Маритка

Вадим Литинский

Денвер, Колорадо

МАРИТКА

Фотодокументальная байка без стёба и без мата о Маргарите Александровской,

моей первой любви.

0x01 graphic

Надпись на обороте рукой Маритки: Люди добрые, поверьте, расставаться хуже смерти! Москва 4.V.53.

0x01 graphic

Фотографии без подписей. Подкрашены мной акварельной краской.

Написал я в октябре 2010 документальную байку "Эволюция от дятла к человеку, или как я чуть не стал отважным разведчиком", предполагая, что она будет в двух частях. В первой части, которую я назвал "Дятел" (http://world.lib.ru/l/litinskij_w_a/evolyutsia.shtml), я рассказал о том, как во время учёбы в Ленинградском Горном институте меня пригласили работать в КГБ. Я радостно, с восторгом согласился, ожидая, что после нескольких мысленных бесед с товарищем Сталиным неожиданно сбывается моя мечта стать из геологоразведчика профессиональным разведчиком. Но вскоре к своему ужасу и отвращению я узнал, что вместо разведчика меня заставили быть стукачом, "дятлом". Я должен был раз в две недели "стучать" (доносить), о чём я говорил с моими знакомыми по интернату Робертом Радзиховским и Константином Паневиным, обсуждая с ними передачи вражеских радиоголосов. Я вынужден был крутиться, как вошь на ногте, чтобы в своих доносах не повредить этим ребятам. Слава Богу, не повредил. Почти шестьдесят лет я носил эту мерзость в себе и, наконец, решился рассказать Городу и Миру об этом невольном подлом поступке. После депонирования этой рукописи в Библиотеку Мошкова (www.world.ru), я начал писать вторую часть, которую назвал "Эволюция". О том, как из стукача, "дятла", я превратился в человека. Антисоветчика. Правда, с фигой в кармане, ибо мне не довелось выйти на площадь (И всё так же, не проще, век наш пробует нас - /Можешь выйти на площадь, /Смеешь выйти на площадь /В тот назначенный час? Александр Галич). Как, слава Богу, не довелось затем попасть в психушку или за колючую проволоку. Моя антисоветская деятельность в виде кукиша в кармане легко укладывалась в описание статьи 190-1 УК РСФСР "Распространение заведомо ложных измышлений, порочащих советский государственный и общественный строй", предусматривавшей лишение свободы на срок до 3 лет. Более того, мои действия можно было более точно квалифицировать статьёй 70 (в девичестве знаменитая 58¹⁰), как при обыске в моей квартире 6 мая 1972 г. радостно сказал мне майор КГБ Виталий Николаевич Рябчук ("Семь лет и пять по рогам!"). Во время этого обыска были найдены изготовленные мной фотокопии 13 страниц из антисоветской книги "Технологии Власти" Авторханова. Это я переснял "Зорким" всю книгу для моего друга и учителя Н.Н. Самсонова. Саму книгу, как и много других антисоветских книг, привезённых мне из Венгрии двоюродным братом Андрашем, я своевременно отвёз и спрятал на даче нашей подруги, а фотокопию книги передал Самсонову. А 13 забракованных отпечатков плохого качества сложил в чёрный конверт в расчёте выбросить на помойку и забыл про него! Вот их и нашли в моём книжном шкафу во время обыска в 1972 году между какими-то книжками. Обрадованные три сотрудника КГБ тут же прекратили обыск и порадовали меня, что эта находка - чистая семидесятая, семь лет и пять "по рогам". "Ну, идиот, етитская сила! Блядь, стрелять таких хреновых конспираторов надо! Засранец!" - написал я критически о себе в докубайке "Обыск и допросы. Самсонов. Якир. Буковский" (http://world.lib.ru/l/litinskij_w_a/obyskidoprosy.shtml). Но и производившие обыск кагебешники допустили серьёзнейшую ошибку, не допросив меня сразу по горячим следам (домой торопились, дело позднее было). Я мог бы при этом неожиданном допросе ляпнуть какую-нибудь непростительную глупость. А так, когда мой следователь КГБ по особо важным делам майор Геннадий Васильевич Кислых, ведший дело Якира-Красина, прилетевший на следующее утро из Москвы специально, чтобы допросить меня в Большом Доме, выслушал моё объяснение о происхождении этих крамольных 13 страничек, то он воскликнул: "Гениально!". (Но, к сожалению, гениальность моего объяснения он приписал не мне, а моей жене Мине, ум которой он оценил при её допросе в том же Большом Доме).

Статья 70 ("Агитация или пропаганда, проводимая в целях подрыва или ослабления Советской власти либо совершения отдельных особо опасных государственных преступлений, распространение в тех же целях клеветнических измышлений, порочащих советский государственный и общественный строй, а равно распространение либо изготовление или хранение в тех же целях литературы такого же содержания") наказывается лишением свободы на срок от шести месяцев до семи лет и со ссылкой на срок от двух до пяти лет. Но Бог и Геннадий Васильевич, многократно допрашивавший меня в Большом Доме в Ленинграде и в Лефортовской тюрьме в Москве, не допустили эти неприятности. Более того, Геннадий Васильевич "нашёл" мою "пропавшую" по дороге из Ленинграда в Москву совершенно секретную кандидатскую диссертацию о результатах гравиметрической съёмки Восточных арктических морей. Она бесследно "пропала", несмотря на то, что была в силу высокой секретности отправлена с нарочным курьером. А Геннадий Васильевич после душевного разговора с моей женой нашёл "пропавшую грамоту" на следующее утро. Так что благодаря ему, я смог её успешно защитить в МГУ, причём головная организация (ВНИИ Геофизики) квалифицировала её как докторскую. Обо всём этом, и почему мне не дали докторской степени, можно прочесть в упомянутой докубайке "Обыск и допросы...". Ну, а за то, что меня с семьёй отпустили в Америку досрочно, так что я побил в 1979 году рекорд по скорости прохождения ОВИРа (три с половиной месяца вместо средних по Ленинграду 12 месяцев), за это Геннадию Васильевичу особый поклон от всего нашего семейства.

Эта эволюция от правоверного ленинца-сталинца до яростного антисоветчика заняла около десяти лет. Что происходило со мной в этот период, я ранее описал в нескольких документальных байках ("Обыск...", "Побег от КГБ в лес за грибами с сиамским котом и собакой" (http://world.lib.ru/l/litinskij_w_a/pobeg.shtml), и других.

С эволюцией, к сожалению, связано копание в советской гнусности и кромешной лжи. Но не всё было так дерьмово в жизни советских людей (и в моей тоже). Были прекрасные, зовущие к новым свершениям, песни Исаака Дунаевского. Была любимая интересная работа, и искусство, и дружба, и любовь. Поэтому сначала разрешите мне поведать о гораздо более приятном событии в моей жизни вскоре после горькой для меня утраты - смерти любимого Величайшего Вождя Всех Времён и Народов (ВВВВН) тов. И.В. Сталина. Через несколько дней после этого события и началась моя эволюция, когда я от мамочки узнал, что её брат, а мой любимый дядя Коля, капитан, командир лучшего батальона Белорусского Особого Военного Округа, не погиб в первые дни Войны, выполняя особое задание Ставки, как наврал мне в личных беседах товарищ Сталин. А был арестован в 1938 году, приговорён к расстрелу, который потом за отсутствием состава преступления был заменён на пять лет лагерей, и сгинул на лесоповале в августе 1942 года в СевУраллаге ("Документ гнусного времени" http://world.lib.ru/l/litinskij_w_a/documentgnusnogovremeni.shtml).

Итак, далее - мой рассказ о путешествии на Кавказ в июле-августе 1953 года с Мариткой - Маргаритой Андреевной Александровской, папу которой, красного командира, уконтропупил товарищ Сталин сотоварищи в 37 или 38 годах. Познакомился я с Мариткой в интернате в Курганской области, где я находился в эвакуации во время Войны. В нашем интернате работала воспитательницей Екатерина Александровна Александровская, прекрасный человек и педагог. Мы её сокращённо называли ИкСанна или КыСанна. (У меня сохранилось её письмо, написанное уже в Ленинграде и датированное октябрём 1944 года, которое она подписала этим последним прозвищем). К ней в конце 1943 или в начале 1944 года приехала её племянница-сирота Маргарита и стала жить в нашем интернате. Я не помню, откуда она взялась - из Москвы, где она жила с другой своей тётей, Марией Александровной Александровской, старшей сестрой КыСанны, или из другого места (может быть она тоже была эвакуирована куда-то из Москвы). Маритка была года на два или на три младше нас, старшеклассников (в 1944 году наша группа, которой руководила КыСанна, состояла в основном из учеников 6 класса). Поэтому в интернате мы, старшеклассники, не очень обращали внимание на маленькую девочку, и сейчас я её почти не помню в тот период. Я покинул интернат и вернулся в Ленинград 4 июля 1944 года, завербовавшись в ремесленное училище при заводе имени Сталина. КыСанна вместе с интернатом вернулась в Ленинград позже в том же году и стала работать преподавателем в Школе рабочей молодёжи. Маритка поехала в Москву к второй своей тёте, МарьСанне. Но потом она неоднократно навещала свою любимую тётю в Ленинграде, так что мы, птенцы КыСанны, встречались с ней.

Маритка - десятиклассница.

Я, как и все, кто с Мариткой имел счастье общаться после интерната, был слегка влюблён в неё - это был удивительно светлый и жизнерадостный человек. Направляясь на производственную, а потом и на преддипломную практики через Москву, я останавливался в квартире Марии Александровны, где жила Маритка. Наконец, в начале марта 1953 года я с несколькими приятелями - студентами Горного института - приехал в Москву, и вместе с Мариткой и её двоюродным (?) братом Вадимкой Алфёровым и подругой Леной Боровской мы хоронили Великого Вождя Всех Времён и Народов (ВВВВН) тов. И.В. Сталина (см. упомянутую выше фотодокументальную байку "Эволюция от дятла к человеку..."). Вот отрывочек из этой докубайки вместе с фотографией:

0x01 graphic

9 марта 1953 г.

Сейчас помянем ушедшего от нас Великого Человека. Я грустен, Лена Боровская слегка улыбается, а вечно жизнерадостная Маритка просто расплылась в улыбке. Но не потому, что не жалела почившего Вождя, а просто из-за природной жизнерадостности.

"Вечером в день похорон Мария Александровна застелила стол белой скатертью, поставила на стол немудрящие закуски и вдруг, нашему удивлению, достала, вероятно, из какой-то заначки поллитровку водки. Да, правильно, надо по русскому обычаю помянуть умершего великого человека. Даже себе МарьСанна, никогда не пьющая, налила половину рюмки. Она встала:

- Ну, мальчики-девочки, давайте. Сдох тиран, в ад ему дорога!

Мы были сражены, как ударом молнии.

- Тё!! - истошно заорала на тётку возмущённая Маритка. - Что ты говоришь?! Как ты можешь?!

- А то и говорю! На нём кровь тысяч, да что я, миллионов неповинных людей! И в том числе - твоего отца, расстрелянного командира Красной Армии! Накануне войны! Гитлер потому и напал, что видел, что Красная Армия лишена почти всех командиров!".

0x01 graphic

Персонажи, упоминаемые в этой докубайке. На первом фото: автор, Маргарита, Вадим Алфёров, Рома (Роберт) Радзиховский, Лена Боровская. Наша комната на ул. Красной Конницы, д. 22, кв. 9, Ленинград, февраль 1953 г.

На втором фото: Мария Александровна Александровская. Москва, даты нет.

А летом 1953 года Маритка, студентка биолого-почвенного факультета МГУ, проходила учебную практику, пересекая со своей группой центральную и южную часть России до Кавказа на попутных автомашинах для изучения разных типов почв. Мы с ней "стелеграфировались" и договорились встретиться в Тбилиси, чтобы потом вместе отправиться путешествовать по Кавказу. И я, только что защитившийся молодой специалист, не имевший ни одной хорошей оценки в зачётной ведомости за все пять лет учёбы (о том, как я избавился от единственного "хорошо" по Общей геологии, стыдоба-то какая! любопытствующие могут прочесть в байке "О положительном влиянии алкоголя на кучность стрельбы..." http://world.lib.ru/l/litinskij_w_a/alkogol-1.shtml), отправился на Кавказ. КыСанна (или МарьСанна?) дала мне для передачи Маритке её лёгкое летнее платьице.

Так, ребята. Дальше пойдёт описание моего путешествия на Кавказ и с Мариткой по Кавказу. Возможно, что вам это описание с первой страницы покажется нудным - тогда тут же бросайте читать и займитесь своим делом. Я не Толстой и даже не Пришвин. И вообще, как вы знаете, я не писатель, а докубайкописец, или, если хотите, докубаечник. Или докубаец. Жена Лена определяет мой жанр как типичное графоманство. Я же ведь не способен, как настоящие писатели, сочинить что-нибудь из пальца, о чём я жутко сожалею и завидую настоящим писателям. Я только могу, как чукча - что вижу, то пою. (Что видел). Ещё и документами и фотографиями дополняю свои документальные байки. Кстати, вы знаете, чем настоящий писатель отличается от графомана? Запишите. Писателю скажешь - если можешь не писать - не пиши. И он не будет. А графоман не может. Вот мне жена говорит - а я не могу не. Вот поэтому я и. Ну, дайте ещё высказаться. Недавно перечитал рассказы Бунина - ну, не плохо, особенно "Генрих", но не более того. А вот подсел я, как на иглу, на Андрея Воронина - вот это писатель! Классный художник! Мало того, что пишет великолепные романы - дюдюктивы (девяносто уже накропал), но как пишет! Всё видишь! Как живое! Описание природы - Пришвин и Бунин - парчушки мелкие перед ним. У Льва Николаича есть один развесистый дуб, вокруг которого князь Андрей дважды кружился. Да, не спорю, хороший дуб, но у Воронина таких дубов целая лесополоса! Всякие Дарьи Донцовы и Александры Маринины, не говоря уже о Чингизах Абдуллаевых или Андреях Ильиных, современных главных российских писателей-дюдюктивщиков - мелкие графоманы, вроде меня, по сравнению с настоящим великим и русским писателем Андреем Ворониным. Но злые языки говорят, что на него работает бригада негров (тьфу ты, извините за неполиткорректность, африканских американцев). И одни серии романов, говорят трудящиеся в комментариях на интернете, великолепные (пока что я прочитал только две великолепные серии "Инструктор" и "Инкассатор"), а некоторые другие - слабоваты. Не важно. Он, как Леонардо или там какой-нибудь Рубенс, пройдётся кистью Мастера по негритянским наброскам, и серенький алмаз заблестит, как Кохинор. Так что пойдите на www.bestlibrary.ru и скачайте для начала не все 90 романов Андрея Воронина, а пока только те серии, на которых я заторчал. Не пожалеете.

А зародилось моё графоманство в июле 1941 года во время эвакуации из Ленинграда с моей 158 школой (после окончания третьего класса, было мне тогда10 лет) сначала в Ярославскую, а потом в Курганскую области. Жили и воспитывались мы в интернате (детском доме, если кто не знает), а учились в сельских школах. Я провёл в эвакуации ровно три года - 4 июля уехал из Ленинграда, 4 июля 1944 года вернулся, завербовавшись в ремесленное училище при заводе имени Сталина. И я каждый божий день писал мамочке письма-треугольнички (без марок, разумеется - во время войны большинство людей марки не использовали). Из 1095 дней в эвакуации я пропустил, наверное, не более 15-20 дней без письма. Я описывал, чем нас в данный день кормили, какую сельхозработу мы выполняли, какие предметы мы изучали в школе и сколько пятёрок (отличных оценок) я получил (до хороших оценок, как вы догадываетесь, я никогда не опускался), какие глупости говорила мне влюблённая в меня Галька Гультяева из нашего класса, кто с кем подрался, какую книгу вчера нам рассказывала Моргала (воспитательница Любовь Андреевна Слоним), и т.п.

Накануне эмиграции в Америку в ноябре 1979 года я не без оснований полагал, что таможенники в аэропорту Пулково заподозрят, что в этих детских и других многочисленных письмах (в том числе в подробнейших письмах двум моим жёнам из арктических экспедиций) могут содержаться госсекреты. У меня же допуск секретности был второй формы - гравитационная съёмка на дрейфующих льдах морей Северного Ледовитого океана, которой я руководил в качестве главного инженера Полярной Высокоширотной Воздушной Геофизической Экспедиции (ПВВГЭ) НИИ геологии Арктики - проводилась под грифом "совершенно секретно". Потому что гравиметрические данные используются для введения поправок в траектории баллистических ядерных ракет, нацеленных на города Америки (а Ледовитый океан - это кратчайший путь к цели для таких ракет). Я неоднократно "ошивался" в Мурманске в штабе Краснознамённого Северного флота в период организации работ ПВВГЭ, где "тряс за грудки" каперрангов и адмиралов, добиваясь всяческих разрешений на проведение наших работ. Ещё раньше дрейфовал с экспедицией "Север-14" Гидрографического управления ВМФ в приполюсной части подводного хребта Ломоносова, где разрабатывал методику этой самой авиадесантной гравиметрической съёмки на дрейфующих льдах. Кроме того, я был носителем закрытой информации по делу осуждённых антисоветчиков Якира и Красина, по которому я должен был проходить в качестве чуть не главного свидетеля (см. вышеупомянутые докубайки "Обыск и допросы (Самсонов. Якир. Буковский)" и "Побег от КГБ в лес за грибами..."). Я резонно полагал на основании железного опыта предшествовавших поколений эмигрантов, что проверять тысячи страниц моих писем и документов у таможенников не будет времени, и все письма будут конфискованы при досмотре эмигранта-врага народа. Поэтому я не рискнул взять их с собой в Америчку и оставил эти графоманские детские письма, вместе с моей перепиской с отцом, многочисленными подробнейшими письмами (графоман я или хрен с бугра?!) двум моим жёнам из арктических экспедиций, перепиской с Мариткой, перепиской мамочки во время двух революций с её двумя братьями и сестрой, и с её отцом и матерью, с многочисленными старинными документами Литинских - короче весь семейный архив - я оставил своей дочери от первого брака Алле до лучших времён. Алла в этот период увлекалась мальчиками, и эмигрировать с нами не собиралась. Две или три больших картонных коробки с этими документами были сложены на антресолях над входной дверью коммунальной квартиры, в которой жила Алла. А потом Алла вышла замуж, и у неё родился сын Стасик. Потом сын подрос, и надо было где-то складировать вышедшие из употребления его ванночку, игрушки и другие вещички. Поэтому Алла снесла мои коробки с письмами и документами на помойку, а на их место поставила вещи Стасика. А представляете, если бы она не снесла, и теперь можно было бы опубликовать впечатления о Войне глазами 10-14-летнего пацана из сибирского интерната? "Это было бы посильнее, чем Фауст Гёте" - мог бы сказать ВВВВН тов. Сталин! ("Это я так думаю", как говорю я теперь вслед за Фрунзиком Мкртчяном в кинофильме "Мимино"). И уж, по крайней мере, не много хуже, чем дневник Анны Франк. Можно было бы просить за такую книжку Ленинскую премию, а уж Нобелевку по литературе или по борьбе за мир во всём мире ващще бы дали задарма!

Единственное случайно сохранившееся письмо мамочке в Ленинград из Курганской области от 4 августа 1942 г.

Меню в этот день: "на завтрак <...> хлеб с маслом и ч< ай с > сахаром, на обед суп с клёцками куриный, хлеб с маслом, лук и кусок огурца, на ужин блины и чай с сахаром".

На второй странице внизу слева штамп "Проверено военной цензурой".

В Ленинград письмо было доставлено 28 августа.

После этого вступления, освещающего три источника и три составных части моего графоманства, можно переходить к описанию моего (а потом нашего с Мариткой) путешествия на Кавказ.

Значит, деловые и слабонервные - дальше не читайте.

РАССКАЗ О ПУТЕШЕСТВИИ С МАРИТКОЙ НА КАВКАЗ

Поезд Москва - Минводы

...И вот я в поезде Москва - Минеральные Воды. Третья полка (сидячий билет), писк детей, запахи "общего вагона", но зато дёшево, весело и сердито! Засыпаю, уткнувшись носом в Мариткино платьице, положенное поверх рюкзака, который я использую вместо подушки - какой лёгкий приятный запах!...

Утром за окном - заливные луга в низовьях Дона - стога стоят в воде... Мутная Кубань... Станция Кавказская - первые дешёвые фрукты... Подъезжаем к Минводам. Вечер. Разговор в тамбуре со стариком, работавшим до революции в имении какого-то графа или барона. Его рассказ о восточном Казахстане, куда он был выслан вместе с чеченами и ингушами... Спрашиваю его и других пассажиров - как лучше проехать по Военно-Грузинской дороге? Где найти машину? - Но никто толком не знает...

Приехали. Вечер. А вод-то в Минеральных Водах никаких и нет! Голое место, только у самой станции немного зелени. На вокзале сдаю вещи в камеру хранения. Гудки электричек, хриплый голос что-то объявляющего диктора, чувство самостоятельности - сам должен принимать решения - ну, что дальше?

Иду на почтамт. Но уже всё закрыто, Мариткину телеграмму до востребования, о которой мы договаривались, получить не могу. А вдруг у неё всё изменилось, а я и не узнаю? Но ничего не поделаешь.

Стою в очереди за билетами. Мне надо до Беслана - дороговато для студента! Решаю сэкономить и беру билет только до близкой Георгиевской, а дальше - как выйдет. Дело ещё облегчил мой студенческий билет - хочу всю жизнь оставаться студентом!

Теперь несколько часов я свободен - поезд на Беслан идёт в 23.30. Без вещей налегке, ощущая теплоту бумажника, иду в ресторан, заполненный "солидной" публикой. Хорошо, что пожадничал, заказал немного - здесь блюда хоть и дороговаты, но обильны - хорошо наелся!

Прогуливаюсь по перрону. До поезда ещё два часа. Скучно.

Быстро стемнело. По радиотрансляции объявляются посадки на разные поезда, а я всё хожу. Освещённый вокзал, меняющийся народ, пьяненькие молодые железнодорожники - ребята только что сдали экзамен на машинистов, вот празднуют.

"Объявляется посадка на поезд Минводы - Грозный с такой-то платформы" - хрипит радио. Спешу взять свой рюкзак из камеры хранения. Небольшая очередь перед моим вагоном. Проводница, отбирая у меня билет: "Вам до куда? Проходите, пожалуйста".

Вагон полупустой. Где бы залечь, чтобы не попасть в лапы контролёра после Георгиевской? Выбираю верхнюю, третью багажную полку в конце вагона. Внизу какие-то девчата. Залёг, рюкзак под голову, дышу через любимое мариткино платье. Хорошо! Тускло светит лампа в потолке. Поезд трогается. Глухо хлопают двери - проходит озабоченная проводница. Запомнила она, что у меня билет только до Георгиевской? А, чихать на всё! Я же студент! Даже не буду свинчивать с отворота форменной тужурки с петлицами с молоточками, но уже без контр-погонов, мой золотой горняцкий инженерный значок - всё равно мало кто знает, что это такое.

Визжат внизу девчата - к ним уже пристроились два парня. Заснуть трудно, да что-то и спать не хочется. Снова проходит проводница: "Вам, девушки, до куда? А Вам, товарищ?" Делаю вид, что вопрос не ко мне, а когда она дёргает меня за ногу, то как бы спросонок, буркаю: "До Беслана". Проводница уходит.

Мерно стучат колёса. Поскрипывает, слегка раскачиваясь, вагон, особенно потолок. Начинаю засыпать. Опять глухо хлопает дверь, одним глазом вижу проводницу с бумажкой, она удивлённо бормочет: "А кто же третий до Георгиевской?" Проходит. Сплю.

...Просыпаюсь. Поезд стоит. Слезаю с полки. Вагон храпит. Спят на нижних полках девчата. Вчерашние их кавалеры спят в соседнем купе. В другом конце вагона кто-то тихим голосом рассказывает что-то семейное. Все окна вагона раскрыты. Громкий стрекот цикад. Светлые квадраты от окон на земле. На одном из них моя тень. Тёплая ночь. Темно, звёзд из вагона не видно. Далеко справа вдоль вагонов - красный огонёк. Там спокойно дышит наш паровоз. Выхожу в тамбур. За мной тяжело, с чмокающим звукам, стукает дверь тамбура. В темноте на земле у подножки тихо разговаривают проводник соседнего вагона и наша проводница. Красненькие огоньки их папирос. Стрекочут цикады, приятный, успокаивающий звук. Выхожу на подножку: "Чего стоим?" - "Ждём встречного". Проводница тушит папироску, поднимается на ступеньки, входит в вагон. Я спрыгиваю на землю и иду вдоль состава к паровозу. Яркие звёзды на небе теперь хорошо видны. Скрипит под ногами гравий. Чёрная громада паровоза. Прожектор сверху освещает шипящий пар; в освещённом окне будки фигура машиниста. Запах горячего машинного масла, тепло идёт от паровоза. "Идёт встречный!" - раздаётся из паровозной будки. Далеко впереди виден медленно движущийся огонёк. Слышно подрагивание рельсов. Теперь уже огонёк расстроИлся. Три огня всё ближе. Рельса, на которую я поставил ногу, заметно вибрирует, я отступаю к нашему составу. Проходящий паровоз обдаёт меня горячим воздухом; в освещённой двери машинист машет тряпкой нашему машинисту: "Здорово, дядя Вася!". Тяжело прогибая шпалы, проходят мимо меня тёмно-зелёные вагоны пассажирского состава. Визжат тормоза. Стоп. Доносится запыхавшееся дыхание прибывшего паровоза. Наш паровоз вдруг тоже задышал чаще. Из приехавшего поезда никто не сходит на нашу сторону. Два звонких удара колокола, свисток кондуктора, короткий гудок пришлого паровоза, лязгнули буфера, заскрипели вагончики, покатили дальше, всё быстрее... Вот мелькнул красный фонарь последнего вагона, удаляется шум поезда... Наш паровоз бодро и часто дышит, белый султан пара ярко освещён прожектором. Несколько приехавших пассажиров на другой стороне рельс склонились у своих обшитых мешковиной чемоданов; вот взяли их на плечи, уходят вдоль рельс. Теперь я вижу станцию дальше налево. Станция - небольшой домик, жёлтые лампочки.

Сдвоенный удар колокола. Иду к своему вагону. Протяжный свисток кондуктора и сразу же нетерпеливый громкий гудок паровоза. Лязгнули буфера. Поднимаюсь на подножку, стоящая на ней проводница с фонарём, в котором вставлена тусклая свечка, сторонится, давая мне пройти, смотрит на меня подозрительно. А ну как вспомнит, что мне давно уже надо было сойти?

Прохожу в вагон. Теперь спят все. Босые пахучие ноги с порепанными пятками, торчащие со вторых полок, перегораживают вагон, приходится пригибаться. Слышен яснее, чем днём, скрип вагона, перестук колёс. Бегут по насыпи косые светлые пятна от окон вагона. Дрожит моя трепетная тень в светлом прямоугольнике. Если высунуть из окна голову - тёплый ветер треплет волосы, по лицу легонько бьёт угольная пыль - паровоз близко. Вот он дышит очень тяжело - наверное, крутой подъём. А прислушаешься - всё равно слышны цикады!

Долго стою, высунув далеко из окна руку. Летят мимо непотухшие искры, стучат колёса на стыках, трепещут края моей тени на светлом прямоугольнике, бегущем по полотну.

Стукает дверь - проводница проходит по вагону. Отхожу от окна, забираюсь на свою верхнюю полку. Мерное покачивание, скрип вагона. Цикад здесь не слышно, не слышно... не слыш... Сплю...

Тяжело, с чмокающим звуком, хлопает дверь: "Кому на Беслан - здесь выходить!" Погашен жёлтый свет плафона на потолке, светает. Покачивается вагон. Слегка болят бока - отлежал. Поднимаюсь, спускаюсь вниз.

Внизу девчата встали, заплетают косы, у них заспанные глаза. У меня, наверное, тоже заспанные.

Поезд идёт медленно, стук колёс редкий. В окнах наплывает большое белое здание вокзала. Накидываю тужурку, на одно плечо - легкий рюкзак. Не торопясь, пропуская вперёд женщин с мешками и узлами, схожу на перрон. Большая станция Беслан! Очень большой вокзал, высокий, светлый. Ещё рано - часов около пяти утра. Пусто, народу мало. Несколько человек дремлют, сидя на мешках и чемоданах, прислонившись к стене. Пустые ларьки. Захожу в здание вокзала, изучаю расписание. Поезд на Дзауджикау идёт через несколько часов. Пока всё закрыто, так что лучше выйти на улицу. Посветлело ещё больше. Наш поезд, на котором я приехал, всё ещё стоит. Окна спальных вагонов закрыты шторками, все спят - ещё рано.

Тут же на перроне нахожу умывальник - труба с дырочками, из которых постоянно бегут струйки воды, над бетонным корытцем. Остроумно придумано! С комфортом помылся, почистил зубы. А теперь можно пойти в соседний садик - он сразу за забором - подремать на скамейке. Здесь уже также проводят время несколько пассажиров. Впервые вижу настоящих кавказцев - двух стариков в тёмных глухих рубашках, в серых войлочных шляпах, с большими мягкими полями - такую же, но белую, шляпу потом носил и я. Больше ничего "национального" в стариках не было - обычные седые головы, загорелые морщинистые лица. Разве что седые усы да слегка горбоносые физиономии.

Облокотившись на рюкзак и оперев голову на руку, я просидел-продремал часа два. За это время прибавилось народу, теперь были заняты все места на скамейках. Поезда уже не долго ждать - он уже стоит по другую сторону вокзала, только нет паровоза. Покупаю в кассе билет, закусываю пирожками - уже ходят лотошницы. И кавказцев становится довольно много - железнодорожники громко разговаривают, сильно помогая себе руками, все они с обязательными усами. Вот идёт какая-то худая женщина, вся в чёрном, с чёрной накидкой на голове и на плечах. Не монахиня ли? Потом я, видя довольно часто женщин в подобной "униформе", узнал, что это траурная одежда - кто-то умер в их семье...

Сажусь в поезд - всего несколько вагонов. Наш вагон быстро наполняется. Скоро поезд уже бежит, сильно качаясь из стороны в сторону. За окном прогибаются и быстро взмывают вверх провода на столбах; мелькают поля с кукурузой, каменные и кирпичные домики, сады. Часто поезд останавливается, народ всё пребывает, уже много людей стоят в проходе.

Смотрю в окно - и вновь после Минвод вижу горы - но теперь уже не отдельные горы на ровном месте, а целая большая система, как стена, неровная, ломанная, покрытая серой дымкой - Кавказские горы. Но до гор ещё далеко. А пока приближаются высокие трубы заводов города - дымят медленным дымом в дымчатое небо; солнце смотрит сквозь дымку тускло светлым пятном. Одна труба очень высокая... Заборы, мачты линии высокого напряжения, кирпичные здания, переезды, автомашины за полосатым шлагбаумом, ждущие прохода нашего поезда, стрелочница в платке с грязно-жёлтым смотанным флажком в руке... Пустыри, домики, дома в несколько этажей, деревья...

Поезд замедляет ход, перестаёт раскачиваться, медленно останавливается - мы приехали в Дзауджикау...

[Этот город на своём веку много раз менял своё название. С момента основания в 1784 году в устье Дарьяльского ущелья до 1931 года это был Владикавказ. Потом его в 1931 году на 13 лет переименовали в Орджоникидзе. Затем с 1944 года десять лет он назывался по-осетински Дзауджикау. Через год после моего путешествия, в 1954 году, его снова перекрестили в Орджоникидзе. Но сравнительно "недолго мучилась старушка в злодейских, опытных руках" - 36 лет. В 1990 году город за какие-то прегрешения или заслуги обрёл первоначальное название, и вот уже двадцать лет по сей день носит гордое имя - Владей Кавказом].

...Вместе с толпой я выхожу на перрон, направо, к выходу в город - сразу на улицу. Несолидно-звонко, по-провинциальному, звонит небольшой обтекаемой формы трамвайчик. Громыхает по булыжной мостовой грузовик-самосвал. Ларьки бойко торгуют, сапожники в своих раскрытых будочках согнулись над починкой, часовщик в большом окне нижнего этажа, выставив лысину на обозрение прохожим, косит рачьим глазом на часы на столе; идут торопливые прохожие, колхозницы в кацавейках с узлами бегут к трамваю; трамвай набит битком, люди гроздьями висят на ступеньках.

Я спрашиваю прохожих, как пройти к тому месту, с которого производится посадка на автобусы или автомашины, идущие по Военно-Грузинской дороге в Тбилиси. Называют улицу Маркуса. "Как? Маркса?" - не расслышал я гортанного кавказца. Другой гражданин, к которому я обратился, не знает, где такая улица - он во Владикавказе давно не был. Наконец, от третьего или четвёртого аборигена получаю необходимое объяснение, поправляю лёгкий рюкзак на одном плече, и, не торопясь иду, обозревая город. А город - ничего себе, приятный, дома трёх- и четырёхэтажные, улицы широкие, бульвары, сады...

Наконец, нахожу этого Маркуса - здесь помещается автобаза. Автобус до Тбилиси стоит 76 рублей. На отходящий сейчас билетов уже нет, следующий будет через несколько часов. На улице вижу, что в открытый грузовик усаживаются туристского вида молодые и пожилые люди, кавказцы и северяне, в ковбойках, пиджаках, в белых широкополых кавказских (осетинских?) шляпах. У многих на груди или на плече висят фотоаппараты или бинокли. Видимо, это какая-то организованная группа.

Спрашиваю у проходящих пацанов, как ещё можно доехать до Тбилиси. Пацаны советуют проехать на трамвае до Тбилисского шоссе, а там "проголосовать" на грузовик.

Сажусь в обтекаемый маленький трамвайчик, который, часто позванивая, быстро везёт меня по городу, мимо сквера, по центральным улицам, мимо больших светлых домов с витринами, через мост ("Терек!") - бурный, мутный, довольно широкий... А вот пошли какие-то деревья, автобусы бегут по шоссе, явно приближаемся к окраине. На кольце трамвая все выходят.

Военно-Грузинская дорога.

Я направляюсь к шоссе - оно широкое, выпуклое, покрытое ровным асфальтом, обсаженное тополями, очень прямое, прямо нацеленное на сияющие впереди горы - Военно-Грузинская дорога. Верстовой столб показывает, что до города - 3 км. Ну, что же - мне осталось до Тбилиси пройти только 205 километров...

Меня обгоняют редкие автомашины, едущие очень быстро... Несутся машины навстречу... А вот какой-то старик в серой осетинской шляпе идёт рядом с маленьким сереньком ишачком, везущим двуколую тележечку с сеном...

Солнце уже высоко - десятый час. По левую сторону шоссе - какие-то заборы, за ними парк или сад... А вот вывеска - Дом отдыха, рядом на скамеечке сидят отдыхающие... Проносятся машины, но на моё голосование не откликаются. Я не обижаюсь - очень приятно идти, хотя в студенческой чёрной тужурке уже жарко. Горы как будто всё ближе - это рассеивается дымка, они вырисовываются более чётко. Вот пройден уже километровый столбик с цифрой 7-8, а я ещё не сел на машину - на моё "голосование" шофёры что-то кричат, и машут руками, не снижая скорости. За поворотом недалеко какое-то небольшое селение, магазин и чайная. На вывесках надписи по-русски и по-осетински. Хорошо бы перекусить, да вдруг пропущу "мою" машину? Голосую теперь уже без разбору каждому попутному автомобилю. До Тбилиси уже меньше 200 километров, утешаю я себя - всего лишь четыре дня хорошего хода. Жаль, но надо торопиться - а то могу разъехаться с Мариткой.

Останавливаюсь, присаживаюсь передохнуть после быстрой ходьбы на белые каменные перила мостика. Вот приближается ГАЗ-63, в кузове человек 5, все кавказцы... Как то и голосовать-то, раз я уже присел, неохота... Машина проезжает мостик, я уже и не смотрю на неё... Вот проезжает "Победа" - на неё и голосовать-то не стоит... "Эй, товарищ, чего же ты?!" - кричат сзади меня. Оборачиваюсь - ГАЗ стоит недалеко за мостиком у обочины, шофёр высунулся из кабины, кавказцы в кузове смотрят на меня. Хватаю рюкзак, тужурку, бегу к машине. Ко мне протягиваются несколько рук, забирают мои вещи, ступая на колесо, я влезаю в кузов, хочу сесть на борт. "Зачем? Садись на скамейку" - говорит молодой парень. Сажусь. Рядом со мной - дедка в папахе, справа - этот парень, рядом с ним другой, помоложе. К кабине ближе сидит ещё один старик, рядом с ним на лежащем колесе - мальчик, на ящике - усатый толстый мужчина в папахе. "Поехали, Боря" - стучит по кабине мужчина с усами. Машина трогается, быстро набирает скорость. "Ты одень свой пинжак, ветер, холодно будет" - улыбаясь, говорит мой сосед. Говорит он почти без акцента. Ему лет 19-20. Он рассказывает, что учится в сельскохозяйственном техникуме, товарищ его - тоже. "А ты из горного техникума, да?" - кивает он на мою чёрную форменную тужурку. Объясняю ему, кто я, и зачем еду в Тбилиси. Разговаривать трудно, сильно мешает ветер, машина мчится очень быстро. Мы обогнали уже несколько грузовиков и ту "Победу".

А горы уже вокруг нас - мы едем по долине Терека. Горы круто вздымаются сразу от шоссе. Машина петляет, забирается по шоссе всё выше и выше над Тереком. А он здесь вовсе невелик - так себе, мутная бурная речушка, скачет себе внизу по камням. А здоровое ущелье он пропилил! Прямо не верится, что это мог сделать такой маленький поток, шириной в несколько метров.

Машина всё чаще и чаще преодолевает крутые подъёмы, мотор ревёт из последних сил... Горы всё круче, всё неприступнее... Узкие высокие башни из камня темнеют на скалах. "Смотри, вот там жила царица Тамара" - толкает меня в бок сосед. - "Не туда смотришь, вот, вот, смотри по руке...". Вижу высоко какие-то развалины башни и каких-то стен. "А тут был штаб Шамиля" - показывает он мне на небольшую крепость подозрительно некавказского вида. Шоссе всё время вьётся по Дарьяльскому ущелью; Терек то близко, то глубоко внизу, прыгает с камня на камень. Ущелье вовсе не мрачное, а широкое и светлое, совсем не такое, как я представлял его по Лермонтову и Пушкину.

С трудом лезет всё выше и выше по серпантинам горной дороги наша машина. Становится всё холоднее, хотя светит солнце. По крутым склонам слева дорогу защищают от зимних снежных обвалов невысокие заборы, сложенные из крупных камней, а справа - далеко внизу петляет и прыгает по камням маленький Терек. Ещё дальше за ним крутой стеной встают разрезанные им горные складки. На зелёном сукне склонов видны светло-серые маленькие чёрточки - овцы. Низкие белые облака прилипли к скалам, а в небе их нет.

Машина то натужно ревёт, взбираясь по неширокой чёрной полосе асфальта, поднимающийся на крутой склон, то с выключенным мотором шуршит шинами, спускаясь вниз на небольшом участке. Терек всё-таки поднялся из глубин ущелья; теперь вблизи он кажется большим, шириной метров пятнадцати. Он мутный, бурый, бурлящий, брызгающий, непокорный, ворочает большими камнями.

Вот машина виляет вправо, дорога отходит от крутой каменной тёмно-серой неровной стены, к которой она всё время прижималась. Теперь она с дробным звуком быстро бежит по железному мосту над Тереком, мимо часового в зелёной фуражке. Дорога теперь прижимается к скалам, которые вздымаются справа, а близкий Терек теперь бурлит слева. Машина опять взбирается всё выше, Терек снова остаётся в глубине ущелья, он опять стал узким, а машина вьётся по его склону.

Мне говорят, что скоро будет скала "Пронеси, Господи". Вот и она! Дорога проходит под нависшей каменной громадой; слева круто обрывается ущелье Терека. Эта скала - как раз на завороте дороги направо. Наша машина бежит очень быстро - это большой пологий участок, без "петель". Водитель непрерывно гудит; тёмная громада скалы всё ближе; ветер ревёт в ушах - "даёт жизни" наш шофёр Боря!

Доносится нарастающий гудок встречного автомобиля, крутой поворот бросает нас на левый борт - из-за поворота под нависшей скалой показывается голубой радиатор автобуса... Вот он проносится мимо нас, с открытым верхом, полный туристами, придерживающими свои белые широкополые шляпы... Несколько снизив скорость, продолжая гудеть, наша машина проносится под тёмной, закрывающей солнце, каменной громадой... Оборачиваемся назад - быстро удаляется от нас освещённая солнцем скала, нависающая над дорогой - пронёс Господь!

Опять петляет чёрная дорога, слева бежит белый пунктир каменного барьера, ограждающего дорогу от отвесного откоса к Тереку, бегущему внизу по широкой плоской, наполненной камнями, долине...

Я стою у кабины, держась за её крышу руками. Ветер рвёт волосы, ворот рубахи. В разные стороны заносит тело на крутых поворотах; бодро и ровно тарахтит мотор. Вот быстро приближается ещё один мост... Часовые у полосатой будки... Снова машина гремит по железному мосту - мы снова переезжаем на другую сторону Терека и сразу же попадаем в селение. Это Казбеги - мимо пронёсся назад желтый щит с надписью из круглых стекляшек. Машина, снизив скорость, едет по дороге - улице - по обеим сторонам каменные побеленные дома... Вот рынок - с десяток крестьян сидят с корзинами с фруктами... Машина останавливается у двухэтажного здания без крыши с зияющими закопчёнными окнами - видимо, был пожар.

Хлопает дверца - Боря и пассажир, ехавший в кабине, направляются закусить и "заправиться" в ресторанчик ("Теперь дальше нет постов проверки!", пояснили мне), предварительно получив деньги от слезающих здесь двух пассажиров. На их место сразу садятся новые люди - два молодых чёрноволосых грузина в белых брюках и чёрных рубашках, оба с чёрными усиками, громко разговаривающие и отчаянно жестикулирующие загорелыми мускулистыми руками с закатанными рукавами.

Появляются весёлые Боря и пассажир из кабины - вероятно, "хозяин" Бориной машины. Боря оглядывает своих пассажиров, переговаривается по-грузински с новыми пассажирами, хлопает дверца машины, зашумел заведённый мотор, и машина рывком пускается в дальнейший путь под ярким южным солнцем.

Вот осталось позади селение Казбеги. Машина несётся по широкой и плоской долине Терека - он здесь не такой бурный, широкий, быстро течёт в низких берегах; горы здесь далеко отступили, образуя плоскую долину шириной в несколько сотен метров. Ещё один железный мост остался позади... Горы справа и слева опять сближаются... Мне показывают направо - там обычно виден Казбек, а сейчас он закрыт облаками.

Опять солнечный ветер бьёт в лицо, вздувает пузырём рубашку на спине, ревёт в ушах, заглушая рокот машины. Вот снова началось петляние по серпантинам, снова лезем вверх... Горы здесь уже почти не покрыты зелёным сукном полусухой травы, лишь белые пятна снега лежат в расселинах... Снова приходится одеть тужурку - скоро Крестовый перевал, самая высокая точка Военно-Грузинской дороги - 2379 м над уровнем моря. Вот впереди показалось чёрное отверстие тоннеля - это бетонное сооружение защищает дорогу от каменных и снежных обвалов. Непрерывно подавая звуковые сигналы, наша машина въезжает в отверстие тоннеля, посвечивая зажжёнными фарами. Но эта предосторожность напрасна - в тоннеле не очень темно, свет проникает через узкие амбразуры справа. Вот на стенах замелькал свет фар встречного автомобиля - медленно разъезжаемся с "Москвичом", выкатившимся, разбрызгивая воду луж, из-за заворота непрерывно загибающегося вправо тоннеля. Дневной свет забрезжил впереди - кончился тоннель. Но он был не последним - впереди нас ждали ещё несколько тоннелей, но покороче. А в это мы ехали минут пять.

Делается всё прохладнее. Солнце уже скрыто пеленой тумана. Туман вскоре спускается всё ниже и ниже (на самом деле это мы поднимаемся всё выше) и становится очень плотным и густым - машина тревожно гудит, напрасно стараясь проткнуть туман тупым коротким лучом света горящих фар. Скоро совсем близко перевал! Жалко, что его не удастся рассмотреть в сплошном тумане. А тут ещё начинается дождь, сначала редкий, а потом всё более сильный... Намокает куртка, совсем мокры волосы, вода течёт за воротник, намокли спереди брюки... А машина в полумраке тумана лезет всё выше...

"Это перевал" - дёргает меня за рукав мой сосед. Справа в тумане я вижу каменное здание дорожной казармы, неясное очертание ветряка, четырёхугольный широкий каменный столб у дороги... Да, это перевальный столб. Дальше поедем уже вниз, к Картлинской низменности. Снова петляет в тумане наша машина; дождь утихает. Кроме мокрой дороги и камней у обочины - ничего не видно. Машина гудит у заворотов, но скорости почти не снижает - опять нас в кузове заносит то к одному борту, то к другому... В тумане приближается человеческая фигура - машина проносится мимо пожилого мужчины в чёрной одежде с лопатой - это дорожный рабочий, подсыпающий в выбоины щебень из небольших кучек у обочины. Этих дорожных рабочих мы встречали очень часто, работающих в одиночку и группами - дорогу надо всё время подновлять.

Гудит машина на многочисленных заворотах, часто она теперь катится с выключенным мотором - уклон вниз. Из тумана иногда выплывает взбирающаяся на перевал встречная машина; у голубых туристских автобусов поднят верх - намокли туристики, сидящие у бортов! Белыми лопухами облепили головы мокрые шляпы.

Виднее теперь склоны гор слева - голый, мокрый камен, редкая растительность... А справа - сплошным туманом, как снятым голубоватым молоком, налито ущелье, круто спускающееся сразу от обочины дороги.

Завозился на деревянной скамье чёрноволосый пацан, сказал что-то грузину, сидящему ближе к кабине. Грузин постучал по мокрой крыше кабины. Машина затормозила, Боря, потягиваясь, вышел из кабины. Пацан протянул ему мокрые деньги, взял свой мешочек, сказал что-то своему соседу старику, и стал перелезать через борт машины. "Куда же он пойдёт в такой туман?" - спросил я своего соседа. "Он говорит, что его деревня там, в ущелье" - махнул рукой сосед в сторону тумана, клубящегося внизу. Пацан закинул на спину свою лёгкую котомочку и стал боком спускаться по крутому склону вниз, в туман. "Слушай, да ведь он загремит сейчас вниз при таком тумане-то!" Действительно, люди в машине стали что-то кричать пацану, видимо, предлагая ему ехать дальше, а не рисковать. Из тумана донёсся крик отважного мокрого парнишки. "Говорит, что его дом близко, он часто так ходит, отсюда до дома не больше десяти километров, а если ехать дальше на машине - с того места, где дорожка, далеко до дома, он всегда так ходит" - перевёл мне мой сосед.

Машина тронулась дальше; в тумане исчезло воспоминание о двенадцатилетнем чёрном мальчишке.

"Ничего, дойдёт, он горец" - заверил меня, улыбаясь, парень. "Горэц!" - с акцентом сказал старик, молчавший почти всю дорогу, и стал развязывать свой мешок. Из него он вынул горсть вишен и протянул мне: "Пажалуста!". Я выгреб мокрые вишни из его тёмной морщинистой ладони и отдал половину своему соседу. Старик одарил вишнями всех пассажиров в кузове и завязал мокрый мешок... А машина, потряхивая на выбоинах и позванивая щеколдами на бортах, ехала вниз. Туман над дорогой поднимался выше к небу, а в ущельях опускался ниже к узенькой ленте воды внизу - к Арагве.

С "ветерком" проносимся мимо селений Пасанаури, Ананури, Душети. Чуть не раздавили замешкавшегося на шоссе поросёнка, но Боря так крутанул баранку, что машина, взвизгнув тормозами, шарахнулась к плетню, сваливая своих пассажиров на левый борт. Опять вьётся асфальтированная дорога, кончилась щебёнка высокогорной часто дороги. Опять река - Арагви - то шумно бурлит рядом, то опережает машину и, маленькая, бежит беззвучно где-то глубоко внизу. Светит солнце, разогнавшее горные облака тёмные громады гор выплывают нам навстречу, поминутно меняясь, медленно поворачиваясь к нам то одним своим боком, то другим. А прямых участках дороги Боря "жмёт" вовсю. Ветер запылил мой волосы, они стали толстые, жёсткие, не расчесать. Горит обветренное и обгорелое лицо. Одежда высохла на ветру. Ноги совершенно привыкли к подрагиванию и рывкам кузова машины, стою у кабины, не держась, только подгибаю то одно, то другое колено, регулируя центр тяжести тела на заворотах.

Спутники сообщают, что скоро будет Мцхета - древняя столица Грузии. Высоко на горе вижу характерное строение грузинской церкви - центральная башня с конической крышей, боковые приделы. Это Джвари, храм, построенный на месте креста, который, по преданию, воздвигла святая равноапостольная Нина, просветительница Грузии, приведшая страну к христианству. Жила она в трёхсотых годах, когда славяне ещё по ёлкам прыгали. А храм воздвигли на этом месте в конце пятисотых годов. В нём был монастырь, где жил маленький пацан Мцыри - тот самый, который потом дрался с барсом у Лермонтова.

Машина проносится мимо домов и садов Мцхета... У вокзала сошли с машины два студента-осетины. Крепко жмём руки, приглашаем друг друга в гости; но через час я уже не помню их адреса, так же, наверное, как и они моего. Машина мчится по асфальту к Тбилиси - до него уже меньше двадцати километров. Здесь долина Арагви-Куры уже далеко отодвинула горы от мутной большой реки, бегущей где-то слева... Вокруг Картли - коренное грузинское заселённое место, центр грузинской государственности. Именно Картли дало название всей
Грузии - Сакартвело. Справа от нас вдалеке бежит электричка; слева ЗАГЭС - гидроэлектростанция, питающая током Тбилиси. Вот виден уже и сам город - он растянулся по обе стороны Куры, занял почти всю долину... уже видны окна в зданиях, навстречу несётся городской шум... Незаметно въезжаем в Тбилисский пригород - редкие здания попадаются всё чаще, они всё красивее и выше... Вот, по-видимому, и центр города - автомобили, автобусы, пешеходы... Боря сбавил скорость, теперь машина идёт, подчиняясь городским правилам и чёрному усатому худому грузину-милиционеру с фуражкой, надвинутой на самые уши. Останавливаемся около рынка. Деньги с нас Боря получил ещё раньше, в Мцхета. Слезаем с машины, одеваем рюкзаки - в Мцхета к нам подсели два студента-рижанина, тоже "дикие" туристы. Прощаемся с Борей и расходимся в пёстрой толпе.

Тбилиси - и дальше.

Я спрашиваю прохожих, как пройти на улицу Дзержинского, и довольно быстро разыскиваю её. Это сравнительно узкая тихая уличка, находящаяся рядом с центральной площадью Ленина (бывшая Берия). Вот и парадная того дома, который я ищу. С нарастающим волнением стучу в дверь. Чёрт возьми, вот будет номер, если Маритка меня не дождалась, и, устав ждать 10 дней, плюнула на всё и уехала в Москву!

Распахивается окно на втором этаже - выглядывает черноволосая женская голова: "Дима, да?" - И, не дождавшись утвердительного ответа, исчезла. Я слышу, что кто-то сбегает по лестнице, щёлкает замок, дверь распахивается - на пороге стоит невысокая женщина и смотрит на меня с улыбкой:

- Здравствуйте, Дима! Как жалко, что Вы разъехались с Мариткой - она час тому назад поехала на вокзал!

У меня потемнело в глазах - вот чёрт, не везёт же! Надо мне было для всего этого жать двести километров на машине, чтобы узнать, что всё это напрасно!

Женщина, по-видимому, заметила, что я расстроен её словами.

- Да нет, Дима, Вы не так поняли, она поехала на вокзал за Вами, встречать; мы ведь думали, что Вы приедете с поездом. Марита должна скоро вернуться! - Я облегчённо вздохнул.

Женщина, оказавшаяся мачехой Мариткиной подруги, Ноны Сухановой, провела меня в квартиру и познакомила со своим мужем, отцом Ноны. Суханов предложил мне разыграть Маритку, которая должна была вот-вот придти. Действительно, вскоре раздался её голос на улице - Маритка просила открыть ей дверь. Марина (мачеха), побежала открывать, а я встал за шкафом.

- Ну, что, опять не приехал твой Вадим? - спросил Суханов. - Я же тебе говорил, что ждать бесполезно - он защитил диплом, теперь ему всё трын-трава. Запил, наверное, на радостях, да гуляет у себя дома! Чего ему за тобой тащиться!

Маритка усталым голосом ответила, что больше ждать не будет, на вокзале она уже телеграфировала в Москву, чтобы ей срочно выслали деньги на обратную дорогу. Я, затаив дыхание, стою за шкафом.

- Ладно, Вадим, вылезай, а то у неё сейчас слёзы потекут, - сказал Суханов.

- И не потекут вовсе! - чуть не плача, сказала Маритка.

Через час в Москву летела новая телеграмма: "ВСТРЕЧА СОСТОЯЛАСЬ ЗПТ ПОЛНЫЙ ПОРЯДОК ТЧК ТУРНЕ ПРОДОЛЖАЕТСЯ ТЧК ПРИВЕТ ЗАЙЧИКОВ".

Потом мы пошли осматривать Тбилиси - такой красивый город!

Вечером Сухановы уговаривали меня остаться ночевать у них, но я не хочу никого стеснять, и я пошёл на вокзал.

В 12 часов всех выгнали на улицу, оставили только транзитных пассажиров. Иду к начальнику вокзала; там уже несколько человек пытаются получить разрешение на ночёвку в зале ожидания. После шума и споров мы добиваемся своего.

Залегаю на жёсткой лавке - это нам не впервой! Но спать долго не дали - началась уборка. Затем в 5 часов утра всех изгнали из вокзала.

Утро в Тбилиси. Иду по прохладным пустынным улицам. Мутная Кура в некрасивой набережной. Александровский парк с большой статуей Сталина. Полудремлю на утреннем солнышке, откинувшись на спинку скамейки. Чувствую, что кто-то лезет ко мне в карман. Открываю глаза - передо мной стоит улыбающийся милиционер с чёрными усиками. Знакомство с ним, традиционный вопрос: "Скажи, дорогой, как тебе нравится наш Тбилиси?" Потом я иду на утренний базар, закусываю помидорами и огурцами. Часов в 9 иду к Сухановым.

Завтрак. Потом идём с Мариткой на Фуникулёр, там осматриваем Пантеон - могилу Грибоедова в небольшом зарешеченном склепе, где его 17-летняя вдова княжна Нина Чавчавадзе поставила ему памятник с надписью: "Ум и дела твои бессмертны в памяти русской, но для чего пережила тебя любовь моя?". Её любовь пережила покойного на 28 лет. Нина похоронена рядом с любимым.

0x01 graphic

Могила Грибоедова (и Нинина - за спиной Маритки).

В Пантеоне похоронена также мать Сталина - Катерина (Като) Джугашвили. До самого вечера мы были на Фуникулёре. Русская женщина попросила разрешения быть около нас, а то грузины не дают ей покоя своими нелестными предложениями. Маритка рассказывала мне о своей студенческой практике на автомашинах - от Москвы до Кавказа.

0x01 graphic

Вид на Тбилиси с Фуникулёра.

Снова вечер. Ночевать еду в Сабуртало - район на окраине Тбилиси. Бреду по тёмным улицам - "где убивают". Отыскиваю недостроенный дом "композитора". Ласковый приём Ольги Константиновны [?] и её психа-мужа [?]. Хочу спать ужасно, ем холодную манную кашу с молоком, в полусне слушаю бесконечные рассказы о строительстве их дома. Клюю носом при свете коптилки. Меня укладывают на верстаке в соседней комнате.

Утром купаюсь [?] в колодце, завтракаю и еду к Сухановым. Прощание с ними. Вскинув рюкзаки на плечи, мы с Мариткой отправляемся в наш путь по Кавказу. Так я и не познакомился хорошенько с Тбилиси. Снимаем деньги с аккредитива. На вокзале пишем письма - я мамочке в Ленинград, Маритка - МарьСанне в Москву и КыСанне в Ленинград. Пьём в последний раз знаменитую газированную воду Логидзе.

Поездом мы едем до Мцхета. Находим турбазу. Сдаём вещи и сразу идём на экскурсию к древнему грузинскому поселению III-IV века н.э. Осматриваем фундамент "дворца" грузинских питиахшей - персидских наместников, их шикарную баню, которая больше дворца, саркофаги.

Обедаем и устраиваемся на "поселение" - я в палате с туристами, Маритку помещают в незакрывающийся как следует чуланчик с кроватью около кладовой. Самодеятельный концерт туристов. Ужин, разговоры с моими соседями по комнате - рижанином с ВЭФ и студентом МАИ.

Утром Маритка рассказала, что ночью ей пришлось держаться за пустую бутылку, стоящую под кроватью - кто-то ломился к ней.

Едем на электричке в Гори. Осматриваем домик Сталина в "футляре".

0x01 graphic

Гори. "Футляр" над домиком Сталина.

0x01 graphic

Домик Сталина в "футляре".

Лазаем по развалинам Горийской крепости, фотографируемся, осматриваем экспонаты краеведческого музея.

Комментарии: 8, последний от 30/07/2016. © Copyright Литинский Вадим Арпадович (vadimlit1@msn.com) Обновлено: 18/03/2015. 162k. Статистика. Повесть: США Иллюстрации: 69 штук.		Ваша оценка:

Литинский Вадим Арпадович: другие произведения.

Маритка