить обед.
    Не знаю, что делали бы мы, если бы не помощь её мамы и моей тёщи Дарьи Михайловны, очень помогавшей нам в уходе за маленькими детьми. Что касается меня, я был постоянно занят на работе, добираться до которой все годы, которые я там проработал (а это почти четверть века) было непросто. Вначале мы располагались в промышленном пригороде Баку Кишлы, куда почти невозможно было добраться автобусом (метро построили только после ввода в строй построенного по японской лицензии Завода кондиционеров). Автобус, который должен был нас подвозить, часто без всякого предупреждения вдруг не являлся к местам сбора работников, и мы "скидывались" на так называемый "алабаш" (грузовик с будкой в кузове) и таким образом добирались до своего КБ. А потом мы перебазировались совсем далеко от города, в место, расположенное на пустыре Апшеронского полуострова, немного не доезжая до посёлков Загульба и Бузовны. Вот туда добираться стало совсем уже сложно.Вначале надо было от дома добраться до ближайшей станции метро, потом уже на метро до станции "Азизбеков", откуда шли автобусы в самые разные посёлки Апшеронского полуострова, а оттуда уже на автобусе - до нашего завода. Но я выбрал себе иной маршрут. Работа начиналась в 8-15 утра, поэтому я на протяжении почти 20-ти лет вставал по будильнику в 5 часов утра, наскоро завтракал и в любую погоду зимой или летом шёл пешком на железнодорожный вокзал, чтобы сесть там на электричку, отправляющуюся в нужном мне направлении в 6-50. Следует признать, что электричка той поры имела совершенно жуткий вид - разбитые окна, откуда хлестал дождь или снег, сломанные или порезанные ножом сидения. А в жару не всегда можно было найти, где притулиться в тени или вообще просто найти себе место для сидения. Зачастую приходилось весь путь от завода до города или наоборот стоять на ногах. Вдобавок, поезда систематически опаздывали, расписание существовало для проформы. А иногда бывало так, что поезд вообще не приходил, и мы вынуждены были бежать на метро и добираться до работы от станции "Азизбеков" на автобусе.

    []

    Уже сидим!

    		  
     

    []

    Братство - (сестринство?)

    		 В общей сложности, время в пути в один конец составляло отрезок длительностью около двух часов. То же самое было вечером. То есть, в общей сложности, в сутки время, затрачиваемое на дорогу до работы и обратно, занимало около 4-х часов. Москва позавидует! Но это было потом. А пока я работал в Кишлах и осваивал азы проектирования аэродромной техники в КБ. Во дворе нашего "генеральского" дома был детский садик, который для детей военных основал и содержал гарнизонный военный госпиталь. Жанна пошла на приём к начальнику этого госпиталя и, предъявив ордер на квартиру, попросила его разрешить зачислить Глеба в детсад. Так Глеб (а, когда подросла, и Вита) стали воспитанниками этого, так удачно расположенного детского садика. А позднее, когда пришла пора идти в школу, и Глеб, и Вита оба поступили в одну и ту же среднюю школу, расположенную в месте проживания семей офицеров. Так что их детство хочешь-не хочешь оказалось связанным с армией. Пока Глеб был в садике а Жанна на работе, Вита была под опекой Дарьи Михайловны (светлая ей память!). Я приезжал домой поздно и проводил с детьми не очень много времени, не считая выходных дней, когда для этого были все условия, не считая наших с Жанной походов на рынок.
    Мы жили не очень далеко от центра, возле дома проходило много маршрутных автобусов и троллейбусов. До рынка было ехать 3 остановки. Но транспорт постоянно был переполнен и, естественно, не имел никаких намёков на оборудование типа кондиционера или хотя бы хорошего вентилятора. Между тем, климат в Баку, мягко выражаясь, далёк от комфортного - жара летом доходит до +36-38 градусов при высоком уровне влажности. Так что на обратном пути от рынка ехать в транспорте, набитом пассажирами, как хорошо уплотнённая селёдочная бочка, было очень неприятно: одежду после высадки можно было выжимать! Я с трудом переносил бакинский климат, особенно если принять во внимание место моего рождения и работу в Норильске и Ярославле. Период учёбы в институте можно не считать - тогда я мучился не меньше. Напротив нашей конторы в Кишлах располагался научно-исследовательский проектный институт "Азинмаш". Там работали выпускники института, который я когда-то окончил. Некоторые из них меня помнили ещё по годам учёбы. В частности, я подружился с Аликом Сафиевым, с которым мы частенько болтали, когда я посещал техническую библиотеку "Азинмаша". Однажды я вдруг обнаружил, что Алика давно не видно. Мне сказали, что он лежит в больнице после операции. Вскоре он вернулся на работу, и мы с ним встретились.
    - Привет, дружище! Где пропадал так долго?
    - Лучше не спрашивай! Операцию вот недавно перенёс. Едва оправился.
    - Что ты говоришь! А что с тобой было?
    - Толком не знаю. Что-то с лёгкими. Меня спросили: "Вы шахтёр?". Я удивился: "Нет, я конструктор. Почему вы спрашиваете?" - "А у вас все лёгкие забиты сажей"...
    Вот тебе и раз! А в Кишлах по соседству с нашими организациями был большой сажевый завод, готовящий сырьё для рядом расположенного шинного. Вот эта самая сажа и витала в воздухе, осаждаясь в наших лёгких! Порой к чертежу, если заранее щёточкой не смахнёшь сажу, нельзя притронуться - весь чертёж окажется размазанным чёрными полосами. Вот в таких условиях мы работали...Зато не скучали.

    []

    С бабушкой Хадасой (по-русски - Дашей)

    		  
     

    []

    Мама с внуками Виточкой и Илюшей

    []

    Семья Либкинд-Гостхоржевичей-Кутуковых
     

    []

    У новогодней ёлки

    []

    Я с сестрой Ветой
     

    []

    А одеваться зимой надо тёпленько!

    		 Я привёз в Баку из Ярославля своё умение заниматься стенной печатью. В период моей работы в экспериментальном цехе мы тоже выпускали стенную газету, но это было несерьёзно по сравнению с тем, что мы творили в отделе Главного конструктора. Мне за свою жизнь пришлось повидать немало стенных газет, в том числе на ЗИЛе (московском автозаводе), но такой стенгазеты, как у ярославских конструкторов, мне ни разу нигде не встречалось. Во-первых, размер: 6 ватманских листов, склеенных по длинной стороне, только чисто газета, плюс заставка к каждому номеру размером тоже в ватманский лист. Её, как правило, рисовал художник в зависимости от тематики номера или приближающейся знаменательной даты, а то и фотография гигантского размера, сравнимая по величине с ватманским листом. Выпускалась стенгазета раз в две недели. Чтобы это было возможным, существовали 6 сменных редакторов, то есть очередь каждого подходила через полтора месяца - было время подготовить материал. Так вот, одним из этих сменных редакторов в отделе Главного конструктора Ярославского моторного завода был и ваш покорный слуга. Теперь то же самое мне захотелось сделать и в бакинском КБ. Правда, достичь тех же высот, что и в Ярославле, я не надеялся.
    Наша ярославская стенгазета однажды заняла первое место в областном смотре стенгазет, и мы, редколлегия, были премированы руководством завода бесплатной поездкой на опытном образце заводского автобуса в Москву с посещением кремлёвских театров и музеев (в том числе, только что отстроенного Дворца съездов). Мне такого рода работа не представляла труда после того, как я в Норильске был внештатным корреспондентом городской газеты. В частности, после возвращения нашего Главного конструктора из командировки в Великобританию я запросто договорился с ним об интервью, и один из номеров нашей стенгазеты вышел с текстом этого интервью. То же самое я проделывал с другими главными специалистами Ярославского моторного завода. В Баку такие масштабы мне не светили. К тому же, предприятие было номерным - особенно не размахнёшься. Я решил остановиться на размере 3 ватманских листа, склеенных по узкой стороне плюс поллиста на заставку. Согласовал с парткомом. И работа закипела. Исходя из ярославского опыта, я предложил создать 3 сменных редколлегии и не без труда уговорил ещё двух человек стать сменными редакторами. Одним (вернее, одной) из них была очень талантливая Эмма Бережная, выпуски которой были всегда злободневными, остроумными и актуальными. К сожалению, её век был недолгим - через несколько лет у неё обнаружили опухоль головного мозга.
    Она это скрывала, очень стеснялась и переживала, но рок был неумолим. Выпуски стенгазеты сразу же вызвали бурю в стоячем болоте КБ. О работе там писалось очень туманно - партком был настороже. Зато в бытовом плане существовала масса нерешённых проблем, и многое (если не всё) зависело от руководителя КБ Исая Даниловича Грушенкова. Его назначение зависело от случайного совпадения обстоятельств, вызванных отъездом основателя КБ, командированного в Баку московским заводом "Наука". Собрали открытое партийное собрание и предложили самому коллективу выбрать себе руководителя. Партком решил предложить кандидатуру человека не очень яркого, а тихого и безобидного и, к тому же русского по национальности, что устраивало и Москву, и Баку. Особую роль сыграла безупречная партийная репутация и большой партийный стаж. Грушенков был родом из молоканской деревни Ивановка, русского поселения в северном Азербайджане, основанного ссыльными по религиозным соображениям сектантами-молоканами ещё в бытность на российском престоле Екатерины Второй.

    []

    Глеб и Вита с сыном Веты Илюшей

    		  
     

    []

    Вита

    		 Исай вначале производил впечатление человека недалёкого и подчинялся всему, что ему говорили более компетентные и опытные товарищи. Но, как оказалось в дальнейшем, он был хитрым и властным руководителем и постепенно прибрал к своим рукам все бразды правления. КБ он превратил в семейную вотчину. Его сестра, поначалу рядовой конструктор, делала всё, что хотела, не признавала ничьих указаний и в любой момент была вхожа в кабинет руководителя. Брат работал простым водителем автобуса, но ощущал себя полновластным владельцем этого транспортного средства - распоряжался им по своему усмотрению, "калымил", как мы выражались, направо и налево, колеся по всей территории республики. Между тем, национальный состав КБ заметно отличался от национального состава соседних (в том числе, аналогичных по роду деятельности, как, например, "Азинмаш") предприятий. Все понимали, что "левых" денег в КБ, подчинённом Москве, не сделаешь, работники, как тогда выражались, "жили на одну зарплату". Не все знали, правда, что заработок в этом КБ как предприятии авиационной промышленности в значительной степени состоял из квартальных и прочих премиальных, что делало мою, к примеру, зарплату чуть ли в два раза большей, чем я за ту же работу получал в Ярославле. Но азербайджанцев это не устраивало - они предпочитали работать на местах, дающих возможность путём всякого рода махинаций иметь "левые" деньги и получать не в два, а в десять раз больше (пусть даже за более короткий промежуток времени). Словом, азербайджанцев в нашем коллективе было раз-два, и обчёлся. Преобладали русские, армяне, евреи, татары и горские евреи. А эти люди, при прочих достоинствах, - большие любители "качать права". Так что для них смелая, критичная стенгазета, выплескивающая на всеобщее обозрение то похождения за пределами города водителя-халтурщика, в котором сразу же угадывался брат руководителя предприятия, то безответственный подход к дележу очередных премиальных того же руководителя, была как раз тем, что нужно. Ведь открыто говорить о таких вещах вряд ли кто-нибудь решился бы. Мне открыто говорили:
    - Вот попомни наши слова: скоро ты будешь здесь ходить с обходным листом!..
    И действительно, вскоре терпение Грушенкова лопнуло. Он решил вызвать меня на партком.
    Но я был, как говорится, "не лыком шит": каждый выпуск стенгазеты предварительно согласовывался с 1-м (секретным) отделом и лично с секретарём партийного комитета, так что они были на моей стороне. Заседание парткома обернулось полным разгромом руководителя предприятия - он торжественно признал критику вполне обоснованной и дал обещание исправить отмеченные стенгазетой недостатки и впредь оперативно отвечать на все её критические выступления.
    Время шло. Дети подрастали. Климат перестал действовать на нервы - я стал считать, что всё складывается как нельзя лучше. Периодически, когда удавалось удачно согласовать график отпусков, мы всей семьёй выезжали к Чёрному морю в какой-нибудь пансионат. Если не удавалось, ездили по выходным на каспийские пляжи, ходили гулять в бакинские городские парки. И всё-таки в моей душе накапливалось чувство какой-то неудовлетворённости. Я чувствовал, что уже давно прошло время присвоения мне первой конструкторской категории, а её почему-то не присваивают. Делалось всё это через головную московскую организацию - завод "Наука", но вся предварительная подготовка прозводилась в Баку, и все документы подписывал руководитель нашего КБ Исай Данилович Грушенков. Я не без оснований считал, что основной тормоз - он. Зачем ему повышать конструкторскую категорию своему заклятому врагу? А раз так, надо что-то делать. Я обратился за помощью к старшему брату Жанны Виктору Тарану. Он выяснил, что в системе Главка "Главазмелиоводстрой" создаётся Дирекция строящихся промышленно-гражданских предприятий, куда меня могут взять на должность главного инженера. После моей встречи с руководством Главка было подготовлено письмо на имя Грушенкова о моём переводе на эту работу. Грушенков был шокирован. Он сказал мне:
    - Ты уверен, что поступаешь правильно? Я вот подготовил письмо о присвоении тебе первой категории. Мы планировали сделать тебя ведущим инженером нового проекта - гражданского кондиционера на шасси автобуса ЛиАз-677. Он будет везти космонавтов к космическому кораблю. Впрочем, тебе виднее, раз быть конструктором тебе надоело...

    []

    Глеб и Илюша

    		  
     

    []

    Вита

    		 Уходил я без особых сожалений. Что, впрочем, не имело под собой достаточных оснований, в чём мне вскоре довелось убедиться. Но даже сейчас, спустя много лет и пройдя всё то, что я прошёл на этом тернистом пути, я не жалею о принятом тогда решении. Видимо, мне самой судьбой всё это было уготовано, а всё, что ни делается, всегда к лучшему. Хотелось бы в двух словах рассказать о сути той работы, которой мне теперь предстояло заняться. Главазмелиоводстрой был Главком союзного подчинения. Это значит, что он в своей хозяйственной деятельности подчинялся не Совмину Азербайджанской республики, а непосредственно Министерству мелиорации и водного хозяйства СССР. Это ставило его даже не вровень, а на ступеньку выше, чем республиканские министерства. Чтобы нормально функционировать, каждое управление (будь то республиканского или союзного подчинения) должно было располагать своей собственной производственной базой - заводами железобетонных изделий, комбинатами металлоконструкций, строительными машинами и механизмами. Машины и механизмы не надо было строить, их просто покупали. А вот что касается промышленных предприятий и строящегося собственными силами жилья, то для нормального контроля за этой сферой деятельности Главк нуждался в особой структуре на правах внутреннего заказчика или ДСПП (дирекции строящихся промышленно-гражданских предприятий). В сферу моей деятельности как главного инженера входило обеспечение строящихся объектов также и необходимым оборудованием - трансформаторными подстанциями и прочими видами электроприборов, нужными по технологии видами промышленных машин, материалами, фондируемыми Госпланом СССР и т.д. Всё это свалилось на мою голову внезапно, ибо раньше в строительстве такого рода я не участвовал, в промышленном электрооборудовании не разбирался, с порядком оформления заявок на госплановую номенклатуру раньше не сталкивался и спрашивать кого-то, как и что надо делать, не имел права, так как был главным инженером и должен был не учиться чему-то, а других учить. Директором ДСПП был некий Санан Алиев. В его компетенцию входили другие, по сравнению с моими, сферы деятельности. Мы оба были номенклатурой руководства Главка, и друг другу не подчинялись - как, к примеру, командир и комиссар в армейской иерархии.
    Единственное, что было в компетенции директора по отношению ко мне - это адресовать мне документы, которые его не касались. Дело усугублялось тем, что до создания ДСПП вопросами собственного строительства занимался УКС (управление капитального строительства) Главка. То есть на практике существовали десятки начатых десятилетия назад строек, на которые были списаны тысячи тонн строительных материалов, фактически расхищенных за эти годы. Предназначенное для них оборудование годами ржавело под снегом и дождём, расхищалось окрестными жителями и к укомплектованию стройки не годилось. Задача изыскания возможностей анализа состояния этого оборудования и разработка предложений по его восстановлению сейчас и стояла передо мной. Но более срочным делом было составление по чертежам (некомплектным, кстати, - а истребование чертежей у конструкторов было тоже в компетенции ДСПП) заявок на будущий год и их защита в Москве, в министерстве и Госснабе (по номенклатуре Госплана). В общем, - голова кругом! Тем не менее, надо было работать, а не пищать.

    []

    Нам - море по колено!

    		  
     

    []

    В ванночке

    		 Во многом мне помог 1-й заместитель начальника Главка Салех Гилалович Гаджиев, по протекции которого меня и назначили на должность главного инженера ДСПП. Он был хорошим знакомым старшего брата Жанны Виктора Тарана. Мы успешно провели заявочную кампанию и получили почти всё, что заказали - УКСу такое раньше не удавалось.
    - Вот видите, - сказал на коллегии Салех Гилалович, - я всегда говорил, что к собственному строительству надо привлекать молодёжь, она и только она способна навести порядок в этом важном деле. Надо, - поехали и сделали то, что надо! Теперь ваша задача разобраться со старыми стройками, особенно по Сабирабаду и Али-Байрамлам. Кстати, по али-байрамлинскому заводу гончарных труб предстоят нелёгкие переговоры с немцами. Борис, лично займись этим делом. Да и Сабирабадом тоже. Выезжай скорее, дело не требует отлагательств! Кстати, у вас ведь в дирекции теперь есть "Москвич", так что с транспортом проблем не будет.
    На словах всё выглядело гладко, на деле - не очень. Санан приспособил нашу машину под свою задницу - ездить на ней на работу и домой. А иногда - на какую-нибудь стройку, где прораб мог хорошенько покормить и напоить. Мы же с инженерами ДСПП добирались до своих объектов в Сабирабаде и Али-Байрамлы автобусами и попутками, торчали месяцами на складах "раскуроченного" оборудования, питались кое-как, чай готовили из мутной куринской воды и проклинали Санана на чём свет стоит. Через пару месяцев я выехал в Москву для переговоров с представителями фирмы из ГДР о прессах, которые она должна была поставить для завода керамических дренажных труб в городе Али-Байрамлы. В переговорах от советской стороны участвовали две женщины из Минводхоза и я. Окончив подписание документов, немцы предложили отметить это событие. К моему удивлению, не предложив никакой закуски, поллитровку "Столичной" разлили по пяти бокалам и, не моргнув глазом трое нас и двое немцев всё это осушили. Я был поражён: как только не "окосели" мои барышни? Даже мне, привыкшему к норильскому спирту, было немного не по себе!.. Тем временем, пока я "загорал" на стройках и переговаривался в Москве, мой покровитель Салех Гилалович Гаджиев получил неожиданное повышение - его назначили министром сельского строительства Азербайджана. Я был, конечно, рад за него. Но теперь я был практически беззащитен в Главке рядом с дураком-директором ДСПП. С этим я примириться не мог.
    И я пошёл к Салеху в его новое министерство. Он внимательно меня выслушал и сказал:
    - Хорошо. Я тут собираюсь кое-кого убрать решением коллегии за развал работы. После этого тебе позвонят. Только не говори начальнику Главка Поладу Аджиевичу Полад-заде. Пусть не знает, что инициатива исходит от меня. Просто после звонка подай заявление по собственному желанию и через две недели приходи. Договорились?..
    Через три недели я был назначен Главным механиком (начальником отдела механизации и транспорта) министерства сельского строительства Азербайджана. Это была весомая должность. Говорили, что чтобы на неё устроиться, кое-кто был готов заплатить большие деньги. Ещё бы! Ведь именно через главного механика министерства во все 9 трестов, разбросанных по территории республики, оформлялось распределение машин и механизмов - кранов, бетономешалок, строительных подъёмников, автомобилей (бортовых и самосвалов), сварочных агрегатов, всех видов электрооборудования (не считая поставляемого заказчиками строящихся объектов). В компетенцию ОМиТ (отдела механизации и транспорта, который я теперь возглавлял) входило обеспечение бесперебойной работы предприятий собственной строительной базы - промкомбинатов, заводов ЖБИ (железобетонных изделий) и всех автохозяйств, объединённых, как это было тогда модно, в так называемый Автоэкспедиционный трест.

    []

    Матрасик

    		  
     

    []

    Ох, уж эти клавиши!

    		 Как выяснилось позднее, через мой отдел производилось и распределение централизованно выделяемых работникам предприятий нашего министерства легковых автомобилей в частное пользование ("Жигулей", "Москвичей", "Волг", "Запорожцев" и др.). Это была своего рода "кормушка", которой ловко пользовались мои предшественники и последователи - не дашь хорошенько "в лапу", не получишь ни кран, ни самосвал, ни, тем более, легковой автомобиль. До меня ОМиТ возглавлял некий Мамедов (имени не помню), который, кроме мздоимства ничем не интересовался. Чтобы избавиться от лишних глаз и ушей, он разогнал (уволил) почти всех своих работников якобы "за развал работы", а так как это были классные специалисты, то он остался без помощников и сразу же впал в немилость к новому министру, так как не мог внятно осветить ему состояние дел в той или иной сфере деятельности подведомственных предприятий. Это привело Салеха Гилаловича в ярость, и он на первой же коллегии дал Мамедову "под зад". И вот на его месте оказался я, который тоже не имел ни малейшего представления о состоянии дел да ещё впервые в своей жизни взялся за такого рода работу. "Не тушуйся, - сказал мне мой родственник Виктор Таран. - Экскаватор от бульдозера можешь отличить? Ну, вот - значит сможешь работать. Вперёд!" Но мне было ясно, что без квалифицированных помощников мне не обойтись. Я дал указание оставшимся в отделе работникам разыскать ранее работавших механика Михаила Вальшина и энергетика Рахмиля Гиндина и после краткой беседы с ними повёл их к Салеху и "протолкнул" приказ об их возвращении на прежнее место работы. Неожиданно у меня появился сильный противник в лице первого замминистра Асанова, который до прихода Салеха "метил" на место министра. Ясно, что люди Салеха автоматически становились для него врагами, и он решил сразу же указать мне моё место. Вызвав меня в кабинет, он сказал:
    - Вы у нас новый человек, и вам следовало бы перед принятием кадровых решений хотя бы посоветоваться со своими непосредственными начальниками. Вальшин и Гиндин себя полностью дискредитировали, развалили работу ОМиТ, поэтому прежний начальник был освобождён от занимаемой должности. Вы хотите, чтобы и с вами произошло то же самое? Кроме того, не забывайте, что у нас министерство азербайджанской республики, и нам достаточно уже того, что начальник отдела не азербайджанец!..
    Я, естественно, пошёл к министру и заявил ему, что не могу работать без помощников, голыми руками. Мне в отделе нужны компетентные люди, имеющие опыт работы.
    - Пошёл он на ..., твой Асанов! - сказал Салех. - Я же не против того, чтобы у нас работали одни азербайджанцы. Только как сделать так, чтобы они думали не о воровстве, а о работе? Много тут Мамедов накуролесил! Гнать их всех надо отсюда поганым помелом. Иди и работай. Пока не Асанов здесь министр, а я. Ясно?..
    Так я приобрёл себе могущественного врага в лице первого заместителя министра. Любое моё действие, которое при отсутствии Салеха (если он был где-нибудь в Совмине или ЦК, или уезжал по делам в командировку) я пытался провести через его первого зама, встречало немедленное противодействие. Не знаю, чем бы всё это кончилось, если бы однажды Асанов не узнал от кого-то, что Виктор Таран мой близкий родственник. В ту пору Виктор уже работал первым заместителем начальника "Главазмелиоводстроя", и они с Асановым были, как говорится, "на короткой ноге". После этого придирки прекратились.

    []

    На скалах

    		  
     

    []

    Любимец Митя

    		 Чтобы быть в курсе дел о состоянии машин и механизмов в зоне деятельности наших строительных трестов, мне приходилось часто выезжать в командировки в районы республики. В моём распоряжении была машина типа "виллиса" марки УАЗ-469Б, часто я ездил без водителя и брал с собой Вальшина, Гиндина или кого-нибудь из главных механиков трестов. Путёвки оформлял на себя по своим профессиональным водительским правам. Зачастую, видя, как я вылезаю из-за баранки, меня на местах принимали за простого шофёра, а за главного механика в первый момент считали моего более солидного пассажира. В связи с тем, что Минсельстрой в недавнем прошлом выделился из Минпромстроя, в документации было много путаницы. Часто оборудование числилось по балансу, а фактически в наличии его не было, или оно было так разукомплектовано, что не годилось к употреблению, и восстановлению не подлежало. Между тем, на него были нормы выработки и статистические формы отчёта. Много неприятностей доставляли жалобы строителей на транспорт. Объяснялось это очень просто: если бы транспорт был децентрализован, то есть им распоряжались бы сами строительные тресты, было бы много возможностей для всякого рода нарушений преступного характера, машины ходили бы в "левые" рейсы, учитывать их работу и выработку было бы практически невозможно и отчётные показатели были бы фиктивными. Всё это имело место и при существовании Автоэкспедиционного треста, жульничество в автотранспорте было в порядке вещей. Но на бумаге всё выглядело пристойно. Салех часто бывал в ярости от того, что транспорта на стройках, находящихся под особым контролем Совмина и ЦК, хронически не хватало, а я из своих командировок привозил ему фотографии простаивающих колонн самосвалов из-за необеспеченности их грузами по вине строительных подразделений. Но в целом с моим приходом ОМиТ стал одним из лучших отделов в министерстве, и его часто ставили в пример другим в части чёткости работы и оперативности выполнения заданий руководства. Достаточно сказать, что у меня в шкафах хранились более 50-ти папок деловых бумаг с распоряжениями о выделении различных видов оборудования, указаниями министра подчинённым организациям, перепиской с выше- и нижестоящими организациями и т.д. Примерно половину рабочего времени я проводил в командировках в районах республики, в Москве, выезжал на зональные совещания по использованию автотранспорта и строительной техники, организуемые по линии союзного министерства сельского строительства, и часто выступал там с докладами - был, в частности, в Донецке и Ереване.
    Рабочий день часто затягивался допоздна. Домой я приходил, когда времени оставалось лишь на то, чтобы наскоро перекусить и лечь спать. Между тем, дети росли, а времени заниматься с ними у меня хронически не хватало. Вся нагрузка по дому ложилась на плечи Жанны.
    При учёбе в Политехническом институте я получил и военное образование (была у нас военная кафедра). Выпустили нас с присвоением звания младшего лейтенанта автотранспортной службы, командный состав (в отличие от технологов машиностроения, которые имели специализацию ремонтников, то есть инженерный состав). В дальнейшем военные комиссариаты периодически призывали нас на сборы на 1 - 3 месяца, и звания у нас постепенно повышались. В период работы в Минсельстрое я был уже старшим лейтенантом. Мне и в эту пору периодически присылали повестки с требованием пройти те или иные военные сборы. Я их показывал своему министру, и тот лишь отмахивался - не приставай, мы всё решим, никуда не ходи, не до этого. Наконец, меня так "прижали", что отмахнуться было невозможно - полугодовые сборы на целине, уборка урожая. Мы с Салехом поехали в райком партии, и мой министр попытался договориться с 1-м секретарём о моей отсрочке.

    []

    С Верочкой Архаровой (дочкой моего товарища)

    		  
     

    []

    Песочек

    		 Не тут-то было! В райкоме как раз оказался районный военком, который охарактеризовал меня как злостного нарушителя и пригрозил призвать в армию или отдать под суд при неявке на сборы. Пришлось идти в армию больше чем на полгода. Служить мне довелось в 580-м ОАБ (отдельном автомобильном батальоне) в качестве помощника ЗКТЧ (заместителя командира по технической части). В состав батальона входили 5 автомобильных рот, разбитых на взводы. Всего вместе с управлением батальона общая численность людского состава составляла 1000 человек. Кадровыми были только офицеры штаба и командиры рот. Все остальные были призваны из запаса. Окрестные жители называли нас "партизанами". Я бы назвал ещё хлеще - дикая дивизия. На такой длительный срок с работы отпускали лишь тех, кто был не очень полезен. В результате батальон оказался укомлектован неквалифицированными водителями и даже людьми с небезупречным, в том числе уголовным прошлым. На каждом месте дислокации происходило множество правонарушений, драк с местным населением и грабежи близлежащих магазинов. Делали это наши люди. Командовал батальоном подполковник Перов, начальником штаба был подполковник Шевченко. При управлении батальона были: начальник ВАИ (военной автоинспекции) капитан Ходько, начвещ (начальник тылового обеспечения) капитан Монастырский, начфин (начальник финансовой части) и начальник службы ГСМ (горюче-смазочных материалов). Все они были кадровыми военными, Перов в Баку командовал полком. Врач капитан Мамедов был призван из запаса. В его распоряжение на весь срок сборов был выдан чистый медицинский спирт в количестве 20-ти литров. Однажды, когда мы находились уже в Русско-Полянском районе Омской области, командир в шутку сказал Мамедову:
    - Ну, что, доктор, ты не весь ещё спирт выпил? Небось, ничего уже не осталось?
    - Нет, товарищ подполковник, половина ещё осталась.
    - Половина?! Да ты что, полы им моешь?
    - Нет, товарищ подполковник, у меня на всё есть документы.
    - Какие ещё документы? Ну-ка тащи их сюда!.. Та-а-а-к... "Прошу выдать мне для хозяйственных нужд поллитра спирта. Старшина хозвзвода Щербин". Для хозяйственных нужд? Медицинский спирт?!. Ну, ты даёшь, капитан! Неплохо вы со старшиной повеселились, как я погляжу - 10 литров чистейшего спирта выпили. Иди собирай вещи и отправляйся домой в Баку, я твоему военкому такую бумагу настрочу, что тебе и дома нескучно будет!..
    Таких казусов во время сборов было немало. В связи с большой аварийностью, у нас была большая потребность в запасных частях для восстановления разбитой техники. Я как помощник ЗКТЧ лично отвечал за обеспечение батальона запчастями. Поэтому, где бы мы ни находились, я постоянно "мотался" по областным и районным отделениям Сельхозтехники, ремонтным службам, войсковым ремонтным базам и "доставал" дефицитные детали и узлы. Но эти запасные части и даже целые готовые агрегаты, такие, как, к примеру, новая кабина (а их за сборы сменили несколько штук, так как горе-водители были ещё и лихачами), доставались шоферам не бесплатно. За аварию полагалось возмещение ущерба, а иногда и суд. Чтобы этого избежать, провинившийся давал домой телеграмму, чтобы родственники раскошелились и прислали деньги. Эти деньги шли, конечно, не в кассу батальона, а в карманы заместителя командира по технической части (моего непосредственного начальника) и самого командира.

    []

    Я и Борис Набиев. Мне здесь 35 лет, Боря - младше на 6

    		 

    А вину водителя умело скрывали составлением фиктивных технических актов. Я и мои товарищи по управлению батальона узнавали об этом от самих водителей, плативших деньги кадровым офицерам. Наживались служаки не только на этом. Батальон хорошо снабжался через тыловые подразделения армии. Продовольствие представляло собой консервы и большое количество круп, муки, полуфабрикатов, упакованных для применения в полевых условиях. Всё это автомобильным взводам, расквартированным в колхозах или совхозах, нужно не было, так как их всем обеспечивали организации, на которые они работали. Выезжая в расположение рот и взводов, мы убеждались, что они обеспечены значительно лучше управления батальона, которое только одно и питалось щами да кашами по военному рациону. Спрашивается: куда же девалось всё то, что по линии снабжения получал батальон? Либо реализовывалось на месте "за наличку" местным торговым организациям (деньги шли в карманы тех, кто этим заправлял), либо тоннами отправлялось домой - родным и любимым. Как они этим распоряжались, знает, видимо, один аллах. Всё, что мы об этом думаем мы с моим товарищем, комсоргом батальона Борисом Набиевым однажды вечером высказали в лицо комбату подполковнику Перову. К нашему удивлению, он не рассердился, а поблагодарил нас за критику и сказал, что её признаёт и принимает. Мой тёзка Набиев (по отцу азербайджанец, а по матери белорус) родился и вырос в пригороде Баку Балаханы. В связи с тем, что там проживало много татов (горских евреев, родным языком которых является диалект фарси), он блестяще владел несколькими тюркскими и фарсидскими языками - татарским, туркменским, казахским,узбекским, таджикским и, конечно, азербайджанским и имел военную специальность переводчика с этих языков. Но по гражданской специальности он был плотником и работал в Бакинском морском порту. Мы подружились, после армии много лет ходили друг к другу в гости, познакомился он и с моими мамой и сестрой и часто помогал им по плотницкой части. За время службы мы дважды - в начале и конце уборочной страды - дислоцировались в Ставропольском крае (Арзгирский и Александровский районы) и один раз - в Омской области, которая в тот год дала два с половиной урожая пшеницы на фоне засухи в основных зерновых областях и краях страны. Мама говорила мне, что с гордостью слушала сводки об уборочной страде, в которой участвует её сын. Романтика была характерной чертой моей мамы. Поступая в аспирантуру, я в письме попросил её зайти в наш институт и получить там приложение к моему диплому. По её словам, когда она получила его и взглянула на оценки, у неё зарябило в глазах и закружилась голова - почти сплошь по всем предметам "отлично". Видимо, забыла о той прозаической причине, чем была вызвана моя отличная учёба - 25% плюс к обычной стипендии. Мне эта прибавка обеспечивала возможность чуть вкуснее есть и покупать смену сносившимся ботинкам. Впрочем, я отвлёкся. Один мой знакомый военпред (работник военной приёмки на заводе) говорил:
    - Носить погоны тяжело. Но снимать их - не легче...
    Может быть, кадровому офицеру это, действительно так. Но, что касается нас, призванных на время из запаса, то мы просто не чаяли, когда, наконец, нам представится возможность избавиться от этого элемента нашей одежды. Я по роду своей деятельности в армии обязан был находиться в армии дольше всех, так как техника, которую мы получили с автозаводов для уборочной страды, должна была быть передана в исправном состоянии представителям отраслей народного хозяйства, или, как мы выражались, "покупателям". Только после передачи последней машины меня отпустили домой. Было это перед самым Новым годом, а мобилизован я был в начале июня. То есть моя служба продлилась почти 7 месяцев. За заслуги перед страной меня и Бориса Набиева (по словам начальника штаба Николая Ивановича Шевченко) представили к награждению медалью "За освоение целинных и залежных земель". Но мы её так и не получили. Зато мне через пару месяцев после возвращения со сборов присвоили очередное воинское звание - капитан.
    В министерстве моё возвращение было воспринято прохладно. Создавалось впечатление, что я сам себе устроил отстранение от исполнения важных и ответственных должностных обязанностей. Министр сказал:
    - Вернулся? Ну, что же, кстати. Сейчас надо срочно заканчивать заявочную кампанию и ехать в Москву на защиту фондов на будущий год. Поторопись! А то ты слишком уж долго отдыхал!..
    Вернувшись из Москвы, где мне удалось "пробить" беспрецедентную поставку Минсельстрою Азербайджана в будущем году автомобилей-самосвалов, я задумался: а зачем мне, кстати сказать, эта должность? Будь я хапугой, цены бы такой должности не было: я брал бы "в лапу" за каждый самосвал, бульдозер и экскаватор, никуда не делись бы от меня и те, кому я оформлял бы машины в личную собственность. Но я - это я, и не зря, по слухам, в районных организациях Минсельстроя про меня говорили:
    - А на месте главного механика там сейчас работает русский дурак, не знаешь, с какого боку к нему подойти. Кабинета у него нет, в коридор он ни за что выходить не хочет, говорит, что у него от работников отдела тайн нет. Как работать, - не понятно!..
    Вдобавок заработная плата у меня в министерстве была чуть ли не в полтора раза меньше, чем тогда, когда я работал конструктором (там постоянно платили премиальные, а в сельском строительном министерстве о таком и не слышали - было хроническое невыполнение почти всех плановых показателей). Вот я и подумал: а не махнуть ли мне рукой на такой высокий пост, когда моя фамилия отпечатана во всех республиканских телефонных справочниках, и не попроситься ли обратно в КБ, пока меня ещё помнят? Я попросил своего товарища, начальника одного из конструкторских отделов КБ Льва Архарова разведать обстановку, побеседовать о моём возможном возвращении с руководством. Он подтвердил, что меня, действительно, не забыли и готовы принять обратно на должность инженера-конструктора первой категории. Тогда я официально через канцелярию подал на имя министра заявление с просьбой уволить меня по собственному желанию, рассчитывая, что мне потребуются две недели для отработки со дня подачи заявления. Но министр пришёл в бешенство и приказал уволить меня немедленно, а возложение моих обязанностей возложить на моего заместителя Михаила Вальшина. Ему была непонятна моя чёрная неблагодарность: он взял меня "из грязи в князи", дал "хлебную" должность, где до меня и после меня другие зарабатывали себе целое состояние, и вдруг такой демарш! Миша занимал моё кресло недолго - вскоре в него сел бывший управляющий Автоэкспедиционным трестом, который у себя в тресте получал куда более солидную зарплату, чем в министерстве. Но статус и возможности главного специалиста министерства, видимо, открывали перед ним куда более перспективные возможности, которые я-дурак не использовал. Я же привык получать лишь то, что значилось в бухгалтерских документах. И никогда об этом не жалел.
    В КБ меня приняли как своего, как будто я никуда не уходил. Дали мне рабочее место, кульман и тут же поручили конструкторскую разработку нового привода одного из изделий, у которого изменились условия поставки силовой установки: вместо хвостовика, на который раньше насаживался шкив, теперь мотор имел всего лишь карданную крестовину, и шкив устанавливать было не на что. Я быстро спроектировал литую опору с муфтой, служившую базой для установки приводного шкива. Пригодились навыки, полученные в отделе Главного конструктора Ярославского моторного завода. После успешного внедрения этой конструкции меня пригласили на работу в серийный конструкторский отдел головного завода, расположенного далеко от города, на Апшеронском полуострове, на должность начальника конструкторской бригады. Это было повышение в должности и зарплате, и я согласился. Завод стремительно развивался, ему поручалось освоение всё новых и новых видов продукции авиационной номенклатуры, расширялся и серийный конструкторский отдел, в котором было уже 5 конструкторских бригад. В дальнейшем организовали ещё один отдел под продукцию "закрытой" номенклатуры. Возникла проблема организации экспортных поставок продукции, что требовало серьёзной переработки конструкторской документации под экспорт а также разработки и издания экспортной эксплуатационной документации на русском и иностранных языках - в соответствии с требованиями заказ-нарядов, выдаваемых нам ГИУ ГКЭС (Главным инженерным управлением Государственного комитета по экономическим связям с зарубежными странами) и В/О "Авиаэкпорт" (Внешнеторговым объединением по поставкам авиационной техники). Не знаю почему, но руководство всеми конструкторскими работами по экспорту в звании ведущего инженера было поручено мне. Я многократно выезжал в командировки в ГИУ ГКЭС и В/О "Авиаэкспорт", министерство авиационной промышленности, министерство обороны и ГУ ВВС (Главное управление военно-воздушных сил), внешнеторговые издательства. На территории головного завода была организована типография, печатавшая паспорта на русском и иностранных языках. Контроль за экспортными паспортами был возложен тоже на меня. В 1980-м году я был командирован на 21 день в авиакомпанию "Таром" Румынских авиалиний в Бухаресте, в связи с возникшими у потребителя вопросами по эксплуатации наземного кондиционера нашего изготовления.
    Между тем, я не переставал руководить выпуском стенгазеты "Конструктор", читать которую приходило всё руководство даже уже не завода, а авиагрегатного объединения - генеральный директор, главный инженер, секретарь парткома. Газета была красочной, злободневной и имела высокий рейтинг в глазах ИТР (инженерно-технических работников). Однажды генеральный директор по инициативе секретаря парткома вызвал меня к себе:
    - Послушай, мы тут посовещались и решили обратиться в ЦК партии за разрешением начать выпуск для нашего предприятия многотиражной газеты. Лучше тебя это дело никто не "провернёт". Подготовь от имени районного комитета партии обращение в ЦК на эту тему. С секретарём райкома договорённость имеется.

     

    []

    Глеб в армии. Служил в ПВО. Довольно успешно.

    		 Я подготовил текст обращения и отвёз его в райком. С некоторых пор в моём кабинете стояли две пишущих машинки - обычная "Оптима" немецкого изготовления и венгерская наборно-пишущая, печатающая типографским шрифтом. Услугами машинисток я не пользовался, все документы готовил и печатал сам. Это до сих пор служит мне хорошую службу при работе на компьютере. Любой документ я мог оформить эффектно и красиво. Думаю, что моё обращение в ЦК пошло без переделок. И вот, через некоторое время на заводе началось комплектование кадров редакции многотиражной газеты. Нужны были профессиональные журналисты с опытом газетной работы. Один такой журналист Аслан Зейналов (азербайджаноязычный) довольно быстро нашёлся. Мне предложили стать редактором русской части газеты, но с одним условием - срочно вступить в партию. Я ответил дипломатично, что меня не устраивает должностной оклад - в два раза ниже того, что я получаю сейчас (на самом деле мне не улыбалась перспектива вступления в партию). Тогда в производственном отделе отыскалась женщина, работавшая диспетчером, у которой был диплом журналиста и членство в партии. Мне сказали:
    - Мы назначаем на должность редактора вот эту женщину. Её зовут Роза Чернышёва. А ты будешь её заместителем вне штата. Помоги ей. Хорошо?..Я, конечно, согласился. И впоследствии, когда Роза ушла на год в декретный отпуск, мне довелось без отрыва от производства исполнять её обязанности. Я много писал, и не только на производственные темы. Некоторые материалы стенной газеты дублировались в многотиражке. Мы с периодичностью 1 раз в две недели давали литературные страницы с рассказами, стихами и переводами азербайджанской поэзии. Я часто бывал в издательстве "Азербайджан" (главное издательство республики, где печатаются почти все газеты и книги, издающиеся в Баку), союзе журналистов Азербайджана.

    Совершенно случайно в союзе журналистов я познакомился с профессиональным поэтом Рефиком Зека Ханданом, который стал моим близким другом. Его стихи в моём переводе, так же, как стихи других азербайджанских поэтов часто печатались в газетах, журналах и альманахах, издававшихся в Баку. В конце концов, я стал известен. Когда число публикаций стало значительным, я подал документы на вступление в союз журналистов. До сих пор у меня хранится членский билет союза журналистов СССР.

     

    []

    Ну как без пера?

    		 Между тем, политическая ситуация в Баку и Азербайджане в целом под влиянием общей ситуации в стране в пору так называемой перестройки становилась явно неуправляемой. К политической власти пришёл Народный фронт под водительством психически неуравновешенного Эльчибея. На главной площади Баку бесновались сотни тысяч так называемых борцов за народное счастье под националистическими лозунгами. На улицы стало опасно выходить, и после 8 часов вечера город казался вымершим. Глеб окончил школу с отличным аттестатом и после сдачи двух экзаменов (набрав 9 баллов, что было достаточно) поступил в Московский станкоинструментальный институт. Я был рад, что он далеко от Баку. Вита после неудачных попыток поступления в Бакинское художественное училище и в педагогические институты в Краснодаре и Москве (тоже на художественно-графические факультеты) окончила в Баку ПТУ с художественным уклоном и стала дипломированным художником.

    Отличный диплом ПТУ дал ей возможность сдавать вступительные экзамены на архитектурную специальность, и она (тоже с 9-ю баллами) прошла в Инженерно-строительный институт в Баку. Однако, у меня на душе было неспокойно: беснующиеся хулиганы не давали девушкам прохода ни на улицах, ни в транспорте. Я пришёл к выводу, что из Баку надо уезжать. Лучше всего, за границу. Но моя форма допуска к секретной работе этой возможности не давала. Надо было менять место работы. Я решил устроиться вначале линотипистом (машинистом строкоотливной машины) в наборный цех издательства "Азербайджан" (пригодилось умение быстро печатать на машинке), а потом - штатным корреспондентом газеты "Бакинский рабочий" (сыграло роль моё членство в союзе журналистов СССР). Заработок в редакции зависел от количества публикуемых строк (примерно пополам: половину составляла ставка корреспондента и половину - гонорар). В номер, как правило, ставили материалы тех, кто долго работал в редакции. Что касается меня, то я был новичком и, хоть к моим материалам никаких претензий не было, их просто-напросто тормозили.

    []

    Баку. Таким он нам запомнился...

    		  
     

    []

    Мы с Жанной в Подмосковьи

    		 Я ругался, выступал на "пятиминутках" с жалобами, что 5-7 моих материалов с актуальными корреспонденциями лежат без движения в секретариате, - толку не было. И я принял решение попробовать перейти в другую редакцию. Только-только начала выходить парламентская газета "Республика" (орган Милли Меджлиса), редактором которой был бывший собкор "Советской культуры" в Баку Фаик Мустафаев. Я написал для него пару-тройку материалов, которые он тут же опубликовал и пригласил меня перейти к нему в газету. Так я стал работать уже на полную мощность - не было темы или материала, который бы не понравился редактору и не пошёл, как говорится, "с колёс" в номер. А со временем Фаик поручил мне исполнение обязанностей ответственного секретаря, что было для меня новой сферой деятельности, с которой я успешно справлялся, но особой тяги к этому занятию не испытывал - мне больше нравилось писать, да это было и прибыльнее, так как повышало мой гонорар. Я придумал ещё один способ повысить свой заработок: уговорил Фаика оформить Виту на должность корректора и работал вечерами в дни выпуска газеты вместо неё корректором. Это тоже приносило кое-какой доход. А ответственным секретарём оформили другого человека.
    Политическая ситуация в Баку тем временем не улучшалась, и моя тревога за Виту всё больше увеличивалась. Мне хотелось, чтобы она уехала из Баку. В один прекрасный день мы с ней сели на самолёт и полетели искать счастья в Москве. Мне удалось договориться о её переводе на архитектурный факультет Московского института землеустройства. А я сам вначале взял в редакции отпуск за свой счёт, а потом, когда всё определилось, написал заявление на расчёт. Но без работы не остался. В Баку начал выходить еженедельник "Эконом-Экспресс", которому был нужен собственный корреспондент по Российской Федерации. Редактор охотно оформил меня на эту должность. Я получил аккредитацию везде, где только было можно, ходил по пресс-конференциям, изучал московскую периодику и исправно поставлял в корпункт свои материалы, отпечатанные на машинке, для отправки нарочным в Баку. Зарплату мне платили в долларах.Тем временем, у меня началось ухудшение состояния здоровья. Я предполагал, что это "барахлит" желудок, так как ощущал сильное ощущение жжения в области пищевода. Но исследование, которое мне провели в Институте профилактической кардиологии, эти предположения опровергло: оказалось, что у меня предынфактное состояние, забиты основные, питающие сердечную мышцу-миокард, сосуды сердца, и мне нужна срочная операция - так называемое "шунтирование" сосудов сердца.

    Глава 11-я. Эпилог
    День 18-е января 1994 года навсегда останется в моей памяти как день моего второго рождения. Хоть я родился на Камчатке, то есть в России, меня не признали гражданином Российской Федерации - я числился по документам гражданином Азербайджана, то бишь иностранцем. Глебу пришлось изыскивать средства для оплаты моей операции в 15-й городской клинической больнице города Москвы. Рубль обесценился, но все-таки 2 миллиона составляли внушительную сумму. До сих пор не знаю, каким образом Глебу удалось её наскрести. Фактически он подарил мне вторую жизнь. Мне вшили 3 шунта - обводных сосуда, изготовленных из ножных вен моих обеих ног. Это должно было улучшить кровоснабжение миокарда и обеспечить мне комфортное самочувствие. Угроза инфаркта миновала, но я должен был впредь беречься, не делать резких движений и даже физзарядки. К тому же, теперь я приговорен до конца дней пить горстями всякого рода лекарства и периодически подвергаться коронарографии (или центуру), то есть проверке состояния шунтов и сердечных сосудов и, при необходимости, установке в них расширительных приспособлений или баллончиков с пружинками.

    Тем не менее, я вернулся в Баку, устроился на работу заведующим экономическим отделом ежедневной двуязычной газеты "Панорама" и некоторое время довольно напряжённо работал, получая за свой труд $75, что для Баку было приличным заработком. Когда со дня операции миновало 2 года, моё состояние резко ухудшилось, и я оказался на больничной койке в кардиологическом центре 5-й городской больницы Баку. Мне сделали обследование и запретили работать, переведя на 2-ю группу инвалидности. Ничего другого в условиях Баку мне предложить не могли. В связи с тем, что срок "карантина" 5 лет для моей 2-й формы допуска к секретной работе к тому времени истёк, мы могли подавать документы на выезд в Израиль, что мы и сделали. То, как мы оформлялись, какие препятствия нам пришлось преодолеть при этом оформлении и получении загранпаспортов - тема для особого рассказа. Главное, как говорится, результат. А он таков, что вот уже минуло десятилетие, как мы на земле обетованной. И не было ни дня, ни минуты, чтобы мы об этом пожалели. В Баку мы, можно сказать, в последние пару лет не жили, а существовали, что было бы просто невозможным, если бы не помощь наших детей. Здесь этой проблемы нет. Израиль дал нам всё, что нужно человеку для нормальной жизни - квартиру, материальное обеспечение, медицинское обслуживание - одно из лучших (если не лучшее) в мире. На наши скромные средства мы смогли обставить свою квартиру, купить необходимые электротовары, в том числе, компьютер.

    []

    Баку очень красив, этого у него не отнимешь...

    		  
     

    []

    Кирьят-Шмона, прелестный городок в северной Галилее, на границе с Ливаном

    		  
    Первые впечатления по прибытии на нашу вторую родину остались в нашей памяти навсегда. Оформление документов производилось в аэропорту Бен-Гурион. Делали это русскоязычные сотрудники. Жанне и Вите выдали бланки жёлтого цвета, а мне - розового. Как выяснилось позднее, это имело значение: жёлтые выдают евреям. Так меня "пометили". Ни в материальном плане, ни в моральном на мне это не сказалось и не сказывается до сих пор. Мне даже можно ходить молиться в синагогу, если у меня возникнет такое желание. Но по документам я навсегда останусь неевреем. Как члену семьи евреев (мужу жены-еврейки) мне сразу же дали израильское гражданство, выдали чек на денежное пособие (это называется "корзиной абсорбции"), обеспечивающее возможность безбедно прожить первые полгода - в том числе снять квартиру и купить самое необходимое - и стать членом одной из медицинских касс. В какой населённый пункт ехать мы решили ещё в Баку - в городке Кирьят-Шмона проживали моя двоюродная сестра Елена (мы всегда звали её Ляля) Маслак (в девичестве Гостхоржевич-Кутукова) с дочкой Диной. Она согласилась приютить нас на первое время. Нам выделили такси "Пежо", шофёр, говоривший по-русски, уложил наши тюки на крышу машины, и мы отправились к своему новому месту жительства - предстояло проехать полстраны. Аренда машины нам ничего не стоила - новых репатриантов доставляют к месту их дальнейшего пребывания бесплатно. Ехали мы довольно долго, около 4-х часов, и изрядно устали с непривычки. Потом, через некоторое время, такие поездки перестали быть обременительными. Дороги в Израиле прекрасные, автобусы (или автомобили) комфортабельные, оборудованные кондиционерами воздуха, так что, куда бы ты ни ехал, поездка не доставляет никаких неудобств.
     

    []

    Израиль поставляет цветы по всему миру - даже в Голландию

    		  
    Первое, что нас поразило в Кирьят-Шмоне, - это обилие цветов. Они здесь повсюду и круглый год. Будто постоянно находишься в цветнике. Как мы выяснили позднее, это не только в Кирьят-Шмоне, а в любом другом населённом пункте этой маленькой и красивой страны. Израильтяне живут в суровом климате и ценят каждую былинку. Никогда вы не увидите, чтобы даже маленькие дети обламывали ветви или срывали цветы. Не делать этого их приучают с пелёнок.
     

    []

    По преданию, в Иордане когда-то крестили Иисуса

    А какие здесь окрестности! Я склоняюсь к мысли, что привыкнуть к этому нельзя - разве можно равнодушно относиться к знаменитой реке Иордан, известной нам ещё из библии? В Израиле - масса заповедников, бережно охраняемых государством. И если порой видишь, как кто-то из посетителей засоряет территорию заповедника мусором или делает ещё что-то нехорошее, то, к своему стыду, почти всегда убеждаешься, что это - приезжие, наши бывшие земляки по СНГ.

    Но я немного отвлёкся. На следующий же день после приезда мы с племянницей Диной - нашим гидом и переводчиком - отправились по делам. Нужно было открыть в банке счёт (звучит-то как! Будто мы какие-то капиталисты), первый в нашей жизни, записаться в больничную кассу, встать на учёт в местном отделении министерства абсорбции, где нам на первых порах окажут всю необходимую новичкам помощь. Банков здесь несколько, больничных касс - тоже. Куда податься? Мы решили не мудрствовать лукаво и записаться туда, куда до нас записались Ляля с Диной. Нас поразило то, что малышка Дина, которая прожила здесь всего-то несколько месяцев после своего приезда, свободно общается на иврите с сотрудниками банка и больничной кассы. Нам не верилось, что когда-нибудь и мы вот так же будем владеть этим диковинным языком. Тем не менее, человек привыкает ко всему, и иврит - не такая уж преграда, если захотеть её преодолеть. Через некоторое время нам выдали в банке карточку банкомата, которую здесь называют картис-каспомат (от слова "кесэф" - деньги), и мы получили свободный доступ к выданным нам деньгам. В поликлинике больничной кассы "Клалит", куда мы записались, русскоязычный врач тут же принялась нас обследовать и выписала нам груду всяких рецептов на лекарства, о которых мы не имели в бывшем Союзе никакого представления, а если имели, то не могли их купить, так как это было нам просто не по карману. Здесь же они оказались нам вполне доступными из-за положенных нам в больничной кассе скидок.
     

    []

    Рыбалка здесь - на славу!

    []

    А кому-то больше по душе вот это!

    Вита, как я уже упоминал, приехала в Израиль вместе с нами. С самого первого дня она была сориентирована на скорейшее освоение иврита и работу по своей специальности - архитектором. Как она, будучи даже не молодым, а, можно сказать, юным специалистом, сумела принять оптимальное решение, для нас, её родителей, до сих пор загадка. Тем не менее, она не пошла проторённым путём большинства новых репатриантов - учёба в ульпане и одновременная работа поломойкой, посудомойкой, официанткой (это ещё кому повезёт!) и лишь потом - через тернии к звёздам - какой-нибудь чертёжницей в захудалой конторе с надеждой, что оценят, заметят и поручат что-то более серьёзное. Её путь был прям и верен - как кратчайшее расстояние между двумя точками. Она сама поехала в Хайфу, нашла организацию, ведающую системой обучения "ульпан-авода" (буквально: учёба плюс работа) и отправилась в близлежащий киббуц Малькию. Предстояло трудиться в прачечной, для чего приходилось вставать с утренней зарёй, и учиться ивриту, общаясь исключительно с теми, для кого этот язык родной. Не прошло и месяца, как такая система принесла свои плоды - общение стало возможным, а спустя 5 месяцев этот язык перестал быть чужим. Но это было только начало. Ещё не закончив учёбу, Вита узнала (не то из газет, не то по радио), что в Хайфе открываются курсы повышения квалификации архитекторов. Она, естественно, отправилась туда. Предстояло осваивать компьютерный курс "Draw-base", который в московском институте она изучила недостаточно. К тому же - на иврите. Пасовать было не в её характере. Когда курс обучения был окончен, ей единственной дали направление на работу в архитектурную контору в городе Тверия (час езды от Кирьят-Шмоны на автобусе).

    Второй наш ребёнок Глеб приехал в Кирьят-Шмону спустя несколько месяцев после нас. Со своей первой женой Ярославой он договорился, что она пока останется в Москве, а потом, когда жизнь наладится, приедет в Израиль тоже. Она подписала все необходимые документы, свидетельствующие о том, что все права на их дочь Дашу она передаёт отцу. Так Даша получила израильское гражданство и сохраняет его до сих пор. Глеб по прибытии пошёл несколько иным путём абсорбции, чем его сестра. Он прекрасно понимал, что главная составляющая успеха - язык. Это, кстати, к нашему общему удивлению, понимают далеко не все. Многие классные специалисты: врачи, учёные, инженеры, педагоги, преуспевавшие в прошлой жизни, в Израиле из-за незнания языка не могут использовать свой богатый потенциал и остаются за бортом. Глеб, как оказалось, обладает редкой и цепкой памятью. Я поначалу скептически отнёсся к тому методу изучения иврита, который он изобрёл: он нарезал огромное количество картонных карточек и писал на них слова. На одной стороне на иврите, а на другой - русский эквивалент. Я ему сказал, что это - пустая затея. Дескать, у тебя в голове всё перемешается, и ты так ничего не сможешь запомнить. Каково же было моё изумление, когда через месяц после приезда он отправился в агитпункт одной из участвующих в муниципальных выборах партий и на моих глазах вступил в оживлённую политическую дискуссию. Естественно, на иврите. Мало того, малютка Даша развлекала присутствовавших, произнося на иврите самые разнообразные предвыборные лозунги, а иногда распевая какие-то популярные песенки (опять же на иврите). Я был посрамлён. Не удивительно, что спустя 2-3 месяца, Глеб уже работал. Не на такой уж важной работе, но сам факт говорит за себя. Сегодня наш сын является коммерческим директором одной из хай-тековских фирм в Иерусалиме.
     

    []

    Глеб с маленькой Дашей

    []

    Архитектору и в свободную минуту есть о чём подумать
    Время шло. Вита продвигалась по служебной лестнице: перебралась поближе к дому, в одну из архитектурно-строительных контор в Кирьят-Шмоне, потом переехала в Рамат-Ган (центральная часть Тель-Авива), купила свою первую машину Alfa-Romeo. Между тем, жена Глеба не только не думала о переезде к мужу и дочери, но настойчиво требовала, чтобы он привёз Дашу в Москву, так как престарелая бабушка очень больна и хочет её видеть. Желание матери увидеться с дочкой - вполне естественно. Глеб отправился в Россию, где выяснилось, что Ярослава вовсе не собирается ехать в Израиль, согласна на развод и категорически возражает против отъезда Даши в Израиль. Не согласиться с этим было очень просто - на-руках были все необходимые бумаги. Но правильно ли насильно отрывать ребёнка от матери?.. Глеб решил, что для Даши всё-таки будет лучше остаться с мамой. Хотя она уже прилично говорит на иврите и является гражданкой Израиля (подключить израильское посольство была пара пустяков, и Дашу ничто не удержало бы в Москве). Но логика - упрямая вещь...
     

    []

    Иерусалим

    		 А жизнь, между тем, продолжалась. Мы старались использовать каждую возможность, чтобы посмотреть по возможности больше достопримечательностей этой замечательной страны, куда ежегодно стекаются миллионы паломников со всего света. Израиль - многоликая страна, здесь сосредоточены святыни не только трёх мировых религий - иудаизма (знаменитая Стена плача - остаток разрушенного римлянами Второго Храма), христианства и ислама - но и совсем нового религиозного течения бахаизма, всемирный центр которого находится в Хайфе. Жаль, что взаимопроникновение этих святынь зашло столь глубоко, что очень часто становится причиной межконфессионных распрей. Взять хотя бы тот факт, что в период владычества на этой земле турок на месте Второго Храма была возведена мечеть Аль-Акса. По преданию, с этого места якобы вознёсся на небеса пророк Мухаммед вместе со своим конём. Когда строили эту злополучную мечеть, некому и нечего было противопоставить временщикам, обладающим властью - ведь именно здесь Всевышний повелел царю Шломо (Соломону) возвести ему Первый Храм. Это место священно, ничто не могло быть построено здесь кроме будущего Третьего Храма. Увы! Теперь никто не предскажет, как и когда может быть разрешён этот многовековой конфликт. Но евреи свято верят, что Третий Храм будет возведён непременно. Ибо нет и не может быть никого более могущественного, чем Всевышний.
     

    []

    Хайфа. Морское побережье

    []

    Хайфа. Мировой религиозный центр бахаи
     

    []

    Хайфа. Вид на Средиземное море

    []

    Хайфа. Городской пейзаж
    Между тем, жизнь продолжалась. Дети работали, мы старели. У Виты появился хороший знакомый, с которыи она познакомилась в интернете (случается и такое!). Лёва Нейман - типично еврейский мальчик из Ленинграда, с детства принуждённый родителями и родителями родителей заниматься музыкой. Они мечтали, что когда-нибудь их сын и внук станет новым Иегудой Менухиным. Почти как в анекдоте: если по трапу самолёта в аэропорту Бен-Гурион спускается новый репатриант без скрипки в руках, значит он - пианист. Но у Лёвы скрипка как раз была. И спускался он в 19-летнем возрасте по трапу не в Тель-Авиве, а в Нью-Йорке. Тот, кто прошёл нелёгкий путь иммиграции в Америку, знает, как это нелегко. Особенно такому молодому парню без знания языка, одному, в чужой стране. Чем Лёве только ни довелось заниматься! Жить-то надо? Работал на подсобных работах, мыл машины, получил шоферские права и сделался вначале таксистом, а потом даже инструктором по вождению. Но он твёрдо знал: нужна хорошая перспективная специальность, без неё пропадёшь. И он поступил в колледж и стал дипломированным программистом. А программисты нужны всегда, особенно сейчас. И жизнь постепенно стала налаживаться. Появился твёрдый заработок, жильё, машина, уверенность в себе и своём будущем.
     

    []

    Рената Маркс-Нейман, сестра Лёвы

    		 Так прошло 9 лет. У настоящего еврея всегда кто-то из родственников живёт на земле обетованной. У Лёвы в Мицпэ-Йерихо (это на территориях, недалеко от теперь уже арабского Иерихона) живут мама Фаня Шифман и старшая сестра Рена. Они - настоящие поселенцы, очень патриотичные, с правыми, как здесь говорят, взглядами и идеологией. Рена замужем за репатриантом из Франции Пьером Марксом, у них пятеро детей, мал-мала меньше. Тем не менее, живут - не тужат, активно участвуют в политической жизни, часто, при первой возможности, ездят по стране. Несколько раз были и у нас на севере. На протяжении первых 9-ти лет Лёва несколько раз приезжал в Израиль к родственникам. Вначале - повидаться. А потом "заразился" от них сионизмом и решил переехать в Израиль на ПМЖ. Работу нашёл сразу же. Хай-тэк был на подъёме, и программисты были нужны. Лёва устраивался фундаментально - привёз из Америки мебель, аудио- видеотехнику, оборудовал в своей квартире "домашний кинотеатр". В общем, был полон энтузиазма и надежд на лучшее будущее на новой родине. Немного сковывало поначалу незнание иврита, но выручал английский, которым в Израиле владеют если не все, то очень многие. После 4-5 лет проживания в Израиле Лёва познакомился с нашей Витой.
    Молодые люди друг другом заинтересовались. Видимо, было в каждом из них что-то такое, что не могло не привлекать другого. Теперь нам уже кажется, что иначе и не могло быть, - настолько они подходят друг другу. И закончилось это вполне естественно - свадебной хупой. Следует признать, что как людям вполне самостоятельным, Лёве и Вите не потребовалась от родственников какая-либо помощь на свадьбу, они организовали всё сами. Нам, конечно, было досадно, что мы её и не могли оказать - так, какие-то крохи из своих сбережений. А ведь у восточных людей принято дарить детям на свадьбу дорогие подарки!.. Но... вот такие мы родители!..
     

    []

    А дочку-то пропили!..

    		  
     

    []

    Тили-тили тесто! Жених и невеста!..

    		 Мы как-то даже не заметили, что наша дочка ушла жить к чужому человеку. Он сразу же стал для нас своим. Зачастили в гости - то они к нам, то мы к ним. Тем более, что теперь проще было ездить - у каждого по машине (мы - не в счёт: в Израиле обладатель автомобиля приравнивается к богачу и сразу же лишается части пособия. В Америке, как мы узнали, не так - там просто понимают, что без машины - как без ног. А вот в Израиле до этого никак не додумаются, хотя машину - не новую, конечно, - можно купить очень дёшево). И Глеб даром времени не терял - нашёл себе по переписке девушку из Вильнюса (опять интернет!)по имени Катя. Стали переписываться, созваниваться, пару раз она приезжала в Израиль для очного знакомства. В друг друге не разочаровались - наоборот! А мы, родители, этому только радовались - жизнь детей налаживается, что нам ещё нужно? Единственное, что нам досаждало, - это постоянная военная напряжённость на северной границе, ибо буквально "под боком", в Ливане обосновалась арабская террористическая организация Хизбалла, которая постоянно обстреливала нашу Кирьят-Шмону российскими ракетами "катюша" - до сих пор наша бывшая родина не жалеет сил и средств для оснащения оружием террористов в разных странах мира. Уж мне-то это известно как никому другому. В мою бытность инженером я курировал экспортные поставки и точно знал, какое и сколько оружия поставляется за рубеж. А в бывшем Советском Союзе любая кроватная мастерская была изготовителем этой смертоносной техники. Думаю, что и в современной России мало что с тех пор изменилось. И не только в России - в бывших республиках, а ныне странах СНГ, "напичкано" столько предприятий военного производства и занято этим делом столько классных специалистов, что все они умерли бы с голода, если бы у них исчезла возможность заниматься по-прежнему своей работой. Одно только непонятно - как при этом можно постоянно твердить всему свету о своём стремлении к миру? А ведь в своё время, работая на этих предприятиях, мы не задумывались о том, что мы делаем. Лишь теперь, испытав на собственной шкуре плоды своего труда, понимаешь - какая всё-таки мерзость эта коммунистическая идеология! Впрочем, не лучше ли о чём-нибудь более приятном?..
     

    []

    Ну разве не прелесть - этот вид на Израиль со стороны Средиземного моря?

    		 
    Жизнь текла своим чередом. Дочка Глеба Даша подросла, пошла в школу. Ни отец, ни дедушка с бабушкой не теряли с ней связи, обменивались письмами, по нескольку раз в год посылали посылки с одеждой и всякими восточными вкусностями. Кроме того, Глеб регулярно высылал деньги (впрочем, "высылал" здесь не подходит, так как он продолжает ей помогать материально). У Виты и Лёвы родилась дочь, прелестный ребёнок, которую назвали древнееврейским именем Эфрат и (через дефис) Либи, в память о бабушке Лёвы, сыгравшей вместе с дедушкой ключевую роль в его воспитании. А лично я соотнёс это и к себе - бабушку Лёвы звали Любовь, а часть моей фамилии - das Liebe, что по-немецки и на идиш означает то же самое. Вита с Лёвой работали, числились на хорошем счету, и ничто не предвещало резких изменений в их судьбе, которые произошли перед рождением Фрати (так мы все называем Эфрат-Либи). Мы ездили по Израилю все вместе, знакомились с достопримечательностями этой уникальной страны, отмечали дни рождения, которые наша дочка всегда затейливо украшала дружескими шаржами собственного производства. Вот пример такого шаржа, сделанного по случаю дня рождения Жанны.
    Говорят, сейчас в некоторых странах (даже в России) стараются поощрять рождение детей, платят дополнительные пособия, предоставляют вне очереди квартиры и т.п. А Израиль, как никто нуждающийся в увеличении своего населения (особенно - еврейского) ведёт себя, мягко выражаясь, несколько странно. Виту вышвырнули (другое слово не подберёшь) с работы лишь догадываясь, что после замужества у неё может родиться ребёнок. Лёву, классного специалиста с американским дипломом, в совершенстве кроме иврита владеющего английским языком, вдруг "попросили" с работы по сокращению штатов. Вначале молодые не падали духом - надеялись, что без работы не останутся. Документы Лёвы взяли для оформления допуска к работе в учреждении, где это требовалось, на экспертизу. Потекли не недели, а месяцы (!) томительного ожидания. Наконец, документы вернули с формулировкой: мы тебе позвоним, когда ты нам понадобишься. В Израиле это называется "махар ба бокер" - "завтра утром". Так обычно говорят, когда хотят, чтобы ты отстал. Пришлось подавать прошение о выплате пособия по безработице. Но и тут обнаружился "подводный риф" - машина.

    []

    Тот, кто хоть раз нас видел, легко догадается где кто

    		  
     

    []

    Даша подросла на московских хлебах

    []

    Эфрат Нейман, гражданка Израиля и США
    Я уже писал о том, что в Израиле (может быть, в единственной в мире стране) к наличию собственной машины относятся просто-таки враждебно, считая этот факт признаком богатства. Пенсионер, имеющий машину, лишается половины (если не больше) пособия по прожиточному минимуму, не получает никаких положенных другим таким же старикам льгот. Что сказали нашим ребятам, вы легко можете догадаться: у вас есть машина; продайте её, и, когда деньги кончатся, приходите за пособием по безработице. Некоторое время жили надеждой, что всё, в конце концов, устроится, и тратили отложенные на "чёрный" день средства. А ничто не устраивалось и не устраивалось. Лёва стал звонить по телефону в Америку друзьям, с которыми вместе работал. "В чём вопрос, Лёвочка? - сказали ему. - Приезжай, тебя здесь помнят и ценят. На следующий же день после прилёта выйдешь на работу, как будто и не уезжал!"
     

    []

    Наша Кирьят-Шмона в мирное время

    		  
     

    []

    Она же в тревожные дни (Вторая Ливанская война)

    		  
    Думали недолго. В шахматах есть такой термин: цугцванг (вынужденный ход) - это когда не хочешь так ходить, а другого выхода нет. Сыграли роль не напряжённая обстановка, не обилие террористических актов - это, как ни странно, для израильтян привычное дело. Мы в своём прифронтовом городе не то, чтобы привыкли к постоянной угрозе обстрелов - к этому привыкнуть нельзя, но знаем, как себя вести при объявлению тревоги. Если не в каждом доме, то поблизости есть так называемые "миклаты" (убежища). Туда все и прячутся в часы, сутки, недели или (как было в последний раз) месяцы тревоги. Раньше наши дети даже шутили по этому поводу: "Хоть отоспимся вволю!" Но в этот раз цугцванг заключался в том, что Лёву, Виту и их маленькую дочку Фратю просто лишили средств существования. И они вынуждены были уехать. Конечно, это было нелегко - куда-то надо было девать с таким трудом нажитое имущество. Часть взял Глеб, часть просто складировали либо в его квартире (благо, она большая), либо у нас. Глеб - не из тех, кто берёт что-то "просто так", позднее он за всё, что взял, расплатился. А часть имущества просто-напросто пропала. Кое-что упаковали и отослали багажом в США. Сложность заключалась ещё и в том, что в Америке напряжение в электросети 110V (в Израиле 220V), это тоже сделало если не невозможным, то непростым принятие решения о том, что стоит везти с собой. Лёва по приезде, конечно, нашёл выход из положения - безвыходных, как мы знаем, не бывает. Проблему представляла и перевозка собачки - французского бульдога Фродо. В своё время немало денег пришлось заплатить и Глебу за перевозку в Израиль его собаки Стаффи из Москвы. Что делать, - это члены семьи, их не оставишь! Так что сейчас Стаффи живёт в Израиле, а Фродо - в США. Они между собой не дружили, расстались без слёз.
     

    []

    Фродо

    []

    Стаффи
     

    []

    До свиданья, Тель-Авив!

    		 Когда-то говорили, что переезд на новую квартиру равносилен пожару. А в другую страну?.. Для Лёвы проблем не было - он возвращался туда, где прожил много лет. А вот для нашей дочери... Она не домохозяйка, а классный специалист. Когда-то, ещё в Израиле, ей пришлось изучить компьютерную программу Autocad дополнительно к Draw-Base, которой её обучили на курсах в Хайфе. И она свободно владеет обеими. Но то был Израиль и иврит. Я как бывший конструктор по себе знаю, насколько трудно с нормативов автомобильной промышленности переходить на нормативы и стандарты авиационной. И это при условии, что и те, и другие - на родном языке. А тут - и язык не очень знакомый (хоть наша Вита очень быстро осваивает всё, за что бы ни бралась), и стандарты чужие, и меры веса и длины какие-то поначалу странные - галлоны, пинты, дюймы, мили, футы, фунты... - голова кругом! А ведь рядом работают те, кто привык к этому с детства, и им в диковинку, если кто-то испытывает какие-то затруднения в связи с этим. Но это трудности Виты. Были и общие - где жить, на чём ездить, куда деть ребёнка, как и на что обставить и оборудовать квартиру. Для молодой семьи всё начиналось с нуля. И они не спасовали. Сейчас у них есть всё.
    Оба работают. Есть собственный дом и две машины. Фратенька ходит в самый лучший детский садик при еврейском Центре. Мы, родители Виты, уже не раз были в гостях в Америке. Описывать что там у них и как, по-моему, нет смысла. Гораздо лучше почитать об этом более подробно: здесь, здесь, здесь, здесь и здесь. Думается, что будет у нас возможность рассказать об этом ещё не раз. Что касается нас самих, то мы - не американцы. Мы продолжаем жить в своей стране, с которой свыклись и считаем своей родиной. Хоть я уже достиг рубежа 70-ти лет, а Жанна к нему приближается, наша жизнь не пуста. К примеру, я, как это ни покажется странным, на старости лет активно участвую в работе нашего местного хора (и он ещё поёт!).

    []

    "Братцы, тряхнём стариной!.."
    Глеб, естественно, женился на Кате. Знакомство по интернету получило логическое завершение. Но произошло это не скоропалительно, как иногда случается. Всё началось в 1999-м году. Кто когда-либо интересовался эпистолярным жанром, знает, что по переписке можно многое узнать о человеке: каков его интеллектуальный уровень, как он владеет словом, в чём заключаются его профессиональные навыки. То, что узнал из этой переписки Глеб, его вполне устроило. Внешне очень эффектная русскоязычная Катя, как оказалось, в совершенстве владеет литовским, польским и английским языками. Она - прекрасный компьютерщик, знающая много сложных программ, большинство из которых изучила самостоятельно. Перепиской дело не ограничилось, начались очные встречи как в Израиле, так и в Литве. Чувства молодых прошли дополнительную проверку, и в 2002-м году всё завершилось оформлением брака. С тех пор они вместе, и у них растёт замечательный во всех отношениях сынишка Йонатан-Михаэль (первая часть имени - в честь любимого деда Кати Ивана, а вторая - в честь моего папы). Мы же зовём его просто Йоник.

    []

    Глеб и Катя
     

    []

    Три поколения наших женщин

    []

    А такой сейчас стала наша Дашенька

    []

    Йоник

    []

    Эфрат
    Вот я и приблизился к окончанию своего конспективного повествования. Не мне судить, сколь верно и интересно описан в нём мой жизненный путь. Но одно могу сказать определённо: я был честен в этом описании. О многом я умолчал, ибо это всё-таки не роман, а автобиография, на которую в учреждениях обычно отводится площадь всего лишь одной странички. Когда-то один из знаменитых немецких поэтов (кажется, Гёте) очень метко заметил (прошу прощения за отсутствие у меня в компьютере немецкого шрифта):
    Вэр фон Дихтер вил ферштеhен,

    Мусс ин Дихтер Ландэ геhен...

    что в переводе на русский язык значит: "Тот, кто хочет понять поэта, должен посетить его страну..." Перефразируя эту фразу, мне хочется к своему повествованию добавить нижеследующее. За свою жизнь я успел написать пусть не очень много, но всё-таки вполне определённое количество стихов и прозы, которые находятся в приложении к настоящему тексту. Мне кажется, что, лишь ознакомившись с ними, можно хотя бы схематично познать то, что я имею смелость именовать своей личностью. Если хотите, - милости прошу. Если же не хотите, значит, я вас не заинтересовал. В любом случае, я с уважением отнесусь к вашему выбору, мой читатель.
    Люди, я любил вас!

    []

    А это - вместо заключительной печати. В память о моём прошлом
  • Комментарии: 26, последний от 12/02/2018.
  • © Copyright Либкинд Борис Михайлович ( liebkind37@gmail.com)
  • Обновлено: 01/09/2015. 342k. Статистика.
  • Очерк: Израиль
    • Оценка: 5.14*6  Ваша оценка:
    Связаться с программистом сайта
    "Заграница"
    Путевые заметки
    Это наша кнопка